Текст книги "Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова (СИ)"

Автор книги: Владимир Михайленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Непредсказуемые люди – самые неблагодарные. Это генерал Судоплатов знал из жизненного опыта и когда в высших офицерских кругах пошли разговоры о рвущемся к власти человеке с замашками среднего ума прораба, по скудности разговорной речи и манерам поведения которого можно было судить об отсутствии каких бы там ни было мало-мальских зачатков интеллекта, зато склонность к злоупотреблению спиртными напиткам, по разговорам, а источники были самые компетентные, превосходила все допустимые рамки человеческого приличия, ему стало не по себе. Уважение к этому человеку генерал потерял сразу, когда тот с высокой трибуны Верховного Совета СССР заявил о своём выходе из рядов КПСС. Так мог поступить либо неблагодарный подлец, которого партия в своё время вскормила, чтобы в дальнейшем возвести на эту трибуну, либо шарлатан, преследующий корыстные цели и возжелавший достичь их любым путём, либо, что самое страшное, – предатель государственных интересов страны, а может, и то, и другое, и третье вместе взятые. Именно тогда генерал Судоплатов впервые подумал о своей отставке. При этом, мысль о противостоянии существующему в стране беспределу он отодвинул в сторону раз и навсегда. Авторитет генерала в армейских структурах был непререкаем, с его мнением всегда считались, а имя значилось в числе первых в реестре на руководящий пост в аппарате министерства вооружённых сил. Поэтому, если бы он задался целью создать противостоящую режиму военную структуру, генералитет его бы, безусловно, поддержал, но генерал давал себе отчёт, что подобное противостояние, есть ни что иное, как первый шаг к кровопролитию, – т.е, к возможной гражданской войне. Это и останавливало его. В суете повседневных будней, как-то не дошли до отставки руки. После расстрела Белого дома он утвердился в своей мысли настольно, что записался на приём к министру обороны, правда, не сразу, а спустя какое-то время, и в назначенный день и час вошёл в его кабинет; того самого министра, который в Афгане ходил под его началом, и о котором у него сложилось, мягко говоря, не самое лестное мнение (генерал заходил в кабинет с рапортом об отставке, лежащим в вызывающе красной тонкой папке (новые власти, старались, как могли, как можно скорее отучать народ от красного цвета и потому была негласная установка, использовать в работе папки разных цветов, кроме одного, красного), в правой руке и трудно скрываемым желанием высказать ему, министру, в глаза, всё, что думает о нём, как о руководителе военного ведомства), но неожиданно случилось непредвиденное. Мелкого росточка министр, с вечно неухоженной причёской, отчего волосы растрёпанно ниспадали на морщинистый лоб с бугристым надбровьем, с явно обозначенным брюшком, выпирающим из под плотно подогнанного парадно-выходного кителя, колобком выкатился из-за стола и встал перед генералом, избегая встречи с его нахмуренным взглядом, чем-то напоминая напроказившего школяра и, опомнившись, как-то растерянно протянул руку для приветствия, отчего генерал снисходительно посмотрел на него с высоты своего, без малого двухметрового роста, зная наперёд, что ладонь министра будет по обыкновению потная, а само рукопожатие вялым и размазанным.

Генерал Судоплатов преднамеренно затянул приветствие, неторопливо перекладывая папку из руки в руку, тем не менее, министр начал рассыпаться в любезностях, принявшись суетливо усаживать посетителя на большой, чёрной кожи диван. Он и сам присел рядом, правда, будто чего-то остерегаясь, на значительном отдалении, как-то на самый краешек, и это в своём-то кабинете, и, полусогнувшись, шумно дыша через постоянно заложенный нос, принялся нервно растирать толстопалые руки.

Министр не знал, да и откуда ему было знать, он мог только догадываться, что генерала, тем временем, так и подмывало сразу, без обиняков начать: ''Что же ты творишь, Паша? Ну, обмундирование, продовольственные склады, чёрт с ним! Почему арсеналы армейских частей не вывез? Почему оружие, оставил бандитам?''. Генерал строго смотрел на министра, но рта открыть не успел, тот пошёл на опережение.

– Учитывая Ваш большой служебный опыт, Павел Сергеевич, я хотел бы поручить Вам возглавить контртеррористическую операцию по взятию мятежного Грозного, – нежданно-негаданно предложил министр скороговоркой, отчего оно, прозвучало не внятно, как-то осторожно и вкрадчиво, потому генерал, услышавший такое неожиданное предложение поначалу оторопел. Он был готов услышать всё что угодно, только не это. '' Уж не одним ли десантным полком?'', так и просилась сорваться с языка фраза, ставшая притчей во языцех в широких армейских кругах, подтвердившая лишний раз недальновидность и некомпетентность министра-выскочки, но, только серьёзность возникшей в Чечне ситуации, не позволила генералу опуститься до колкой иронии, потому что было очевидно насколько всё происходящее там, на юге России зашло в тупик. И только промелькнуло в голове: ''Сначала дали возможность МВДэшикам запороть ситуацию на корню до непредсказуемости, и это при том, что умные головы в министерстве Обороны предупреждали о возможном провале операции, потом предоставили возможность Дудаеву вооружиться, подготовиться, упустили момент пресечь протестные настроения в зародыше, а теперь воевать?'' Мысль, так и оставшаяся не высказанной, которой по счёту отложилась в сознании, но отозвалась резкостью, что всякий раз возникала у генерала, когда он либо размышлял о событиях происходящих последние дни и годы на Кавказе, либо обсуждал со своими сослуживцами.

– Ты... с ума... сошёл, – с расстановкой произнёс генерал. – Вы что тут, совсем рехнулись? Воевать со своим народом?

– С бандитами, Павел Сергеевич, – попытался поправить генерала министр.

– Да начинать будешь с бандитами, а заканчивать придётся с народом. И потом, как прикажешь различать, где бандит, а где законопослушный гражданин? Или убирать через одного? Чётные номера – два шага вперёд! Так по твоему? Чем ты занимался год назад? Два? Три? Ведь началось всё не вчера. И тебя предупреждали. Неоднократно. Значит, ситуацией владел. Так почему же не принял мер? Сначала развёл бардак, затем спешно принялся выводить воинские части и гарнизоны. Ты оружие зачем Дудаеву оставил?

– Началось всё не с меня, Павел Сергеевич. Вы не хуже моего знаете, что именно КГБэшники оставили в Грозном склад с оружием, которого хватило, чтобы вооружить целый полк. Теперь проще всего найти крайнего, чтобы повесить на него всех собак, а я ведь, в добавок ко всему, человек подчинённый и от того подневольный.

– Я не о подчинённости! Все мы под чьим-то началом ходим, – гневно выдохнул генерал Судоплатов, поднялся и взволнованно заходил по кабинету. – Я о том, почему не воспротивился преднамеренно преступному распоряжению начать войсковую операцию в Чечне силами войск МВД? Голова, где была? Ведь не ротный, министр, как-никак!

– Павел Сергеевич, а кто у меня об этом спрашивал? – спросил министр.

– Вот видишь, что получается. Одним до этого не было дела, другие были вообще ни причём, а теперь не целованным солдатикам, которые толком-то и стрелять не обучены, придётся, ценою собственной крови, ценою своих жизней, исправлять чьи-то ошибки. И ошибки ли? – преднамеренно акцентируя внимание на окончании фразы, спросил генерал

– Павел Сергеевич, я готов выслушать все Ваши упрёки и обвинения, любую критику с Вашей стороны, но поймите и меня. На лицо – факт, неприятная ситуация и её надо исправить.

– Ну, и исправляй эту неприятную ситуацию! Чего сидишь, – еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, гневно выпалил Судоплатов.

– Генералов, много, а положиться не на кого. Некому поручить, – вздохнул министр, разводя руками и спросил, с надеждой в голосе, – Так Вы согласны, или Вам надо подумать, Павел Сергеевич?

– А если Лебедю? – вместо ответа спросил в свою очередь генерал.

– Этому миротворцу? Он сейчас так взлетел, что за хвост не ухватишь. Да и не согласится он, даже если я обращусь напрямую к президенту за содействием в этом вопросе. Ведь в Совете Безопасности проще сидеть и заниматься самолюбованием, когда даёшь советы и указания, – с явным недовольством произнёс министр.

– Я, если честно, товарищ министр, пришёл проситься на пенсию, – сам не зная почему, признался генерал. – Только вижу, не время на даче цветочки выращивать, надо в реальной жизни голыми руками колючки повыдёргивать. Коль так, хотел бы предварительно ознакомиться с планом операции прямо сейчас.

– План находится в стадии завершения разработки, как только, так сразу, – с каким-то облегчением выдохнул министр. – В общих чертах, могу прояснить отдельные моменты. Ну, например, основываться план будет на привлечении сил оппозиции к борьбе с режимом генерала Дудаева. Оппозиция в Чечне достаточно сильна. Поэтому, пошлём туда наших военспецев, для решения текущих проблем. Это – первое.

– Посылали, а каков результат? Здесь надо смотреть в корень проблемы. Чеченец никогда не будет стрелять в чеченца. Кровная месть, вот что у них является сдерживающим фактором, – возразил генерал Судоплатов . – Поэтому, всецело полагаться на оппозицию, крайне неосторожный шаг. Правда, когда дело дойдёт до дележа портфелей, тогда другое дело, все оживятся, даже кто отсиживался в сторонке. Я так говорю, – пояснил генерал, – потому, что с 57-года, когда вайнахов вернули из мест депортации на родину, немного служил в Чечено-Ингушетии, и знаком с менталитетом этого народа. Трудно предугадать, как поведёт себя оппозиция, стоит только ввести туда войска. Она скорее выберет выжидательную позицию. Поэтому, срочно звони в Генштаб и отдай приказ немедленно исключить силы оппозиции из разработки. Это не помощники, скорее – балласт.

– Хорошо, Павел Сергеевич, – кивнул министр. – Теперь второе. Первоначальная стадия операции будет сведена к тому, чтобы стремительными марш-бросками со стороны Моздока и Ингушетии. войти в город Грозный и штурмом взять президентский дворец.

– С Ингушетией, товарищ министр, тоже надо быть очень аккуратными. Объясняю почему. Ингуши вряд ли примут сторону противоборствующих чеченцев. Дело в том, что в потоке беженцев, покидающих сегодня Чечню, весомо выделяются русские, армяне, евреи, но высокую долю в этой массе представляют, как бы это не показалось странным, сами ингуши. Объяснение этому факту простое. Так изначально повелось в Чечено-Ингушетии со времён образования республики, что ингуши находились постоянно на вторых ролях и во властных и в экономических структурах. Это вызывало вполне оправданное раздражение, пусть даже не афишированное, но всё-таки недовольство с их стороны. В довершении зла ингуши не поддержали чеченцев, когда генерал Дудаев заявил о выходе Чечни из состава России. Но одно дело открыто не поддержать, другое – быть молчаливо солидарными в отдельных вопросах. Продвижение российских военных колонн через Ингушетию может натолкнуться на мирные пикеты, – женщины, старики, дети. Что тогда прикажешь делать?

И последнее, но, пожалуй, самое главное. Не надо обольщаться, что со взятием президентского дворца задачу номер один можно будет считать выполненной. Ни в коем случае, нельзя обольщаться. Трудно предугадать, как развернутся события, но может статься так, что и дворец сепаратисты защищать не будут. Зачем? Оборона – это прямое противостояние, а значит, неизбежны потери, причём, немалые, с обеих сторон. Тем более, что генерал Дудаев, ежедневно запугивая мирное население предстоящим вторжением российских войск на территорию Чечни, даёт установку на грядущую партизанскую войну. Слышал – набег-отход! Поэтому арьергард наступающих федеральных войск обязательно должен быть подготовленным к этому. Это тоже необходимо предусмотреть при разработке плана. И ещё. Не надо забывать уроки афганской войны. Днём боевик – мирный, даже законопослушный дехканин, улыбается тебе: – шурави, шурави! а под покровом темноты, он берёт в руки оружие и выходит на тропу войны. Закон кавказского гостеприимства пока никто не отменял, попробуй, повоюй в таких условиях, когда под каждым кровом бандиты могут найти приют и даже защиту.

Министр, уже давно поднявшийся с дивана и подошедший почти вплотную к генералу, вдруг подумал, насколько же правильный он сделал выбор кандидата на должность руководителя контртеррористической операцией. Да, чего скрывать, придётся в полной мере испытать строптивый характер генерала, его несговорчивость, а порой и нелицеприятную критику в свой адрес. Но ведь кто-то должен первым начать выдёргивать, как он выразился эти колючки, пусть, порой, ошибаясь, делая неверные шаги. Первым всегда трудно. Будет воевать под моим постоянным контролем. Определюсь, скажем, в Моздоке чтобы контролировать каждый его шаг. Потом, посмотрим, если что, можно и сменить. Вот интересно, – министр пристально посмотрел на генерала, – подозревает он меня в том, что тогда, под Баграмом, я ''вынес мусор из избы'', а он, в ту пору ещё ротный, не получил очередного повышения в звании и был исключён из списков на представление к награде Золотой Звездой. Ведь по сути достоин был. Да и сейчас, если говорить по существу, другой на его месте уже давно бы носил на генеральских пагонах большую Звезду, а этот только две малых. И всё за длинный язык, иначе чем объяснить. Ишь, порога не успел переступить, а я шкурой почувствовал, что сразу десантным полком станет попрекать, как только и перемолчал, непонятно. Ну, погорячился, было, так что ж теперь, до самой смерти попрекать? Да и нашёл вояк тоже. Сброд какой-то. Хорошо придавить и разбегутся, как тараканы. Чеченцы силу только и признают.

Генерал удалялся прямой, статный и, уже было взялся за ручку двери, как министр остановил его.

– Да, Павел Сергеевич, Вы можете прямо сейчас направляться в Генштаб и подключиться к разработке. Я позвоню, предупрежу...

... На столе, за которым сидел полковник Чабанов, как раз напротив его, лежала приоткрытая пачка ''Тройки'', рядом зажигалка, а чуть поодаль пепельница с тщательно раздавленной, наполовину выкуренной сигаретой.

– Что это, ''батя'' снова начал курить? – подумал полковник, временами поглядывая то на окурок, то на занятого своим мыслями генерала и тот, встретив его вопросительный взгляд, едва заметно улыбнулся кончиками губ.

– Думаешь, что старик взялся за старое? – спросил он. – Сказал же – нет, значит, нет! Это для страждущих и любителей ''пострелять''. Если хочешь, закуривай. К тебе эти определения не относятся.

Полковник Чабанов долго себя упрашивать не стал и закурил, правда, свои, достал из бокового кармана камуфляжки пачку тёмного ''Донского табака''.

– Я, честно говоря, так быстро тебя из госпиталя не ждал. Подруги сердца там не завёл? – снова улыбнувшись, спросил генерал и, встретив его недоумённый взгляд, объяснил. – Ну, что так смотришь? Я со своей именно в госпитале и познакомился. В апреле сорок пятого. И вот уже полвека вместе, душа в душу. Только сейчас, если надумаешь, с этим повремени.

'' – Что это он сегодня сплошными загадками изъясняется?'' – подумал полковник и отшутился, – да какая приличная барышня за меня пойдёт, старый, сморщенный, наполовину лысый, а жалкие остатки поросли поседели.

–Ну, не прибедняйся, порох-то, небось, держишь сухим, – улыбнулся генерал. А это самое главное. У нас неприятности, слышал, – стараясь перейти на серьёзную тему, сказал Судоплатов.

– Вы о Филькине?

– О нём, подлеце. Слушай, Коля, до сих пор в голове не укладывается, как я мог не доглядеть. Ведь на моих глазах рос. Весёлый, общительный, хохотун, всегда вокруг него люди, новый анекдот, – пожалуйста! Тем более из местных, в Грозном родился и вырос. Их язык знает.

– Ошибки быть не могло?

– Да какие в чертях ошибки. Когда застрелился при нём спутниковый телефон нашли. Ты знаешь, что это такое? И я в руках не держал. Прокуратура на распечатку отослала. Вот тогда-то и подтвердилось: колонна ещё на Ханкале формировалась, а боевики уже прикидывали, где и как её сподручней встретить. Попробуй, повоюй в таких условиях. Из Москвы комиссия за комиссией. Лучше бы у себя там копать начали. По секрету, между нами, скажу. Есть подозрение, что чеченцы имеют доступ к информации на семьи офицерского состава. Представляешь ситуацию, офицер здесь выполняет свой служебный долг, а семья там, в глубоком тылу под прицелом ходит. Поэтому и предупредил на всякий случай, чтобы с личным делом пока повременил. Ещё новости. Службу обеспечения шерстят. Козлова, слышал, сняли. Бардак развёл, в воровстве и сам, и всё его подчинение поголовно погрязли. Додумались, новую технику на сторону толкать, новую! – во как! И в результате, дожились, теперь состав с отвоевавшей бронетехникой сопроводить некому. Боевых офицеров стали привлекать за полным отсутствием доверия к службе обеспечения. Окончательно, скоты, развалили армию. Я к чему весь этот разговор веду. Полк тебе принимать рано, ходить научись сначала. Может, сделаешь одну ходку? Полмесяца, туда – обратно. Там, гляди и рана подживёт. А, Коля? Соглашайся.

. . . . .

Состав замедлил ход, и полковник Чабанов раздвинул шторки на купейном окне. Всякий раз, когда он подъезжал к станции Нагутской, независимо от того, в какую сторону двигался поезд, у него как-то томительно начинало сжиматься сердце, а глаза устремлялись вперёд, в надежде поскорее отыскать знакомый до боли контур старой водонапорной башни. Там, неподалёку от этой башни, когда-то располагалась небольшая саманная хатка, последний приют его далёкого детства. Оттуда, из этой хатки, в дождливое и неуютное раннее осеннее утро, дядя Петя, невысокий, кряжистый, вообщем-то, не злой, хоть и с постоянно хмурым лицом мужик, правая щека которого была изуродована рваным рубцом сизого шрама, широко переступая через лужи, угадываемые в темноте отражёнными в них отблесками пристанционных жёлтых фонарей, в своих ботиночках, тщательно начищенных перед выходом, в расхожей мичманке с плетёным ''крабом'', в чёрной морской офицерской шинели без пагон, со споротыми на рукавах шевронами, крепко держа Кольку за руку, вёл его к поезду, как будто он, Колька, мог сбежать от него в рваных, шлёпающих колошах, притянутых верёвочными тесёмочками к ступням.

На станции, несмотря на ранний час, было многолюдно и суетно. Люди с узлами, объёмными чемоданами, корзинами, какими-то баулами обеспокоенно сновали по перрону, но большинство стояли возле своих поклаж и нетерпеливо поглядывали в ту сторону, откуда должен был появиться расцвеченный огнями поездок, прозванный в народе ''Пятьсот весёлых''. Наконец поездок подошёл. Паровоз, обильно обдуваясь паром, дал пронзительный гудок, остановился и сразу поднялись невообразимый гвалт и суета, люди заволновались, каждый старался, подхватив свою ношу, первым прорваться к вожделённо распахивающимся вагонным дверям, особо нетерпеливые пассажиры уже вовсю работали локтями, создавая излишнюю толчею и нервозность, там и тут опускались вагонные окна, через которые во внутрь торопливо загружался пассажирский скарб.

При посадке Колька едва не потерял правую калошу, кто-то сзади пробовал толи специально стащить её, толи использовал, как средство для удержания при преодолении крутых и высоких вагонных подножек, но всё обошлось. Протиснувшись в вагон, Колька шустро пробежал по проходу, занял место на холодной, измызганной и изрезанной ножичками деревянной лавке у окна по ходу движения поездка. Вагон заполнялся быстро, люди шумно рассаживались. Успокоенные благополучной посадкой, они сидели отгороженные своими вещами друг от друга и теперь уже мирно, тихо переговаривались. Неожиданно поездок дёрнулся, от вагона к вагону вдоль состава стремительно пронёсся приглушённый грохот сцепок и они поехали. Тем временем на улице начало сереть. В окне проплывали последние хатки станционного посёлка, в отдельных из которых вспыхивали жёлтые огоньки, уже достаточно отчётливо просматривались чернеющие квадратики свежевскопанных огородов, да зачастили опоры линии электропередачи с проводами, то плавно ниспадающими вниз, как казалось Кольке едва не касаясь земли, то легко начинающие воспарять вверх.

– Дядя Петя, – тихо спросил Колька, – а вы тоже были офицером, только морским?

– Нет, Коля, я мичман запаса. Понимаешь, это звание соответствует армейскому старшине, – пояснил дядя Петя. – Мы с твоим отцом призывались в армию в 36-м году. А за год до этого, – начал рассказывать он, – закончили курсы механизаторов в станице Воровсколесской. Я попал служить в Моздок, в кавалерийскую часть, а отец твой в Рязань. Перед войной, после демобилизации он учился в пехотном училище и стал красным командиром. Мы поддерживали связь до самой войны, а потом, так получилось, потеряли друг друга. Про то, что он погиб в Берлине уже после победы я узнал недавно, уже здесь. Моя же армейская судьба сложилась так. В 39 году, демобилизацию задержали и, вместо того, чтобы отправить домой, отслуживших срочную красноармейцев, нас выстроили на плацу и незнакомый капитан, сопровождаемый командиром кавполка, приказал выйти из строя тем, кто умеет ходить на лыжах. Должен сказать тебе правду, мне не нравилась служба в кавалерии, хотя с раннего детства, мы сельские ребятишки, были приучены к лошадям. Казалось бы, кому, как не нам нести службу в кавалерии. Хлопотно это, и содержать коня в чистоте, и приучать к выполнению различных команд, и кормить, и самому быть готовым в любой момент выполнить любой приказ и распоряжение командира. Но не эти трудности меня смущали. Я мечтал о небе. Так случилось, что однажды над э...Нском, среди бела дня, появился аэроплан. Сначала мы очень испугались, увидев в небе огромную грохочущую птицу. Аэроплан сделал несколько кругов над селом, снизился и сел на выгоне. Он ещё приземлиться не успел, а мы, сельские ребятишки, да не только мы, но и взрослые, и старики, и старухи уже окружили невиданное доселе летающее чудовище. Лётчик спрыгнул на землю. Мы все с восторгом рассматривали его. Он был невысок и улыбчив. В своей кожаной чёрной куртке, в шлеме с защитными очками, он казался нам не земным человеком, а таинственным пришельцем из какого-то другого мира, нам неведомого. А потом случилось то, о чём я не мог даже мечтать. Двоим пацанам, мне и твоему отцу, он предложил полетать. Когда самолёт взлетел над землёй и взмыл под облака, какой-то внутренний восторг охватил меня. Это невозможно передать словами. Это надо было пережить. И с того самого дня я мечтал стать лётчиком. Попав служить в кавалерийский полк, я написал несколько рапортов наркому обороны Ворошилову с просьбой направить меня учиться в лётную школу, но ничего, кроме неприятностей со стороны комполка, не получил. И вот мне представилась возможность если не осуществить свою мечту, нет, то хотя бы попасть служить в другую часть.

– Пошли? – прошептал и решительно подтолкнул меня в локоть мой закадычный дружок, сибиряк Миша Лыков.

– Так я ж,..

– Пошли. Я тебя в один день обучу.

Так и сделали мы с ним, и всеми, вышедшими из строя, свои первые шаги, как оказалось позднее, на финскую войну.

Миша погиб в первом бою, напоровшись на пулемётную очередь финского стрелка -''кукушки'', промчавшегося на лыжах стрелой на небольшом отдалении от наступающего батальона, я остался в живых только потому, что подо мной сломалась лыжа и рухнул в ледяную яму, образованную торосовыми льдами. Напоследок успел, правда, отхватить разрывную пулю в левую руку чуть пониже локтя. Из батальона нас уцелело не больше человек полста, включая легко раненых. Шестеро финских пулемётчиков, практически ''выкосили'' весь батальон.

Ранение в руку, вначале казавшееся пустяковым, имело неприятные для меня последствия. В ленинградском госпитале, куда я попал на излечение, врачи собирались руку отмахнуть. Я воспротивился, как же жить мне дальше без руки? Я ж механизатор. Спас положение молоденький хирург, щупленький такой, пучеглазый, в очках. Сколько буду жить, до конца дней своих буду вспоминать его добрым словом. До сих пор левая рука полностью не сгибается в локте, но это не помешало мне пройти всю войну до победы.

После госпиталя меня откомандировали в Мурманск. Когда пошли ленд-лизовские конвои я попал воевать в морской батальон береговой охраны. Транспортами нас перебросили на полуостров Рыбачий. Расположились мы в катакомбах, где укрывались от бомбёжек немецкой авиации, откуда вели прицельный зенитный и артиллерийский огонь по вражеским целям в небе и на море. В самом конце войны я был сильно контужен, до конца года провалялся в мурманском госпитале. После демобилизации поработал немного механиком на мурманском судоремонтном заводе, и работа нравилась, и с людьми, вроде, ладил, но уж сильно тянуло на родину. Шутка ли сказать, десять лет дома не был.

Дядя Петя замолчал, задумчиво посмотрел в окно. И по лицу его, вроде как пробежало лёгкое подобие улыбки. За разговором они и не заметили, что дождь перестал, а даль, в которую мчал их поездок, того и гляди, прояснится и выглянет солнышко.

– А теперь о тебе, Коля. Это правильно, что ты сделал такой выбор, пойти учиться в суворовское училище, – продолжил дядя Петя своим глуховатым голосом. – Там и оденут, и обуют, и сыт будешь, а самое главное к порядку приучат. Ничего не поделаешь, та же армия. Всё – строем. На занятия – строем, на кухню, опять таки, строем. И всё по распорядку. Поначалу трудновато будет, потом привыкнешь, втянешься. А на нас, родственников твоих, обиды не держи. Такую войну люди пережили, всем досталось. Понимать должен. А тут ещё этот голод. Ничего не поделаешь, засуха, недород. После такой страшной войны и новое испытание. Выдюжим, конечно, переживём и это. Только какой ценой?

Колька слушал дядю Петю, время от времени размазыая текущий нос рукой, и вспоминал дядьку ПавлА, которого откровенно ненавидел за его вечно скрипящую при ходьбе деревяшку, и за то, что ею он постоянно норовил больно ткнуть Кольку в спину, причём в самый неожиданный момент, когда этого меньше всего ждёшь, за незаслуженные побои, всем, что только не попадало под руку, будь то ухват или скалка, особенно зверские после того как его солдатский ремень был потоплен, им, Колькой, в уборной. Вспоминал он и беспросыпно пьющего дядьку Стефана за постоянные упрёки, что навязалась на его шею ещё одна обуза, тут, как бы свою ораву прокормить. И не находилось у Кольки ответа на один простой вопрос, почему такие плохие, злые люди, как дядька Павло и дядька Стефан вернулись с фронта, а его родной отец погиб в Берлине. Дядя Петя не в счёт, дядю Петю терпеть было можно. Он не дрался и не попрекал куском хлеба.

Колька хорошо запомнил тот солнечный, до одури пропахший приторным запахом отцветающей сирени день, когда его бабушка, Марфа Ильинична, получила похоронку на Колькиного отца. Запомнил, как упала она посреди двора подле куста сирени, да так больше и не поднялась, сердце не выдержало. С тех пор Колька, вообще, терпеть не может запаха цветущей сирени. И остался он один-одинёшенек на всём белом свете. Он не знал своего отца, не помнил матери. Только и того, что осталась от них фотография, где они, молодые, красивые стоят, опершись на какую-то резную этажерку, прислонив головы друг к дружке. Отец в форме командира Красной Армии, в командирской фуражке со звёздочкой, а мама в белом платье, с о светлой, толстой косой, венцом уложенной на голове. Бабушка рассказывала, что отец на учении в армии повредил ногу, попал в госпиталь, а после госпиталя приехал в пятигорский санаторий долечиться, где и познакомился с Колькиной матерью, работающей там медицинской сестрой. Когда началась война, отец сразу уехал на фронт, а мать продолжала какое-то время работать в санатории.

В памяти Кольки отложилось, что бабушка при жизни часто доставала фотографию из сундука и они подолгу рассматривали её. Понизу фотографии было что-то написано, но что, это оставалось загадкой: бабушка грамоты не знала, а Колька был совсем мал. И ещё бабушка рассказывала, как однажды вошла в её хатку молодая, красивая женщина с младенцем на руках, положила эту вот самую фотографию на жёсткую бабушкину кровать, а рядом мирно посапывающего месячного Кольку.

– Присмотрите за сыном, мама, кроме Вас некому, детдомовская я, – сказала она и, вытирая слёзы, добавила. – Мне на фронт надо, поближе к мужу моему Феденьке, сыну Вашему.

Сказала так и ушла, а через месяц получила Марфа Ильинична похоронку на свою сношеньку, – где-то под Тулой разбомбили немецкие самолёты санитарный поезд, в котором работала Колькина мать.

Похоронка на отца пришла уже после Победы. Бабушка ещё из окна увидела, как со стороны водонапорной башни к домику приближается поселковская почтальонша, баба Груня, маленькая, горбатенькая старушка, охнула в предчувствии недоброго, бросилась во двор, остановилась, как вкопанная а, выскочивший вслед за ней Колька испуганно вздрогнул, потому что закричала она не своим голосом:

– Нет, Груня, нет! Ить войне проклятой конец. Кажин день по сельсоветовскому радиу песни хорошие поют. Вона, як сщас! Чуешь?!

И упала бабушка посреди двора, поросшей мелкой, но густой травой-муравой с зажатой в руке похоронкой и больше не поднялась. На следующий день приехали из э...Нска бабушкины дочери, его Колькины тётки, тётка Шура и тетка Наташка. Тогда-то на сестринском совете и было решено, что поживёт Колька сначала в семье тётки Шуры. А на шее у тётки Шуры – двое пацанов, да муж безногий после Сталинграда домой вернувшийся. И не стало у Кольки никакого житья, чуть что не так, ну там школу прогуляет, или ''двойку'' отхватит, или чего по хозяйству не сделает, что было велено, дядька Павло скорей за ремень хватался, а когда его лишился, совсем озверел. Порешили сёстры, что пусть Колька теперь немного у тётки Наташки поживёт, благо переезжать никуда не надо, в одном селе, в э...Нске, живут. Вроде бы стала жизнь у Кольки немного налаживаться, да тут другая напасть, дядька Стефан с фронта пришёл. Только если честно сказать, его особо никто и не ждал, разве что сын, Алёшка.

Ещё в самом начале войны получила тётка Наташка извещение, что её муж, Стефан Павлов пропал без вести. Погоревала овдовевшая тётка, поплакала, скорее больше для приличия, потому как через какой-то месяц закрутила любовь со своим старым дружком-полюбовником хромоногим колхозным конюхом Сёмкой Ложкиным. А у Сёмки – семья, да две дочки-близняшки, только -только на белый свет народились. Одарка Ложкина в вой, ночные погромы начала устраивать полюбовникам, только плохо видать старалась, стали сельские бабы примечать, что у Наташки живот растёт, а вскоре и она разродилась, только эта, мальчонками-двойняшками. Как уж там две бабы делили одного мужика, никто не знает, но только стал Сёмка жить на две семьи. Время какое-то проходит, скандал, вроде бы, утих, а тут на тебе! – новый. Стефан объявился с войны, – вот он я, явился не запылился!