Текст книги "Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова (СИ)"

Автор книги: Владимир Михайленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Нэ можэтэ, як други люды, без приключениев! – укоризненно сказал он, однако, глаза его просветлели, увидев протянутый Савелием кошель, туго набитый ассигнациями. Отец кошель принял, но исключительно на хранение и даже когда сын покидал отчий дом, на мелкие расходы дал денег из собственных накоплений...

... Когда Савелий стал егерем время на размышления появилось куда больше и самое больное место в них занимала связь с Натальей. После случившегося на берегу Кумы, перед ним предстала совершенно иная Наталья, которую он раньше не знал, даже не представлял, не предполагал,что она может быть такой и старался, насколько это было возможно, избегать общения с ней. Когда впервые он не лёг в общую постель, она не придала этому особого значения, правда, несколько призадумалась, но подобное повторилось и Наталья попыталась всё перевести в шутку, высказав с улыбкой предположение, уж не завёл ли он, часом, подружку на стороне, но встретив осуждающий взгляд Савелия, осеклась и ещё больше присмирела, услышав из его уст предостережение:

– Не дай тебе Бог, если с Ванюшкиной головки хоть один волосок упадёт!

И вот тут-то она, далеко, не глупая женщина, поняла, какую непоправимую, непростительную ошибку допустила в минуту своей слабости, потому что Савелий оказался совсем не тем человеком, из которого можно вить верёвки. А он, Савелий, в свою очередь, как никогда явно ощутил, что их любовная страсть обречена, хотя совершенно не представлял, как будет выглядеть этот неминуемый разрыв. Если раньше его беспокоило, как отнесутся родители к возможному оформлению отношений с Натальей, дадут ли они согласие и благословение на брак, а, скорее всего – нет и тогда пришлось бы идти на разрыв с ними, то теперь его больше беспокоил куда более жизненный вопрос: как быть с Ванюшкой. Оставлять его с этой женщиной нельзя, без женских же рук, без женского участия, ему ребёнка не поднять, и оставалось только единственное, – возвращаться домой. В такие минуты раздумий, вольно или невольно в сознании всплывают факты, которым он когда-то не придал особого значения, которые, думал, со временем сгладятся, чтобы даже не вспоминать о них. Но стоило только однажды, близкому человеку совершить проступок, либо неосторожно высказать мнение, о котором можно было и перемолчать, мало чего не бывает в жизни, все мы грешны, сразу начал обобщать и подспудно в душе зародились сомнения: а всё ли сказанное когда-то полюбовницей, надо принимать за чистую монету. Однажды Наталья в порыве откровения, рассказала не всё, правда, а что было можно, из своего прошлого, ни словом не обмолвившись о мужике-любовнике, о бабке-повитухе, делая упор только на то, что в девичестве её зверски избил брат и потому, вероятнее всего, у неё будут проблемы с зачатием ребёночка. Не раз и не два в последствии она пожалела об этом: не всю правду из прошлого женщины должен знать любимый мужчина. Наталья не догадывалась, но именно тогда, впервые зародившийся в душе Савелия червячок сомнения, дал о себе знать: почему пусть даже зверское избиение, должно быть связано с её опасениями по поводу деторождения? Он перемолчал, а она со временем облегчённо вздохнула, – вроде, обошлось, как обошлось и с первой их близостью, потому что произошла она в её критические дни. Тут она пошла на явный обман, убежав сразу после связи, пообещала , при этом, перекипятить и перестирать перепачканное постельное бельё и одеяния и ещё три дня наотрез отказалась приходить к нему, несмотря на настойчивые просьбы парня, сославшись на недомогание. Это уже позже Савелий, узнавший от самой Натальи об особенностях женского организма, начал что-то подсчитывать и прикидывать и всё только потому, что его партнёрша казалась уж слишком поднаторевшей в амурных делах и меньше всего напоминала наивную девственницу.

Наталья даже в страшном сне представить себе не могла, что их связь, начавшаяся с обмана, будет иметь такие последствия, что Савелий настолько влюбится в неё, потеряет рассудок, но бабье чутьё подсказывало и ей: – эта сжигающая обоих любовная страсть недолговечна, уже хотя бы по причине разницы в возрасте. И именно тогда зародилась в её сознании мысль: коль уж не суждено им быть вместе, надо попробовать склонить парня к отношениям с красавицей черкешенкой. Не навязчиво, изо дня в день, она издалека заводила разговоры об этом, на что Савелий в ответ только посмеивался. С одной стороны это согревало душу, но с другой, обстоятельства стали развиваться так, что медлить уже было нельзя. Савелий до конца так и не понял, почему именно он должен заниматься похищением и почему-то везти черкешенку к своим родителям. Поначалу он пытался воспротивиться, но доводы возлюбленной были настолько убедительными, что, скрипя сердцем, Савелий согласился и, даже исполняя её волю, посоветовал брату присмотреться к беглянке, как к возможной невесте.

А потом начались скитания, с призрачной целью впереди, – как-то определиться в этой жизни. Мальчик-подкидыш, крепко связал им руки, но нет худа без добра: помещика Берестова послала им сама судьба, да только совместная жизнь стала давать трещину, да такую, что с каждым днём её было всё труднее и труднее преодолеть. Казалось бы, уж кому, как не ей надо держаться за ребёночка обеими руками, чтобы попытаться создать хотя бы видимость полноценной семьи. Но случилось непредвиденное, взыграла казачья гордыня. Ох, как же права была мать, когда ещё в детстве, отшлёпывая её мокрой тряпкой, повторяла: '' – Лахудра чёртова, натерпишься ты в жизни от своего казачьего норова!'' Ей бы повалиться в ноги Савелию, да покаяться, да признать, что не приглянулся ребёнок с первых минут своего появления, ну, испугалась ответственности за него, да и детей особо никогда не любила. Ан, нет, гордыня не позволила. И в кого уж такой уродилась? Да, конечно, в бабку. Та казачкой была чистокровной. Как с первого дня невзлюбила сноху, так и клевала до последнего дня жизни. И за то, что сын взял в жёны иногороднюю, и за то, что тоща была, кожа и кости, таких же и детей, небось, нарожает, а значит испортит кучеровскую породу, и за то, что красавицей была, а в её понимании ''слАбой на передок''. Сына убили на турецкой границе и сразу же своенравная бабка в одночасье выгнала со своего куреня сноху с малыми детьми на произвол судьбы и это в двадцатиградусный мороз. Но не пропала семья погибшего казака Иллариона Кучерова. Казачий круг помог поставить на ноги. Когда подошла пора Степану служить в летних полевых учебных лагерях, справил круг казачьему сыну добрую лошадь, обмундировал с головы до ног, даже для подрастающей Натальи готовил небольшое приданое, на случай выхода замуж, за что и попрекнул атаман вернувшегося со службы казака Степана Кучерова, когда прознал о шашнях неразумной девки с женатым иногородним мужиком.

Едва заступив на работу егерем, Савелий вырвался на пару дней к родителям, и первым делом сообщил о кончине купца Ахвердова, после чего, незамедлительно, на семейном совете порешили, не затягивая время – полным ходом готовиться к свадьбе Андрея и басурманочки.

– Та скорише обженился бы, – сказал тогда дед, с лёгкой усмешкой на устах. – Загонял коня. С утричка пораньше– туда, нэ успие обернуться, к вечеру опять туда. А то в расчёт нэ идэ, шо дома делов по самый загривок.

На свадьбу Савелий приехал один. Свадьба прошла весело, невесту, как и положено, забирали из Крым-Гиреевского и праздничным свадебным поездом, состоящим из нескольких саней, с украшенными бумажными цветами и колокольчиками под дугами лошадей, с песнями под гармошку привезли в э...Нское. И ни словом Савелий не обмолвился родне, что он теперь не вольный казак, только и того, что рассказал родственникам о своей егерьской работе.

Сразу после Пасхальных праздников нежданно-негаданно нагрянул в гости Андрей. И поскольку Савелию было неудобно принимать брата по месту своего проживания, они расположились на берегу реки Кумы. По-хорошему, это бы Савелию накрывать столы и угощать брата, а случилось наоборот: Андрей разложил перед братом домашние гостинцы – крашеные яйца, уже начинающие крошиться пасхальные куличи, несколько кусков ароматно пахнувших дымком вишняка копчёного свиного мяса. Насытившись, Андрей отвалился на взгорок с густой порослью прошлогодней травы, сквозь которую просматривались острые , ярко зелёные стрелы, нарезающейся новой поросли, неторопливо принялся накручивать самокрутку. Вскоре лицо Савелия обдало быстро рассеивающимся на ветерке облачком горьковатого табачного дыма. Андрей подробно рассказывал о домашних новостях, под конец Савелий спросил, не ожидается ли в его семье пополнения и, когда услышал, что Мария ходит в положении, улыбнувшись, сказал:

– Я вас чуток опередил!

Андрей непонимающе посмотрел на брата и долго откашливался, поперхнувшись дымом. И тогда Савелий начал рассказывать без утайки о своих проблемах. Андрей слушал внимательно, не перебивая. Иногда лицо его хмурилось, время от времени тонких братовых губ, под строчкой узких, тёмных усиков, касалась то усмешка, то откровенная улыбка.

Выслушав брата, он долго смотрел на неспокойную, волнистую поверхность шумно несущей воды реки, вздохнул и произнёс:

– Сон-то оказывается в руку. Дед на днях рассказал, приснилось ему, что видел тебя с ребёночком на руках. И будто бы тот ребёночек тянет к нему ручонки. Собирайся, говорит, Андрюха, и поезжай к брательнику, не ладное там у него штой-то творится. Засобирался со мною было ехать и отец, кое-как отговорил. От так бы приехал, шоб оно було? Гнать такую бабу надо в зашей и чем быстрее, тем лучше.

– Куда?

– А не гнать, так дитя на рукы...

– ... и бежать куда глаза глядят? – закончил фразу Савелий. – Я тут как-то стал присматривать какую-нибудь хатку в Успеновке Присмотрел, хатка с виду невзрачная, время и силы понадобятся, штоб её в Божий вид привести, но место больно хорошее: сразу за огородом – широкий выгон, а за ним – река, только как объяснить отцу, для чего возьму оставленные на хранение деньги?

– Не дело говоришь, брат. Баба эта твоя под боком где-то останется. Так?

– Та так!

– Ото ж! А вдруг за ум возьмётся, ить не даст житья. Чёрт же этих баб разберёт!

– И шо, домой вертаться?

– Та хоть бы и так.

– А як людям в глаза глядеть?

– А ты меньше про то думай. Тебе мальца надо поднимать, вот про чё думай. Я помогу, если будет нужда, мать ешё не старая. Мы ж родня, а кому, как не родне подсобить.

– Хорошо, буду думать, токо попросить хочу, ты там, дома про сынишку моего названного и Наталью никому пока не слова. Представляешь, какой переполох поднимется, чего доброго, отец с матерью могут и сюда нагрянуть.

– Лады, трошке помолчу, даже ни своей, ни деду слова не скажу. Токо ты подумай, шо ставишь меня в нехорошее положение, ить попрекать потом будут: знал – и молчал.

В середине весны, в пору буйного цветения берестовского сада, приехал к помещику в отпуск его сын, штабс-капитан Вячеслав Павлович Берестов. Сын – полная противоположность отцу. Это был высокий, подтянутый шатен, с тонкими чертами чуточку вытянутого, холенного лица, слегка тронутого среднеазиатским загаром, придающим внешнему облику капитана определённый шарм, ничуть не портя его породистости. Павел Степанович, увидев сына после долгой разлуки уже не мальчиком, а мужем, сразу отметил про себя, как, всё таки, он похож на свою покойную мать и обличием и манерою говорить и ещё многими чертами, с той разницей, что в них, этих чертах, было заложено мужское военное начало. Он сам отправился встречать сына, прибывавшего на георгиевский железнодорожный вокзал и на лёгкой пролётке на рессорном ходу доставил в усадьбу, всю дорогу развлекая разговорами о прелестях, проезжаемых ими мест. Вячеслав, и вначале-то не очень-то и внимательно слушавший отца, задремал, да так и проспал до самого дома, на что Павел Степанович не обиделся, приняв это, как усталость сына после долгой и утомительной дороги. Вячеслав несколько оживился, когда старый барин вместе с управляющим принялись показывать ему поместье, хотя слушал их как-то рассеянно, больше поглядывал на женскую половину дворни, забегавшую по двору, занятую хлопотами по накрытию обеденного стола. Обедали они втроём. Павел Степанович сидел несколько обособленно во главе стола, а Вячеслав с Евгением рядом, по правую от него руку. Разговор не клеился. Начатый Павлом Степановичем, и опять-таки на хозяйственную тему, он явно был не интересен Евгению и потому старик умолк, предоставив возможность молодёжи изредка перебрасываться отдельными, ничего не значащими фразами.

Правда, когда в столовую входила Наталья, вначале, чтобы разлить по тарелкам суп, потом забрать освободившуюся посуду, от внимания Евгения не укрылось, каким заинтересованным взглядом рассматривал её Вячеслав и, как вспыхнула сама кухарка, удостоенная вниманием гостя, но стараясь не подавать вида, быстро исчезла, чтобы тут же возвратиться с подносом на руках, и парящимися тарелочками второго блюда. Уже вечером, после обеденного отдыха, когда жара спала, Вячеслав выразил желание осмотреть молодой помещичий сад и Евгений с удовольствием взял на себя обязанности сопроводителя. Не сказать, что отношения между молодыми людьми уже приняли доверительный характер, тем не менее, Вячеслав, безо всяких церемоний, неожиданно спросил:

– А что эта молодка, которая прислуживала нам за столом, замужем?

– Приглянулась, никак? – спросил в свою очередь Евгений.

– Хороша, чертовка! – признался молодой барин.

– Даже не знаю, что Вам и сказать, – понимающе глядя на Евгения, сказал управляющий и коротко рассказал историю Савелия и Натальи, всё, что знал, а знал он немногое.

Вячеслав слушал рассказ управляющего с большим интересом, глаза его при этом то были безразлично холодны, то неожиданно озарялись каким-то внутренним озабоченным светом.

– Так можно ли, чёрт возьми, считать её свободной женщиной?

Несколько обескураженный таким вопросом, Евгений Викторович только неопределённо склонил голову на бок, он и сам никогда особо не вдавался в подробности отношений егеря с кухаркой, однако в последующем, по мере возможности стал присматриваться к молодому барину и кухарке. Ничего настораживающего в их поведении первое время он не находил, но как вести себя дальше по отношению к Савелию, думалось ему, если у молодого барина с его женщиной будет наблюдаться связь, даже не представлял, успокаивая себя тем, что всё обойдётся.

Просыпался Вячеслав по обыкновению с зарёй, самостоятельно запрягал лошадь, того самого норовистого жеребца Сокола, любимчика старого барина и до самого завтрака предавался верховым прогулкам. А Евгений уже стал забывать о своих опасениях, как вдруг однажды, проходя мимо кабинета Павла Степановича стал невольным свидетелем разговора на повышенных тонах отца с сыном. Будучи человеком воспитанным, он не стал прислушиваться к нему, но из тех коротких фраз, которые донеслись до него, сделал вывод, что произошло что-то из рук вон выходящее, напомнившее о его опасениях. Отец, видимо, ходивший по кабинету, бросил гневное:

– Я не допущу бардака в моём доме! – на что сын отреагировал моментально:

– Знали бы Вы, папенька, как трудно мне достался этот долгожданный отпуск. Но Вы не думайте, я уеду и уеду немедленно.

Штабс-капитан Берестов, действительно, наскоро собравшись, на следующее утро уехал, но что уж там произошло в действительности, и между отцом и сыном, и тем более между Вячеславом и Натальей, для управляющего так и осталось загадкой. А через несколько дней в э...Нское, со стороны села Греческого ходил высокий, крепкого телосложения молодой мужчина с годовалым ребёнком на руках. Это был Савелий. Он шёл широкой, быстрой походкой, по той самой дороге, по которой когда-то, на исходе ночи привёз черкешенку к родителям. От его внимания не укрылось, что кое-где возле хат, мимо которых он проходил, группами и поодиночке стояли женщины, старики и старухи, что-то горячо обсуждающие, с которыми он здоровался, низко кивая головой, поначалу не придав этому особого значения, но когда до слуха донеслось женское причитание, из одной из хат, понял, что-то случилось, но что?

Савелий остановил, вприпрыжку бегущего прямо на него маленького мальчика, на длинной палке, воображаемом коне, конец которой, не очищенный от листвы, поднимал лёгенький шлейф дорожной пыли, на который он изредка оглядывался, размахивая при этом прутиком, воображаемой саблей и что-то кричащего.

– Далеко собрался? – пробуя улыбнуться, спросил он.

– На войну! – запыхавшимся голосом пояснил мальчик, задрав голову. – Тпру-у! Ай, не знаешь? – мальчик выразительно вылупил глазёнки. – Ерманец на нас напав, дедунька казав!

ЗАПИСКИ УЧИТЕЛЯ СЛОВЕСНОСТИ э...НСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ НИКОЛАЯ ГЕРАСИМОВИЧА НАУМОВА.

(Продолжение).

Теперь уже трудно, даже практически невозможно, восстановить истину, когда и кто из общественных деятелей Северного Кавказа запустил в оборот утверждение, что политика царской администрации 19 века была колониальной по своей сути по отношению к северокавказским народам и народностям, в частности к Чечне. Это мог быть и писатель, посредственно знавший историю края, мог быть историк, специально извративший факт в угоду существующим тогда политическим веяниям правящей власти, но, скорее всего, это был кто-то из революционных трибунов типа Сергея Кирова занимавшийся в этих местах установлением Советского правопорядка, а поскольку этот процесс претерпевал массовые недовольства со стороны местного населения, обещание светлого будущего происходило на фоне критики потерпевшего крах прогнившего и исчерпавшего себя царского режима. В сущности, всё это было бы не столь принципиально, уже хотя бы потому, что от части политику царских властей можно всё-таки признать колониальной, если бы не события, аукнувшиеся по этому поводу спустя более чем через полвека, когда Россия, под предлогом контртеррористической операции развязала гражданскую войну в Чечне. Есть такая закономерность в истории, всё в ней повторяется, но так уж повелось, и не только у нас, ничему она, эта история, не учит недальновидных политиков. К слову, информационную составляющую в чеченской войне Россия подчистую проиграла удуговской пропаганде, хотя кровавые кремлёвские кукловоды однозначно способствовали этому в угоду заокеанским партнёрам, спящим и видящим некогда великую державу СССР в руинах из которых ей уже никогда не возродиться.

Тем не менее, вопрос, который я сейчас хочу обсудить с вами, мне кажется настолько актуальным, что о нём не мешает лишний раз поговорить, что я и попытаюсь сделать, опираясь только на исторические факты. А начнём мы этот разговор издалека.

Когда чингисхановские орды вплотную подступили к предгорьям Северного Кавказа, небольшое по численности, но очень воинственное по сути вайнахское племя в целях самосохранения укрылось высоко в горах, поросших дикими, непроходимыми лесами. Суровые природные условия естественно отложили свой отпечаток на менталитете этого народа, стремившегося выжить любой ценой, но необходимо признать, что относительно спокойное существование способствовало и быстрому приросту населения и через какое-то столетие некогда маленькое племя разрослось до территориального образования, основанного на принципах тейпового родства: Малая (западная) Чечня, Большая (восточная) Чечня и собственно Ичкерия со своей столицей в высокогорном ауле Ведено.

Время неумолимо двигалось вперёд и вот наступил момент, когда кабардинские князья, а справедливости ради надо сказать, что Кабарда контролировала практически ничейную территорию от теперешнего расположения нынешней Кабардино-Балкарии чуть ли не до сегодняшнего Ростова-на-Дону в совокупности с ногайскими и отчасти кумыкскими князьями, обратились к царю Ивану Грозному с челомбитной взять их под свою опеку. На то были весомые причины, основная из которых напрямую связанна с набегами крымских татар, союзничавших с турецкими янычарами, на выше означенную территорию. Если акт доброй воли русского царя считать основной составляющей колониальной политики России, то дальнейшие мои рассуждения просто теряют всякий смысл. Да, Россия стала прирастать новыми территориями, но расширение государственных границ добавляла новые проблемы, которые были просто неизбежны, потому что эти территории надо было охранять, а в случае агрессии немирных соседей, защищать. Так, говоря упрощённым языком, появились Терские, Кубанские и Донское казачества. А что же вайнахи, спросите вы? Потерпите, скоро на арене северокавказских событий появятся и они. Пока они прирастают населением, присматриваются к будущей Военно-грузинской дороге, которая к тому времени являлась основной и единственной атерией торговли, связующей Россию с Закавказьем, ( Помните чету сельских учителей Лукомовых? Так вот, в один из моих визитов в их гостеприимный дом, Пётр Матвеевич рассказывал, как его коллега из Чечено-Ингушетии в порыве откровения поведал, что в его семье до сих пор хранятся украшения из золота и драгоценных камней, добытых его славными предками в результате набегов на купеческие караваны). Окрылённые первыми успехам своих агрессивных поползновений, вайнахи предпринимают первые, правда ещё робкие попытки спускаться с гор и расселяться в предгорьях, не испытывая абсолютно никакого противодействия со стороны относительно мирных соседей, практикуя при этом попытки набегов на территории кабардинских и кумыкских князей, а так же терских казаков. Но это были пока ещё цветочки.

В самом конце 18 века в Чечне появился имам Мансур, объявивший себя пророком Аллаха и, исповедуя свою историческую миссию, основу которой составляла полная исламизация прилегающих к Чечне территорий, провозгласил Газават – священную войну против неверных. Вскоре под рукой имама собралось войско, насчитывающее что-то около тысячи отборных джигитов и Мансур попытался овладеть крепостью Кизляр, форпостом терского казачества на юге Кавказа. Чеченцы – прекрасные воины, вряд ли кто-то станет отрицать, но одно дело совершать неожиданные налёты на мирные стойбища и казачьи станицы, с целью наживы и в любой момент ретироваться в случае неудачи, другое – попытаться захватить казачью крепость. Как и следовало ожидать, крепость устояла, нападавшие были рассеяны, имам Мансур был пленён и остаток своей жизни провёл в равелинах Шлиссельбургской крепости. И тогда зелёное знамя ислама подхватил дагестанец Шамиль, а кавказская война получила дальнейшее продолжения. К тому времени победой русского оружия закончилась война с Наполеоном и платовские казаки с песнями и гиканьем прогарцевали по улицам надменного Парижа, приводя в трепет и восторг легкомысленных парижанок. Теперь русской армии можно было разобраться и с внутрироссийскими проблемами. Согласитесь, что терпеть вялотекущий национальный конфликт в своём подбрюшье Россия долго не могла уже хотя бы потому, что присоединённый, но не замирившийся Крым, в купе, опять таки, с неугомонной Турцией полностью так и не отказались от своих, пусть хоть и не прямых, но косвенных намерений влияния на Северный Кавказ. Пожар войны медленно затухал. Все войны когда-то заканчиваются миром, закончилась и эта. Но вот что делать с народной памятью, особенно того народа, который чтит своих предков и знает поимённо всех до седьмого колена? Из поколения в поколение, от деда сыну, от сына – внуку передавались и передаются сказания и легенды о предводителях народного восстания, о доблестных джигитах газавата, слагались стихи, песни, баллады, написаны десятки, сотни книг не лишённых чёрных строк упоминания о злодеяниях завоевателей-гяуров.

Ч У Ж А Я Р О Д Н Я.

(Исповедь обиженного родственника).

Рассказ.

Генерал-лейтенант Судоплатов встретил полковника Чабанова коротким озабоченным взглядом исподлобья, но тут же отложил в сторону рядом с чёрной пухлой папкой документ, который читал, предварительно, по привычке, перевернув. По мере того, как полковник подходил к столу, заметно припадая на правую ногу (палочку предусмотрительно у него принял в приёмной адъютант и приставил к стене за своим стулом), взгляд генерала теплел, теплел, и, когда окончательно просветлел, он поднялся и пошёл навстречу. Генерал был достаточно высок, грузноват и грузноватость эта ещё больше подчёркивалась просторными формами камуфляжного обмундирования. Его совершенно седые, но достаточно густые и пышные волосы, расчёсанные большей половиной на правую сторону строгим пробором, ещё хранили следы прикосновения расчёски с частыми зубцами. На полных, чисто выбритых, щёках проступал едва намечающийся румянец, придававший бы лицу здоровый и несколько холенный вид, если бы не сиреневатые морщинистые мешки от постоянного недосыпания, под большими, иссиня серыми глазами.

Они сошлись на середине кабинета, большого, просторного, залитого ярким солнечным светом, проникающим во внутрь сквозь широкие проёмы, свисающих почти до самого пола, раздвинутых светлых штор. Полковник подтянулся, уже хотел было доложить о прибытии, но не успел. Генерал опередил, с улыбкой обнял.

– Признайся честно, Николай Фёдорович, – как-то озабоченно зарокотал слегка глуховатый генеральский бас. – Сбежал?

– Да нет, Павел Сергеевич, – ответил полковник, всё ещё оставаясь в объятьях, сдавливающих плечи крепких, вытянутых во всю длину судоплатовских рук. – Попросился и выписали. Расхожусь.

– А санаторий, что, не предлагали? – дуги густых, тоже совершенно седых генеральских бровей, слегка вытянулись.

– Да какой там санаторий, Павел Сергеевич, стыдно и говорить, – пожал плечами полковник.

– Зря, Николай Фёдорович. И знаешь, почему зря. – Генерал Судоплатов глазами указал на стул, приставленный к совещательному столу. – Присаживаясь и сам рядом, продолжил. – Знаю, всё боишься не успеть, всё торопишься, а кровавая каша, которую мы с тобой сегодня вынуждены расхлёбывать, заварена круто и надолго. Умные головы всё продумали, всё прикинули и просчитали, чтобы мы долго расхлебывали её. Не хочу быть пророком в своём Отечестве, – Павел Сергеевич вздохнул, – но помяни моё слово, Коля, – переходя на более доверительный тон, продолжил Судоплатов, – долго ещё на этой земле будут греметь выстрелы, а матери, и чеченские, и российские оплакивать погибших сыновей. Рано или поздно любая война заканчивается миром. Закончится и эта. Только цена мира для России будет, ой как весома!

Полковник Чабанов пристально, неотрывно смотрел в светлые, с синеватым отливом глаза генерала, стараясь вникнуть в суть разговора начатого им и особенно в последние слова, о цене будущего мира. Какой цене? И, вообще, что он имеет в виду? Со стороны это выглядело более чем странно, они всегда понимали друг друга с полуслова, потому что были знакомы ещё до Афганистана, но особенно близко сошлись уже на самой афганской войне. Именно там комбат, капитан Чабанов впервые услышал прозвучавшие из уст ротного Судоплатова слова, которые, чего греха таить, вертелись и у него на языке, и клубились в головах большинства офицеров, но высказать которые ни капитан, да, пожалуй, и никто из подчинённых майору офицеров никогда бы не решился. А сказал майор Судоплатов тогда буквально следующее: – ''Да нет, если бы ''кремлёвские старцы'' посылали своих внучат на эту бойню, небось, крепко подумали, своими ''репами'' и не раз, и не два, а стоит ли заваривать такую кровавую кашу?''!'' Чабанов сидел тогда в палатке, полотно которой, слегка похлопывало на ещё горячем ветру изнурительно знойного дня, клонящегося к закату, в кругу знавших не первый день друг друга офицеров, с которыми успел достаточно повоевать и, как говорят в таких случаях, притереться, пил противную тёплую водку, закусывая жирной свиной тушёнкой, опротивевшей до осточертения настолько, что казалось ещё пара глотков из алюминиевой, со сплющенными боками кружки и ещё один кусок жирного мяса, отправляемый в рот на кончике ножа и всё, содержимое желудка воспротивится такому насилию и извергнется горькой рвотой, тут же, незамедлительно, не оставив никакой надежды ногам успеть добежать до наполовину откинутого в бок полога.

Офицеры переглянулись. Они собрались по случаю гибели в предутреннем бою молоденького взводного лейтенанта Гришко, прибывшего в распоряжение роты месяц назад и застыли в напряжённом молчании. Все знали майора как человека режущего правду-матку в глаза, кому бы там ни было, не взирая ни на должности, ни на размеры и количество звёзд на пагонах, но сказать такое, во всеуслышание?.. В большинстве офицерских взглядах читалась надежда, что услышанное ими, так и останется здесь, за простым, наскоро собранным поминальным столом, не найдя даже узенькой лазейки, чтобы выйти ''наверх'', хотя некоторые из присутствующих майора Судоплатова откровенно недолюбливали. И на то, у этих некоторых, были свои основания.

Ещё в Отечественную войну, когда лейтенант Судоплатов только-только окончивший пехотное училище попал на фронт, прошёл с боями Польшу, чтобы потом вплотную подступить к логову врага – городу Берлину, он взял для себя за правило придерживаться простой армейской истины – офицер-командир должен беречь солдат, как зеницу ока, ибо без них он никто, а принять командование на себя в случае чего, может и достаточно повоевавший сержант. И дело даже не в том, что гибнуть в последние дни и месяцы войны ой как обидно, просто у большинства молодых лейтенантов, как правило, амбиций куда больше, нежели у бывалого сержанта.

Война закончилась и наступившие армейские будни несколько сгладили острые грани придерживаемой Судоплатовым истины, но солдат он любил и те отвечали ему взаимностью, а вот к офицерам был строг, если не сказать точнее, – излишне строг и если уж кому-то и отдавал предпочтение, то таких были единицы. Может быть, и поэтому его карьерный рост больше напоминал не усланную ковром крутую лестницу, усыпанную розами, колючие шипы которых впивались в ладони даже на перилах и, казалось, явно ощущались под подошвами сапог.

Генерал внутренне не принял развала Союза, как это сделали некоторые его сослуживцы, потому что привык всегда чёрное называть чёрным, а белое – белым. Он сразу усмотрел в действиях генсека, отмеченного от рождения самой природой кровавого цвета разляпистым родимым пятном на правой половине не такого уж и высокого лба, искажающее, как не ретушируй портреты, простоватое, крестьянского типа лицо, в какие одежды тот бы не рядился, двурушничество, чего бы это ни касалось, тонко завуалированное умением заболтать любую проблему. Казалось, что общего в вырубке сортовых виноградных плантаций и фруктовых садов с борьбой с пьянством и алкоголизмом? Или эта не умная затея с ГКЧП, оставившая после себя больше вопросов, чем внятных ответов. И, наконец, развал Варшавского блока, обернувшийся поспешным выводом в чисто поле армейских группировок из ГДР. Потому и не удивительно, что недалёкий лидер, руководивший страной с оглядкой на Запад, что там скажут-посоветуют за океаном, с позором вылетел из кресла, на котором ещё рассчитывал посидеть какое-то время.