Текст книги "Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова (СИ)"

Автор книги: Владимир Михайленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Ходокам, естественно, ничего не оставалась, как ни с чем вернуться назад и объяснить соотечественникам суть дела, – продолжал рассказчик. – Не могу утверждать, какая именно, но одна из греческих общин, может быть даже эта, Баталпашинская или другая, на свой страх и риск решила попытать счастья на территории Пятигорского уезда. Время шло к зиме и греки потребовали от местных властей выделить им хотя бы временное жильё, те же казармы и полагающееся при переселении денежное и пищевое довольствие. В свою очередь чиновники, не без издёвки, предложили переселенцам временно пожить в селе Солдато-Александровском с согласия местных жителей, а те милостливо предоставили им даже пропитание. Обживаться же рядом с селом, когда наступило тепло греки особого желания не проявили, – вот если бы где-то в окрестностях Пятигорска, – другое дело.

Теперь мне необходимо внести ясность, которая позволяет объяснить такое поведение греков. Находясь на территории Российской империи они продолжали оставаться турецкоподданными и отказывались принимать российское гражданство, объясняя это тем, что сначала необходимо определиться с местом постоянного проживания. С одной стороны, разумный подход к делу, но такое положение вещей, с другой стороны, давало им возможность, обращаясь с жалобами в губернские административные инстанции, всякий раз заявлять при этом, что в случае неудовлетворения их просьбы они будут вынуждены вернуться назад в Турцию.

Пока шли тяжбы и разбирательства, на Ставрополье стали в массовом порядке прибывать переселенцы из центральных губерний России и Малороссии. Этими непритязательными людьми двигало только одно желание – поскорее определиться с местом, где можно было бы начинать строить жильё и хотя бы краем глаза увидеть целинную землю, которая на правах общинного землепользования будет в течении пяти лет принадлежать тому или иному хозяину-переселенцу. И единственное недоумение, переходящее в ропот, переполняло наших хохлов: почему им не разрешают приступать к строительству жилья у приглянувшихся уже мощных источников чистейшей и вкуснейшей воды, почему чиновники так неторопливо ведут оформление документов, определяясь, сколько прибыло семей, и подсчитывая сколько мужских душ в каждой из них и пр. Им-то и невдомёк было, что греки не говорят ни ''да'' ни ''нет''. А близилась зима, надо было строить мазанки. Да не плохо бы и поднять клин целины под озимь, ведь не привыкли мужики жить за чужой счёт, испокон веков только тем и занимались, что кормили кого-то, помещика ли, священника или чиновника. Белые мухи уже полетели, когда там, на верху дали, наконец, отмашку и поступило долгожданное распоряжение – разрешить! Долгожданная закладка села э...Нского началась.

Каждый год с наступлением тепла прибывали и прибывали новые партии переселенцев, но каково же было удивление первопоселенцев, со временем перешедшее в недоумение, когда одна из партий была представлена исключительно греками в количестве где-то свыше двухсот семей. Чего греха таить, места для расселения хватило бы на всех, но изначально греки заявили, что первыми ходоками, которые присмотрели это место, были их люди. А это значит, что они имеют право на постройку жилищ близ источников воды. Вот тут первопоселенцы воспротивились не на шутку и в их среде начался массовый ропот. ''Даже если это было и так'', рассудили хохлы, то что тогда помешало грекам заселять эти места сразу? Вразумительного ответа на свой вопрос они, естественно, не получили и в категоричной форме заявили, что не горят желанием жить в непосредственном соседстве с греками. Тем, в свою очередь ничего не оставалось, как рыть норы – временное жильё вдоль русла Сухого Карамыка, но если левый берег был куда более сносный для такого жилья, на который ещё надо было как-то переправиться, ведь моста ещё не было, то правобережье практически на всём своём протяжении отмечалось заболоченным грунтом. Дальше – больше. Стали возникать конфликты. Вначале на бытовой почве, позже уже с национальной подоплёкой. Один из таких конфликтов произошёл, по рассказам моего деда, после убийства грека братьями Зеленскими, причём разрешался этот конфликт с участием судебного пристава и следователя, прибывших из Пятигорска в сопровождении эскорта полицейских. Дело в том, что греки по характеру вспыльчивые и неуравновешенные люди, к тому же все мужчины носили постоянно огнестрельное оружие и кинжалы. Если русские мужики в своём подавляющем большинстве были спокойными, не склонными к конфликтам людьми, то переселенцы из Малороссии, среди которых каждый второй причислял себя к потомкам запорожских казаков, не отличались, мягко говоря, спокойствием характера. Перспективы на мирное сосуществование не было никакой. Две, вернее говоря, три нации, исповедующие одну религию, но с разными традициями, нравами, обычаями, словом, с разными менталитетами вряд ли могли ужиться вместе.

Тем временем гости изрядно подустали. Алла предприняла попытку оставить всех на ночёвку, но молодая пара – учительница начальных классов Аня и физрук Паша ушли, пообещав подойти к десяти утра, а мы с Нелли остались. Алла и Нелли ушли спать, мы же с Николаем Ивановичем, перенесли остатки закусок на кухню, уселись и Николай Иванович продолжил:

– Когда я прочитал ''Историю села э...Нского'', мне стало понятно, что многие факты для своей работы Марченко почерпнул из книги Твалчрелидзе. Я сказал ему об этом прямо в глаза. Он не отрицал, отметив, что нашёл в ней много интересного и познавательного, хотя за основу брал материал, накопившийся у него в результате общения со стариками-старожилами. Именно тогда между нами состоялся откровенный разговор и он признался, что в ходе работы над ''Историей'', ему приходилось сглаживать острые углы в повествовании исключительно только ради того , чтобы не обидеть ныне проживающих в селе греков, пусть даже погрешив в какой-то степени перед истиной. (Николой Иванович рассказывал, а я припоминал реплику Аллы, в которой она упоминала о Кузьме Ивановиче Сарбаше). Меня, признаюсь, несколько удивил такой поход к освещению исторической тематики, – продолжал рассказчик, – помню, мы даже повздорили с ним и тогда я выложил Марченко всё, что думаю о нём и его ''Истории''. Тогда же в запальчивости я сказал, что единственное с чем соглашусь, так это с тем, что греки в отличии от наших мужиков и малороссов вели трезвый образ жизни: никогда и никому из э...Нчан не приходилось видеть пьяного грека на улицах села. С остальными же приведёнными фактами и доводами был категорически не согласен. Ну, например, меня очень удивили строки из ''Истории'', которые гласили, что греки строили, в отличии от мужиков крепкие и прочные дома из камня. Такие дома вполне могли бы сохраниться до наших времён и я попросил Марченко показать мне хотя бы один из них, чем вызвал немалое его смущение. А вот факт, о котором я уже упоминал. В то время, когда наши мужики и малороссы лепили мазанки, греки рыли длинные норы с боковыми отводами, объясняя, что последние предназначаются исключительно для скота. Греческие женщины, гречки, как их называли в обиходе, не имели понятия, что такое настоящий хлеб, пекли пресные лепёшки. По рассказам моей бабушки, в то время как русские бабы перенимали навыки от малороссиянок по приготовлению настоящего борща, да ещё с пампушками, появившегося почти сразу на столах наших предков вместо щей, греки продолжали питаться каким-то безвкусным варевом, основу которого составляли подножные травы. Или вот. Русские женщины имели навыки в выращивании и обработке льна, я своими глазами видел на потолке дедовой хаты старинный ткацкий станок, за которым когда-то работала моя прабабушка. Это позже, когда предки обжились и могли себе позволить покупать разнообразные ткани на ярмарках, в домотканом полотне не стало особой нужды. Гречки, мало, что не имели навыков в производстве полотна, они даже не владели искусством кройки материала, и со слов бабушки это русские бабы научили их шитью. Может возникнуть вопрос – а в чём они ходили, во что одевались? Женщины – не скажу, просто не знаю, а вот мужчины в холодное время – в бараньих шкурах, не имеющих ничего общего с верхней одеждой наших мужиков – полушубками, в тёплое же, – в каких-то накидках, где-то подвёрнутых или подвязанных, как говорила моя бабушка: '' самое главное, поясом опоясаться, а на поясе шоб пистоль, та кинжал''. Не выдерживает критики и упоминание в ''Истории'' факта, что именно греки построили в э...Нске первую церковь. Их ещё и в помине не было, когда мужики, на третий год обживания села заложили её.

Когда греки поняли, что никакой перспективы проживания в э...Нске у них нет, они принялись настойчиво добиваться, чтобы их общине была предоставлена отдельная территория для обоснования своего села. И тогда Властов, ставший к тому времени губернатором, принял воистину Соломоново решение. Он предложил грекам отсчитать от условного центра села восемь вёрст в юго-восточном направлении и приступить там к строительству нового села, что они и сделали, правда, в обмен на одно условие – все они безоговорочно примут российское подданство.

– Отдельно, Николай Герасимович, – сказал, обращаясь ко мне Николай Иванович, – хотелось бы остановиться вот на каком вопросе. Если посмотреть на карту Ставропольской губернии, то не трудно представить маршрут передвижения Твалчрелидзе из Ставрополя в с. Александровское, потому можно утверждать со стопроцентной гарантией, что он побывал прежде в э...Нске, а потом уже попал в село Греческое. Что он мог увидеть по прибытию в строящееся греческое село. Во-первых, оно располагалось гораздо компактнее, нежели э...Нское. Во вторых, там строительство сельской церкви уже подходило к концу (часть средств для этого было собрано греками в качестве пожертвования, а деньги у них, в отличии от мужиков и хохлов, водились, часть выделила губерния). Но самое интересное, что было приятно Твалчрелидзе, как инспектору учебных заведений – а это надо признать безоговорочно, – в то время, как с наступлением весенне-полевых работ э...Нская церковно-приходская школа практически пустела, греческие дети и девочки в том числе обучались круглый год, с перерывом на каникулы. Приехавший чиновник общался и со старейшинами общины и непосредственно с самим населением, потому можно предположить, – не всё, что ему рассказывали греки о прошлой жизни в э...Нском, соответствовало действительности, и именно поэтому позднее данное обстоятельство нашло свое искажённое изложение, если не сказать точнее – неверное толкование, в его книге...

... После новогодних праздников, я посчитал не тактичным обсуждать рассказ Бондаря с Марченко и тем более с ходу бежать в библиотеку, для ознакомления с работой Кузьмы Ивановича, потому, что во-первых, вынашивал задумку писать не документальную работу, а художественное произведение, во-вторых, в моём распоряжении оказались более чем исчерпывающие материалы по интересующим меня вопросам и эту шквалом обрушившуюся на меня информацию необходимо было как-то переварить, обдумать для чего требовалось время. Тем не менее учителю Сарбашу хотелось бы посвятить несколько страниц в своих ''Записках''. О Кузьме Ивановиче говорили, что он педагог от Бога. Но он был не только просветителем, но и активным сельским общественником. Именно с его подачи и при непосредственном участии в э...Нске была заложена сосновая роща, которая и по сей день радует глаз э...Нчан и их гостей. В характере этого человека можно отметить очень важную черту, которая дается не каждому, но именно он был щедро наделён ею: участие и сопереживание к людям, с которыми жил, работал и общался. Когда Кузьмы Ивановича не стало проститься с ним пришло всё село, и стар и млад, а чтобы вы могли представить себе число собравшихся проводить его в последний путь, скажу следующее. Люди шли сплошной колонной, а, когда гроб подносили к могиле, из небольшой тихой улочки, где размещался маленький, аккуратный домик, земное прибежище Учителя и Гражданина, всё выходили и выходили провожающие. Согласитесь, это дорогого стоит. Вскоре на могиле появился бюст на тёмно-красном мраморном постаменте, и тогда я узнал, что эта работа – дань памяти благодарного ученика своему любимому учителю.

Жил в э...Нском ничем не приметный мальчик. Звали мальчика Колей, по фамилии Суходолов. Как все мальчишки его возраста бегал Коля купаться в Сухом Карамыке, помогал матери по хозяйству, на каникулах работал в полеводческой бригаде в колхозе. Детство пришлось на войну, потому не по наслышке Коля познал, что такое постоянное недоедание и даже голод. Знания давались ему с трудом, особого прилежания к учёбе он не проявлял и, скорее всего, постигла бы и его участь большинства сельских ребят – не доучившись, идти работать в колхоз. Всё уже шло к тому. Однако, случилось непредвиденное. Одно время перестал Коля посещать школу. День нет, два, три, неделю. Кузьма Иванович забеспокоился, поинтересовался у соседских ребят, что с Колей, не приболел ли? На последний вопрос те ответили утвердительно – нет, а вот на предыдущие, вразумительного ответа учитель не получил, сказалась исключительно мальчишеская солидарность. Кузьма Иванович знал, что большая семья Суходоловых живёт в крайней нужде, вдобавок отца семейства недавно комиссовали по тяжёлому ранению с фронта и потому он решил наведаться в гости, и, кажется, сделал это вовремя. Подходит ко двору, а из хаты крик, шум, детский плач. Видит, во двор пулей вылетает Коля, следом за ним отец, Макар, с солдатским ремнём в руке. Кузьма Иванович кое-как утихомирил разошедшегося отца, спросил – в чём дело?

– Та вон, поглядить самы, – сказал Макар и указал рукой с ремнём, готовым к самым решительным действиям, на пол в тёмных сенцах, – в школу нэ ходэ, учиться нэ хоче, и вмисто того, шоб в колхоз идты робыть, чёрти шо робэ.

Кузьма Иванович вошёл в сенцы и увидел на земляном полу какие-то светлые глиняные комочки. Наклонился, подобрал один, другой, третий, поднес к глазам и, подслеповато щурясь в темноте, принялся рассматривать их. И чем больше рассматривал, тем больше расширялись они от удивления. В одном из комочков он признал вылепленную из глины курицу, в другом утку, а вот это, это ведь конь, но с отбитыми ногами и хвостом, а это корова.

– Кузьма Ивановыч, та Вы в хату зайдить, – послышался из передней громкий голос матери Коли и, когда учитель переступил порог, сказала, – мы ж думалы, шо вин як уси диты в школу ходэ, а вин вон шо вытворяе, – она указала на узкий подоконник, и уже с какой-то опаской понижая голос добавила тихо, укачивая маленького ребёнка в зыбке, подвешенной к маточному бревну, – хиба ж такэ можно робыть? Дывлюсь-дывлюсь, ну цэ ж, вроде, Ленин, а, Кузьма Ивановыч, чи нэ так? сбоку Сталин,о то дальше, як его, кажись Дзержинский, вон товарыщ Калинин, а ото, – женщина указала пальцем, – ото ж Вы! – При этом она выразительно посмотрела на Кузьму Ивановича.

Учитель подошёл к окну. Он аккуратно брал в руки ещё сырые, поделки из глины, долго рассматривал, восхищённо покачивая головой, так же аккуратно возвращал на место. Подрагивающими, от неожиданно нахлынувшего волнения, пальцами, подержал и свой бюстик.

Потом они сидели с Колей на завалинке.

– У меня, Коля, – сказал Кузьма Иванович, – есть две просьбы к тебе. Первая. Никогда не лепи статуэтки вождей и руководителей нашего государства. Птиц, животных, своих друзей, родителей, братьев, сестёр – да, а вождей и руководителей – нет. Всему своё время. И вторая просьба. Тебе надо обязательно учиться. То, что умеешь делать ты, не умею я, не умеет она, – Кузьма Иванович ответил на приветствие проходящей мимо женщины, – потому что это Божий дар, талант. А развить этот талант можно только благодаря труду и учёбе, прежде всего.

Я не буду рассказывать, сколько и каких усилий стоило Кузьме Ивановичу приложить, чтобы Коля закончил десятилетку. И когда это случилось, учитель повёз Колю в Киев, помочь ему поступить в художественный институт. По этому поводу, со слов Елизаветы Андреевны, в э...Нске ходили разного рода слухи. Ну, например: выдержав блестяще творческий конкурс, он срезался на первом же экзамене по русскому языку и литературе – сочинении. Говорили, что, якобы, когда Кузьма Иванович предпринял попытку исправить ситуацию и обратился в приёмную комиссию с просьбой позволить Коле пересдать экзамен, в ответ ему показали сочинение, где красные чернила проверяющего работу преподавателя составляли большую часть текста, написанного фиолетовыми чернилами абитуриента. И ещё говорили, что вернулись бы домой они ни с чем, не попадись на глаза Кузьме Ивановичу в этом институте его старый приятель, работавший здесь преподавателем. Кто-то даже говорил, что этот знакомец был деканом факультета. Так это или нет, теперь уже никто точно не скажет, но в конечном итоге Николай становится студентом художественного института. А теперь факты, ставшие доступными для всех интересующихся творчеством скульптора Николая Марковича Суходолова, уроженца села э..Нского. Его дипломная работа – скульптурная композиция ''Ленин и дети''. Памятник легендарному герою гражданской войны Щорсу, стоящий в Киеве, тоже его работа, вернее группы скульпторов, в которую вошёл и Суходолов. Вопрос, кому лепить коня, когда ваятели взялись за работу, как таковой не стоял, лепил коня Николай Маркович, причём исключительно по памяти. И в заключении. В э..Нске напротив фасада Дворца Культуры в парке стоит монументальный памятник В.И.Ленина его работы. Все расходы на создание, транспортировку и сборку памятника на месте скульптор взял на себя.

А работы Кузьмы Ивановича Сарбаша, признаюсь, я не читал. Уже было взял её в руки, полистал страницы, но читать не стал. И сейчас не хочу этого даже комментировать. Думается, что мой проницательный читатель, поймет – почему.

Ещё во времена проживания у Елизаветы Андреевны ( а жил я у неё два с лишним года ), я знал, что у моей хозяйки есть сын, и рассказала мне об этом Нелли, с которой мы тогда ещё только встречались. Заводить разговор с хозяйкой на эту тему я не решался, всё ждал момента, когда она сама, может быть, начнет рассказывать, но ничего подобного не случилось. Причём, в доме ничто о существующем сыне не напоминало: не было ни его фотографий, ни каких-то вещей, старой рубашки, например, или той же обуви некогда ему принадлежавшей. Насколько мне было известно, не приезжал он к ней не то, чтобы погостить, даже проведать. Всё прояснилось намного позже, когда мы с Нелли уже поженились и жили в новом коттедже, неподалёку от наших друзей – супружеской пары Бондаревых. Как-то вечером, за ужином, жена спросила у меня, над чем я просиживаю ночами за пишущей машинкой? Я рассказал ей, что заканчиваю маленькую повесть о незадачливом председателе колхоза – рябом Дударике.

– А хочешь сюжет для небольшого рассказа? – спросила она.

В ответ я только неопределённо пожал плечами.

– Совершенно неожиданно я узнала от Аллы, – продолжила жена, – что в своё время, Елизавета Андреевна с треском выгнала своего сына из дома и в категоричной форме заявила, чтобы ноги его в нём не было.

Я недоумённо посмотрел на Нелли. Конечно, характер у моей бывшей хозяйки, – не мёд, но...

– Если действительно это так, какие на то были основания? – в раздумье спросил я.

– А причиной всему был развод с первой женой, – внесла ясность в разговор Нелли. – У Виктора Елисеевича с Машей не было детей.

Нелли продолжала рассказывать дальше, а в моей голове уже начал складываться сюжет для небольшого рассказа...''

ПРО ЛЮБОВЬ.

Рассказ.

''Ещё природа не успела придти в себя после знойного, на редкость засушливого лета, а в сентябрьском воздухе уже во всю властвовало предчувствие приближающейся осени. Утренние затяжные туманы неохотно рассеивались только к полудню, оставляя на пожухлых травах да начавших прежде времени увядать и желтеть листьях деревьев, невесомые в своей прозрачности капли росы, что моментально принимались переливаться радужными бликами, под робкими, ещё негреющими лучиками нежданно-негаданно проглянувшего солнца.

Первыми отгоготали свою прощальную песнь, заставив тоскливо замереть притихшую на какой-то миг округу, улетающие на юг гуси. Как-то после обеда ближе к южной окраине городка закружили, сбиваясь в стаю журавли и когда колеблющийся, ещё нестройный клин, едва воспарив ввысь, коснулся крылами кристально чистой бирюзы высокого, без единого облачка неба, трубно попрощался с родимой стороной и вскоре исчез за бугристой линией горизонта.

И как-то сразу зачастили занудные дожди, словно с цепи сорвались.

Изменённый до неузнаваемости динамиком голос секретарши Людочки, прозвучавший после громкого щелчка из колокола внутренней связи, удивил Николая – вызывал САМ.

– Чего это он? День же давал целый, – недовольно пробурчал механик Стороженко, вскинув исподлобья взгляд на Николая, уже поднимающегося по ступенькам осмотровой ямы на верх. Тот, не оборачиваясь, в ответ только пожал плечами .

В колоколе опять что-то щёлкнуло и Людочка повторила: ''Водитель Буланов Николай срочно зайдите в кабинет директора ПАХа.

– Ладно, беги, – сказал Стороженко, – я тут сам приберусь.

Николай выскочил из гаража и, на ходу, поднял воротник комбинезона, (за шею, тем не менее, всё-таки успело попасть несколько прерывистых холодных струек дождя, стекающего с шиферной крыши). Перепрыгивая лужи, он побежал в сторону здания управления.

Виктор Елисеевич встретил своего водителя на пороге кабинета.

– Машина на ходу, Коля? – как-то озабоченно спросил он и, увидев утвердительный кивок Николая, коротко бросил. – Едем.

''Даже перекурить не успел'', – с сожалением подумал Николай, но послушно развернувшись, побежал обратно в гараж переодеваться.

Николай пришёл работать в Пассажирское Автотранспортное Хозяйство сразу после школы, правда, успев закончить до этого ДОССАФовские курсы шоферов. Парню не терпелось поскорее сесть за баранку, пусть не пассажирского автобуса, а хотя бы ''технички'', но так уж получилось, что несколько месяцев перед армией пришлось послесарничать. Он попал служить в автороту, и на третьем году службы стал личным водителем командира части. Демобилизовавшись, вернулся домой и поскольку в его небольшом курортном городке ПАХ было единственно крупным предприятием, Николай пошёл устраиваться на работу именно туда. Ему, уже грезилось, как он будет водить пассажирский автобус в какое-нибудь, лучше дальнее, от городка село, но директор Виктор Елисеевич Синенко, просмотрел документы, поспрашивал как, да что, и сразу предложил место его личного водителя. Предложение прозвучало настолько неожиданно, что Николай вначале даже растерялся. О крутом нраве Виктора Елисеевича в ПАХе, да и во всём городке ходили разного рода слухи. Поговаривали, что вступивший в должность новый директор, а случилось это лет десять назад, начал свою деятельность с борьбы с пьянством в коллективе. Как-то обходя предприятие уже перед самым окончанием рабочего дня Синенко, якобы, увидел компанию автослесарей, пристроившуюся в тенёчке за зданием гаража. Может быть, он и прошёл бы мимо, но его окликнули.

– Виктор Елисеевич, не побрезгуйте.

Синенко подошёл. Ему подали только что открытую поллитровку и чистый гранёный стакан, кто-то угодливо протягивал закуску, солёную килечку, аккуратно уложенную на небольшой ломтике тёмного хлеба. Директор принял только налитый по самый срез стакан, от закуски категорически отказался, чем самым вызвал неподдельный интерес в заметно охмелевших глазах ожидающих развязки работяг. Однако, ситуация начинала развиваться по непредсказуемому сценарию. На широких скулах Синенко выступили и нервно забегали вверх-вниз катышки упругих желваков.

– Выпить я люблю и выпиваю, но в отличии от некоторых, знаю время и место. – С этими словами, он резким движением руки отбросил стакан в сторону, отчего тот, бухнувшись о кирпичную стену гаража, разлетелась на мелкие осколки.

– А теперь слушайте меня внимательно и не говорите, что ничего подобного не слышали. Во-первых, прежде всего соберёте осколки до единого и снесёте в мусор. Лично проверю. Дальше. С сегодняшнего дня пьянки в рабочее время отменяются. – И, видя, как все собравшиеся без исключения, как по команде посмотрели на большие круглые часы, вмонтированные в арку над воротами проходной, продолжил. – Да-да, без пятнадцати пять, рабочий день ещё не закончился. И вот что самое главное. Если мне кто-то передаст, а того хуже, я своими глазами, не дай Бог, увижу пьяного работника на территории автохозяйства а рабочее время, означать это будет только одно – данный товарищ может писать заявление об уходе по собственному желанию незамедлительно. Подчёркиваю – неза-мед-ли-тель-но. И никакие профсоюзы не помогут. Вот ту бутылку, – Виктор Елисеевич указал пальцем на газетку, где рядом с нехитрой закуской возвышалась початая поллитровка, – моментально оприходовать и бегом в бытовку – приводите себя в порядок, переодевайтесь и по домам.

Не обошлось без скандала, со слов секретарши Людочки, и ''в верхах''. Перед самой первой планёркой, Виктор Елисеевич, придирчиво осмотрел рабочее место и, обнаружив на самом краю с правой стороны длинного, совещательного стола пепельницу, строго спросил у стоявшей рядом, ждущей указаний, Людочки.

– Почему это здесь?

Людочка непонимающе заморгала длинными, густыми ресницами.

– Я спрашиваю, почему пепельница находится не у меня на столе, а именно там, где она находится?

– Это место Пал Палыча Ениколозова.

–Убрать. Сам не курю и отныне никаким Пал Палычам курить в кабинете не позволю. Это привилегия только гостей, и то не всех.

Людочка подумала про себя, что новая метла уж слишком круто начинает мести а, самое интересное, как теперь будет выходить из щекотливого положения главбух, слывший заядлым курильщиком – не успевала истлеть дымящаяся ''Беломорина'', а Пал Палыч уже разминал жёлтыми, прокуренными пальцами, следующую.

Тем временем в кабинете стали собираться участники предстоящей планёрки и она поспешно удалилась.

Главный бухгалтер Ениколозов, невысокий, совершенно седой, с какой-то особенной, не присущей гражданским лицам выправкой, костистый мужчина в приношеном чешском костюме в крупную коричневую клеточку, присев, положил на стол чёрную папку с металлической застёжкой, не ожидая никакого подвоха, достал из бокового кармана пиджака пачку ''Беломора'' и коробок спичек. Взгляд его серых глаз, пробежал по столу, за которым уже шумно рассаживались главные специалисты ПАХа, в поисках пепельницы, рассеяно переместился на стол директора. Пепельницы не было и там. Он уже хотел что-то сказать или спросить у новоиспечённого руководителя, но тот опередил его.

– Я не знаю, что и как происходило в этом кабинете до меня, но отныне в нём курить не рекомендуется, – категорически заявил тот.

От внимания директора не укрылось, как довольно поджала ярко напомаженные губы главный экономист Татьяна Алексеевна Ворона и с ехидной полуулыбкой посмотрела в сторону Ениколозова. Павел Павлович был человеком неробкого десятка. Во время войны, с 1943 года и до самой Победы, он воевал полковым разведчиком. Черный пиджак его парадно-выходного костюма, который он надевал перед Майскими и Ноябрьскими праздниками украшали боевые награды в количестве трёх орденов и нескольких медалей, две из которых ''За отвагу. Он был отменным специалистом, и как всякий специалист знал себе цену (ему неоднократно поступали предложения работы с того же хлебозавода или отделения железной дороги), но два обстоятельства удерживали его в ПАХе, где он проработал без малого два десятка лет: до пенсии оставался какой-то год, а самое главное, не далее, как на прошлой неделе он своими глазами просматривал план-схему будущего садово-огородного кооператива ''Автомобилист'' и даже выбрал себе участок для вожделенных шести соток на берегу реки Кумы. Тем не менее, он с отчаянной готовностью достал из папки чистый лист бумаги и, отвинтив колпачок авторучки с ''вечным'' пером, принялся что-то быстро писать. Виктор Елисеевич, интуитивно понял, – назревает скандал, а поскольку ещё до прихода на новое место работы, слышал немало лестных отзывов о Пал Палыче, как о хорошем специалисте, перешёл к решительным действиям.

– Людмила, – позвал он зычным басом, и, когда в створе приоткрытой двери показалось прелестное личико секретарши, приказал. – Пепельницу, – быстро!

Людмила вошла в кабинет, демонстративно неся вожделенную пепельницу на вытянутой руке и протянула директору. При этом, она как-то иронически посмотрела на Синенко( от внимания Виктора Елисеевича не укрылось и это).

Директор взял пепельницу, как можно ближе пододвинул к Пал Палычу и изрёк такое, что повергло всех без исключения присутствующих в шок, включая саму Людочку. А сказал он буквально следующее:

– Если, Вам, Павел Павлович, приспичит перекурить, Вы, в порядке исключения, можете покинуть заседание в любое, нужное Вам время.

Поговаривали, что, скорее всего, после этого случая, заядлый курильщик главный бухгалтер Ениколозов, бросил курить.

Так и повелось, что два вопроса – пьёшь ли, куришь ли? – обращённые к лицам, поступающим на работу в ПАХ, являлись определяющими для директора Синенко и если он слышал полный внутреннего достоинства, уверенно-утвердительный ответ особенно на первый вопрос, или чего хуже, понимал, что человек не искренен, лицо его становилось совершенно непроницаемым и это могло означать только одно – данный товарищ работать в ПАХе не будет. Не избежал этих вопросов при приёме на работу и Николай. На первый он ответил: ''Исключительно по праздникам!'', на второй, просто утвердительно кивнул головой.

– Работать ко мне водителем пойдёшь? – спросил тогда Синенко, нахмурив лоб и, когда опешивший поначалу Николай снова кивнул, сказал, как отрубил. – Но чтоб дыму табачного в салоне не было. Договорились?

''Волга'' плавно тронулась и подъехала к проходной. Николай повернул голову в сторону шефа, что могло означать только одно – КУДА?!

Механик Стороженко, который с раннего утра занимался ремонтом автомобиля вместе с Николаем, только что вернувшегося из отпуска, между делом во время одного из перекуров рассказал, что в последнее время, где-то недели две, шеф берёт машину каждый день, около двух часов по полудню и появлялся в гараже не раньше шести.

– А домой как же? – спросил Николой, щурясь от едкого дыма, попавшего в глаз.

– Пешком.

– ?!

– А что ему тут идти? Каких-то пару шагов.