Текст книги "Добролюбов"

Автор книги: Владимир Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

«Я… окружен любезностями родных и знакомых с утра до вечера, – но странно и стыдно сказать, – признавался он в письме к Срезневскому, – мне теперь уже, – через неделю по приезде, делается страшно скучно в Нижнем. Жду не дождусь конца месяца, когда мне опять нужно будет, возвратиться в Петербург. Там мои родные по духу, там родина моей мысли, там я оставил многое, что для меня милее родственных патриархальных ласк…»

Его тянуло к друзьям, к Чернышевскому, к большой деятельности, которая ждала его в Петербурге и манила к себе, суля осуществление самых заветных мечтаний. Он чувствовал в себе много сил и потому бодро смотрел вперед. Стремясь очень много сделать для родины, он с надеждой думал о будущем. И когда товарищ его Златовратский, выпущенной по прихоти Давыдова младшим учителем и отправленный служить в Рязань, прислал ему грустное, «осеннее» письмо, Добролюбов ответил ему так:

«Теперь, право, время совсем не такое… Мы с тобой еще только начинаем нашу весну… Нас ожидают наслаждения науки, мысли, правды, радости любви и дружбы… Чего нам печалиться… Не будет ли слишком много чести и радости Ваньке» ежели мы станем падать духом от единого почерка пера его… Никогда и никто не унизит нас, пока сами мы высоко себя держим, – таково мое правило…»

В конце июля он был уже в Петербурге.

XIII ДУША «СОВРЕМЕННИКА»

трудное, сложное время, когда подъем общественного движения окрасил своим могучим влиянием все стороны русской жизни, пришел Добролюбов в редакцию «Современника». Это было самое высокое место тогда в России, с которого можно было видеть далеко вокруг. К журналу, крепко связанному с лучшими традициями русской литературы – от Пушкина до Некрасова, – тяготело все, что было в ней передового и честного.

Великий Пушкин основал этот журнал незадолго до своей смерти. При нем здесь печатались Жуковский, Гоголь, Тютчев, Кольцов, Баратынский; сам основатель «Современника» был одним из наиболее активных его авторов. Обладая зорким глазом, Заботясь о судьбах русской литературы, Пушкин собирался привлечь к работе в своем журнале молодого и еще сравнительно малоизвестного критика Виссариона Белинского. Белинский знал об этом и впоследствии с гордостью говорил друзьям, что несколько приветливых слов, сказанных о нем Пушкиным, всегда составляли лучшее утешение его жизни.

В 1847 году «Современник», после смерти Пушкина влачивший жалкое существование, перешел в руки Некрасова. С этого времени начался новый славный период его истории. Некрасов привлек к работе в журнале Белинского, который уже приобрел к тому времени широкую известность своей деятельностью в «Отечественных записках». Благодаря Некрасову и Белинскому журнал приобрел популярность в кругах демократической интеллигенции. На его страницах печатались произведения Герцена, Огарева, Тургенева, Гончарова, Григоровича и других писателей-реалистов, развивавших гоголевское критическое, направление в русской литературе. Журнал отличался чуткостью по отношению к новым явлениям в литературе, вниманием к общественным вопросам и главному из них – вопросу о крепостном праве.

После смерти Белинского (1848), в годы начавшейся политической реакции, давление цензуры и вея атмосфера «мрачного семилетия» (1848–1865), беспощадно глушившая малейшие проблески свободной мысли, привели к тому, что в журнале видное место заняли представители буржуазно-дворянского либерализма – Дружинин, Боткин, Анненков, насаждавшие реакционно-эстетские взгляды. Однако и в это трудное время некрасовский «Современник» оставался самым передовым русским журналом.

К середине 50-х годов, когда начался период общественного подъема, роль «Современника» как литературно-политической трибуны стала возрастать. К этому времени (1854) относится появление в редакции журнала нового сотрудника, также привлеченного Некрасовым, – Н. Г. Чернышевского.

Чернышевский скоро занял ведущее место в критическом и публицистическом отделах журнала, придав им отчетливо выраженное революционно-демократическое направление. Однако наряду с этим художественный отдел «Современника» находился в значительной степени в руках писателей либерально-дворянского лагеря. По мере обострения классовых противоречий в стране обострялся и антагонизм между сотрудниками журнала.

Союзником и единомышленником Чернышевского был Некрасов, умевший ценить своего нового сотрудника, понимавший, что будущее принадлежит разночинцам, а не писателям-дворянам; Некрасов, правда, был связан с ними совместной работой и давней дружбой, но теперь наступало время, когда резко вырисовывались классовые симпатии и антипатии, а личные связи должны были отступить на второй план. Чернышевский и Некрасов, воодушевленные идеей крестьянской революции, не могли не разойтись с людьми, которые, как огня, боялись народного движения.

В течение некоторого времени группа дворянских писателей во главе с Тургеневым еще крепко держалась за «Современник» и составляла основную силу его литературно-художественного отдела. Эта группа с самого начала враждебно отнеслась к появлению Чернышевского в редакции. Его насмешливо именовали «семинаристом», а знаменитую диссертацию об эстетике называли «мертвечиной», имея в виду ее якобы мертвящее влияние на искусство.

Перед «Современником» остро стоял вопрос об укреплении демократической группы журнала, о воспитании писателей нового типа. В это время и появился Добролюбов с первой своей статьей, и понятна была радость Чернышевского, когда он угадал в молодом студенте талантливого критика и своего единомышленника, почувствовал в нем будущую опору в литературной борьбе. Некрасов по возвращении из-за границы (осенью 1857 года) одобрил этот выбор и согласился с предложением Чернышевского привлечь Добролюбова к работе в журнале. Это была очень ответственная и почетная деятельность для, начинающего литератора. Но он уже успел себя превосходно зарекомендовать всей своей предыдущей работой для «Современника», сотрудником которого фактически был уже более года. Принято считать, что Чернышевский удерживал его от участия в журнале, и мы знаем, что он действительно пытался это делать; но мы знаем и другое: на протяжений года; Добролюбов выступил с несколькими серьезными статьями, которые были замечены читателями и даже вызвали полемические отклики в печати.

С осени 1857 года Он начал работать в редакции. Чернышевский, не колеблясь, поручил ему вести важнейший отдел журнала – литературную критику и библиографию. Он сказал при этом: «Пишите о чем хотите, сколько хотите, как сами знаете. Толковать с вами нечего. Достаточно видел, что вы правильно понимаете вещи». Сам Чернышевский занялся теперь исключительно историей, экономическими и научно-философскими вопросами, полностью переложив на Добролюбова осуществление литературной политики журнала. Некрасов с первых же дней стал безгранично доверять новому сотруднику; это видно хотя бы из того, что всего через несколько месяцев он сделался уже одним из членов редакции журнала.

Надо подчеркнуть громадную заслугу Некрасова, который смело привлек к работе таких молодых, начинающих журналистов, какими были Чернышевский и Добролюбов. По справедливым словам Антоновича, «Добролюбов в глазах Литераторов, сверстников и друзей Некрасова был мальчишкой, не имевшим солидной подготовки… Но Некрасов… своим опытным редакторским взглядом увидел в нем драгоценного сотрудника и принял его в состав редакции».

А. Я. Панаева рассказывает, как однажды за обедом у Некрасова Тургенев недовольно сказал:

– Однако «Современник» скоро сделается исключительно семинарским журналом; что ни статья, то семинарист оказывается автором!

– Не все ли равно, кто бы ни написал статью, – раз она дельная, – возразил на это Некрасов, прекрасно понимавший, что в глазах Тургенева понятие «семинарист» было равнозначно понятию «разночинец», то есть демократ.

Соотношение сил в «Современнике» резко изменилось с приходом Добролюбова. Чернышевский и Некрасов получили в его лице мощное подкрепление, что не замедлило сказаться на общем облике журнала. Его революционно-демократическое направление вырисовывалось все более резко. Борьба с либерально-дворянской группой заметно обострялась. «Журнальный триумвират», ставший теперь во главе «Современника», сумел придать ему характер боевого органа передовой мысли, отражающего силу и размах освободительного движения в стране.

Политические позиции «Современника» в конце 50-х годов определялись стремлением к революционным преобразованиям, признанием крестьянства главной революционной силой современного общества. Пропаганда материализма и атеизма, разоблачение идеалистической реакции характеризуют философское направление журнала. Борьба за реалистическую литературу, отражающую нужды и чаяний народа, за выдвижение писателей, находящих смысл своей деятельности в служении народным интересам, становится основой литературной программы «Современника».

* * *

В таких условиях предстояло Добролюбову погрузиться в редакционные дела журнала. С жаром принялся он за работу, вкладывая в нее всю страстность и непримиримость борца, самоотверженность неутомимого труженика, человека идеи и долга. И даже люди, скептически относившиеся к появлению этого «мальчишки», вчерашнего студента, в редакции солидного журнала, даже те, кто, глядя на него, утверждал, что литература окончательно «провоняла семинарией», должны были с удивлением отдать должное его уму, знаниям, вкусу, блестящей одаренности и образованности. Некрасов со своей стороны заботился о том, чтобы укрепить авторитет молодого литератора в глазах писателей старшего поколения. Так, в конце 1857 года он писал Тургеневу: «Читай в «Современнике» Критику, Библиографию, Современное обозрение, ты там найдешь местами страницы умные и даже блестящие. Они принадлежат Добролюбову, человек очень даровитый».

Н А. Некрасов. Фотография 1859 года.

Редакторы выстаивают свои статьи. Карикатура из журнала «Искра».

Оценивая работу Добролюбова в «Современнике», Некрасов говорил: «…С самой первой статьи его, проникнутой, как и все остальные, глубоким знанием и пониманием русской жизни…все, кто принадлежит к читающей и мыслящей части русской публики, увидели в Добролюбове мощного двигателя нашего умственного развития. Сочувствие к литературе, понимание искусства и жизни и самая неподкупная оценка литературных произведении, энергия в преследовании своих стремлений соединялись в личности Добролюбова. «Меньше слов и больше дела» – было постоянным девизом его…» Так вспоминал Некрасов о своем рано погибшем друге и соратнике в речи, произнесенной над его могилой. Он утверждал также, что «в Добролюбове во многом повторился Белинский»; Некрасов имел в виду принципиальность в оценке литературных явлений, преданность, революционным убеждениям, громадное влияние критиков на русское общество.

Все эти качества проявились в избытке сразу же по приходе Добролюбова в «Современник». Статьи его, проникнутые духом воинствующего демократизма, носили боевой характер.

Замечательна по существу и по форме статья о сочинениях графа В. Соллогуба, написанная еще в стенах института, но вышедшая из печати ко времени возвращения Добролюбова из Нижнего (она появилась в июльской книжке «Современника» за 1857 год). Этой статьей он начал свою долгую и упорную борьбу с либерально-дворянской литературой. Чтобы отстаивать принципы народности и реализма, надо было расчистить место, освободиться от всего, что мешало развиваться тем росткам нового, которые внимательно отыскивал критик в литературе и жизни.

В статье о Соллогубе нет ни одного резкого слова, – наоборот, вся она написана спокойно, корректно и внешне имеет вид прямой похвалы писателю. Добролюбов даже спорит с критиками, которые не сумели оценить его достоинств; «До сих пор весьма мало обращали внимания на одну особенность графа Соллогуба, в этом отношении равняющую его чуть ли не с самим Марлинским, – на его блистательное красноречие в описаниях и разговорах действующих лиц». Приведя вслед за этим несколько цитат, наглядно подтверждающих, что в смысле фразерства и цветистых описаний Соллогуб превзошел самого Марлинского, критик делает вывод: «Все это решительно убеждает нас, что талант графа Соллогуба нисколько не изменился и блестит по-прежнему, по крайней мере, в отношении к искусству выражения».

Переходя к существу дела, Добролюбов хвалит Соллогуба за его удивительно подробные описания быта, но тут же выясняется, что кругозор писателя-аристократа ограничен узкими пределами «большого света». «В особенности описания великосветского общества хороши у графа Соллогуба. Он изображает его с любовью, нежность вникает в малейшие, едва уловимые оттенки различных его явлений, разбирает его с уверенностью знатока и близкого человека. Это, впрочем, совершенно натурально: автор «Большого света»[14]14
  Так называлась повесть Соллогуба, где он в пасквильном виде пытался изобразить Лермонтова.


[Закрыть] сам живет среди этого общества; он кровно связан с ним, Он ежедневно видит перед глазами «эту бедную картину этого бедного Света», как он сам выражается… Немудрено, что он так хорошо ее описывает: он полагает здесь часть души своей, выражает самого себя…»

Из приводимых вслед за этим цитат видно: жизнь великосветского общества пуста и бессмысленна, герой рассказов Соллогуба, в которых он выражает самого себя, – светские хлыщи и фаты – люди до предела ничтожные.

Насмешливые замечания Добролюбова, прикрытые ироническими комплиментами, со всей очевидностью показывали, что ничтожество Соллогуба, салонного писателя 30-х годов, внезапно воскресшего совсем в другую эпоху, определялось прежде всего реакционностью его мировоззрения; Добролюбов вскрывает классовую природу писателя, «кровно связанного» с верхними слоями общества, с «большим светом», и чуждого народу.

В разборе творчества графа Соллогуба, а также в написанных вслед за этим статьях о романе графини Е. Ростопчиной, о пьесе барона Е. Розена, о стихах В. Бенедиктова и некоторых других забытых теперь поэтов Добролюбов произнес суровый приговор литературе реакционного дворянства, литературе вчерашнего дня, выглядевшей прямым анахронизмом в условиях нового времени. Покончив с этой задачей, критик переходил к другим, еще более насущным литературно-политическим вопросам.

В обстановке обострения классовых противоречий в стране особую опасность для революционного лагеря представляла идеология дворянского либерализма, определявшаяся стремлением некоторых кругов дворянства к административным реформам, к исправлению отдельных недостатков с помощью робкой критики «в пределах дозволенного».

Этот либерализм, объективно смыкавшийся с крепостничеством и представлявший собой один из вариантов политической программы правящих групп, в литературе находил самое откровенное и многообразное выражение. Он становился особенно опасным потому, что нередко маскировался в одежды народолюбия и красивыми словами пытался прикрыть свое бессилие перед лицом чудовищных пороков старого режима. Он пытался даже осуждать эти пороки и говорить о борьбе с крепостничеством, но на деле это было, по словам Ленина, борьбой «внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти»[15]15
  В. И. Ленин. Соч., т. 17, стр. 96.


[Закрыть].

Понятно, что вожди революционной демократии 60-х годов, идеологи крестьянской революции, видели в либерализме злейшего своего врага и вели беспощадную борьбу с ним.

Отличительным свойством дворянского либерализма было противоречие между словом и делом, между теорией и практикой, между добрыми намерениями и полной неспособностью осуществить их на деле. Русская литература запечатлела тип такого прекраснодушного героя, вся сила которого заключалась в красноречии, немедленно увядавшем, едва только герой сталкивался с жизнью, с практикой. Добролюбов со свойственной ему политической проницательностью рано понял назревшую необходимость разоблачения «героизма» этого рода во всех его разнообразных проявлениях. Развенчание либерально-дворянской. литературы и утверждение нового героя – человека дела – явились в дальнейшем предметом лучших критических выступлений Добролюбова. Но начало этой борьбе было положено гораздо раньше: уже в статье о сочинениях Соллогуба содержатся выпады против основных тенденций либерально-дворянской литературы. Критик говорит об одном из героев Соллогуба следующее: «Ни правил, ни взглядов у него нет; он по легкомыслию готов совершить доблестный подвиг, так же, как и покуситься на гнуснейшее преступление… Он почти никогда не думает, а только кричит, повторяя то, что слышал от других, и слова его никогда не сходятся с поступками…» В этом суждении справедливо видят не столько обличительную характеристику соллогубовского героя, не представлявшего особого интереса для Добролюбова, сколько оценку определенного общественного типа, вызывавшего резко враждебное отношение революционных демократов.

С еще большей силой и остротой вопрос о никчемных людях из дворянства поставлен Добролюбовым в следующей его большой статье – о «Губернских очерках» Салтыкова-Щедрина, появившейся в «Современнике» в конце 1857 года. Это была первая статья Добролюбова, положительно оценившая произведение современной ему литераторы. Критик знал и высоко ставил ранние повести Салтыкова 40-х годов, послужившие для Николая I поводом, чтобы сослать в Вятку молодого вольнодумца, зараженного, идеями утопического социализма. Новая книга Салтыкова, написанная на основе наблюдений над вятской действительностью, давала Добролюбову большой материал для политических обобщений и позволяла видеть в ее авторе будущего союзника революционной демократии.

Некоторые критики склонны были считать книгу Щедрина заурядным произведением либерального чиновника. Добролюбов же со свойственной ему прозорливостью прямо указал на то, что в «Губернских очерках» нашли выражение насущные интересы народа. «Сочувствие к неиспорченному, простому классу народа, как и ко всему свежему, здоровому в России, выражается у г. Щедрина чрезвычайно живо». Не закрывая глаза на элементы политической незрелости, на противоречия в мировоззрении писателя, Добролюбов безошибочно предсказывал путь его дальнейшего развития, звал его в свой лагерь – лагерь борцов за крестьянскую революцию. Он смело утверждал, что в массе народа «имя г. Щедрина, когда оно сделается там известным, будет всегда произносимо с уважением и благодарностью: он любит этот народ, он видит много добрых, благородных, хотя и неразвитых или неверно направленных инстинктов в этих смиренных, простодушных тружениках. Их-то защищает он от разного «рода талантливых натур и бесталанных скромников, к ним-то относится он без всякого отрицания».

Кто же эти «талантливые натуры», о которых упоминает здесь критик? Это персонажи из щедринских «очерков», в которых, по мнению Добролюбова, «довольно ярко выражается господствующий характер нашего общества». Это те «провинциальные Печорины», «уездные Гамлеты» и «лишние люди», которые представляют собой типичное порождение дворянско-крепостнической среды, загубившей в них всякое здоровое начало. Словом, это и есть представители того либерального дворянства, борьба с которым стояла перед революционно-демократической критикой в качестве насущной политической задачи.

Оперируя термином «талантливые натуры», Добролюбов впервые применил свой излюбленный метод, с помощью которого позднее им были написаны такие критические шедевры, как статьи об «обломовщине», о «темном царстве», о романе «Накануне». Он берет у писателя найденное им понятие и, широко истолковывая его, придает ему характер обобщения, всеобъемлющего символа. Как бы предвосхищая будущее обличение «обломовщины», он рисует образы «талантливых натур» так ярко и так подробно, что у нас складывается полное представление и о социальной почве, на которой вырастают эти цветы российского либерализма, и о их политическом облике.

Мы узнаем, что главными свойствами этого типа людей являются отсутствие всякой самостоятельности в поступках, общественная бесполезность и апатия, духовное и практическое бессилие, тунеядство и беспринципность. «Лучшая из талантливых натур не пойдет дальше теоретического понимания того, что нужно, и громкого крика, когда он не слишком опасен. В случае же обстоятельств неблагоприятных они или заговорят двусмысленно, или и совсем противно своим убеждениям. Самые отважные – замолчат, и свое молчание будут считать геройством».

Так разоблачал Добролюбов «героев» дворянского либерализма, обобщая щедринское изображение «талантливых натур», делая его символом беспомощности русских либералов, тем более опасных для народного дела, чем большее количество красивых слов и жестов прикрывало эту беспомощность. Примечательно, что на этот раз Добролюбов прямо назвал в своей статье тургеневского Рудина среди других «талантливых натур» – героев дворянской литературы. Это свидетельствовало о назревавших разногласиях между двумя лагерями в редакции «Современника».

Статья о Щедрине преследовала еще одну цель:

Добролюбов как бы ставил перед своими читателями вопрос: если большая часть так называемого общества состоит из людей, подобных «талантливым натурам», то где же настоящие люди, у которых слово не расходится с делом, люди, «соединяющие с правдивостью и возвышенностью стремлений честную и неутомимую деятельность»?

И критик обращал взоры своих читателей к тому единственному источнику, где сохранились жизнь, сила и здоровье, – к народу, к крестьянской массе, к простым и честным людям труда, которые не любят много говорить, не щеголяют своими страданиями и печалями… «Но уже зато, если поймет что-нибудь этот «мир», толковый и дельный, если скажет свое простое, из жизни вышедшее слово, то крепко будет его слово, и сделает он, что обещал. На него можно надеяться».

* * *

В апреле 1858 года Николай Александрович писал товарищу своему Златовратскому, служившему учителем в Рязанской гимназии: «Ты удивляешься и, конечно, не веришь тому, что в три месяца в первый раз случилось у меня свободных полчаса…» Он в самом деле работал удивительно много. Тому же Златовратскому он сообщал в июле: «Прочти, последовательно и внимательно всю критику, и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в «Современнике» – там тоже почти все писано. мною, исключая трех или четырех рецензий, которые не, трудно отличить…» Кроме писания статей, что требовало постоянного напряжения, Добролюбов был занят еще и большой редакционной работой по журналу. Уже в начале 1858 года Некрасов сделал его своим помощником (наряду с Чернышевским) в чтении редакторской корректуры, то есть одним из фактических редакторов «Современника».

Перелистаем пожелтевшие страницы журнала.

Статья за статьей, рецензия за рецензией… Обстоятельные разборы сменяются краткими отзывами, увлекательная, вдохновенная публицистика идет вслед за ярким, живым фельетоном, блещущим всеми красками особого, добролюбовского юмора, в котором сочетаются язвительная насмешка и спокойная, холодная ирония. Добролюбов осуждает, зовет, негодует, высмеивает…

И что особенно поражает в его критическом творчестве – это умение использовать даже самый незначительный повод для того, чтобы высказать очень серьезные мысли, написать о любой книге так, чтобы заставить ее служить своим агитационным задачам. Разбор мемуаров С. Аксакова «Детские годы Багрова-внука» превращается под пером критика в широкую картину крепостной жизни с ее жестокостью, грубостью нравов, чудовищной эксплуатацией и страданиями крестьянства. Аксаков вспоминал далекие дни своего детства, и Добролюбов в стремлении успокоить цензуру усердно подчеркивает, что эти времена уже миновали: «Грустно становится, когда раздумаешься об этих временах, которых остатки существовали еще так недавно», Но даже не слишком проницательные читатели понимали, что разумеется под этими «остатками»: крепостнические порядки в стране, где властвовали Багровы и Куролесовы, не изменились за несколько десятилетий.

Как ни мрачны были события, пересказанные в добролюбовской статье со слов Аксакова, но критик умел и среди них найти здоровое начало русской жизни. «…И тут, – писал он, – как везде, есть одна сторона, отрадная, успокаивающая: это вид бодрого, свежего крестьянского населения, твердо переносящего все испытания… Много сил должно таиться в народе, который не опустился нравственно среди такой жизни, какую он вел много лет, работая на Багровых, Куролесовых…»

И он заканчивал статью словами, полными ясной веры в будущее словами, напоминающими призывы революционной прокламации: «…грядущие поколения ожидает не принужденный труд без вознаграждения, а свободная, живая деятельность, полная радостных надежд на собрание плодов, на неотъемлемую, собственную жатву того, что посеяно. Скорее же прочь все остатки отживших свое время предрассудков!.. Голос правды, голос любви призывает: не время оставаться в прежней праздности и апатии…»

Можно ли было сказать больше на страницах подцензурного журнала? Можно ли было яснее выразить надежду на то, что придут времена, когда русский крестьянин будет, наконец, собирать для себя те плоды, которые сам же посеял?

Если, разбирая книгу о крепостном помещичьем быте, Добролюбов говорил о свободе «грядущих поколений», то стихи какого-нибудь третьестепенного стихотворца давали ему иной раз повод поднять насущные вопросы русской поэзии. Так, ему попалась под руку книжка стихотворных опытов Е. Вердеревского; высмеяв его жалкие претензии, сравнив его «по величию души» с графом Хвостовым, который прославился своей бездарностью, критик отвергает жалобы автора на то, что поэты будто бы погибают от журнальных насмешек. Вероятно, погибают не те поэты, от которых могла бы что-нибудь приобрести русская литература, отвечает на это Добролюбов. Если так, то нечего и жалеть о них. «А явись человек с сильным поэтическим талантом, с горячим сочувствием к интересам родины, с уменьем отозваться благородно и смело на все общественные и народные явления Руси, – нет сомнения, что такой поэт был бы встречен общим вниманием и был бы поддержан всеми…»

Образ такого поэта-патриота, выразителя и защитника народных интересов, давно уже рисовался Добролюбову, – вспомним хотя бы, с каким нетерпением он ждал его появления, еще будучи студентом, когда события начавшейся Крымской войны породили поток сусально-патриотических виршей!

С уничтожающим сарказмом отзывался он о людях, лишенных чувства национальной гордости, не дорожащих своим отечеством, не умеющих ценить родной язык. Он не мог сдержать своего гнева, когда ему попадала в руки книжка какого-нибудь Николая Семенова, изданная на французском языке в Париже. Показывая полное ничтожество и вопиющую бездарность этого русского иностранца, Добролюбов в то же время высмеивал его космополитические претензии: «Россия, как ни огромно ее протяжение, тесна для него, удивления семидесяти миллионов, говорящих по-русски, мало ему… Он хочет заявить себя перед Европой… И вот он прибегает к всемирному языку – сочиняет свою книжку по-французски, спешит в Париж…»

* * *

В то же время Добролюбов не жалел сатирических красок, разоблачая лжепатриотические и псевдогражданские стремления некоторых литераторов, становившихся в позу обличителей общественных пороков. Эти «обличители» делали вид, что они идут в ногу со временем, много говорили о своих заслугах, но в то же время старательно обходили действительные недостатки тогдашнего уклада жизни, не касались коренных язв крепостнического режима.

Либеральное обличительство широко распространилось в те годы, стало своего рода модой. Появилось множество романов, пьес и повестей, осуждавших злоупотребления мелких чиновников и городовых. Начался период так называемой «гласности», которую всячески превозносили в газетах; однако она и в малой мере не могла удовлетворить людей, стремившихся к революционным преобразованиям. И Добролюбов жестоко высмеивал литераторов, пытавшихся «осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствелых и ожесточенных в заблуждении… существах горестное сознание своих пороков и слёзное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния…».

У Добролюбова вызывала отвращение фигура раскаявшегося станового пристава, осознавшего свои пороки и возведенного чуть ли не в герои литературы усердием дешевых сочинителей. Критик безжалостно выставлял на позор их «мрачную, глухую, непроницаемую бездарность». Он ратовал за литературу больших идей, за героя – носителя лучших стремлений русской жизни, за тип писателя-гражданина, выражающего самые благородные черты своего народа и своей эпохи. И понятно, почему такое раздражение вызывали у него сатирические потуги бесчисленных Половцевых, Львовых и Дьяконовых, которым он вынужден был посвящать специальные статьи. В их произведениях обличались безнравственные взяточники, а положительные герои не брали взяток и на этом основании служили в глазах авторов «идеалом всех человеческих совершенств».

Неверно было бы думать, что Добролюбов в первые годы своей деятельности в «Современнике» только разоблачал и высмеивал. Правда, в текущей литературной продукции ему редко приходилось встретить книгу, которую он мог бы уверенно рекомендовать читателю. Но он тщательно искал в тогдашней литературе светлых и отрадных явлений, по крупицам собирал ее положительный опыт, стремился поддержать все, что появлялось честного, талантливого, сулившего какие-нибудь надежды в будущем. Характерно, например, что книгу переводов

В. Курочкина из Беранже Добролюбов встретил восторженной статьей, ибо она позволяла ему поднять вопрос о том, что сила подлинного поэта состоит в его связи с народом, с массами. Он сочувственно цитировал слова французского песенника: «Любовь к отечеству и любовь к независимости составляют два главные предмета моих песен, и я старался говорить о них языком, понятным народу». Нет никакого сомнения в том, что Добролюбов сознательно и расчетливо ссылался на эти слова. Он обращался с ними к современным русским поэтам, многие из которых были далеки от жизни, от подлинных потребностей в запросов общества.