Текст книги "Лавр Корнилов"

Автор книги: Владимир Федюк

Соавторы: Александр Ушаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

ТЕКИНЦЫ

Прежде чем продолжить рассказ о дальнейшей судьбе Корнилова, необходимо сказать несколько слов на другую тему. Мы уже не раз упоминали Текинский полк, выполнявший в бытность Корнилова главковерхом функции его личного конвоя, а после его ареста охранявший быховскую тюрьму. Еще до мировой войны в составе русской армии существовал Туркменский конный дивизион. В июле 1914 года он был развернут в четырехэскадронный Туркменский конный полк, который с марта 1916 года был переименован в Текинский.

Рядовой состав полка («всадники») формировался из туркмен Закаспийской области, причем исключительно добровольцев, поскольку коренное население края призыву в армию не подлежало. Офицеры полка большей частью были русскими. Полку была присвоена особая яркая форма: малиновые шаровары с серебряным галуном, желто-малиновый халат («гармыз-дон»), высокие черные папахи («тел-пек») из бараньей шкуры. Личным оружием всадника являлся клыч (кривая сабля) в украшенных серебром ножнах. «Джигиты своим видом, дисциплиной и оригинальностью костюма сразу привлекли внимание всех чинов штаба, – вспоминал Хан Хаджиев. – Высокие и стройные джигиты были одеты в малиновые халаты. Их гибкие фигуры в нарядных красивых шелковых халатах были туго-натуго перетянуты широкими толстыми туркменскими кушаками, за которыми были воткнуты пичаки (ножи) с белыми ручками. Сверх этого кушака находился серебряный пояс, украшенный разноцветными камнями, к которому прикреплялся ятаган. Красивые загорелые лица под большими черными папахами ежеминутно улыбались во время разговоров с чинами штаба, показывая ослепительно белые зубы. Услужливые, внимательные и на редкость симпатичные туркмены быстро завоевали симпатию всех чинов штаба…» ^{469}

Для Корнилова, никогда не забывавшего годы своей службы в Туркестане, текинцы были особенно близки. Он полагал, что всадники, многие из которых плохо понимали по-русски, уже этим застрахованы от влияния большевистской агитации. Сам он беседовал с ними по-туркменски, и текинцы действительно были безоговорочно преданны своему «бояру», поскольку видели в нем почти земляка в этой чужой для них стране.

Трудно сказать, что заставило Корнилова выступить на Дон во главе Текинского полка. Конечно, пробираться в одиночку или вместе с другими «быховскими» генералами означало бы подвергнуть себя риску. Благодаря иллюстрированным газетам и журналам внешность Корнилова была известна многим. Но все же не надо преувеличивать значение этого обстоятельства. Переодевания и небольшой маскировки было бы достаточно для того, чтобы снизить опасность быть узнанным до минимума. В конечном итоге, как мы увидим, Корнилов так и поступил. Нам представляется, что попытка прорваться на Дон вместе с текинцами была обусловлена другой причиной. Появление Корнилова в качестве «беженца» поставило бы его в положение, подчиненное Алексееву. Корнилов хотел въехать в Новочеркасск полководцем во главе своего войска и сознательно шел навстречу опасностям, с которыми мог быть сопряжен этот поход.

Выступление текинцев готовилось заранее, о чем свидетельствуют многие мелкие детали. 17 ноября, когда Корнилов еще оставался в Быхове, в новочеркасских газетах была опубликована беседа с прапорщиком Текинского полка Игнатьевым, якобы командированным для закупки хлеба ^{470} . Можно предположить, что он был одним из тех тайных посланцев, которые должны были договориться о приеме бывшего главковерха на Дону. Две недели спустя в газетах появилось новое интервью, на этот раз с вахмистром-текинцем Вердневым ^{471} . Слишком уж часто текинцы начали бывать в Новочеркасске, чтобы это было простой случайностью.

К середине ноября 1, 2 и 3-й эскадроны Текинского полка, а также пулеметная команда были расквартированы в Быхове, а полковой штаб и 4-й эскадрон находились в Могилеве. Помимо этого всадники 4-го эскадрона стояли на постах летучей почты между Могилевом и Быховом. Около восьми часов вечера 19 ноября 1917 года в штаб полка из Быхова прибыл поручик Захаров, который сообщил о том, что в час ночи Корнилов покидает Быхов вместе с охранявшими тюрьму эскадронами текинцев и приказывает 4-му эскадрону присоединиться к ним. Соединение должно было произойти на переправе через реку Сож. За три дня до этого переправа была уже обследована специально посланными разведчиками. Это еще раз подтверждает то обстоятельство, что бегство тщательно готовилось заранее.

В Быхове же тем временем происходили следующие события. Около полуночи в помещение, где находился караул от 3-й роты Георгиевского батальона, вошел прапорщик Гришин и сообщил о том, что Корнилов освобождается по предписанию Чрезвычайной следственной комиссии. Солдаты ответили, что хорошо бы проверить бумаги. Гришин сказал, что бумаги он всегда просматривает и за правильность их отвечает головой. Корнилов, одетый в обычную форму, спустился с верхнего этажа. Проходя мимо караульного помещения, он сказал: «Прощайте, георгиевцы, я уезжаю» ^{472} .

Текинский полк был поднят по тревоге. Большая часть русских обозных отказалась выходить. В конечном итоге их силой заставили запрячь повозки. Полк направился по Банной улице к мосту через Днепр. Здесь к нему присоединились Корнилов, прапорщик Гришин и еще один караульный офицер, капитан Попов. Корнилов вскочил на лошадь, и эскадроны стали вытягиваться через мост.

На следующий день после полудня на переправе через Сож полк соединился с 4-м эскадроном. Переправлялись на пароме, вмещавшем не более 12 лошадей, и потому это заняло немало времени. На ночевку встали у деревни Струмень в пяти-шести верстах от переправы. В эту ночь бежали почти все русские обозные. Большую часть повозок после этого пришлось бросить. На следующее утро выступили еще затемно. За день проделали 35—40 верст. Стоял мороз, дул сильный ветер. Ночью вновь бежали русские денщики. Во всем полку, исключая офицеров, остались один русский писарь Морозов и армянин-обозный.

23 ноября переправились через реку Бесеть у села Попова Гора. Для того чтобы запустить паром, пришлось взламывать лед на реке. Для этого были согнаны местные крестьяне, но они работали плохо да к тому же сумели повредить и сам паром. Удалось переправить только 40 лошадей 1-го эскадрона, и паром затонул. Тогда на лед стали накладывать доски, ломая для этого заборы. Первый настил проломился, пришлось переносить его в другое место. К темноте едва закончили переправу 1-го эскадрона. Корнилов перешел на другой берег пешком по льду и заночевал в Поповой Горе в доме священника. Всадники же продолжали переправу всю ночь при свете костров.

Почти весь следующий день отряд отдыхал и вновь выступил в путь лишь около восьми вечера. Температура воздуха опустилась до пятнадцати градусов ниже нуля. Непривычные к холоду и плохо одетые всадники обмораживали руки и ноги. Но страшнее холода была атмосфера вражды и ненависти, с которой текинцам приходилось сталкиваться в каждой деревне. Адъютант Корнилова корнет Хаджиев вспоминал: «Чем дальше мы ехали, тем больше встречали недружелюбие со стороны жителей деревень, через которые приходилось проезжать. Все жители шарахались от нас, не желая давать ничего, даже за деньги. Как только мы выезжали из какой-нибудь деревни, так из нее сразу же передавали в другие деревни о том, что едет шайка Корнилова, которой не надо ничего давать, а всячески ей препятствовать во всем. При въезде в деревню мужики безмолвно и злобно исподлобья смотрели на нас, толпясь по обеим сторонам улицы, а большинство из них даже не здоровалось с нами» ^{473} .

На рассвете 25 ноября полк вступил в городок Сураж. Улицы города были безлюдны, окна домов плотно закрыты ставнями или занавесками. Не останавливаясь, текинцы дошли до моста и переправились на другой берег реки Ипуть. Лишь отойдя от Суража на восемь верст, остановились в какой-то деревне. Командир полка полковник Н.П. фон Клюгельген отправил вперед квартирьеров под началом прапорщика Ранненкампфа, а всадникам дал несколько часов отдыха. Во время этой стоянки из случайно найденной газеты стало известно о гибели Духонина.

Ближе к вечеру отряд снова двинулся в путь. Шли на деревню Писаревка, но по дороге заблудились. Дело в том, что единственную карту-двухверстку увез с собой Ранненкампф. Долго блуждали по замерзшим болотам и лишь после полуночи остановились в деревне Красновичи. Здесь квартирьеры должны были оставить связных, но почему-то их не оказалось. Позже выяснилось, что их выдали красным местные мужики, хотя опрошенные жители деревни и утверждали, что знать об этом ничего не знают.

Следующий день, 26 ноября, был днем Георгиевского праздника, всегда особо отмечавшегося в русской армии. Утром Корнилов поздравил офицеров и всадников, подчеркнув, что впереди еще долгий и трудный путь. Накануне к командиру полка подошел местный крестьянин и предложил показать короткую дорогу на Писаревку. Колонна всадников стала вытягиваться за околицу. Впереди ехал Корнилов вместе с командиром полка и подполковником Эргардом. Дорога шла по застывшему кочковатому лугу, копыта лошадей скользили по ледяной корке. Верстах в двух от деревни дорога вступала в лес и именно здесь полк наткнулся на засаду.

Когда авангард колонны приблизился к лесу, скрывавшиеся за деревьями красные открыли огонь в упор из пулеметов. При первых же выстрелах проводник скрылся. Полк в беспорядке стал отходить к реке. Корнилов, взявший на себя командование, приказал отступать к Красновичам. Здесь полк оставил раненых и, почти не останавливаясь, продолжил путь в юго-западном направлении. В Писаревке ждали квартирьеры, но полк уходил в противоположную сторону, даже не пытаясь связаться с ними.

Корнилов решил перейти железную дорогу у деревни Старая Гута недалеко от разъезда Песчаники. Начинался вечер. Головной отряд был уже возле железнодорожной насыпи, как вдруг из-за леса со стороны станции Унечи показался бронепоезд. Пушки ударили в упор. Один из участников похода вспоминал: «Все это было так неожиданно, что полк в полном беспорядке бросился назад, расстреливаемый сильным огнем бронепоезда. Всадников охватила паника; к тому же на обледенелом поле лошади скользили и падали, и все поле было покрыто всадниками без лошадей и лошадьми без всадников» ^{474} . Остановить бегущих удалось только у деревни Старая Гута. Когда остатки полка собрались под прикрытием домов, выяснилось, что среди спасшихся нет ни командира полка, ни подполковника Эргарда, ни, главное, Корнилова.

Понемногу стали собираться отставшие. Корнилова случайно нашли на опушке леса. Выяснилось, что его лошадь, та самая буланая кобыла Фатима, которая верно служила ему в бытность его главковерхом, убита. Полк же понес страшные потери. В поход выступило около 400 всадников, 24 офицера плюс два офицера Георгиевского батальона. Теперь осталось не больше 150 человек. Всадники стояли беспорядочной толпой, тут же прямо на земле сидели и лежали раненые. С разъезда продолжала слышаться ружейная и пулеметная стрельба. Автор уже цитировавшихся нами воспоминаний (штаб-ротмистр Текинского полка, не указавший в рукописи свою фамилию) писал: «Было видно, что всадники страшно пали духом и некоторые из них уговаривали других пойти сдаваться большевикам, говоря, что все равно мы окружены, что и половины полка нет налицо и что нельзя драться, когда вся Россия против нас» ^{475} .

Офицеры сочли необходимым предупредить Корнилова о настроении всадников. Тот выслушал и сказал: «Господа, быть может, будет лучше, если я пойду и сам сдамся большевикам. Я не хочу, чтобы вы погибли из-за меня». В эту минуту вся история нарождавшегося Белого движения могла пойти другим путем. В походе Корнилов носил простой крестьянский полушубок без погон. Сейчас он специально надел генеральское пальто и, сев верхом на коня, обратился к текинцам с речью. Он сказал, что по приказу генерала Духонина полк должен сопровождать его на Дон на поруки юго-восточного правительства. Он, Корнилов, не хочет верить в то, что текинцы собираются его предать. Из толпы всадников раздались крики о том, что надо сдаваться. Корнилов ответил: «Я даю вам пять минут на размышление, после чего, если вы все-таки решите сдаваться, вы расстреляйте сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам». Эти слова не слишком изменили настроение толпы. Положение спас ротмистр Натансон. Он выехал вперед, без папахи, в расстегнутом мундире, и, приподнявшись на стременах, закричал: «Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала! Не будет этого! Не будет!» В толпе подхватили: «Не будет!» Не давая всадникам опомниться, Натансон скомандовал: «По коням! Садись!»

На первый взгляд этот рассказ может вызвать сомнения. Уж слишком пафосно он звучит, к тому же поразительно напоминает известную историю времен Ста дней Наполеона: «Солдаты! Неужели вы будете стрелять в своего императора?!» Но именно это, на наш взгляд, и подтверждает подлинность свидетельства мемуариста. То, что мы сейчас воспринимаем как ходульность и позу, сто лет назад зачастую было естественным поведением. К тому же мы уже писали о том, что наполеоновские аллюзии были свойственны и самому Корнилову, и его окружению. Похоже, что он искренне ощущал себя Наполеоном, бежавшим с Эльбы, и мог надеяться только на то, что впереди его ждет не Ватерлоо, а триумф.

Отряд шел всю ночь, постоянно меняя направление для того, чтобы сбить со следа возможную погоню. Двигаться приходилось густым лесом, не имея возможности свериться с картой. Единственная двухверстка так и осталась у прапорщика Ранненкампфа, но, на счастье, у Корнилова с собой оказался светящийся компас. Генерал был молчалив и угрюм. К тому же случайной веткой он повредил себе глаз. Веко распухло и саднило. Наскоро глаз перевязали какой-то грязной тряпкой, так что вид у Корнилова был совсем негероический. Наконец, около двух часов после полуночи удалось в пустынном месте перейти железнодорожное полотно. В последний момент вдалеке показался бронепоезд красных, но в темноте оттуда просто не заметили быстро уходивший в лес полк.

Настало утро, но текинцы продолжали идти почти без остановок. Лишь около семи часов вечера отряд встал на отдых в деревне Новоселки. Было ясно, что всадники выдохлись и в любой момент можно было ожидать повторения срыва. Поэтому на совещании старших офицеров было решено разделиться. Предполагалось сформировать группу из наиболее сильных и выносливых всадников. Они должны были составить охрану Корнилова и в дальнейшем двигаться скрытно, совершая длительные переходы. Остальная же часть полка во главе с командиром полковником фон Клюгельгеном должна была играть отвлекающую роль и потому идти не скрываясь.

На рассвете 28 ноября полк покинул Новоселки. Около восьми утра сделали остановку в селе Тарасовка. Здесь отобрали в отряд Корнилова 32 всадника (из них 11 киргизов 4-го эскадрона). С командиром полка осталось 90—95 всадников и пять офицеров ^{476} . Эта группа направилась прямо на восток. Корнилов же с сопровождающими двинулся на юго-восток к переправе через Днепр у Каменки.

30 ноября около двух часов дня отряд Корнилова вошел в Погар, заштатный город Черниговской губернии. Неожиданно оказалось, что здесь же находятся и всадники полковника фон Клюгельгена, прибывшие в Погар накануне. Участник похода ротмистр Фаворский вспоминал: «В Погаре общее настроение по отношению к генералу и текинцам было отрицательное, как и везде, но вид наших больших шапок невероятно пугал жителей» ^{477} . До вечера Корнилов пробыл в хате, где остановились киргизы, и лишь в темноте перешел в дом помещика Силича. Здесь на совещании было решено, что продвигаться далее тем же порядком невозможно и потому Корнилов должен ехать один. Хозяин дома вызвался достать на утро сани с надежным возницей. В гостях у Силича оказался его сосед Гамалей, в прошлом депутат Думы. Он сразу узнал Корнилова, которого видел на Государственном совещании. Гамалей еще несколько месяцев назад был уполномоченным Союза городов на Румынском фронте. Скорее всего, именно он выписал Корнилову подложные документы на имя беженца из Румынии Лариона Иванова.

На следующий день около полудня Корнилов в одежде киргиза в сопровождении двух всадников и ротмистра Толстого выехал верхом из Погара. Был базарный день, и на улице было много народа, но так как в толпе везде мелькали папахи текинцев, то никто не обратил внимания на то, что четыре всадника куда-то поехали. Верстах в пяти от города их уже ожидали сани. Корнилов переоделся в черную вязаную куртку, защитного цвета штаны и серую солдатскую шапку. Путь его лежал на станцию Холмечи. Через пять дней, 6 декабря, он благополучно добрался до Новочеркасска.

Что происходило с Корниловым в эти дни, мы не знаем и, наверное, никогда не узнаем. Сам он об этом не рассказывал, а других свидетелей этому не было. Деникин в своей книге приводит следующий эпизод. В ночь на 3 декабря на станции Конотоп остановился вагон, в котором везли в Киев двух отставших от полка и пойманных текинских офицеров. Один из них, ротмистр В.А. Арон, был отпущен под караулом в буфет за провизией. На перроне его окликнул хромой старик в старой заношенной одежде и стоптанных валенках:

– Здорово, товарищ! А Гришин с вами?

– Здравия… Здравствуйте, да…

Старик кивнул головой и исчез в темноте.

– Послушайте, да ведь это генерал Корнилов! – воскликнул караульный офицер.

Ледяной холод в сердце, неискренний смешок и сбивчивая речь в ответ:

– Что вы, ха-ха, как так Корнилов, просто знакомый один… ^{478}

Что касается дальнейшей судьбы текинцев, то она складывалась следующим образом. Остатки полка простояли в Погаре еще две недели, затем перешли в Новгородсеверский и, с согласия Украинской рады, были перевезены в Киев, где находились до середины января 1918 года. С приходом в город красных полк рассеялся. Отбившиеся во время похода были выловлены красными и отправлены в тюрьму в Брянск. В середине декабря здесь находилось три офицера-текинца и 264 всадника ^{479} . Позднее они были переправлены в Москву и отпущены по домам. Только 40 текинцев самостоятельно добрались до Новочеркасска и из них лишь семь человек согласились вступить в Добровольческую армию. Во время Кубанского похода они составляли личный конвой Корнилова.

О походе текинцев написано очень мало. Даже Деникин, обычно многословный, говорит об этом в «Очерках русской смуты» предельно лаконично. Это нетрудно понять, ведь поход обернулся полной катастрофой. Уже не раз цитировавшийся нами анонимный автор воспоминаний об эпопее текинцев писал: «Главная причина неудачи лежит не на всадниках, и не в холоде и в плохом снаряжении полка, на что все время ссылались впоследствии» ^{480} . В первые же дни люди и кони были измотаны до предела неоправданно тяжелыми переходами. Командование полка плохо знало окружающую обстановку, разведка и охранение практически отсутствовали. В результате всадники в течение одного дня дважды попадали под вражеский огонь. На произвол судьбы были брошены раненые и отставшие.

Конечно, главную вину за это, уже по положению своему, должен был нести командир полка. Но можно понять, что и он был ограничен в самостоятельных решениях в присутствии Корнилова. Тот же, на удивление, никак не проявил себя, не смог сплотить людей, воодушевить их своей уверенностью и примером. Учитывая неопределенность будущего, это было не самым лучшим предзнаменованием.

КОРНИЛОВ И АЛЕКСЕЕВ

Корнилова в Новочеркасске ждали давно, и ждали с нетерпением. Еще 30 ноября газета «Вольный Дон» сообщила о том, что бывший главковерх находится в пределах Донской области. «Местопребывание его известно войсковому правительству, но по понятным причинам не может быть объявлено» ^{481} . На следующий день эта информация была опровергнута, но читателей такой шаг еще более убедил в том, что Корнилов уже на Дону.

С приездом Корнилова связывали надежды на чудо, но на самом деле его появление в донской столице едва не привело к краху всего начинания. Причиной тому была давняя и непреходящая неприязнь между Алексеевым и Корниловым. Алексеев считал, что Корнилов прибыл на «все готовое», и меньше всего хотел уступать ему руководство. В равной мере Корнилов не хотел да и не мог довольствоваться второй ролью. Уже первое свидание двух генералов продемонстрировало их взаимные чувства. О чем они говорили с глазу на глаз неизвестно, но свидетели вспоминали, что «разошлись они темнее тучи» ^{482} .

Алексеев в качестве компромисса предложил географически разделить сферы деятельности – он останется в Новочеркасске, а Корнилов уедет в Екатеринодар, где тоже приступит к формированию добровольческих отрядов. Но Корнилов отверг это сразу, заявив, что в этом случае они уподобятся содержателям двух балаганов, зазывающих к себе публику на одной и той же ярмарке ^{483} . Действительно, неизбежная в этом случае конкуренция могла погубить все дело.

Однако надо признать, что и сам Корнилов внес немалую лепту в намечавшийся раскол. Его раздражало все: ничтожная численность добровольцев, весь тот «майнридовский» дух, который пропитывал зарождавшееся движение. Ему, привыкшему командовать настоящими армиями в большой войне, было трудно привыкнуть к армии, состоявшей из одних офицеров и учащейся молодежи. «Ну, да это все офицеры, а где же солдаты?.. Солдат мне дайте – офицер хорош на своем месте – солдат мне дайте!» ^{484} В какой-то мере настроение бывшего главковерха исправило появление на Дону Корниловского полка. Напомним, что в сентябре полк, переименованный к этому времени в Славянский, был отправлен в Киев. После большевистского переворота корниловцы в одиночку и группами стали пробираться на Дон. Ко второй половине декабря в Новочеркасске собралось около 500 солдат и офицеров во главе с командиром – полковником М.О. Неженцевым.

Тем не менее происходившее на Дону представлялось Корнилову мелкой и потому обреченной затеей. У него крепло намерение уехать на Волгу, а потом дальше – в Сибирь, где он рассчитывал поднять знамя антибольшевистской борьбы. Корнилов говорил: «Сибирь я знаю, в Сибирь я верю; я убежден, что там можно поставить дело широко. Здесь же с делом легко справится и один генерал Алексеев. Я убежден, что долго здесь оставаться буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начинать работу возможно скорей, чтобы не упустить время» ^{485} . Другому собеседнику Корнилов примерно в это же время рассказывал о своем намерении уехать на Кавказ, для того чтобы собрать там остатки Дикой дивизии ^{486} .

Слухи о конфликте между двумя вождями доходили и до рядовых добровольцев, едва не вызвав в их среде раскол. Кое-кто из первых членов «Алексеевской организации», рассчитывавших благодаря своему «стажу» занять руководящие посты, чрезмерно ревниво отнесся к приезду «быховских генералов». Считалось, что Алексеева поддерживают бывшие гвардейские офицеры, в глазах которых Корнилов был выскочкой. Но неизмеримо большее число добровольцев в случае раскола встало бы на сторону Корнилова.

В их глазах Алексеев был «профессором», «дедушкой», его можно и нужно было уважать, но не боготворить. Добровольцы беззлобно посмеивались над штатской внешностью Алексеева, Корнилову же прощали все. Надо сказать, что вынужденный в первое время носить штатскую одежду, Корнилов выглядел в ней весьма нелепо. Вот как описывал его в эти дни донской журналист В. Севский (Краснушкин): «В сереньком пиджачке, в жилете, который топорщился на груди, с галстуком, висевшим где-то около плеча… Монгольское лицо, борода в три волоса» ^{487} . Но даже если бы Корнилов появился среди добровольцев в маскарадном костюме, это не изменило бы восторженного отношения к нему.

У Корнилова было то, чего не было у Алексеева, – харизма вождя. К этому времени он уже стал живым символом, полумифической личностью. В отношении добровольцев к Корнилову было что-то иррациональное. «Смело, корниловцы, в ногу, с нами Корнилов идет…» – этого было достаточно, чтобы забылись все больные вопросы, появилась надежда и вера в будущее. Нельзя не согласиться с Деникиным, писавшим, что в случае ухода Алексеева армия бы раскололась, в случае же, если бы ушел Корнилов – перестала существовать ^{488} .

Любому популярному вождю приходится считаться с тем, что в его окружении появляется множество желающих приобщиться к славе кумира. С приездом Корнилова в Новочеркасск в донскую столицу съехалось огромное количество политиков всех направлений, в том числе и откровенных авантюристов. Из этой среды исходили самые фантастические планы. Некий М., заявлявший о том, что у него в парижских банках лежат миллионы, предлагал организовать политическую комбинацию под названием «РАК». Складывалась она из имен бывшего председателя Государственной думы М.В. Родзянко, Алексеева и Корнилова. «Я предложил ему, – вспоминал рассказавший об этом эпизоде журналист Б.А. Суворин, – изменить эту неблагозвучную комбинацию на АКР или КАР, но он стоял на своем и вскоре, обиженный общим недоверием, уехал к своим миллионам со своим РАКом» ^{489} .

Еще до приезда Корнилова в Новочеркасске оказался Завойко. Он попытался поставить себя в качестве единственного полномочного представителя своего бывшего начальника и сосредоточить в своих руках весь сбор денежных средств на нужды армии. Ходили слухи о том, что он готовит свержение Каледина и замену его на атаманском посту Корниловым. Этим он настроил против себя и атамана, и Алексеева. Скорее всего разговоры о готовящемся перевороте были совершенно беспочвенны, но Корнилов не счел нужным защищать своего бывшего ординарца. Он приказал Завойко в 24 часа покинуть Новочеркасск, еще раз доказав этим, что у него нет ни друзей, ни постоянных соратников.

Нужно заметить, что в Могилеве в августовские дни в окружении Корнилова было куда больше авантюристов. В ту пору «серьезные» политики предпочитали оставаться в столицах, дирижируя (или думая, что они дирижируют) происходящим на расстоянии. Теперь у них не было такой возможности, так как и в Москве, и в Петрограде хозяйничали большевики. В результате в Новочеркасске собралось такое количество столичных знаменитостей, какое маленький городок не видел никогда.

Еще в начале октября в Москве возник политический блок, включивший в свой состав три влиятельные организации – Совет общественных деятелей, Торгово-промышленный союз и кадетскую партию. Вновь возникшее объединение не имело в ту пору собственного названия, и потому в воспоминаниях современников оно фигурирует просто как Московский центр. Исполнительным органом центра стала так называемая «девятка», куда были делегированы по три представителя от вошедших в блок организаций. Полтора месяца спустя почти все руководство Московского центра (среди наиболее заметных фигур, его представлявших, можно назвать П.Н. Милюкова и П.Б. Струве) оказалось на Дону.

Именно московским политикам принадлежала заслуга в примирении Алексеева и Корнилова. По их инициативе 18 декабря состоялось первое большое совещание с участием всего высшего генералитета. Деникин вспоминал: «Произошла тяжелая сцена; Корнилов требовал полной власти над армией, не считая возможным иначе управлять ею и заявив, что в противном случае он оставит Дон и переедет в Сибирь; Алексееву, по-видимому, было трудно отказаться от прямого участия в деле, созданном его руками. Краткие нервные реплики их перемешивались с речами общественных деятелей (в особенности страстно реагировал Федоров), которые говорили о самопожертвовании и о государственной необходимости соглашения…» ^{490} В итоге совещание закончилось безрезультатно.

Через несколько дней состоялась новая встреча в том же составе. На этот раз представители Московского центра выдвинули серьезный аргумент. Ими было заявлено, что финансовая помощь со стороны столичных деловых кругов и дипломатических миссий союзных держав будет предоставлена только в том случае, если Алексеев, Корнилов и Каледин будут работать в единой связке. Организационное оформление этой совместной работы было предложено Деникиным. Он составил своего рода «конституцию», отдававшую Алексееву гражданское управление, внешние сношения и финансы, Корнилову – военную власть, а атаману Каледину – управление Донской областью. По словам самого Деникина, эта конструкция была «исключительно психологическим средством», призванным примирить соперничавших генералов ^{491} . Создание «триумвирата» позволило Алексееву сохранить лицо, уступив фактически главенство Корнилову.

Роль правительства при «триумвирате» должен был играть Гражданский совет. В него вошли Корнилов, Алексеев, Каледин, Лукомский и Романовский (Деникин от сделанного ему предложения отказался). Московский центр был представлен М.М. Федоровым, Г.Н. Трубецким и А.С. Белецким (после его отъезда в Москву его сменил П.Б. Струве). На персональных началах был приглашен П.Н. Милюков. От донских властей в совет были включены помощник атамана, «донской златоуст» М.П. Богаевский и известный промышленник Н.Е. Парамонов. При совете была учреждена Политическая канцелярия, персонально представленная уже известным нам С.С. Щетининым и полковником Я.М. Лисовым ^{492} .

Политические взгляды основателей Белого движения не отличались левизной, но общественное сознание в ту пору еще не изжило привнесенные революцией ярлыки. Это сыграло решающую роль при решении вопроса о включении в состав совета Б.В. Савинкова. Он появился в Новочеркасске в середине декабря. Первоначально Корнилов, подозревавший Савинкова в двойной игре во время августовских событий, категорически отказался встречаться с ним. Но Савинков сумел убедить Каледина в своей незаменимости. Донской атаман сильно зависел от общественного мнения, а то прямо обвиняло добровольческое командование в реставраторских настроениях.

Каледин в свою очередь попытался уговорить Алексеева и Корнилова. Начались долгие переговоры с Савинковым, в которых в качестве посредников принимали участие Милюков и Федоров. В конце концов Савинков ультимативно потребовал включения в состав Гражданского совета его и еще нескольких представителей «революционной демократии», говоря, что это снимет с совета обвинения в реакционности и привлечет на сторону движения казаков и солдат. После обсуждения этого требования в кругу генералов было решено согласиться на том основании, что не стоит наживать себе врага. В итоге в совет вошли сам Савинков, его соратник – бывший комиссар 8-й армии В.К. Вендзягольский, а также левый депутат Донского круга П.М. Агеев и председатель крестьянского съезда С.П. Мазуренко.