Текст книги "К вам идет почтальон"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

12

О встрече со Стигом я передал Пелле-почтальону, и он сказал, что я не ошибся: Стиг еще третьего дня хвалился – Арвид Скобе доверил-де ему свою моторку для важных поручений.

Может, Стиг выпросил лодку, чтобы похвалиться перед людьми? Не представляю, какую пользу Скобе извлечет из Стига. А пустить пыль в глаза боцман любит. Пелле тоже не смог придумать, на что может бургомистру понадобиться Стиг.

Газеты в сумке Пелле лежали нетронутые, но он не разделался еще с городскими новостями. Он заговорил об Эрике, которого видел на улице вместе с Христиной, но я остановил его. Хватит с меня Эрика и Христины! Не интересуюсь. Пелле смутился, заморгал подслеповатыми глазами, потерял нить новостей и осведомился, как идет промысел.

– Салакой нынче не разживешься, – сказал я. – Это разве лето! Каких-нибудь две недели теплых. Попробую передвинуть ловушки поближе к острову Торн, там дно помягче и морская трава гуще. А кстати, Бибер всё еще приторговывает Торн?

– К сожалению, да, – сказал Пелле. – Остров осматривали какие-то господа из Америки.

– И тут американцы, черт бы их взял. Лезут в каждую щель.

– Они остановились в «Веселом лососе», во втором этаже, – там Стиг принимает постояльцев. В этом заведении такое творится! Матросня ихняя набивается туда, нарежется, а потом зазывает девиц, – хэй, кам алонг, только и слышишь.

– Зато Стиг, верно, на седьмом небе, – сказал я. – Помощник-то бургомистра.

Неужели Стиг втерся к Скобе? Нет. Думается мне, Арвид нашел бы человека более солидного, если бы встретилась необходимость послать нарочного на судне. Мой «Ориноко» хоть и не так быстроходен, как его моторка, но куда надежнее.

– Да, – сказал я, – городишко захудалый, крошечный, шляпой накроешь, а поди ж ты, сколько всяких событий. Голова кругом!

Когда Пелле, наконец, добрался до газет, я увидел у него на носу очки.

– Подарок фру Агаты, – заявил он с торжеством. – Остались от покойного мужа.

– И подошли?

– Очень хорошо. Даже слишком резко всё показывают. Если долго носишь – глаза устают.

– То-то и есть, – сказал я. – Посоветовался бы с врачом сперва.

Но Пелле замотал головой:

– Нет, что вы, я не так богат. Уж как-нибудь обойдусь без врачей. Грабят они нашего брата. Не знаю, как благодарить фру Агату за ее милость. Теперь я любой адрес прочту, самый корявый. Спасибо ей. Это, говорит, тебе, Пелле, ко дню рождения.

Вот как? Я и позабыл. Оказывается, послезавтра Пелле стукнет шестьдесят лет.

– Поздравляю, дорогой, – сказал я. – Возраст пустяковый, в сущности. Ты еще молодой парень, Пелле, коли разобраться по-настоящему. Всего на пять лет старше меня. Не смейся. А знаешь, мне сдается, ты нравишься Агате.

Сам не знаю, зачем я брякнул это. Пелле сконфузился, снял очки и начал протирать их платком. Лицо его порозовело, отчего седые брови стали еще светлее.

Тут пришло мне на ум, что здешние языки Агату, верно, выдали замуж за меня, и я подкинул углей в топку.

– Не всё же ей одинокой жить. А женщина она разумная, работящая. Домик свой. Хоть неказист, а всё-таки свой. И корова. Корова – это нынче капитал, Пелле. Она дает литров шесть молока, а иной раз и больше, было бы корма вдоволь. Да нет же, Пелле, я вовсе не смеюсь, с чего ты взял!

Теперь если до ушей Пелле дойдет какая-нибудь глупость про меня и Агату, он сумеет разъяснить истинное положение вещей.

Всё еще красный, Пелле встал и надел сумку. Он и так задержался у меня, и я на этот раз так и не узнал, кого обокрали вчера в столице, кого убили и кого переехало поездом или чем-нибудь еще.

На другое утро Пелле, завернув на нашу улицу, первым долгом постучался не ко мне, как обычно бывало, а к фру Агате. Не знаю, что подействовало на Пелле, – подарок ее или, может, мои слова нечаянно попали в точку. Так или иначе, когда я подошел к домику Агаты, чтобы забрать ее на лов, Пелле уже сидел там за палисадником и рассказывал что-то Минне – дочке Агаты. До меня донеслось:

– Да, и под водой есть люди, Минна. У них там деревни, поля. Бот дяди Рагнара часто проплывает над этими полями и приносит обрывок соломы на носу.

Невольно я остановился. Ту же самую сказку я слышал от дедушки Карла, когда был мальчиком, и сам передал ее Акселю и Эрику. И давно ли это было? Эрик спрашивал, помню, – разве к судну прилипает не та солома, что падает с крестьянских лодок и плавает у берегов? Нет, отвечал я, совсем не та. И он верил. Он допытывался – как попасть в подводную страну. И я отвечал: надо быть хорошим, честным человеком. Тогда прилетит к тебе птица с невиданным оперением и укажет путь. Она является обычно в самый отчаянный шторм, когда мачта трещит, и кажется, нет спасения. Да, в эту самую минуту и взмывает над кораблем чудесная птица – ты узнаешь ее сразу по яркому оперению, – и тут уж не зевай, не выпускай ее из виду, следуй за ней. И Эрик ждал эту птицу, как ждал когда-то я в мои юные годы. От отца к сыну передается у нас сказка о подводной стране, где колосятся золотые нивы, где нет войн, где господствует правда.

Да, было время, когда мальчишка во всем верил мне. Прошло это время и больше не вернется.

13

У острова Торн мы наловили ненамного больше, чем у маяка. Вся флотилия Бибера промышляет на угодьях вокруг Торна; где помельче, там торчат ловушки, а мористее – шныряют траулеры, волочат за собой свои сетевые мешки и обшаривают ими дно во всех направлениях. Однако косяков салаки всё еще нет. Приемщикам Бибера мы сдаем камбалу, стремигу, мелкую селедку, треску, всего понемножку. И приемщики каждый раз заявляют, что товар мелкий, пойдет третьим сортом, – значит, за самую низкую цену.

– Плохо здесь стало, – сказал я приемщику. – Совсем плохо. Надо подаваться куда-нибудь.

Отпрошусь у Бибера на север, на Птичьи острова, например. Там всё попривольнее. Бабушку Марту оставлю на попечении Агаты, она не откажется присмотреть. Подберу команду, – настоящих матросов. В самом деле, что́ меня держит здесь? Свет клином сошелся, что ли, на этом городишке.

Размышляя об этом, я приводил в порядок бот. Агата сошла на берег навестить родственницу. Я собрался было плыть домой, когда на палубу вошел незнакомый человек, увешанный кожаными сумками.

– Я Джон Сомс. Здравствуйте, – выпалил он.

– Здравствуйте, – ответил я, с любопытством разглядывая его. Иностранец, а по-нашему говорит довольно сносно. В двух его сумках – фотографические аппараты, а в третьей – бинокль. Костюм просторный, даже мешковатый, как будто не надет, а наброшен на него, крахмальный воротничок закреплен концами на затылке, отчего кажется, что господин Сомс вытягивает шею из фарфоровой миски.

Он порылся в бумажнике, извлек карточку с золотыми уголками и протянул мне.

«Джон Арчибалд Марвин Сомс, Нью-Йорк», – вот что я прочел на карточке. Там было написано еще что-то, но я не понял.

– О’кей, – сказал я. – Что ж вы хотите?

По правде сказать, мне не очень-то понравились такие манеры – вламываться без приглашения на чужое судно и тыкать в нос карточками. Не мог мистер Сомс подождать меня на берегу!

Начал он с восторгов по поводу моего корабля. Какой ход! Всё восхитило иностранца, даже окраска корпуса, – того же цвета, что море. Корабль буквально сливается с волнами, делается невидимым. Чудо!

Затем Сомс пожелал узнать, к какой церкви я принадлежу. Я сказал. Тогда он спросил, откуда я родом.

– Да зачем же вам всё это нужно? – удивился я.

– О, просто любопытно. Вы знаменитый шкипер Ларсен. Мне очень любопытно. Вас хвалил мистер Скобе.

Что ж, пусть спрашивает, если так. Должно быть, репортер.

– Я из Сельдяной бухты, мистер, – сказал я.

– Прошу вас, не имеете ли сведений, бывали ли в Сельдяной бухте мормоны?

– Мормоны? Кто они такие?

– Это… это церковь.

– На эту тему лучше всего было бы побеседовать с бабушкой Мартой, с моей тещей. Послушайте, вот занятная история для вашей газеты.

И я рассказал ему, какую штуку выкинули у нас, когда нашу церковь построили и пригласили художника, чтобы расписать ее. Художник собирался изобразить двенадцать апостолов, как полагается. Так нет, женщины вмешались. Пускай будет одиннадцать. Не хотим Иуду-предателя! Пастор уговаривал их: всюду, мол, двенадцать. Нет, они стоят на своем: нам, мол, до других дела нет, а мы Иуду всё равно замажем. Все прихожане поддержали. Так что наша церковь, мистер, единственная в стране. Без Иуды. Жаль, она разрушена, а то стоило бы съездить.

– О, она очень… много разрушена?

– Фото для газеты не получится. Одна звонница едва держится. Колокол, правда, уцелел.

Но оказалось, что он вовсе не репортер, а секретарь знаменитого проповедника. И проповедник этот будет на днях здесь.

На прощанье мистер Сомс дал мне еще четвертушку картона, – на этот раз не визитную карточку, а билет на выступление преподобного Джемса Харта, назначенное в нашем городе на воскресенье. Он прибавил еще, что можно являться и без билетов, и сказал:

– Приходите обязательно. Вам будет интересно.

Странный какой-то: разыскал меня только для того, чтобы вручить билет на проповедь. И почему он знает, будет мне интересно или нет?

14

День рождения Пелле-почтальона прошел великолепно. Сам бургомистр прокатил его в своей машине.

Видели бы вы, что́ это за машина! Темно-синяя, сверкает вся, внутри чего только нет, даже зажигалка и пепельница, но Арвид сам читает газеты и получше меня знает, сколько развелось любителей чужих машин. Так вот Пелле, подавая бургомистру почту, не удержался похвастаться очками – подарком Агаты по случаю дня рождения. Арвид велел ему подождать, допил кофе, посадил в свою машину и провез целый квартал по дороге к ратуше. Мало того, Арвид останавливал машину раза три и ждал, пока Пелле отнесет в дом письма и газеты.

Понятно, тотчас весь город узнал, как бургомистр поздравил почтальона.

Но вскоре на беднягу Пелле свалилась большая беда. Очки подвели его. А ведь я предупреждал: не следовало носить их, не посоветовавшись с врачом. Сэкономил Пелле десяток крон, а потерять может очень много. Не подходят ему эти очки. Глаза от них разболелись и зрение стало еще хуже. И на другое утро после дня рождения Пелле напутал – вручил письмо не тому, кому оно было адресовано.

Как назло, чужое письмо досталось не кому иному, как Стигу Лаурису. Конечно, будь он прежним боцманом Лаурисом, он, самое большое, поворчал бы на Пелле, и уж во всяком случае не стал бы затевать скандала. Но теперешний Лаурис, хозяин «Веселого лосося», не только прочел нотацию несчастному Пелле, но погрозился сообщить директору почты.

– Тогда конец, – сказал мне расстроенный Пелле. – Директор давно подозревает, что у меня неладно с глазами, хоть я и уверяю его, что вижу прекрасно. Как получит жалобу – сразу устроит мне проверку. И вон со службы.

Напрасно я старался успокоить его. Пелле, чуть не плача, твердил:

– Выгонят меня. Непременно выгонят.

– Да брось ты стонать, – сказал я. – Стиг забыл про тебя, я уверен.

Однако я вовсе не был уверен. Очень просто, и нажалуется. Нарочно нанесет визит на почту, будет возмущаться и всячески разыгрывать из себя важную персону.

– Выкинут вон и даже обрадуются, – упрямо молвил Пелле. – Возьмут другого, помоложе.

– Обратишься к Скобе, – сказал я.

Пелле помолчал. Он, наверно, вспомнил мягкие бархатные подушки в машине бургомистра. Но через минуту белесые брови Пелле сдвинулись, и он проговорил:

– Улле, наш бывший сторож, ходил в ратушу.

– Ну и что же?

– Скобе не принял его. Советник муниципалитета, – знаешь, горбун…

– Надо было к самому Скобе, – перебил я.

– Не пускали к нему. А советник отказал. Очень, мол, сожалею, но государство не может держать на работе инвалидов. Мол, у государства и так не хватает на всё. Улле набрался смелости и заявил, что за двадцатидвухлетнюю службу казна могла бы помочь ему полечиться. Так нет, видите ли, в казне на это нет ни одного эре. Положение в мире очень напряженное, начал объяснять горбун. Это значит – Россия хочет на нас напасть. Так они всегда говорят, чуть рабочий человек попросит поддержки.

Что я мог ответить Пелле? Я начал было о том, какая сложная штука политика и как трудно, не имея надлежащего образования, в ней разбираться. Но Пелле покачал своей лысой головой.

– Одно я скажу, Ларсен, – проговорил он, – в России человека не выбрасывают за ворота, как собаку. В России тебя лечат, если ты болен, и ничего не берут за это. Врач приходит к тебе и, если нужно, кладет тебя в больницу. И тебе дадут самые дорогие лекарства, чтобы тебя спасти.

– Самые дорогие? – удивился я. – Откуда ты знаешь, Пелле? Это Нильс рассказывает всякие чудеса про Россию, но на то он и красный.

– Нет, Рагнар. Мне сказал сын пастора Визелиуса – Конрад, который кончает в этом году университет. Он был в России.

Никогда я не видел почтальона Пелле таким взволнованным. Я не мог успокоить его, как ни пытался.

15

Мистер Арчибалд – нет, вылетела у меня из головы вереница имен этого чудака, увешанного сумками, – выбрал для выступления преподобного Харта сквер против «Веселого лосося». С вечера там застучали топоры. Не знаю, по какому праву, но Сомс довольно решительно хозяйничал в сквере. Скамейки на площадке, где гуляющие прежде кормили голубей, он передвинул, наставил еще скамеек, а на самом газоне воздвиг кафедру. Рядом с ней сколотили еще зачем-то арку с перекладиной, выкрасили белой краской и навешали разноцветных лампочек, хотя белые ночи еще не кончились. Видно, мормонам просто некуда девать деньги.

Арка тоже стояла на газоне. И как это Арвид Скобе, с его страстью к зеленым насаждениям, спокойно смотрит на такое разоренье в городском сквере!

Сомсу мало показалось флажков на кафедре, он прикрепил еще несколько дюжин к стволам деревьев и под каждым флажком прибил плакат с духовными стихами или с видом города Солт Лейк в штате Юга. Из «Веселого лосося» вынесли столы и разложили на них для продажи разный товар: книжки, зубочистки, жевательные резинки и прочее. Так что сквер наш запестрел, как ярмарка. Портили впечатление только черные дыры в окнах соседних домов – след дебоша, устроенного матросами с американского парохода.

Утром на перекладине под аркой повис колокол. Как вы думаете, что́ это был за колокол? Наш, из Сельдяной бухты, с нашей церкви! Ума не приложу, как Сомс достал его. Было шесть часов утра, когда он начал трезвонить и поднимать всех с постели, – это в воскресенье-то. Не дал людям поспать. Некоторые, говорят, спросонок выскочили в одном белье, решили – пожар.

Звонари, нанятые Сомсом, по очереди раскачивали язык колокола, – набат гремел непрерывно часа полтора, пока сквер не заполнился.

За кафедрой полукругом разместился хор. В толпе говорили, что хор не наш – столичный, прибыл сегодня поездом. Верно, и это обошлось мормонам недешево. Толпа напирала, чтобы получше разглядеть певчих и Сомса, и я очень скоро потерял бабушку Марту. Меня отнесло в сторону, к столику с молитвенниками, и я едва не опрокинул его. Сомс подал знак, хор затянул гимн. Слова гимна были наши, но звучал он не по-нашему и так странно, что и слова родного языка нельзя было как следует разобрать; ясно слышался лишь припев – «ух», «ух». Под это уханье и поднялся на кафедру преподобный Харт – толстый, краснолицый. Он положил руки на край кафедры, пошевелил пальцами, разбрасывая искорки золота от своих колец, потом застыл и поднял глаза кверху. Я невольно сделал то же самое и увидел зеленый шпиль кирки, на котором сидела ворона. Преподобный постоял в таком положении минут пять; хор не пел, и колокол не звонил. Наконец в толпе не выдержали молчания и начали шептаться, и тогда преподобный, видимо, сообразил, что пора начинать.

Он произнес длинную фразу на английском языке, и тотчас визгливый голос перевел ее:

– Дорогие братья и сестры, святые последнего дня послали меня сюда сообщить истину, начертанную на серебряных скрижалях.

Я подтянулся на носках, чтобы выяснить – откуда же исходит голосок, и увидел горбуна из ратуши. Он стоял у самой кафедры и был такой важный, что, казалось, лопнет от важности.

Послушаем, что́ там начертано, на скрижалях. Всё у них либо серебряное, либо золотое.

Однако из следующей фразы я узнал очень немного. Выходило, что скрижали были найдены на какой-то горе в Америке. А затем выяснилось, что надпись на них удалось прочитать лишь с помощью двух ангелов. Стало быть, сейчас истина доходит к нам уже в третьем переводе.

Толпа колыхалась, задние нажимали на передних, и меня отодвинули к дереву с плакатом. На нем было нарисовано здание с башенками, а под ним чернел столбик цифр. Оказывается, это и есть храм мормонов в Солт Лейк Сити, высотой в 118 футов и вмещающий 9000 человек. Да, дела у них идут не плохо, по всему видно. Что ж, истина на скрижалях, может, кой-чего и сто́ит, но я не большой охотник вникать в церковные вопросы, – тут уж я уступаю место бабушке Марте.

Один раз ее клетчатый платок мелькнул справа от меня, вокруг нее кучкой сгрудились старухи и шушукались о чем-то. А слева, у самого края сквера, стояли на скамейках члены нашего магистрата – Генри Бибер, начальник полиции и другие видные люди города. В этой группе, ближе всех к вытоптанному газону с кафедрой, был Арвид Скобе. Не ожидал я, что он заметит меня, но он – представьте – заметил, кивнул мне и, мало того, слез со своей скамейки, подошел и при всех поздоровался со мной за руку.

– Преподобный мистер Джемс Харт, – сказал Арвид, – и есть то лицо, о котором я говорил. Мормоны заботятся о жертвах войны.

– Это он – представитель? – воскликнул я.

– Тише, Ларсен. У него есть сведения. Он, вероятно, коснется в речи…

Хорошо, значит, надо будет отыскать его после проповеди. Вряд ли он коснется сейчас. Сомневаюсь, что он уделит время для этого, – он и до истины на скрижалях еще не дошел по-настоящему. Всё же я стал внимательнее прислушиваться к скрипучему, срывающемуся голосу горбуна. Но тут проповедник умолк, взялся за веревку колокола и ударил несколько раз, а потом опять застыл, поднял глаза и предложил помолиться за людей из Сельдяной бухты, погибших и лишившихся крова.

Хор запел заунывный гимн, и я начал было подтягивать, но не мог разобрать слов.

Затем мистер Харт сказал, что нужно помолиться за Акселя Ларсена. Я даже не сразу понял, о ком он говорит, до того это было неожиданно. Но горбун повторил имя громко. Действительно, называли моего Акселя, и снова пел хор, а потом преподобный назвал еще имена, незнакомые мне, и объявил, что все эти люди погибают в Сибири, у русских.

– На скрижалях сказано: печатью мрака отмечены все красные! – выкрикнул он. – Прокляты те, у кого красная кожа, но еще ужаснее те, у кого красная душа. Они сотрут ваши жилища с лица земли.

Хор пел теперь тихо, не заглушая Харта, а он приходил в ярость, сжимал свои кулаки и кричал всё громче. Он твердил, что наш город будет уничтожен, как Сельдяная бухта, если сюда придут красные, а они, по его мнению, непременно придут, если не вмешается Америка.

Но теперь я слушал не так внимательно. Одна мысль засела у меня в голове – откуда ему известно про Акселя? После проповеди мистер Харт будет отвечать на вопросы, – так сказано в пригласительном билете. Непременно спрошу его. И я начал складывать в уме подходящие слова. «Господин Харт», – я так обращусь к нему. Нет, лучше: «Господин проповедник». Еще лучше звучало бы: «Господин епископ», – но кто их знает, есть ли у мормонов епископы. Во всяком случае, подойти нужно тонко, а то еще обидится за то, что я требую объяснений. «Господин проповедник, я отец Акселя Ларсена», – так я начну.

Пока я обдумывал, Харт кончил говорить. И я не успел выложить приготовленный вопрос, – меня опередил Нильс Эбергард. Я узнал его по голосу, повернулся вправо и увидел его – он стоял на скамейке не очень далеко от меня.

«Без Нильса не обойдется, – подумал я с досадой. – Начнет заступаться за своих, схватится с Хартом насчет политики».

– Интересно, ваше преподобие, – начал Нильс, – ваша церковь, верно, не мало средств затрачивает на нас, а? Приехать из Америки сто́ит не дешево, правда? А кроме вас, я полагаю, еще ездят проповедники?

Лицо Нильса было серьезно. Куда он клонит? Зачем ему понадобилось знать всё это? Но мистер Харт не удивился. Он первый раз видел этого моряка в синей куртке и в фуражке с флажком и не усмотрел никакого подвоха. Напротив – мистер Харт даже обрадовался.

– Миллионы, – объявил он и потряс руками. – Миллионы отдает наша церковь.

«Будет теперь хвастать», – подумал я. И действительно, преподобный довольно долго рассказывал, сколько миссионеров посылают мормоны в Европу. Они-де ничего не жалеют для спасения душ.

Но Нильс не унялся.

– Понятно, – сказал он. – И как же вы надеетесь вернуть эти деньги?

Тут мистер Харт произнес еще несколько фраз о спасении душ. В тоне его послышалось нетерпение. Однако Нильс не отвязался. Что ему еще нужно, – не возьму в толк.

– Поясню вопрос, – сказал он громко. – Что вы от нас хотите получить за ваши проповеди, за ваши книжки, которые вы раздаете почти даром? За ваши бомбы? Какую прибыль, мистер Харт? Я знаю, какую.

Что же это! Выходит, мы пришли слушать Нильса! Арвид Скобе хочет остановить его, и правильно делает. Но я не мог разобрать, что́ крикнул Скобе, так как Нильс заговорил еще громче:

– Вам нужно, чтобы мы воевали за вас, вот что.

– Ловко, Нильс, – раздалось в толпе.

Но Харт тоже не остался в долгу. Обозлился он, видно, здо́рово, и я сказал себе, что теперь мне не скоро представится возможность обратиться с моим делом. Всё испортила политика! Люди от нее теряют рассудок и становятся бешеными. Мистер Харт сперва попытался было нас уверить, что он будет молиться за Нильса и упросит бога, чтобы он как-нибудь просветил заблудшего. Но про себя преподобный, небось, думает, как бы вцепиться Нильсу в волосы. Очень уж скоро мистер Харт оставил молитвы и начал сыпать угрозами.

– Красные ничему не верят. Они пожалеют об этом. Скрижали предписывают нам быть твердыми. Святые последнего дня благословляют нас на битву, на битву! – завопил Харт и часто-часто застучал пухлым кулаком по кафедре. – Красные должны погибнуть!

Толпа загудела, и кто-то рядом со мной бросил:

– Вот так проповедник!

– Постыдился бы он, – отозвался другой.

Я ничего не сказал. Я был слишком подавлен, сбит с толку, чтобы сказать что-нибудь. И вдруг над головами протянулась рука, жилистая, старческая рука, и, перекрывая вопли мистера Харта, ропот толпы, подвыванье хора, раздалось:

– Антихрист!

Крикнула одна из женщин, окружавших бабушку Марту. Это я успел заметить. Мистер Харт запнулся, народ зашумел и расступился, и женщины двинулись к кафедре. Они шли, придерживая длинные платья, и повторяли:

– Антихрист! Антихрист!

Бабушка Марта с ними. Не обойдется без нее! Надо увести ее, нельзя ей волноваться. Я стал проталкиваться, стараясь не потерять из виду клетчатый платок бабушки Марты. Но я скоро застрял. Прямо передо мной возвышался мистер Харт, на лице его выступили пунцовые пятна. Мистер Харт смотрел на горбуна, и кулаки его были по-прежнему сжаты. Арвид Скобе куда-то исчез. Горбун растерянно озирался, должно быть он искал бургомистра. К кафедре выдвинулись полицейские, но старухи уже выстроились перед кафедрой и запели.

Мистер Харт оправился и попытался было заговорить, но старухи пели дружно, и мормон осекся, а в толпе пробежал одобрительный смех. Полицейские переминались на месте, и вид у них был преглупый. Вскоре клетчатый платок бабушки Марты скрылся, потому что ее загородили десятки людей, вышедших из рядов слушателей на газон, к кафедре. И теперь пели уже не церковный гимн, начатый старухами, а что-то совсем другое, светское, и мистер Харт напрасно старался прервать их.

Наконец мистер Харт повернулся к публике задом и пошел прочь из сквера, а горбун побежал следом. Публика смеялась, певцы, притопывая, выводили:

 
И в рай матроса не берут,
И в пекло не пускают.
 

С певцами был Нильс. Он улыбался, держа в руке свою губную гармошку. Он помахивал ею в такт песне, подбрасывал на ладони.

Через несколько минут я шагал к дому, держа под руку бабушку Марту. Кто-то подошел и поддержал ее с другой стороны, и я увидел Нильса. И откуда-то вынырнули братья Микель и Юхан.

– Спасибо, мальчики, – только и успел сказать я им, потому что в эту минуту бабушка Марта вдруг оступилась и стала падать.