355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Федюк » Лавр Корнилов » Текст книги (страница 15)
Лавр Корнилов
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:37

Текст книги "Лавр Корнилов"


Автор книги: Владимир Федюк


Соавторы: Александр Ушаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

КОРНИЛОВ И КЕРЕНСКИЙ

Соглашение между Керенским и Корниловым было еще возможно, но отведенное на это время стремительно уходило. В Петрограде Филоненко по заданию Савинкова спешно перерабатывал записку Корнилова. В итоге она стал весьма существенно отличаться от первоначального варианта. В новом виде записка предполагала сохранение в армии солдатских комитетов, располагающих самыми широкими правами, вплоть до участия в назначении командного состава. В записке появились два новых раздела – о железнодорожном транспорте и предприятиях, работающих на оборону. На них предполагалось распространить военные законы со всеми вытекающими наказаниями за нарушение дисциплины. Вариант Филоненко – Савинкова сохранял требование введения смертной казни в тылу, но в целом представлял собой вполне реальную почву для компромисса.

О готовящемся проекте Савинков несколько раз говорил с премьером. Керенский долго уклонялся от разговора, но когда Савинков стал настаивать, заявил, что ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах он записку не подпишет. Савинков ответил, что это вынуждает его подать в отставку, но тогда записку от своего имени правительству представит Корнилов. Это было 8 августа, а на следующий день Савинков по прямому проводу связался с Корниловым. Он попросил его немедленно приехать в Петроград, но Корнилов отказался, объясняя это усложнением обстановки на фронте. Савинкову пришлось долго уговаривать Корнилова, прежде чем тот согласился прибыть в столицу.

Нежелание Корнилова ехать в Петроград объяснялось не только оперативной ситуацией, действительно становившейся тревожной. Корнилов подозревал, что вызов в Петроград организован для того, чтобы вдали от армии сместить его с должности главнокомандующего. Доброжелатели напомнили ему историю с вагонеткой, с которой поезд главковерха столкнулся во время предыдущей поездки в столицу. Это было подано как попытка покушения, неудавшегося, а значит, вполне способного иметь продолжение. Со своей стороны, Керенский тоже не горел желанием встречаться с Корниловым. Вечером 9 августа в Могилев ушла телеграмма, в которой говорилось, что правительство не видит необходимости в присутствии в Петрограде Верховного главнокомандующего. Но телеграмма эта была получена в Ставке, когда поезд Корнилова уже отбыл в столицу.

Корнилов прибыл в Петроград утром 10 августа. На этот раз его сопровождала усиленная охрана. С платформ были выгружены два легковых автомобиля и грузовик. Впереди на автомобиле ехали вооруженные текинцы, далее сам Корнилов, и замыкал кортеж грузовик, на котором были установлены готовые к бою пулеметы. По приезде в Зимний дворец текинцы внесли пулеметы в вестибюль, и только после этого главковерх направился на встречу с премьером. Керенский принял Корнилова стоя. Он заявил, что не приглашал его в Петроград и не знаком с запиской, подготовленной Савинковым. Тем не менее, поскольку Корнилов уже приехал, было решено, что в 6 часов вечера состоится заседание правительства, на котором он доложит свои предложения о реорганизации армии.

Из Зимнего Корнилов отправился на Мойку для свидания с Савинковым. Здесь он впервые увидел переработанный вариант своей записки. Главковерх пригласил сопровождавшего его генерала Плющевского дать свой отзыв относительно новых рекомендаций. Напомним, что именно он был составителем первоначального варианта записки Корнилова. Бегло ознакомившись с новым текстом, Плющевский заявил, что из записки исчезло самое главное – меры, способствующие повышению власти воинских начальников. Савинков больше молчал, а Филоненко начал взволнованно уговаривать Корнилова подписать новый вариант. В итоге Корнилов это сделал, но с видимой неохотой.

К 6 часам вечера все присутствовавшие отправились в Зимний дворец. Однако здесь выяснилось, что заседание правительства отменено. Керенский согласился обсудить записку Корнилова в узком кругу. Помимо него самого, кабинет министров на этой встрече представляли ближайшие соратники премьера – министр иностранных дел М.И. Терещенко и министр финансов Н.В. Некрасов. Савинкова же по приказу Керенского просто не пустили в кабинет. Позднее Керенский оправдывал это тем, что Савинков накануне заявил о своей отставке. Однако формально к тому времени Керенский ее еще не принял. Скорее, пощечина самолюбию Савинкова была мелкой местью, столь свойственной Керенскому.

По просьбе Корнилова генерал Плющевский зачитал текст записки в варианте Савинкова – Филоненко. В ходе начавшегося обсуждения Керенский, против обыкновения, больше молчал. С критикой записки выступил прежде всего Некрасов. Как инженер-путеец, он крайне отрицательно расценил предлагавшиеся в записке меры по милитаризации железных дорог. По мнению Некрасова, это привело бы к окончательному развалу транспорта и серьезному социальному конфликту. Корнилов фактически с этим согласился. Ему сложно было что-то противопоставить аргументам Некрасова, поскольку он сам ознакомился с этим разделом записки за несколько часов до совещания.

На фоне той критики, которую вызвали мероприятия, предложенные в сфере промышленности и транспорта, меры, касавшиеся армии, были встречены министрами почти благожелательно. В итоге Корнилов согласился вернуться к первоначальному варианту записки. Оставив его Керенскому, он отбыл на вокзал. Однако на вокзале Корнилова дожидались Савинков и Филоненко. Они, особенно Филоненко, настаивали на том, чтобы Корнилов своим авторитетом поддержал второй, отвергнутый министрами вариант записки. Под их нажимом Корнилов сдался. У Филоненко предусмотрительно нашелся с собой конверт, и записка с вокзала была отправлена по адресу Керенского. Интересная деталь – Керенский потом утверждал, что конверта этого не получал. Между тем семь лет спустя второй вариант записки Корнилова был обнаружен в бумагах Временного правительства и опубликован в ленинградском журнале «Красная летопись». Имела ли место здесь действительно обычная путаница, или же Керенский сознательно уклонился от вторичного обсуждения проекта, сказать сейчас трудно.

Керенский вел себя, как избалованный ребенок. Он сознательно грубил Савинкову и Корнилову, словно провоцируя их на разрыв. Возможно, что так оно и было. Не решаясь проявить инициативу, Керенский ждал, что кризис разрешится без его участия. Будь у него повод, он снова смог бы выступить с пламенной речью, обвинить тайных врагов в посягательстве на идеалы демократии. Но Корнилов не стал настаивать на немедленном осуществлении своей программы, а Савинков предпочел демонстративную отставку.

Утром 11 августа Савинков лично принес Керенскому официальное прошение об уходе с поста управляющего военным министерством. Между ними состоялся тяжелый разговор. Савинков держался спокойно, Керенский же, напротив, был криклив и раздражителен.

– Вы – Ленин, только с другой стороны! Вы – террорист! Ну что же, приходите, убивайте меня. Вы выходите из правительства, ну что же. Теперь вам открывается широкое поле независимой политической деятельности.

Савинков ответил, что он не собирается оставаться в политике, а предполагает записаться добровольцем в армию и уйти на фронт. Это еще больше возбудило Керенского. Он стал требовать у Савинкова ответа, где тот был вечером, когда Корнилов уехал из Зимнего дворца. Керенский упрекал Савинкова в неподчинении, потом неожиданно стал требовать ухода Филоненко, заявив, что он терпеть его не может.

У Керенского была привычка в минуты нервного возбуждения вертеть в руках какой-нибудь предмет. Сейчас он что-то чертил карандашом на прошении Савинкова. Это были буквы «К» и «С». Теребя и комкая бумагу, он заявил, что Савинков напрасно возлагает надежды на триумвират. По словам Керенского, есть «К» и оно останется, а другого «К» и «С» не будет {302} .

Известие об отставке Савинкова произвело неблагоприятное впечатление на тех, кто рассчитывал на ужесточение правительственного курса. Корнилов, получивший сведения об этом от Филоненко, еще из поезда отправил Керенскому телеграмму, в которой говорилось, что этот шаг крайне нежелателен. Не нашел поддержки Керенский и у других членов правительства. Надо сказать, что в ситуации с запиской Корнилова премьер повел себя как «самодержец от революции», фактически проигнорировав остальной состав кабинета министров. Большинство членов кабинета узнали о приезде Корнилова в Петроград случайно. Поспешив к Керенскому за разъяснениями, они получили ответ, что вечером состоится заседание правительства с участием главковерха. Но вызова во дворец все не было, а на следующий день стало известно, что Корнилов уже покинул столицу.

Другие министры, прежде всего министры-кадеты, сочли себя обиженными. Утром 11 августа к Керенскому явился Ф.Ф. Кокошкин и потребовал немедленного созыва правительства для ознакомления с запиской Корнилова. В противном случае он угрожал, что четверо министров кадетов подадут в отставку. Вечером кабинет собрался на заседание. Керенский огласил перед министрами первый вариант записки Корнилова и дал по этому поводу краткие объяснения. По поводу главной меры – введения смертной казни в тылу, Керенский сказал, что он не возражает по существу, однако не считает нужным немедленную реализацию этого положения. Он пообещал, что вернется к этому вопросу, но попросил не спешить, поскольку на следующий день в Москве должно было состояться Государственное совещание, на которое Керенский возлагал большие надежды.

Свою роль демарш министров-кадетов все же сыграл. У Керенского был навязчивый пункт – коалиционная власть. Несмотря на активное давление слева, он не решался пойти на разрыв с единственной крупной не социалистической партией. Да и отбросить Савинкова в ряды своих врагов Керенский попросту боялся. В ночь на 12 августа премьер выехал в Москву. Уже после его отъезда Савинкову была передана просьба Керенского взять обратно прошение об отставке. Однако условием этого было выдвинуто увольнение Филоненко. Савинков категорически отказался, и вопрос был отложен до возвращения Керенского в Петроград. В тот же день, 11 августа, Зинаида Гиппиус записала в своем дневнике: «Вот ведь зловредный корень всего: Керенский не верит Савинкову, Савинков не верит Керенскому, Керенский не верит Корнилову, но и Корнилов ему не верит» {303} . Корнилова второй его визит в Петроград окончательно убедил в том, что время разговоров прошло. Вернувшись, он с возмущением рассказывал Лукомскому о том, что поездка его была напрасна. По его словам, Керенский водит его за нос, не желая выполнять свои обещания.

– Как видите – только затягивают время. По-видимому, господину Керенскому не хочется, чтобы я ехал на Московское Государственное совещание, но я поеду и добьюсь, чтобы мои требования были наконец приняты.

Лукомскому не пришлось напоминать о разговоре, состоявшемся перед поездкой главковерха в Петроград, Корнилов сам вернулся к нему. Он сообщил, что по донесениям контрразведки в конце августа в столице ожидается новая попытка большевиков захватить власть.

– Вы правы, конный корпус я передвигаю главным об разом для того, чтобы к концу августа его подтянуть к Петрограду и, если выступление большевиков состоится, то рас правлюсь с предателями родины как следует.

Корнилов оговорил, что он не собирается выступать против Временного правительства и надеется в последнюю минуту договориться с Керенским. Но если этого не удастся сделать, он готов действовать самостоятельно.

– Я лично ничего не ищу и не хочу. Я хочу только спасти Россию и буду беспрекословно подчиняться Временному правительству, очищенному и укрепившемуся.

Корнилов сказал, что в его планы посвящены Завойко и полковник Голицын. Полковник Д.А. Лебедев и капитан В.Е. Роженко уже разрабатывают детали будущей операции, и потому Лукомскому не стоит заниматься этим, а лучше сосредоточиться на своих прямых обязанностях {304} .

Мы воспроизводим этот разговор по воспоминаниям генерала Лукомского. По содержанию они очень близки к показаниям, сделанным им по предписанию комиссии, разбиравшей «корниловское дело». Разумеется, стопроцентно доверять свидетельству Лукомского нельзя. На допросах он пытался обелить и себя, и Корнилова. Но некоторые любопытные детали отсюда можно извлечь. Прежде всего, Корнилов не до конца доверял своему начальнику штаба. Причиной того явно было заступничество Керенского за Лукомского в конфликте того с Филоненко. Отсюда и желание устранить Лукомского от разработки конкретных деталей похода на Петроград, отсюда и успокоительные обещания, что главковерх не пойдет против правительства. Второе обстоятельство, заслуживающее внимания, это то, что к подготовке выступления Корниловым были привлечены люди, явно не авторитетные. Два полковника, капитан и прапорщик – для штаба заговора это выглядит очень несолидно. Конечно, нужно сделать скидку на то, что Корнилов нередко был чрезмерно доверчив по отношению к случайным людям. Но есть и другое объяснение, весь «заговор» к этому времени был не более чем умозрительной конструкцией. Корнилов еще не решался порвать с правительством. Отсюда и оправдание предполагаемой акции готовящимся выступлением большевиков. В этой ситуации главковерх представал бы не мятежником, но защитником правительства. В этом же контексте следует понимать и расчеты Корнилова на то, что на Государственном совещании он все-таки добьется понимания и взаимодействия. Как Корнилов тяготил Керенского, так и Керенский раздражал Корнилова. Но и премьер, и главковерх оттягивали разрыв. Ни тот ни другой не были уверены в том, что в случае конфликта найдут поддержку, способную обеспечить победу. Надежда на выход из кризиса сохранялась, хотя с каждым днем и становилась все более призрачной.

МОСКОВСКОЕ СОВЕЩАНИЕ

На пике популярности Керенского его поклонники устроили настоящее соревнование по части восторженных эпитетов, адресованных своему кумиру. «Солнце свободы», «всенародный президент Российской республики» и даже «друг человечества» {305} . Что касается «всенародного президента», то здесь присутствовала сплошная череда неточностей. Во-первых, Россия официально еще не была провозглашена республикой (как, впрочем, де-факто перестала быть монархией). Во-вторых, Керенского, как и других министров, по большому счету никто не избирал.

Временное правительство родилось в результате кулуарных переговоров лидеров прежней Государственной думы. С мартовских дней его состав менялся уже трехкратно и новый кабинет не мог похвастаться даже той долей легитимности, которую имели министры «первого призыва». До определенной поры это мало кого волновало, но к середине лета авторитет правительства и самого премьера существенно пошатнулся. Все громче стали звучать голоса, критиковавшие власть как справа, так и слева. Судя по всему, это и подвигло Керенского к попытке заручиться общественной поддержкой.

На заседании от 31 июля 1917 года Временное правительство постановило «ввиду исключительности переживаемых событий и в целях единения государственной власти со всеми организованными силами страны», созвать в Москве совещание, на котором были бы представлены все главнейшие политические и общественные организации. Состав будущего совещания должен был стать предельно пестрым. На него были приглашены члены Государственной думы всех четырех созывов, представители земств и городских дум, научных организаций, кооперативов и профсоюзов. Своих делегатов на совещание должны были послать торгово-промышленные объединения, действующие армия и флот, ВЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов и исполком Совета крестьянских депутатов. Всего на совещании должно было присутствовать около двух с половиной тысяч человек.

Предполагалось, что Московское совещание не будет принимать каких-либо резолюций, а лишь выслушает мнение различных слоев общественности. Никакими властными полномочиями оно не обладало, и в этом смысле эффективность его была минимальной. Все должно было вылиться в дорогостоящую и шумную церемонию. Не случайно, что совещание немедленно окрестили «коронацией» Керенского, памятуя, что и проходило оно в древней столице, где традиционно короновались русские цари.

В преддверии совещания Москва стала центром политической жизни страны. За несколько дней до его начала здесь, в здании университета на Моховой, собралось «малое» совещание, объединившее представителей правого крыла российской общественности. В отличие от социалистов, они до сих пор не имели своего центра консолидации. Государственная дума, некогда породившая Временное правительство, благополучно умерла в родах. Те ее депутаты, кому не досталось министерских портфелей, время от времени еще собирались на «частные заседания», но их голоса были не слышны на фоне громких революционных лозунгов.

«Малое» совещание заявило себя беспартийным, но уже сам сравнительно однородный его состав наталкивал на мысль о вполне определенных политических предпочтениях делегатов. Среди них были представлены члены прежней Государственной думы во главе с ее председателем М.В. Родзянко, оставшимся в новых условиях не у дел. На совещании присутствовали и представители торгово-промышленных кругов, руководства кадетской партии. Особое внимание среди прочих делегатов привлекала группа известных генералов – М.В. Алексеев, А.А. Брусилов, донской атаман А.М. Каледин, герой Кавказа генерал от инфантерии Н.Н. Юденич.

Характер обсуждаемых вопросов тоже не оставлял сомнений в настроениях присутствующих. В итоге обсуждения совещание приняло резолюцию, констатировавшую кризис власти, разруху в экономике и разложение армии. «Время не ждет, и медлить нельзя. Правительство должно немедленно и решительно порвать со служением утопиям, которые оказывали пагубное влияние на его деятельность» {306} . Власть должна решительно порвать с советами и комитетами, искать опору не в партиях и классах, а в широких народных слоях.

Все это очень напоминало положения записки Корнилова. Не удивительно, что имя Верховного главнокомандующего всплывало на совещании неоднократно. На второй день работы делегаты получили информацию о готовящемся смещении Корнилова с должности главковерха. По предложению председательствовавшего на заседании Родзянко было решено отправить Корнилову телеграмму с выражением полной поддержки. «Совещание заявляет, – говорилось в этом послании, – что всякие покушения на подрыв Вашего авторитета в армии и России считает преступным и присоединяет свой голос к голосу офицеров, Георгиевских кавалеров и казачества. В грозный час великого испытания вся мыслящая Россия в Вашем великом подвиге на воссоздание армии и спасения России» {307} . Составлена телеграмма была несколько неуклюже, но общий смысл ее вполне понятен.

По итогам совещания был сформирован постоянно действующий Совет общественных деятелей. В его руководящий центр – бюро вошли М.В. Родзянко, кадеты П.Н. Милюков, В.А. Маклаков и А.И. Шингарев, известный экономист и философ П.Б. Струве, генерал М.В. Алексеев, бывшие думские лидеры умеренно правых В.В. Шульгин и С.И. Шидловский. В дальнейшем Совет общественных деятелей будет играть заметную роль в корниловском выступлении, в судьбе самого Корнилова.

Между тем в Москву съезжались участники собственно Государственного совещания. Его открытие состоялось 12 августа 1917 года в здании Большого театра. Неприятным сюрпризом для устроителей в этот день стала массовая забастовка рабочих крупнейших предприятий Москвы и транспортных служащих. С утра в городе не ходили трамваи, с улиц пропали извозчики, и делегатам, прибывшим по железной дороге, пришлось добираться до центра пешком. Здание театра было оцеплено тройным кольцом юнкеров. Это тоже было сигналом для внимательного наблюдателя – власть не нашла другой охраны, на которую могла бы положиться.

Огромный театральный зал был забит до последнего предела. В царской ложе разместились иностранные дипломаты, бельэтаж и галерку занимала приглашенная публика. Даже на сцене за спиной президиума стояли ряды стульев, предназначенных для журналистов и почетных гостей. Делегаты совещания разместились в партере и первом ярусе лож. Неизвестно, было ли так задумано с самого начала, но места слева от центрального прохода (если смотреть с председательского кресла) заняли представители Советов, справа – члены Государственной думы и делегаты от торгово-промышленных объединений.

В назначенный час на сцене появился Керенский и другие члены правительства. Премьер-министр занял председательское место. За его спиной навытяжку встали адъютанты, справа – молодой моряк в белоснежном кителе, слева – армейский офицер. В этой детали так и чувствуется присущая Керенскому тяга к внешним эффектам. Но на этот раз чувство меры ему изменило. В перерыве адъютантам Керенского была передана записка, в которой говорилось, что по уставу парные часовые возможны только у гроба главы кабинета. В результате, все последующее время они скромно просидели в уголке.

Вступительная речь Керенского растянулась на полтора часа. Многие делегаты из провинции в первый раз видели воочию главного героя революции, но знакомство это оказалось разочаровывающим. «Перед ними стоял молодой человек с измученным, бледным лицом, в заученной позе актера. Выражением глаз, которые он фиксировал на воображаемом противнике, напряженной игрой рук, интонациями голоса, который то и дело целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость» {308} .

Речь Керенского было полна невнятных угроз, без указания их конкретного адресата. Расшифровать это мог только тот, кто был посвящен в дворцовые интриги новых обитателей Зимнего. Но намек на отсутствовавшего главковерха прозвучал достаточно ясно: «Все будет поставлено на свое место, каждый будет знать свои права и обязанности, но будут знать свои обязанности не только командуемые, но командующие» {309} . К этой теме оратор возвращался вновь и вновь: «И какие бы кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее». В этот раз местоимение «я» звучало у Керенского особенно часто. Создавалось впечатление, что глава правительства потерял какую-либо опору и в одиночку противостоит натиску врагов.

Вслед за премьером выступали другие министры, но аудитория слушала их уже вполуха. Главное было сказано, а новые сенсации ожидались позже. На следующий день пленарного заседания не было, отдельные делегации порознь обсуждали заявления правительства. Внимание газетчиков и обывателей было в эти часы приковано к ожидавшемуся приезду Корнилова. Встреча Верховного главнокомандующего была обставлена с максимально возможным торжеством. На вокзальной платформе был выставлен почетный караул из юнкеров Александровского училища. Среди встречавших были заметные фигуры, вроде бывшего председателя Государственной думы М.В. Родзянко. Стоит, однако, обратить внимание на то, что никого из действующих политиков на вокзале не было.

Появление Корнилова в дверях вагона вызвало восторженные крики. Оркестр заиграл марш, дамы бросали под ноги генералу букеты цветов. Любопытная деталь – целые корзины таких букетов были заранее привезены на вокзал некими неизвестными офицерами, которые, стоя за дамскими спинами, услужливо подавали все новые и новые охапки {310} . Здесь же на вокзале некогда известный думский оратор, «кадетский златоуст» Ф.И. Родичев обратился к Корнилову с речью: «Вы теперь символ нашего единства. На вере в вас мы сходимся все, вся Москва. Мы верим, что во главе обновленной русской армии вы поведете Русь к торжеству над врагом и что клич – да здравствует генерал Корнилов – теперь клич надежды – сделается возгласом народного торжества. Спасите Россию, и благодарный народ увенчает вас» {311} .

Те же самые услужливые офицеры подхватили Корнилова и на руках вынесли его на привокзальную площадь. Присутствовавшие здесь фотокорреспонденты поспешили запечатлеть эту сцену. Надо сказать, что выглядел в этот момент главковерх довольно нелепо: высоко вскинутые ноги и серьезное, даже сосредоточенное, лицо. С вокзала Корнилов в сопровождении живописного эскорта текинцев в ярких малиновых халатах проехал к Иверской часовне. Здесь вновь повторились приветственные крики, речи и букеты. Впрочем, злые языки потихоньку шептали, что Корнилов ведет себя как прежние русские цари, тоже первым делом при посещении Москвы ехавшие к Иверской иконе.

Действительно, приезд Верховного главнокомандующего в Москву был обставлен с чрезмерной театральностью. Конечно, следует делать скидку на то, что многое, кажущееся нам напыщенным и ходульным, сто лет назад воспринималось как поведение вполне нормальное. У современной аудитории выступления Керенского вызвали бы сомнения в умственной полноценности оратора, но у его слушателей они проходили на «ура». Однако даже с учетом этого, в церемониале, которым было обставлено появление Корнилова на Государственном совещании, чувствуется некий перебор.

Тяга к внешним атрибутам власти была совсем не в характере Корнилова, зато это вполне отвечало настроениям его окружения. Отправляясь в Москву, Корнилов не взял с собой никого из высших чинов Ставки – визит был чисто политическим, а на фронте назревали события, требовавшие каждодневного внимания. В поездке главковерха сопровождали Филоненко и полковник Голицын. На станции Вязьма в поезд Корнилова подсел Завойко.

Напомним, что после своего назначения Верховным главнокомандующим Корнилов, по настоянию Савинкова, выслал Завойко из Могилева. После этого Завойко неоднократно пытался вернуть себе прежнее положение. В конце июля он побывал в Ставке, имел разговоры с Филоненко и Голицыным, но просить встречи с Корниловым не решился. Во время пребывания главковерха в Петрограде 3 августа 1917 года Завойко все же сумел встретиться с Корниловым, однако тот не проявил никакого желания вновь принять услуги бывшего ординарца. Тем не менее, увидев в Москве Завойко в составе своей свиты, Корнилов сделал вид, что тот никуда и не уезжал. Литературные способности Завойко могли понадобиться главковерху уже в ближайшее время.

Регламентом поведения Московского совещания заведовал министр почт и телеграфов А.М. Никитин. Сразу по приезде Корнилов направил к нему полковника В.М. Пронина с тем, чтобы оговорить время своего выступления. Но Никитин ответил, что выступления членов правительства уже завершились и в последний день работы совещания предполагается заслушивать исключительно представителей общественных организаций. Никитин не удержался от ехидного замечания: «А от какой организации будет выступать генерал Корнилов?» Естественно, что эта колкость, немедленно сообщенная Корнилову, не улучшила его отношения к правительству.

Корнилов и Керенский демонстративно игнорировали друг друга. Керенский не поехал встречать Корнилова на вокзал, а предпочел в эти часы присутствовать на смотре войск московского гарнизона. В свою очередь, Корнилов тщательно уклонялся от встреч с премьером. На все телефонные звонки из канцелярии Керенского адъютанты Корнилова сообщали, что Верховный главнокомандующий подойти к аппарату не может. Зато другие визитеры едва не выстроились в очередь у дверей главковерха. В тот вечер гостями Корнилова были генералы М.В. Алексеев и А.М. Каледин, приезжал А.И. Путилов, надолго засиделся П.Н. Милюков.

Как раз в то время, когда в вагоне Корнилова находился Милюков, главковерху доложили о том, что с поручением от Керенского приехал министр путей сообщений П.П. Юренев. Он сказал, что на следующий день Корнилову будет дано время для доклада, но от имени премьера попросил не касаться в выступлении политических вопросов. В 11 вечера Корнилову, наконец, лично позвонил Керенский. Он повторил, что правительство просит Верховного главнокомандующего ограничиться в своей речи проблемами, стоящими перед армией. Корнилов раздраженно ответил, что будет говорить то, что сочтет нужным. Взаимная неприязнь премьера и главковерха к этому времени уже определилась окончательно.

Всю ночь в вагоне Корнилова его «штаб» работал над составлением будущей речи. Филоненко придумывал, Завойко облекал его мысли в витиеватую форму, Голицын записывал окончательный текст. Корнилов счел необходимым все-таки прислушаться к пожеланиям правительства и основная часть речи была посвящена ситуации на фронте и положении в армии. Но и в этом случае политика явно выходила на первый план.

На следующий день заседание в Большом театре открылось с большим опозданием. В начале двенадцатого в ближайшей к сцене ложе бельэтажа слева появилась фигура Корнилова. Его появление было встречено бурными овациями правого сектора партера. Левая сторона настороженно молчала. Буквально через минуту в ложе появился адъютант и что-то прошептал на ухо Корнилову, после чего тот поднялся и вышел. Вновь наступила долгая пауза. Позднее стало известно, что в это время Керенский опять уговаривал Корнилова не затрагивать в своем выступлении острых политических вопросов.

Наконец, уже ближе к полудню, в президиуме появились министры во главе с Керенским. Левая часть партера приветствовала его появление криками и продолжительными аплодисментами. На этот раз демонстративно молчала правая часть. Публика ждала, что Корнилов выступит первым, но до него на трибуну выходили еще четверо ораторов. Только спустя два часа, когда сидевшие в зале уже начали уставать, Керенский предоставил слово Верховному главнокомандующему.

Когда Корнилов вышел на сцену, зал вновь взорвался аплодисментами. Делегаты поднялись с кресел, но большая группа солдат, занимавшая левый сектор, продолжала сидеть. Справа раздались возгласы: «Встать!», «Позор!» Один из делегатов совещания вспоминал: «Трудно передать охватившее нас негодование, доходившее почти до бешенства, при виде этих людей в солдатских гимнастерках, сидевших в нарочито небрежных позах, некоторые в фуражках и с папиросами в зубах. Ведь для нас Корнилов был только представителем армии, а для них – Главнокомандующим, при появлении которого согласно воинской дисциплине они обязаны были встать. Их вызывающее поведение наглядно свидетельствовало о полном разложении армии, и видеть это было совершенно нестерпимо» {312} .

Шум продолжал нарастать. Керенский звонил в председательский звонок, но его не было слышно. Наконец, воспользовавшись минутой сравнительной тишины, Керенский сказал: «Предлагаю собравшимся сохранять спокойствие и выслушать первого солдата с долженствующим ему почтении и уважением к правительству».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю