Текст книги "Лавр Корнилов"

Автор книги: Владимир Федюк

Соавторы: Александр Ушаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

ТЮРЬМА

На первых порах арестованных в «Метрополе» набралось двадцать два человека. Помимо Корнилова и других старших генералов, под стражу были взяты товарищ министра путей сообщения генерал В.Н. Кисляков, начальник политического отдела полковник В.К. Сахаров, заведующий типографией Ставки капитан А.П. Брагин и фактически в полном составе Главный комитет Союза офицеров. В трехэтажном здании гостиницы арестованные расположились с комфортом: каждому достался отдельный номер (язык не поворачивался назвать его «камерой»), и лишь младшие офицеры поселились по двое в комнате и то исключительно по собственному желанию.

Обеды арестованным приносили из ресторана офицерского собрания. Для того чтобы поднять им настроение, друзья и знакомые уже в первый день завалили их сладостями и домашним печеньем. Те, кому приходилось посещать в эти дни Корнилова, вспоминали, что его комната была буквально заставлена тортами ^{412} . Друг с другом обитатели «Метрополя» общались совершенно свободно. Сама гостиница ничем не напоминала тюрьму – ни запоров на дверях, ни решеток на окнах. Впрочем, к окнам арестованные старались без нужды не подходить. Дело в том, что каждый день напротив гостиницы собирались толпы зевак, преимущественно солдат местного гарнизона. Стоило за стеклами появиться любому силуэту, как толпа начинала гоготать и показывать пальцами.

Малоприятно ощущать себя зверем в клетке, но иногда арестованным приходилось с этим мириться. Дело в том, что в первые дни им не разрешали свиданий с родными. В то же время арестованных свободно посещали их прежние денщики и вестовые. Через них «на волю» была передана информация об условном часе. В назначенное время обитатели «Метрополя» прильнули к окнам, чтобы увидеть, как на другой стороне улицы прогуливаются их жены и невесты. Сам Корнилов у окон никогда не появлялся. Более того, он настоял, чтобы его семья как можно скорее покинула Могилев.

Наружную охрану гостиницы нес Георгиевский батальон. Под влиянием революционных агитаторов георгиевцы были настроены по отношению к арестованным достаточно враждебно. Но внутренние посты в «Метрополе» занимали текинцы, и это служило залогом безопасности находившихся в здании. Первые недели в Могилеве еще продолжал находиться Корниловский полк. Каждый день около полудня командир полка капитан М.О. Неженцев нарочно проводил корниловцев мимо «Метрополя». Под окнами гостиницы он командовал «Смирно!», и полк проходил расстояние до угла здания, чеканя шаг, как на параде. Демонстративное поведение корниловцев вызывало страшное раздражение у руководителей Могилевского Совета. В любой момент в городе можно было ждать вооруженного столкновения. Алексеев рассматривал варианты перевода Корниловского полка как можно дальше от Могилева (обсуждалась даже возможность перевезти его во Францию или под Салоники). В итоге полк был передислоцирован в Киев для доукомплектации с последующим включением в состав Юго-Западного фронта.

2 сентября в Могилев прибыли члены Чрезвычайной следственной комиссии. Она была учреждена постановлением Временного правительства от 29 (фактически – 31) августа для расследования «дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Л.Г. Корнилове и его соучастниках». Возглавил ее главный военно-морской прокурор И.С. Шабловский, а членами комиссии стали военные юристы полковники Н.П. Украинцев и Р.Р. Раупах, а также следователь по особо важным делам Н.А. Колоколов. Первоначально комиссия была настроена предвзято по отношению к могилевским «заговорщикам», но уже первые допросы вскрыли истинную картину августовских дней. С этих пор Шабловский и его помощники не скрывали своих симпатий к арестованным и были готовы пойти навстречу любой их просьбе.

Но не все складывалось так хорошо. 5 сентября в Могилев прибыл Керенский. Он не стал встречаться с Корниловым и даже не появился в городе. Все недолгое время своего пребывания в Ставке новый Верховный главнокомандующий провел в вагоне личного поезда на железнодорожных путях близ вокзала. Керенский вызвал к себе Алексеева и потребовал от него немедленно провести чистку Ставки от контрреволюционных элементов. Нетрудно было понять, что речь идет о репрессиях против тех, кто сочувствовал Корнилову. Алексеев не счел возможным взять на себя такие обязанности и на следующий день подал в отставку. Единственное, что он сумел сделать, – это настоять на назначении своим преемником начальника штаба Западного фронта генерала Н.Н. Духонина. По своей прежней работе Духонин хорошо знал особенности функционирования Ставки. К тому же он не скрывал своих симпатий к Корнилову, а значит, в случае необходимости мог вступиться за арестованных.

Необходимость этого могла возникнуть в любой момент. Левые газеты открыто призывали поскорее покончить с мятежниками. Могилевский Совет требовал перевода арестованных в тюрьму. По-прежнему опасение внушала судьба Деникина и других генералов, арестованных в Бердичеве. Комиссар Юго-Западного фронта меньшевик (а позднее большевик) Н.И. Иорданский настаивал на том, чтобы следствие по делу «бердичевской группы» проходило отдельно. Свое мнение он мотивировал необходимостью ускорить суд нам мятежниками, но на деле попросту пытался таким образом нажить политический капитал. Образованная Иорданским комиссия изначально была настроена на обвинительный вердикт. Как ни настаивал Шабловский на том, что могилевский и бердичевский эпизоды должны быть объединены в одно дело, убедить своих оппонентов ему не удавалось.

Дальнейшее пребывание в Могилеве могло угрожать жизни арестованных. По согласованию с комиссией Шабловского новое руководство Ставки приняло решение перевести их в Старый Быхов – маленький городок верстах в сорока от Могилева ниже по течению Днепра. Переезд был назначен днем 11 сентября, но известие об этом вызвало большое скопление любопытствующей публики. По этой причине все было перенесено на ночное время. В три часа пополуночи к «Метрополю» были поданы автомобили и на них арестованные были перевезены к поезду, стоявшему (опять же из соображений конспирации) не у пассажирской, а у товарной платформы. Здесь арестованных разместили в комфортабельных вагонах 1-го и 2-го классов. Для того чтобы не будить пассажиров среди ночи, поезд на несколько часов задержался на промежуточной станции и прибыл в Быхов уже утром.

Быхов был крохотным городком, где русское, белорусское, польское и еврейское население перемешалось в невообразимую кашу. Среди деревянных домиков, составлявших в Быхове большинство, выделялось двухэтажное каменное здание, окруженное фруктовым садом. Когда-то, во времена Речи Посполитой, здесь был монастырь бенедиктинцев, а в последнее время располагалась женская гимназия. Этот-то дом с необычайно толстыми стенами и сводчатыми потолками стал тюрьмой для Корнилова и его сподвижников.

Места здесь было меньше, чем в «Метрополе», и потому арестованные разместились по двое или по трое в комнате. Отдельные комнаты были только у Корнилова и Лукомского. Корнилову поначалу предложили занять две комнаты, но он отказался, заметив полушутя, что вторую камеру оставит для «товарища Керенского». В остальном режим заключения в Быхове мало отличался от того, что имело место в Могилеве. Утром между восемью и девятью часами подавался кофе или чай. С одиннадцати до часу дня полагалась прогулка. В час дня – обед, затем вновь прогулка и прием посетителей и в восемь вечера ужин. В десять часов было предписано гасить свет в комнатах ^{413} .

Завтракали, обедали и ужинали арестованные в общей столовой на первом этаже. Лишь Корнилову подавали еду прямо в комнату. Гуляли обитатели дома во внутреннем дворе, примыкавшем к костелу. Другим излюбленным местом прогулок был старый сад. Здесь стояли скамейки и можно было сесть с книгой или газетой, благо погода стояла удивительно хорошая. Внутреннюю охрану тюрьмы, как и в Могилеве, несли текинцы, наружную – Георгиевский батальон. Шесть постов георгиевцев располагались по периметру стены, окружавшей здание тюрьмы. Внутри, в вестибюле и на площадке второго этажа, стояли караульные-текинцы, посты часовых были расположены и по концам коридора ^{414} .

Число арестованных постоянно менялось. Кого-то выпускали на свободу, кто-то пополнял контингент обитателей бывшего монастыря. Из Витебска в Быхов перевели председателя Главного комитета Союза офицеров Л.Н. Новосильцева и бывшего члена Государственного совета А.А. Римского-Корсакова. Последний пострадал исключительно из-за своей репутации крайне правого и вскоре был отпущен. 28 сентября в Быхов прибыли члены «бердичевской группы» во главе с генералом Деникиным. После ужасов, с которыми им пришлось столкнуться в предыдущие недели, быховская идиллия показалась им раем ^{415} .

В Быхове арестованным было разрешено встречаться с родными. С особого разрешения коменданта тюрьмы допускались и посторонние. Показательно, что ни один из политиков, ранее заявлявших о своем сочувствии корниловскому движению, не счел нужным навестить опального главковерха. Почти не было среди визитеров и старших воинских чинов. Зато рядовые офицеры и даже гимназисты были готовы часами стоять у забора для того, чтобы хотя бы на расстоянии увидеть тех, кто в их понимании были героями и мучениками.

Несколько раз в здание тюрьмы пытались проникнуть корреспонденты столичных газет. Журналист Филатов из «Раннего утра», назвавшись другом полковника Пронина, беспрепятственно проник в сад. Его спутница, некая Рихтер, сумела пробраться в само здание и бесцеремонно ввалилась в комнату Корнилова, когда тот спал. Когда ее попытались увести, она убежала и спряталась. С огромным трудом настырных журналистов выдворили вон. Этот инцидент привел к смещению коменданта тюрьмы полковника Григорьева, замененного на этом посту полковником Эргардом.

На прогулках арестованные бегали, боролись, занимались гимнастикой, играли в городки и мяч. После обеда Аладьин давал всем желающим уроки английского языка. Вечером собирались для бесед в комнате № 6 (которую, естественно, тут же окрестили «палатой № 6»). Новосильцев делился своими воспоминаниями о Государственной думе, Родионов рассказывал о своих встречах с Распутиным и Иллиодором, Брагин читал только что сочиненные сатирические стихи. Иногда на этих собраниях присутствовал и Корнилов. Однажды, будучи в хорошем настроении, он даже рассказал в деталях о своем бегстве из плена.

Чаще же Корнилов держался в стороне. На прогулках он общался преимущественно с другими генералами. Как правило, он сидел у себя и что-то писал. Ко всему прочему он был болен. Помимо невралгии у него разыгрался ревматизм. От этого тогда лечили скипидарными ваннами, но в тюрьме это было невозможно. Сильные боли заставляли Корнилова по целым дням не выходить из комнаты.

Разумеется, было бы неверно представлять жизнь в быховской тюрьме как эдакий «курорт». В конечном счете, игра в городки, уроки английского и вечерние беседы были не только способом занять время, но и попыткой отвлечься от пугающих мыслей. Будущее арестованных оставалось неопределенным. Первоначально против Корнилова и его сподвижников было выдвинуто обвинение в государственной измене по статье 108 Уголовного уложения. Наказанием за это была смертная казнь. Однако Чрезвычайная комиссия, рассмотрев обстоятельства дела, пришла к выводу, что оно не может быть определено как государственная измена.

Комиссия выступила с инициативой переквалифицировать обвинение по статье 100 («О бунте против верховной власти и о преступлениях против священной особы императора и членов императорского дома»). Она предусматривала наказание от бессрочной каторги до смертной казни. Но дело было не в этом. Сотая статья передавала вынесение приговора гражданскому суду, в то время как 108-я входила в компетенцию военно-революционных судов. Керенский получил бы максимум удовлетворения, предав Корнилова суду, учрежденному по его же инициативе. Керенский вовсе не собирался казнить Корнилова. Он говорил об этом много раз, и нет оснований ему не верить. Для него лучшим выходом было бы дождаться смертного приговора, а потом отменить его своей властью. Нетрудно понять, что для Корнилова это было неприемлемо.

Обитатели быховской тюрьмы обсуждали не только отвлеченные темы. Общим молчаливым правилом было не касаться недавних событий, но вольно или невольно разговоры не раз скатывались к мерам, необходимым для спасения страны. Аладьин предлагал создать политическую партию, которая сделала бы своим знаменем имя генерала Корнилова. Ему легко было говорить об этом, поскольку он в любой день мог покинуть тюрьму и продолжал оставаться под стражей скорее из принципа. Против создания «корниловской партии» категорически выступил Деникин. По его мнению, имя Корнилова должно было объединить самые широкие слои, независимо от их партийной, социальной и профессиональной принадлежности.

В конечном итоге сторонники «партийного» и «надпартийного» подходов объединились в признании необходимости разработать некую программу на будущее. Была создана специальная комиссия, итогом работы которой стали следующие положения: установление в центре и на местах власти, свободной от влияния безответственных организаций; продолжение войны в полном единении с союзниками; создание боеспособной армии и организованного тыла, без вмешательства комитетов и комиссаров; упорядочение транспорта, восстановление заводов и фабрик, организация бесперебойного снабжения населения продовольствием; мораторий на кардинальные изменения в политической, социальной и национальной сферах вплоть до Учредительного собрания ^{416} . Эти пункты получили неофициальное наименование «программы Корнилова», хотя сам Корнилов к разработке их никакого отношения не имел. Быховская «программа Корнилова» осталась чисто умозрительной конструкцией, в отличие от документа с аналогичным названием, разработанного через несколько месяцев уже на Дону.

Особенно внимательно арестованные читали газеты. Адъютант Корнилова Хаджиев кипами скупал на железнодорожной станции в Могилеве свежую прессу и в тот же день привозил ее в Быхов. Информацию о себе обитатели быховской тюрьмы могли найти буквально в каждом номере всех крупнейших газет. Левая печать уже с конца августа вела шумную кампанию за скорейший суд над «мятежниками». Особенно отличались в этом большевистский «Рабочий путь» и примыкавшая к большевикам «Новая жизнь». Правые газеты до поры молчали. В середине сентября генерал М.В. Алексеев обратился к редактору «Нового времени» Б.А. Суворину с просьбой вмешаться в происходящее. С этой поры «Новое время» регулярно помещало на своих страницах статьи в защиту Корнилова. Подключились к этому и кадетская «Речь» и «Общее дело», издававшееся известным «охотником за провокаторами» В.Л. Бурцевым.

«Дело Корнилова» раскололо российское общество пополам. Революция давно ушла от всеобщего единодушия мартовских дней, но до августа голоса тех, кого тревожило нарастание анархии, звучали еще очень робко. Споры вокруг судьбы Корнилова легализировали то, о чем дотоле говорилось втихую. Иначе говоря, разгром «мятежа», вопреки желанию Керенского, привел не к консолидации страны, а к дальнейшему углублению политической поляризации. Вполне естественно – чем громче звучали голоса защитников Корнилова, тем более кровожадные призывы раздавались из противоположного лагеря. В социалистической прессе печатались многочисленные резолюции собраний и митингов, требовавшие ужесточить режим содержания узников быховской тюрьмы. Пронесся слух о том, что арестованные будут переведены в городок Чериков в 80 верстах дальше по железной дороге. Одновременно началась подготовка к переброске Текинского полка на границу с Персией.

Несложно было понять, что за этим кроется подготовка расправы над арестованными. Корнилов направил в Ставку письмо, категорически протестуя против этих мер. Новый генерал-квартирмейстер М.К. Дитерихс ответил обещанием, что не допустит ни перевода арестованных из Быхова, ни удаления текинцев. Напомним, что совсем недавно Дитерихс был начальником штаба у Крымова. И он, и генерал Духонин открыто сочувствовали Корнилову. Надо сказать, что Корнилову трудно было привыкнуть к своему новому положению. Его письма, адресованные в Могилев, нередко носили характер прямых распоряжений. Но ни Духонин, ни Дитерихс никогда не позволяли себе обижаться на подобный тон.

При желании быховские узники в любой момент могли покинуть тюрьму. Подобные варианты обсуждались как минимум с середины октября. Через полковника Голицына по тайным каналам из Петрограда были получены необходимые средства. Был разработан и план, предполагавший уход на Дон. Но пока у власти оставался Керенский, бегство было для Корнилова неприемлемым. Он был не настолько наивен, чтобы ждать справедливого суда. Но судебный процесс (особенно, если бы он проходил в гражданском суде) давал возможность открыто сказать правду. Бегство же сыграло бы только на руку Керенскому, поскольку подтвердило бы его обвинения.

Впрочем, все решилось очень быстро. 8 октября генерал С.Л. Марков записал в своем дневнике: «До нас доходят тысячи слухов. Рекомендуют опасаться ближайших 10—12 дней. В какой водоворот еще попадешь?» Об октябрьском перевороте в Быхове узнали с запозданием всего в несколько часов. 27 октября Марков пишет в дневнике: «К нам постоянно поступают все новые и новые сведения. Ставка потеряла голову. Черемисов ведет крупную игру. Керенский бежал в Псков и оттуда с 3-м конным корпусом повел наступление на Питер. Какая злая ирония, даже корпус тот же. Зимний дворец горит, мне делается омерзительной вся эта выплывшая на поверхность сволочь». Последняя запись в дневнике датирована 9 ноября: «Волнения нарастают. Крыленко объявил себя Верховным главнокомандующим. Все гибнет» ^{417} . Но это был не конец, а скорее начало, начало новой эпохи в истории России и нового этапа в жизни Корнилова.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ

«АЛЕКСЕЕВСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ»

В то время как левая пресса во всю муссировала «дело Корнилова», само дело, начатое бывшим главковерхом, продолжало жить. Теперь во главе его встал Алексеев. Корнилов и Алексеев не любили друг друга, об этом мы писали и еще будем писать, но в отношении оценки происходившего в стране их взгляды полностью сходились.

После своей вторичной отставки Алексеев уехал в Смоленск, где жила в ту пору его семья. Вернулся в Петроград он только в начале октября, будучи избранным в состав Предпарламента. Именно в это время и родилась «алексеевская организация», позднее ставшая основой Добровольческой армии. Три месяца спустя, отвечая на вопросы членов донского правительства, Алексеев рассказал об этом так: «В октябре месяце в Москве был организован “Союз спасения родины”. Организаторами этого Союза являлись главным образом представители кадетской партии. Этот Союз поручил мне дальнейшую организацию дела спасения Родины всеми мерами и средствами, для каковой цели я и приехал на Дон как единственное безопасное место, куда стали стекаться беженцы, офицеры и юнкера, из которых мною и была организована Добровольческая армия» ^{418} .

Ни имен, ни деталей Алексеев тогда не назвал. Это понятно – лишняя информация могла повредить тем, кто находился под властью большевиков. Теперь у нас есть возможность рассказать об этом более подробно. Во-первых, упомянутые организаторы «Союза спасения» – это, несомненно, члены Совета общественных деятелей. После неудачного завершения «корниловской истории» Совет попытался найти нового популярного генерала, вокруг которого могли бы объединиться сторонники твердой власти. Поначалу в качестве такового предполагался Брусилов. С ним уже начаты были конкретные переговоры. Участник этих встреч, московский кадет Н.И. Астров вспоминал: «Генерал в пространных речах развивал план возможных, по его мнению, действий, долженствовавших изменить весь ход революции. Однако план этот казался настолько фантастичным, что никто серьезно к нему не относился» ^{419} . После этого-то и возникло вновь имя Алексеева.

Во-вторых, достаточно точно можно указать и дату создания организации. 12 октября в заседаниях Предпарламента был объявлен четырехдневный перерыв. На это время центр политической жизни переместился из Петрограда в Москву. Здесь прошел десятый по счету съезд кадетской партии и, естественно, собралось все партийное руководство. Их присутствие позволило провести второе совещание общественных деятелей, на которое был приглашен Алексеев. Именно тогда было решено создать тайный «Союз защиты Родины и свободы» ^{420} .

У любого, кто хотя бы в общих чертах интересовался историей гражданской войны, это название вызывает другие ассоциации. Так называлась тайная организация Савинкова, летом 1918 года сделавшая попытку организовать антибольшевистские восстания в ряде городов центральной России. Это не совпадение, Савинков действовал (во всяком случае, формально) от имени Алексеева и Корнилова. Можно предположить, что упоминание «свободы» в одном контексте с «Родиной» должно было привлечь к работе Союза представителей «революционной демократии». Но для большинства офицеров, которые стали его реальной опорой, «февральские революционеры» были не менее ненавистны, чем большевики. В результате «Союз защиты Родины и свободы» сначала трансформировался в «Союз спасения Родины», а затем в совсем нейтральную «Алексеевскую организацию».

План Алексеева, положенный в основу деятельности Союза, был прост. Он исходил из того, что существующая армия полностью разложилась и в таком виде сохранена быть не может. Вместо нее нужно создавать новую армию с опорой на патриотически-настроенное офицерство. Структурной единицей такого формирования должны были стать звенья, состоящие из 30 пятерок каждое. Предполагалось, что офицеры, входящие в пятерки, привлекут по своему усмотрению 10 надежных солдат, в первую очередь георгиевских кавалеров и добровольцев. Таким образом, в пятерке должно было быть 5 офицеров и 50 солдат. Это составило бы кадр будущей роты, а звено в целом – полка ^{421} . В плане было расписано все до деталей, вплоть до жалованья добровольцам (рядовому 20 рублей в месяц, фельдфебелю 40). Особо оговаривалось, что в армии должна присутствовать строгая дисциплина и полностью запрещена любая политика.

Может показаться, что сама идея эта была не нова. Попыткой вычленить в армии здоровые силы было уже создание ударных батальонов. В октябре 1917 года очень схожий проект выдвигал военный министр А.И. Верховский. Но в плане Алексеева было одно существенное отличие. Он предполагал создавать новую армию не внутри старой, а вовне ее. Таким образом, дело с самого начала выходило на конспиративный уровень, приобретало характер нелегальной, а значит антиправительственной затеи.

Новая армия в первую очередь должна была стать инструментом внутренней политики. Цели ее определялись так: «При неизбежном новом выступлении большевиков, когда Временное правительство, безусловно, окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному правительству категорические требования к изменению своей политики» ^{422} . По сути, это было то же самое, что в августе хотел сделать Корнилов.

От московских деятелей Алексеев получил обещание всяческой поддержки, но ни копейки денег, ни одного человека в помощь. Все, что им было сделано, стало результатом его собственных усилий. Сделано же было немало, особенно учитывая отпущенное на это время. В Петроград Алексеев возвратился 16 октября (по дороге он заезжал к семье в Смоленск) и сразу же приступил к работе.

Прежде всего был установлен контакт с «Обществом русской государственной карты», возглавляемым бывшим думским депутатом В.М. Пуришкевичем. У Пуришкевича была репутация крайнего монархиста, человека скандального и склонного к эпатажным выходкам, но имя его было известно всей стране. К тому же в ситуации, когда все другие ограничивались только разговорами, Пуришкевич пытался что-то делать.

В Петрограде к этому времени скопилось немало оставшихся не у дел офицеров. Большей части из них негде и не на что было жить. По рекомендации Алексеева один из членов организации – полковник П.А. Веденяпин вошел в состав общества борьбы с туберкулезом «Капля молока». Завербованные офицеры под видом туберкулезных больных были прикреплены к бесплатному питательному пункту. Одновременно были начаты переговоры об их размещении в качестве рабочих на нескольких заводах города.

В своей квартире на Галерной улице (специально снятой для него Советом общественных деятелей) Алексеев встречался в эти дни с министрами, иностранными дипломатами, корреспондентами столичных газет. Приходилось спешить, так как обстановка в Петрограде обострялась с каждым днем. 22 октября генерал писал жене: «Никогда еще не охватывала мою душу такая давящая тоска, как в эти дни, дни какого-то бессилия, продажности, предательства. Все это особенно чувствуется здесь, в Петрограде, ставшем осиным гнездом, источником нравственного, духовного разложения государства. Как будто по чьему-то приказу исполняется чей-то предательский план, власть в полном значении слова бездействует и ничего не хочет “делать”, зато говоренья бесконечно много… Предательство явное, предательство прикрытое господствует на всем» ^{423} .

В день большевистского восстания Алексеев, еще не зная о происходящем в городе, пошел на заседание Предпарламента, но не был пропущен в Мариинский дворец часовым. В штабе Петроградского округа, куда он обратился за помощью, ему посоветовали скрыться из города. К вечеру он вернулся к себе на Галерную. Но близкие знакомые генерала – супруги Щетинины, полковник Веденяпин и ротмистр А.Г. Шапрон в тот же вечер увезли его оттуда. Алексеев временно поселился в квартире Щетининых на Манежной. Здесь он поздним вечером встретился с Савинковым. Тот убеждал Алексеева обратиться к офицерам и юнкерам с призывом выступить в поддержку Временного правительства, но генерал ответил, что он детей на верную смерть не пошлет.

Тем не менее «Алексеевская организация» все же успела получить боевое крещение в борьбе с большевиками. На второй день после переворота члены организации по цепочке получили предписание собраться в здании Павловского женского института. Таковых оказалось около 150 человек, преимущественно это были юнкера, причем лишь половина из них имела оружие. Командование сводной ротой принял на себя штабс-капитан В.Д. Парфенов.

Утром 28 ноября рота направилась к казармам 14-го Донского казачьего полка, который, по слухам, выразил намерение присоединиться к выступлению. Однако оказалось, что полковое собрание постановило «держать нейтралитет». День и следующую ночь рота провела в казармах донцов, а на следующее утро Парфенов увел своих добровольцев на помощь поднявшемуся против большевиков Николаевскому инженерному училищу. До наступления темноты в окрестностях Михайловского замка происходили короткие стычки юнкеров с красногвардейцами и матросами, а ближе к ночи был получен приказ расходиться по одиночке.

Вся эта затея выглядит плохо организованной и бессмысленной. Сомнительно, что в ее подготовке участвовал Алексеев, тем более что это не согласуется с его нежеланием рисковать жизнями офицеров и юнкеров. Сами они с трудом представляли, кто отдавал им приказы ^{424} . Можно предположить, что инициатором выступления в данном случае был сам штабс-капитан Парфенов. В «Обществе русской государственной карты» он занимал пост начальника военного отдела, а значит, был в курсе списочного состава членов организации. Парфенов был бескомпромиссным монархистом и в 1918 году даже покинул на время ряды Добровольческой армии ввиду несогласия с замалчиванием ее командованием лозунга восстановления трона. Он вполне мог решиться на непродуманное выступление, исключительно под влиянием ненависти к большевикам.

Алексеев же в эти дни был практически изолирован от происходящего. Два дня он безвыходно пребывал на квартире Щетининых. Вечером 29 ноября он все-таки решился выйти на улицу в сопровождении ротмистра Шапрона. Когда они возвращались обратно, генерала узнал кто-то из соседей. После этого Алексеева из соображений безопасности перевезли на Спасскую улицу, где находилась квартира графини Сивере (двоюродной сестры Шапрона).

Оставаться в Петрограде становилось делом слишком рискованным. Один из знакомых Щетининых сумел достать железнодорожные билеты до Ростова. Алексеев очень беспокоился за семью, оставшуюся в Смоленске, поэтому его пришлось ввести в заблуждение. Ему было сказано, что билеты взяты только до Москвы, поскольку оттуда проще и безопаснее будет добраться до Смоленска. Сопровождать Алексеева в поездке должны были ротмистр Шапрон, Н.П. Щетинина и полковник Веденяпин, ехавший по документам ее мужа. Сам генерал получил паспорт отца Щетининой, тайного советника в отставке.

Поезд отходил в 11 часов вечера 30 ноября 1917 года. Веденяпин и Щетинина отправились на вокзал заранее, Алексеев же и Шапрон должны были прибыть за пятнадцать минут до отхода состава. Шапрон вспоминал: «Тяжело и странно было смотреть на генерала Алексеева в столь несвойственной ему штатской одежде, особенно той, которой ему пришлось пользоваться за неимением времени достать что-либо более подходящее. Генерал был одет в очень потертое осеннее пальто темно-шоколадного цвета с небольшими темными крапинами. Оно крайне неуклюже сидело на нем. Из-под не по росту длинного пальто виднелись черные брюки, бахрома оконечностей которых ярко очерчивала военные сапоги. Голову его покрывала синяя фетровая шляпа, опоясанная черною лентою, которую генерал как-то особенно глубоко напяливал на голову с наклоном на правый бок. Передняя часть шляпы доходила до бровей, отчего неестественно поднималась задняя ее часть, придавая столь непривычный и резко бросающийся в глаза вид» ^{425} .

Когда приехали на вокзал, выяснилось, что поезд задерживается. Больше часа Шапрон с Алексеевым были вынуждены гулять по улицам под не прекращавшимся холодным дождем. Посадка в вагон прошла без особых проблем. В одном из двух смежных купе расположились Е.П. Щетинина и полковник Веденяпин, в другом – генерал Алексеев и ротмистр Шапрон. Купе были соединены общей уборной, и поэтому пассажиры могли в течение всей поездки не выходить в коридор.

Тем не менее тревожных минут за время пути было немало. Дважды генерала узнавали: сначала проводник, потом случайный пассажир из того же вагона. В Москве Алексеева пришлось убеждать продолжить путь дальше до Ростова. Он согласился при условии, что пробудет на Дону всего несколько дней и при первой же возможности выедет в Смоленск. Где-то, то ли в Орле, то ли в Курске, во время стоянки спутники внезапно потеряли Алексеева. Оказалось, что генерал ходил на вокзал отправлять жене телеграмму о том, что он выехал на юг. Вся конспирация, естественно, после этого становилась весьма сомнительной. Но все обошлось, и рано утром 2 ноября путешественники прибыли в Ростов. Позавтракав на вокзале, они пересели на пригородный поезд и около 9 утра были в Новочеркасске.