Текст книги "Добролюбов"

Автор книги: Владимир Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Добролюбов возлагал большие надежды на то, что писатели из народа войдут в русскую литературу и скажут свое свежее и сильное слово. Он мечтал о новом типе поэта – новатора, гражданина, певца народных нужд и стремлений. Среди современников критика был такой поэт, в котором Добролюбов видел осуществление своего идеала. Правда, он не посвятил ему ни одной статьи, не откликнулся на его стихи даже маленькой рецензией. И тем не менее именно этот поэт оказался тем самым народным трибуном, гневным сатириком, о появлении которого давно мечтал Добролюбов. Это был Некрасов.

Еще в первой своей статье («Собеседник любителей российского слова») начинающий критик отнес стихи Некрасова к «лучшему, что есть в нашей словесности», поставив их в один ряд с народными песнями и произведениями Гоголя; он рассматривал некрасовские стихи в русле народного, реалистического «гоголевского» направления, борьбе за развитие которого была посвящена вся критическая деятельность революционных демократов. Это был единственный случай, когда Добролюбов упомянул о Некрасове в печати (да и то в тексте «Современника» фамилия поэта была заменена тремя звездочками). Критик, внимательно разбиравший стихи третьестепенных авторов, не имел возможности писать о своем любимом поэте потому, что Некрасов был редактором и издателем «Современника», говорить о его творчестве на страницах журнала было неудобно.

Но если Добролюбов не мог открыто заявить в печати свое мнение о Некрасове, то все же его отношение к поэту не могло не отразиться в критических статьях, посвященных русской поэзии того времени. И действительно, последние выступления Добролюбова по вопросам поэзии (рецензии на сборники стихов И. Никитина и Д. Минаева, 1860) написаны как бы на фоне: этого признания Некрасова значительнейшим поэтом современности. Не называя поэта по имени, критик все время имеет в виду его стихи как высшее достижение в этой области, он негласно сравнивает с ним или противопоставляет ему разбираемых авторов.

В рецензии, посвященной Никитину, Добролюбов критикует недостатки современной лирической поэзии – ее «бесцветность, неопределенность и мечтательность». Невозможно предположить, что эти недостатки критик распространял также и на творчество Некрасова. Очевидно, последнее сознательно исключается им из общего обзора современной лирики. А вслед за тем критик постепенно подготавливает читателя к восприятию своих мыслей о скором появлении поэта, столь необходимого для современности.

«Жизненный реализм должен водвориться и в поэзии, и ежели у нас скоро будет замечательный поэт, то, конечно, уж на этом поприще, а не на эстетических тонкостях. Восход солнца, пение птичек, блаженство сладострастья… теперь могут быть изображены очень хорошо и доставить минутный успех поэту, но никогда не привлекут к нему того живого, деятельного и энергического сочувствия, которое всегда проявляется в обществе к людям, нужным, в известную эпоху, не даром живущим на свете… Нам нужен был бы теперь поэт, который бы с красотою Пушкина и силою Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова».

Таким образом, идеальный облик будущего поэта складывается из гармонической красоты пушкинской поэзии (в данном случае понятой односторонне), лермонтовского пафоса отрицания и протеста и кольцовского демократизма, близости к народу, кольцовской крестьянской тематики. В литературе тех лет ответить этим требованиям могла, без сомнения, только поэзия Некрасова. Добролюбов прекрасно понимал это, и, конечно, только Некрасова имел в виду, когда говорил, что «у нас скоро будет замечательный поэт». Мы знаем, что он не мог, а до поры до времени, может быть, и не хотел прямо заявить об этом, но вскоре ему удалось выразить свое мнение о Некрасове еще более определенно.

Заканчивая рецензию о Никитине, Добролюбов писал: «Когда действительно придет возможность, какой-нибудь переделки в общественных правах и отношениях, тогда, конечно, посреди рабочих практиков не преминет явиться и энергический лирик с поэтическим словом одушевления и одобрения». Иными словами: когда настанет пора народной революции, тогда среди восставших, среди «рабочих практиков» этой революции появится вдохновенный певец, «энергический лирик», самый «замечательный поэт», о котором говорил Добролюбов в начале своей рецензии.

На чем же основывалась его твердая уверенность в том, что эта близкая народная революция выдвинет и своего поэта? Для ответа на этот вопрос надо вспомнить о письме Добролюбова к Некрасову, писанном через несколько месяцев после статьи о Никитине (в августе 1860 года). Отвечая тогда Некрасову, который в минуту уныния жаловался на бесполезность борьбы и слабость своих сил, Добролюбов звал его к большой политической деятельности. Он писал:

«…Вы, любимейший русский поэт, представитель добрых начал в нашей поэзии, единственный талант, в котором теперь есть жизнь и сила, вы так легкомысленно отказываетесь от серьезной деятельности. Да ведь это злостное банкротство… Цензура ничему не помешает, да и никто не в состоянии помешать делу таланта и мысли. А мысль у нас должна же прийти и к делу, и нет ни малейшего сомнения, что, несмотря ни на что, мы увидим, как она придет».

Речь идет, конечно, о революционной мысли и революционном деле. Добролюбов отводит Некрасову роль певца будущей революции, зовет его стать народным трибуном. Только так и можно понять добролюбовское сравнение Некрасова с Гарибальди, сделанное в том же письме.

Теперь мы вправе предположить, что именно наличие в русской поэзии многообещавшего некрасовского гения позволяло Добролюбову уверенно говорить о появлении «энергического лирика», который заговорит полным голосом в случае «какой-нибудь переделки в общественных правах и отношениях». Вера в Некрасова была для Добролюбова тесно связана с верой в революцию.

Через четыре месяца после статьи о Никитине, в августовской книжке «Современника» за 1860 год, появилась рецензия Добролюбова, посвященная «Перепевам» Д. Минаева. Набрасывая здесь общую картину состояния поэзии, Добролюбов вновь повторил имена Пушкина, Лермонтова и Кольцова, являвшихся для него, как и для Чернышевского, классическими представителями первого, донекрасовского этапа развития русской поэзии. Их деятельность подготовила появление нового гения. «После них нужен был поэт, который бы умел осмыслить и узаконить сильные, но часто смутные и как будто безотчетные порывы Кольцова, и вложить в свою поэзию положительное начало, жизненный идеал, которого недоставало Лермонтову. Нет ни малейшего сомнения, что естественный ход жизни произвел бы такого поэта; мы даже можем утверждать это не как предположение или вывод, но как совершившийся факт. Но, к сожалению, наступившие вслед за тем события уничтожили всякую возможность высказаться и развиться в новом таланте тому направлению, которое с двух разных сторон, после Пушкина, пробивалось у нас в Кольцове и Лермонтове. Общественная жизнь остановилась; вся литература остановилась: естественно, что и лирика должна была остановиться…»

Итак, Добролюбов объявил «совершившимся фактом» появление поэтического таланта, которому суждено открыть новую эпоху в русской поэзии. Политическая реакция, парализовавшая общественную жизнь в годы, предшествовавшие Крымской войне, приглушила голос поэта, остановила развитие литературы. Однако критик не оставляет читателя в убеждении, что реакция действительно «уничтожила всякую возможность высказаться» новому; литературному направлению. На следующей же странице он дает понять, что направление это не заглохло, что русская жизнь «встряхнулась» после событий 1855 года, литература вновь заговорила и, наконец, – «теперь опять стало можно ожидать появления мощного таланта, который охватит весь строй нашей жизни, согласит с ним свой напев и поставит свою поэзию в уровень с живой деятельностью…».

Надо ли говорить, что только твердая уверенность Добролюбова в реальном существовании этого давно созревшего мощного таланта позволяла ему с такой убежденностью предсказывать его скорое появление.

Оценка Некрасова в приведенных цитатах воспринимается теперь как глухой намек, мимо которого легко может пройти современный читатель. Однако в свое время этот намек значил очень много в расшифровывался без всякого труда. Ведь в рецензии на «Перепевы» Д. Минаева впервые было громко заявлено мнение революционно-демократической критики о своем поэте, хотя сам поэт и не был назван по имени. Это событие не могло пройти незамеченным прежде всего во вражеском лагере.

Воспользовавшись выходом в 1861 году второго издания стихотворений Некрасова, журнал «Отечественные записки» выступил со статьей, в которой пытался отделить Некрасова от его соратников и друзей, доказать пагубность их влияния на поэта. Критик «Отечественных записок» утверждал, что у Некрасова есть «истинная поэзия» там, «где он описывает не крестьян, а русскую природу… Там же, где он, взяв себе в руководители только теорию, смотрит на общество из-за параграфов книг, как в «Еремушке», там он доходит до результатов, невообразимо противоречащих ему же самому».

Отдельные места статьи «Отечественных записок» звучат как прямая полемика с Добролюбовым: «Мы знаем, что явятся неистовые хвалители, которые, зажмурив глаза, заткнув уши, будут кричать г. Некрасову: идите так, как вы идете в последнее время – и вы будете первым поэтом нашего времени…» Наконец открытый выпад против Добролюбова заключался в циничной иронии по поводу того, что «Современник» и его критики не дали до сих пор критической оценки поэзии Некрасова: «Раздавались изредка в литературе похвальные отзывы о нем на него возлагались надежды, «современники»… говорили: «если бы да не обстоятельства, мы имели бы случай видеть нашего истинного поэта», и эти скромные отзывы «современников» о своем поэте заменяли все: критику, похвалу, скромность и намек» Не трудно заметить, что здесь почти, точно процитированы и высмеяны суждения Добролюбова, в которых Некрасов даже не был назван по имени.

Полемика по этому поводу продолжалась довольно долго. В одном из выступлений противников Добролюбова, между прочим, говорилось, что Некрасов мог бы стать «первым нашим современным лириком», но этому помешало то обстоятельство, что он «усвоил доктрину отрицателей», а «критические статьи Добролюбова принял за руководящую нить в своих песнях»[21]21
  «Отечественные записки», 1863, № 9.


[Закрыть]. Эти отклики буржуазно-либеральной критики показывают, какой резонанс приобретали в накаленной атмосфере даже высказанные намеками суждения Добролюбова; отклики интересны и тем, что в них ярко рисуется идейное убожество врагов Добролюбова, целой пропастью отделенных от трезвой революционной мысли великих друзей поэта. Пигмеи старались убедить Некрасова в том, что политическая тенденция губит и сушит его стихи, лишает их поэтического очарования и оставляет за пределами искусства.

Критики-демократы, иначе понимавшие значение некрасовской музы, знали, Что только большие мысли и чувства дают силу художественному мастерству и вечную жизнь поэзии. Они знали, что оружием поэтического слова Некрасов отстаивает дорогие им идеалы.

XIX. ЖИЗНЬ ВЫДВИГАЕТ НОВОГО ГЕРОЯ

дно из центральных мест в критике Добролюбова занимал вопрос о положительном герое. Добролюбов был убежден, что на смену Рудиным, Лаврецким и другим персонажам, сходящим со сцены, должны прийти новые герои, стремительно выдвигаемые самой жизнью. Добролюбов с нетерпением ждал появления таких книг, в которых был бы показан деятель нового времени, – патриот, борец, народный заступник. Критик деятельно участвовал в создании новой, демократической литературы, которая прежде всего должна была разработать и правдиво изобразить характер нового героя русской жизни – разночинца и демократа. Добролюбову было ясно, что этот новый герой появится, из недр самого народа, а не из дворянской среды. В статье «Когда же придет настоящий день?» он прямо указал, что дворянский герой в новых условиях не способен, быть человеком-борцом, так как «сам кровно связан с тем, на что должен восставать».

Энергично содействуя развитию прогрессивной литературы, Добролюбов внимательно присматривался ко всякой честной книге, к каждому произведению, в котором находили хотя бы некоторое отражение основные общественные процессы того времени: рост возмущения в народе, обострение классовой вражды между крестьянами и помещиками – свидетельство приближения неизбежной катастрофы.

Вот почему Добролюбов с такой радостью встретил появление «Грозы» Островского, увидев в героине новой пьесы первый «луч света», говорящий о родниках живых сил в народе, о его живой душе, исполненной ненависти и жаждущей борьбы. Образ Катерины, женщины, которая не могла мириться с самодурством, был в глазах Добролюбова освещен первым отблеском той грозы, которая уже собиралась над «темным царством».

Героиню «Грозы» Добролюбов назвал «шагом вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе». В чем заключалась заслуга Островского? В том, что он создал образ, который «давно требовал своего осуществления в литературе». Более того, говорит критик, он создал образ, около которого «вертелись наши лучшие писатели», но так и не смогли осуществить своего намерения. «Нам кажется, – говорит Добролюбов, – что все их неудачи происходили оттого, что они просто логическим процессом доходили до убеждения, что такого характера ищет русская жизнь, и затем кроили его сообразно с своими понятиями о требованиях доблести вообще и русской в особенности». Не так поступил Островский, «не Так понят и выражен русский сильный характер в «Грозе»… Он водится не отвлеченными принципами, не практическими соображениями, не мгновенным пафосом, а просто натурою, всем существом своим. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила…»

Добролюбов высоко оценил общественное значение «Грозы»; эта пьеса, по его словам, «без сомнения, самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства и безгласности в ней доведены до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших пьесу соглашается, что она производит впечатление менее тяжкое и грустное, нежели другие пьесы Островского (не говоря, разумеется, об его этюдах чисто комического характера). В «Грозе» есть даже что-то освежающее и ободряющее».

Несмотря на гибель героини, «Гроза» всем своим строем и пафосом внушала читателю – зрителю мысль о шаткости и близком конце «самодурства». Такое был «фон пьесы», в котором Добролюбов видел ее «освежающее» начало. Проникновенное истолкование «Грозы», сделанное в статье «Луч света в темном царстве», показало всем, и может быть самому Островскому, что Катерина и есть подлинный «луч света», что ее трагический конец как бы предвещает приближение новой жизни.

Анализируя художественный образ, Добролюбов иной раз добирался до таких глубин, куда не всегда заглядывал и сам писатель. Он достигал этого, не только проникая в замысел художника, но прежде всего сравнивая его образы с действительностью. Именно этой цели в его статьях служили публицистические отступления, мысли о некоторых явлениях жизни, на первый взгляд не имевших прямого отношения к делу. В совокупности многообразных связей образа с действительностью, которые с таким мастерством умел находить критик, и раскрывалась вся глубина произведения.

О «темном царстве», изображенном в статьях об Островском, можно сказать то же самое, Что было сказано Гончаровым об обломовщине: после этих статей к характеристике «темного царства» уже нельзя было прибавить ничего существенного. Сам Островский остался доволен анализом его творчества, который дал Добролюбов. По свидетельству актера Ф. Бурдина, две статьи «Современника» нравственно поддержали драматурга в трудное время, когда его преследовали житейские невзгоды, а театральная цензура препятствовала постановке его пьес. В это время, пишет Бурдин, «появился Добролюбов и разъяснил в своих статьях цену и значение Островского, что было для него большим нравственным утешением».

Драма «Гроза» дала возможность Добролюбову поднять вопрос о появлении в литературе нового героя. Еще больше материала для этой темы дал критику роман Тургенева «Накануне», которому он посвятил статью, многозначительно названную «Когда же придет настоящий день?» (1860). Впрочем, она появилась в «Современнике» под иным, ничего не выражавшим заголовком: «Новая повесть г. Тургенева», и этим отнюдь не исчерпывалось то смягчение, на какое вынужден был пойти автор под нажимом цензуры.

Главным достоинством Тургенева как писателя Добролюбов считал его способность быстро улавливать новые потребности жизни, новые идеи, возникавшие в общественном сознании, обращать внимание на вопросы, смутно начинавшие волновать, общество. Именно «этому чутью автора к живым струнам общества, – писал Добролюбов, – этому уменью тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство, только что еще начинающее проникать в сознание лучших людей, мы приписываем значительную долю того успеха, которым постоянно пользовался г. Тургенев в русской публике». Правда, автор «Накануне» – не из тех «титанических талантов», которые одной силой поэтического воображения властно захватывают читателя и увлекают его на сочувствие к явлениям и идеям, до тех пор вовсе; не вызывавшим его расположения. Не бурная сила, а скорее мягкость, лиричность характеризуют тургеневское дарование. И, не будь у этого писателя живой связи с потребностями общества, о нем скоро забыли бы, как это произошло, например, с Фетом. Тургенев же потому упрочил свой успех у читателей, что на протяжении двадцати лет писательской деятельности его никогда не покидало живое отношение к современности. Если он затронул «какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений, – это служит ручательством за то, что вопрос этот действительно подымается или скоро подымется в сознании образованного общества, что эта новая сторона жизни начнет выдаваться и скоро выкажется резко и ярко перед глазами всех».

Корректурный лист статьи Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» с правкой цензора.

Роман «Накануне» представлял, по мнению Добролюбова, особый интерес потому, что в этом произведении наметилась новая линия тургеневского

творчества. В своих прежних произведениях писатель выводил в качестве героя ту или иную разновидность «лишнего человека», с большим искусством привлекая симпатии к нему читателей. Предмет этот «казался неистощимым». Но тем временем в обществе развивались процессы, который привели к тому, что «Рудин и вся его братия» уже перестали вызывать общественный интерес, и никакие новые вариации этого устаревшего литературного героя не могли помочь делу. Добролюбов оценил «Накануне» как новое свидетельство чуткого отношения автора к требованиям жизни, Тургенев понял, что прежние его герои уже сделали свое дело. Поэтому он решился расстаться с ними и «попробовал стать на дорогу, по которой совершается передовое движение настоящего времени».

В воспоминаниях Н. Татариновой (Островской), бравшей уроки у Добролюбова, сохранился интересный отзыв его о «Накануне», высказанный в частном разговоре. Однажды отец Наташи спросил у критика, как ему нравится новый роман Тургенева.

– Прелесть, – ответил Добролюбов с непривычным ему восторгом.

– Хорошо-то хорошо, только герой не совсем ясен.

– Не было у него перед глазами моделей для таких людей, но зато новая, свежая мысль! И девушка эта – как хороша! И как умно, что он не воротил ее в Россию после смерти мужа!..

«Никогда не видела я Добролюбова таким, – добавляет автор воспоминаний, – у него лицо стало добрее и точно моложе, и голос звучал иначе…»

Разбирая «Накануне», Добролюбов подробно остановился на образе Елены. Он увидел в нем новую – после Ольги из романа «Обломов» – попытку «создания энергического, деятельного характера». Если известная жизненная пассивность героини, в сочетании с богатством внутренних сил и томительной жаждой деятельности, и оставляла впечатление незавершенности фигуры Елены, то в этом не было вины автора. Наоборот, тут сказалась правда жизни; таково положение дел: «Это трудное, томительное переходное положение общества необходимо кладет свою печать и на художественное произведение, вышедшее из среды его»… А трудность, томительность положения заключались, в том, что общество, находясь накануне революционного взрыва, еще продолжало жить в условиях отжившего общественного уклада; недаром в статье говорилось о самодержавно-крепостническом строе как о мертвеце, трупе, которого не оживить никакими стараниями, никакими средствами.

В силу особенностей своего воспитания Елена не знает, куда и на что обратить богатство своих внутренних сил. Не могут помочь ей в этом и окружающие ее люди – Шубин, Берсенев. Только Инсаров указал Елене цель, настолько великую, что она была потрясена и захвачена ею.

Но почему же писатель вывел перед нами в качестве героя не русского, а болгарина? Потому, отвечал критик, что ему нужен был такой герой, который мог бы указать Елене великую и святую цель. У болгарина-патриота она могла быть – его родина порабощена турками. Что же может быть более святого и великого, чем идея освобождения родины? А у русских людей, иронизировал Добролюбов, слава богу, родина никем не порабощена, Россия – страна вполне благоустроенная, «в ней царствует правосудие, процветает благодетельная гласность». Даже царский цензор смутно почуял в этих словах насмешку и попытался умерить непрошеный восторг, вычеркнув из статьи несколько пышных эпитетов.

Итак, русская жизнь, по мнению Добролюбова, еще не стала той почвой, на которой вырастают героические личности, подобные Инсарову, человеку, одушевленному великой идеей, способному бороться за ее осуществление. Литературные герои до сих пор если и подымались до высоких идеалов, то, на этом их силы истощались, для практических действий у них, уже не хватало энергии. Между тем общество нуждается в русских Инсаровых, в героях-деятелях, бесстрашных борцах. С кем они будут, бороться? – спрашивает Добролюбов; ведь русский народ, не порабощен внешними врагами. И отвечает: «Но разве мало у нас врагов внутренних? Разве не нужна борьба с ними, и разве не требуется геройства для этой борьбы?.. С этим внутренним врагом ничего не сделать обыкновенным оружием; от него можно избавиться, только переменивши сырую и туманную атмосферу нашей жизни, в которой он зародился, и вырос, и усилился, и обвеявши себя таким воздухом, которым он дышать не может».

Современники Добролюбова понимали, что в этих строках идет речь о необходимости революционного переворота. Но критик, не останавливаясь на этом, поднимал вопрос: возможен ли такой переворот и когда? Скоро ли наступит долгожданный «настоящий день»? Да, переворот возможен, отвечал Добролюбов. Мертвящие условия русской жизни долго подавляли развитие личностей, подобных Инсарову, но теперь эти условия переменились настолько, что они же помогут появлению героя. Заканчивая статью, Добролюбов восклицал: «И не долго нам ждать его: за это ручается то лихорадочное мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в нашей жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..»

Статья Добролюбова о романе «Накануне» прозвучала как мощный удар набата. Молодая Россия зачитывалась этой статьей. «В ней есть сила приподымающая», – писал Славутинский автору о статье «Когда же придет настоящий день?». Революционеры следующих десятилетий называли ее «революционным завещанием» великого критика. Позднее В. И. Ленин заимствовал из этой статьи выражение «внутренние турки» для характеристики врагов трудового народа, угнетателей, сидевших на его шее.

Выступление Добролюбова знаменовало собой окончательный разрыв «Современника» с группой писателей-либералов и прежде всего с Тургеневым, который сделал все, что мог, для того, чтобы статья не увидела света, хотя она и не заключала в себе ничего обидного для писателя. Тургенев был решительно не согласен с революционным истолкованием его романа и считал, что тот оборот, который придал делу Добролюбов, ничего, кроме неприятностей, принести ему не может. Он упрашивал Некрасова не печатать статью: «Я не буду знать, куда бежать, если она напечатается!» – восклицал писатель. Некрасов попытался было примирить его с Добролюбовым. Он дважды заезжал к Тургеневу, не заставал его дома и, наконец, оставил ему записку. В ответ Тургенев предъявил Некрасову ультиматум:

– Выбирай: я или Добролюбов.

В свою очередь, Добролюбов, узнав о некоторых колебаниях Некрасова, заявил, что немедленно покинет «Современник», если статья не будет опубликована. Таким образом, Некрасову предстояло выбирать, и он уже без колебаний выбрал Добролюбова.

Перепуганный цензор Бекетов также хлопотал, чтобы статья не увидела света. Убеждая Добролюбова отказаться от статьи, он писал ему: «Критика такая, каких давно никто не читал, и напоминает Белинского. И пропустить ее в том виде, как она составлена, решительно нет никакой, никому возможности».

После многих цензурных мытарств, после трехкратной переработки статья «Когда же придет настоящий день?» появилась на страницах «Современника».

Мы знаем, что Тургенев неприязненно относился к Добролюбову. Конечно, он не мог не видеть его выдающегося дарования и, вероятно, смутно чувствовал его правоту; но заставить себя примириться с «выскочками», «семинаристами» он был не в состоянии. По точному ленинскому определению, ему «претил мужицкий демократизм Добролюбова и Чернышевского». Характерно, что ему становилось не по себе, когда на него устремлялся холодный и саркастический взгляд Добролюбова, он жаловался, что от такого взгляда стынет суп и на окнах появляются морозные узоры.

Тургенев не мог в это время оценить всей глубины статьи о «Накануне»; он не хотел видеть того, что Добролюбов был самого высокого мнения о его реалистическом мастерстве, что он был удовлетворен общественной актуальностью его романа. По словам Чернышевского, Тургеневу казалось, будто Добролюбов «третирует его как писателя без таланта, какой был бы надобен для разработки темы романа, и без ясного понимания вещей». И тем не менее Тургенев, безусловно, понимал, что Добролюбов как критик представляет собой незаурядное явление. Через месяц после его смерти Тургенев писал П. В. Анненкову (11 декабря 1861 г.): «Огорчила меня смерть Добролюбова, хотя он собирался меня съесть живым. Последняя его статья, как нарочно, очень умна, спокойна и дельна»[22]22
  Тургенев имеет в виду статью «Забитые люди», последнюю работу Добролюбова, появившуюся в сентябрьском номере «Современника» за 1861 год.


[Закрыть]. А еще позже, когда полемический пыл остыл и острота политических расхождений несколько забылась, Тургенев в своих «Литературных и житейских воспоминаниях» писал: «Добролюбова… я… высоко ценил как человека и как талантливого писателя».

К этому надо добавить, что Тургенев в своем творчестве не избежал известного влияния добролюбовской проповеди, хотел он этого или не хотел. В следующем его романе, «Отцы и дети» (1862), содержавшем яркую картину общественной борьбы 60-х годов, несомненно, сказалось благотворное влияние Добролюбова и Чернышевского. Ведь именно они, критикуя излюбленный тургеневский тип «лишнего человека», призывали писателя обратиться к новому герою русской жизни – разночинцу-демократу. И, конечно, не случайно в «Отцах и детях», романе, создававшемся в обстановке нарастающего общественного подъема, нашли свое отражение многие мысли Добролюбова о характере этого нового героя, о неизбежности появления «русского Инсарова».

Тургеневу как художнику, несомненно, принесло много пользы общение с новыми деятелями русской литературы и причастность к той атмосфере гражданских чувств и стремлений, которая господствовала в редакции «Современника». Он сам, может быть, и не сознавал того, что было ясно лучшим из его друзей. Сохранилось любопытнее письмо Салтыкова-Щедрина (написанное много позднее), где о Тургеневе говорилось так: «Нет около него никого – оттого он и уснул. Нет никого, кто бы вызывал его на опоры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с «Современником» и убил его. Последнее, что он написал, «Отцы и дети», были плодом общения его с «Современником». Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого». Первым из этих «озорников» был, конечно, автор статьи о «Накануне».

Добролюбов, стоявший во главе освободительного движения своего времени, постоянно размышлял о перспективах будущей революции. Он настойчиво стремился подсказать своему читателю, где же, в каком направлении следует искать выход из «темного царства». Как критик, стоявший во главе передовой русской литературы, он заботился о сближении литературы с жизнью, о воспитании новых кадров демократических писателей.

Его влияние на писателей было многообразно и благотворно. И если литературные реакционеры и мракобесы, защитники «чистого искусства» ненавидели и боялись критика, то велика была любовь и уважение к нему со стороны тех, кто понимал его значение, кто прислушивался к его слову. Так, после появления в «Современнике» статьи «Благонамеренность и деятельность» А. Плещеев, которому была посвящена эта статья, писал Добролюбову: «Из всех журнальных отзывов я только вашим и дорожу. Как бы ни был строг ваш суд, я всегда готов за него вам сказать спасибо».

Осуждая и высмеивая одних, поддерживая и ободряя других, Добролюбов помогал отечественной литературе развиваться по пути народности и реализма.