Текст книги "К вам идет почтальон"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

– Аллах… – Дюк сделал нетерпеливое движение. – Короче, мы должны развязаться с этим русским.

– Отлично, – поспешно согласился Юсуф. – Поручите мне.

– Не так всё просто, – молвил Дюк, помедлив. – Твои начальники готовы отпустить Баскова.

Возглас радости готов был вырваться у Юсуфа, но он подавил его.

– Увы! – вздохнул Дюк. – Авторитет Соединенных Штатов, видимо, недостаточно могуч для твоих начальников. Несмотря на всё, что мы вложили… Даже под защитой наших истребителей они способны уступить Советам.

– Невозможно, господин, – откликнулся Юсуф.

– Печально, печально! Отдавать Баскова никоим образом нельзя. Его надо вывезти из страны. Завтра устроим ему допрос… Еще одна попытка, и если он не откроет рта, – отправим его. На этот последний допрос, – и Дюк опустил руку на колено Юсуфа, – приведешь русского ты и кто-нибудь из твоих соплеменников, – Гусейн, например. Впрочем, на твое усмотрение.

– Возьму Гусейна, господин, – ответил Юсуф. – Будет исполнено.

– Обстановка тревожная. Русский, не лишено вероятности, попытается бежать.

– Не осмелится, господин.

– А я предвижу это, – отрезал Дюк, и Юсуф покорно склонил голову. Теперь замысел Дюка не оставлял сомнений.

– Тем лучше, – молвил Юсуф и изобразил такую радость, что Дюк дружески хлопнул его по колену.

– Чего доброго, ты застрелишь его у самого поста, – засмеялся Дюк. – Этого не хватало!

Он оборвал смех и плотно сжал губы, красные от бетеля. Обычно Дюк жевал резинку, издававшую запах мятного зубного порошка, и лишь изредка – в трудные минуты службы – прибегал к наркотику.

– Однако наша прогулка затянулась, – сказал Дюк. – Я высажу тебя на перекрестке. Нас слишком часто видели вместе.

Так закончилась эта беседа[5]5
  Много месяцев спустя история жизни Юсуфа и эта беседа, в его собственном изложении, появились в одной газете, выходящей на Ближнем Востоке (примеч. автора).


[Закрыть].

А Басков ждал своей участи. Он ничего не знал, но чутье подсказывало – судьба его вот-вот должна решиться. Вечером он услышал невдалеке голос Юсуфа. «Гусейн!» – донеслось до слуха Баскова. Юсуф и Гусейн прошли мимо конюшни, негромко совещаясь о чем-то. Баскову показалось, Юсуф назвал его имя. Впрочем, он легко мог ослышаться – рядом за стенкой фыркали и ржали кони.

Наутро, на рассвете, Баскова подняли с топчана, вывели на улицу. Вздрагивая от холодка, от тревоги, он вглядывался в конвойных – в Юсуфа и незнакомого солдата, приземистого, с тяжелым квадратным подбородком. На их лицах Басков не прочел ничего.

Миновав здание пограничного поста, все трое свернули с дороги в чащу. Тропа терялась среди кустарников, самшитов, дикой алычи.

Тревога Баскова росла. Юсуф, шагавший впереди, иногда оглядывался на Баскова, придерживая ветки; потом он вдруг улыбнулся, показав ровные белые зубы. Это было неожиданно, Басков обрадовался и в то же время растерялся.

В Юсуфе он привык видеть врага. Что же стало с Юсуфом? Не поговорить ли с ним? Басков уже совсем решился и приготовил даже первую фразу, но тут тропа перевалила за гребень холма и Басков чуть не вскрикнул.

Далеко внизу потоком пены неслась река. На том берегу, на фоне зелени, ярко белел дувал с черными точечками амбразур, краснела черепичная крыша. Чуть левее будто темная паутинка раскинулась по кронам деревьев… Вышка!

Толчок в самое сердце ощутил Басков, как только понял, что такое всё это: сотканная из стальных брусьев вышка, дувал, белое здание под красной крышей.

– Твоя застава, – сказал Юсуф как бы вскользь, не оборачиваясь, раздвигая кусты.

Наверху выгнулась ветка, вспорхнула птица и полетела туда, повисла над ущельем. Она неудержимо потянула Баскова за собой. Но о побеге нечего было и думать, – тропа вилась по краю обрыва, над бездной.

Потом каблуки стали скользить, срываться с каменных выступов, тропа круто спускалась по откосу ближе к реке.

«С вышки нас, наверное, видят», – подумал Басков. Но вышка и вся застава уже скрылись за скалистым лбом горы, а река придвинулась. Лес скрывал ее, порывы ветра заглушали далекий шум, но временами он как бы прорывался сквозь трущобу, звал Баскова.

Почему его ведут здесь, так близко от границы? Басков шагал, жадно вглядываясь в родной берег, вставший справа, над лесом. Там всё яснее различались стволы дубов и ясеней, телеграфные столбы, сплетения ежевики у обочины дороги, – всё такое же, как и здесь, и вместе с тем другое, свое. Ничто не могло бы оторвать его взгляда от тех деревьев, от шоссе, от родной земли, которая словно двигалась наперерез могучей высокой волной.

«Бежать! Бежать!» – повторялось в мозгу Баскова. Обрыва уже нет, лес полого уходил к реке.

Что если нагнуться, прыгнуть в те кусты, потом кинуться в заросли яблонь, где потемнее… Тут Басков вздрогнул, Юсуф словно прочел его мысли.

– Гусейн! – окликнул Юсуф солдата. – Гусейн! Смотри, убежит русский!

Солдат грузно ступал сзади, горячо дышал в затылок. Он молчал, а Юсуф говорил, и Басков вдруг сообразил, что Гусейн не понимает по-русски. И Юсуф обращался вовсе не к нему…

– Что будем делать, Гусейн? – сказал Юсуф. – Стрелять будем? Правильно! Только трудно попасть, а? В дерево попадем, Гусейн, в русского не попадем, а? Плохо, а?

Юсуф резко обернулся, и снова блеснули его зубы.

Ясная, ободряющая улыбка сообщала Баскову решимость, силу…

Басков прыгнул, плашмя кинулся на плотный кустарник. Сквозь ветви его, упругие как пружины, провалился наземь, на миг замер и пополз к гуще яблонь. Там он оттолкнулся от земли и побежал. За спиной его оглушительно грохотали выстрелы, эхо гуляло по ущелью, тяжелая ветка с плодами, срезанная пулей, упала Баскову на плечо.

Он бежал, слыша над собой посвист пуль. Эхо кругом рождало выстрелы, и всё ущелье гремело, как от горного обвала. Басков бежал, чувствуя, как редеют заросли и тают лесные тени, бежал что есть духу, всем телом, всей душой рвался он к солнечному простору впереди.

Он вступил в воду, шагнул и ухнул по пояс. Осень, начавшаяся высоко в горах, напоила реку, – она стала глубже и холоднее. Течение сбило Баскова с ног, он упал, ударился о камень, стремнина подхватила его и понесла. Поверхность реки была вся в бурунах, в воронках, черных зубьях скал, торчавших из воды. Теперь они все словно ринулись на Баскова, помчались на него, вспарывая пену, и он, крутясь в водоворотах, отбивался, силился встать и снова терял ускользавшее дно, и медленно продвигался к середине потока, к рубежу. Тело Баскова онемело от стужи, он не ощущал боли от ударов о камни, от кровоточащих ссадин на руках, – впереди, теперь уже совсем близко, был рубеж. Проложенный в беснующихся водах, он ждал Баскова, и не было для него ничего более прочного, чем этот невидимый в скачущих струях, в сверкающих брызгах рубеж родины.

Один раз Басков на мгновение увидел позади чужой, оставленный берег, блеск двух винтовок.

Басков уже пересек рубеж. Река здесь поворачивала, воды ее, наталкиваясь на глиняный откос, неслись навстречу Баскову, отбрасывали назад. Он влез на валун, перескочил на другой, прыгнул еще раз и уцепился за липкую, купающуюся в воде ветку ивы. Выбрался на сушу, замер, растянувшись на влажной, прогретой солнцем, бесконечно желанной земле.

Наряд «тревожных», посланный с пятой заставы, обнаружил на приречном лугу юношу в солдатской форме без погон, мокрого, в синяках и кровоподтеках. При виде бойцов он поднялся на колени и засмеялся.

– Вот те на, – оторопело молвил старший наряда Воронов. – Это же Басков!

В первую же минуту они подумали, что Басков помешался. Он не узнавал товарищей и что-то бессвязно шептал. Ему почему-то вспоминались пропуска, выученные за месяцы службы и застрявшие в памяти:

– Ярославль… Новгород… Казань…

Память всё подсказывала ему пропуска – названия русских городов. Они слетали с его губ, он смеялся от счастья и протягивал к бойцам руки.

16

Весть о возвращении Баскова мгновенно облетела заставы, комендатуры и достигла штаба отряда, превращая обычный будничный день в праздник.

Ковалева она не застала в штабе.

Утром он снова – и опять безрезультатно – допрашивал Гмохского. По-видимому, князь твердо решил унести свою тайну в могилу. Ковалев решил еще раз произвести обыск в жилье арестованного. Напрасно!

Часто Ковалев мысленно обращался к Алисе. Она-то могла бы помочь ему, если бы открыла то, что связывало ее с Гмохским. «Алиса», – писал капитан на листке перекидного календаря, потом зачеркивал, откладывал встречу. Нет, он не был готов для решительного разговора с ней. Сперва надо самому хоть что-нибудь выяснить.

Есть отдельные, разрозненные звенья, но цепь из них не составлялась. Находка в доме Дюков – тоже звено. Рисунки доктора Назарова, сделанные за границей, и среди них пляска горцев, загадочная пляска, сжившаяся с детскими воспоминаниями Каси…

Кася и Байрамов перерыли все библиотеки города в поисках данных о селениях Урзун и Джали-туз, запечатленных карандашом врача-художника. Ковалев помогал им. Два кружочка на карте одной ближневосточной страны да короткая справка о жителях – выходцах из Российской империи, – вот и всё, что удалось найти. Племя Элана названо не было. Умалчивала о нем и официальная статистика ближневосточного государства. Потомки горцев, переселившиеся за рубеж после восстания Шамиля, причислены там к основной национальности, отдельно не учтены. Но ясно – только люди Элана могли обитать в тех двух селениях! Недаром же именно эти рисунки Дюк приобрел у Назарова и спрятал.

Правда, особой опасности для Дюка они, видимо, не представляли. Он не уничтожил их перед отъездом, а просто оставил. Похоже, Дюк не хотел, чтобы рисунки эти хранились в семье Назаровых.

Верно, по пальцам можно было пересчитать людей, говорящих на языке Элана, – на языке, который стал для врагов шифром. Тем больше у них и стремления и возможностей оберегать шифр, окружить тайной самое существование людей Элана.

В иностранном журнале отыскалась статья немецкого ученого. Он пытался проникнуть к племени Элана, с тем, чтобы изучить его язык. Власти воспротивились этому. До сих пор, сетовал ученый, племя неизвестно науке, так как исследователи не имеют к нему доступа. Власти ссылаются на обычай, запрещающий людям Элана принимать у себя иноплеменных.

Живут замкнуто, дики, – вот всё, что смог сообщить автор статьи о племени, и то понаслышке.

«Отличаются храбростью, – прочла Кася в другой статье, – и поэтому их охотно вербуют в солдаты».

Напрашивалось сравнение с племенем гуркхов в Индии. Тех тоже держали в изоляции. Англичане избрали их в качестве опоры. Гуркхи были полицейскими, стражниками. Гуркхи составляли ядро национальных, так называемых сипайских войск, созданных британскими колонизаторами.

– Да, люди Элана – это ближневосточные гуркхи, – рассуждал Байрамов. – Вот в чем суть! Крепкий орешек для тебя, Кася!

– Разгрызу, – отвечала Кася. Глаза ее горели, и Ковалев любовался ею.

А Ковалев думал о своем.

Судьба племени Элана несомненно как-то определила и секрет Алисы Назаровой. Но как? Вспоминалась тревога Алисы за дочь, ее опасения потерять Касю, странная неприязнь Алисы к этнографической профессии Каси, к научным изысканиям. Можно подумать, Касе грозила опасность. От кого? От Гмохского? Но зачем ему и его хозяину Хилари Дюку бояться Каси? Ведь люди Элана за рубежом и селения Урзун, Джали-туз для нее пока недостижимы! Так или иначе, тревога за Касю возникла у Алисы, вероятно, не без влияния Гмохского.

Он внушил ей мысль об опасностях, будто бы ожидающих Касю, и таким путем, с целью, пока непонятной, подчинил ее мать. Она слабовольна, легко поддается всяким страхам. Главное – выяснить цель врага.

Ковалев уже готов был вызвать Алису, но опять отложил встречу, так как размышления его пошли по новому пути.

Он поехал в музей.

Сердце Ковалева забилось, когда перед ним, в конце анфилады выставочных зал, мелькнула гибкая фигурка Каси в синем халатике-спецовке. Догадки, которые привели его сюда, показались фантастическими. «Ты просто придумал повод для встречи», – строго сказал он себе и смутился. Кася подбежала к нему.

– Кася, – сказал капитан, – у меня из головы не выходит рисунок вашего отца. Пляска, – помните? Великолепный рисунок. Как сильно он привлек вас в детстве!

– Да, очень сильно. И знаете, мне не верится… Неужели я там не была?

– Как же вы себя видели там? Среди зрителей? Рядом с отцом?

– Нет, – произнесла Кася. – Нет… Отца не было. Люди кругом. Много людей. Морды коней, всадники. А я будто бы плачу. И меня унесли куда-то. Теперь-то я понимаю, что это было во сне. А почему вы спрашиваете?

– Да так, Кася. Мне интересно… С психологической точки зрения. Ранние воспоминания ведь причудливы. Я, например, был в лесу и видел играющих медвежат. То есть мне казалось… Потом мне сказали: обои такие были у нас в квартире, с медвежатами.

– А у меня… У меня в памяти кувшин. Да, глиняный кувшин, кувшин с водой. И… я тянулась к нему, а меня не подпускают.

– Кто?

– Женщина какая-то. В черном. Должно быть, тоже сон.

– Весьма возможно, – вымолвил Ковалев и, пряча волнение, заговорил о другом:

– Так вы не разочаровались в вашей дипломной теме? Не расстаетесь с племенем Элана?

– Что вы? Напротив!

Стрелка часов подошла к шести, по-школьному задребезжал звонок, рождая бесчисленное эхо в залах и закоулках музея. Кася предложила прогуляться по набережной, капитан с радостью согласился.

Его так и подмывало поделиться с ней своими догадками. Необходимость что-либо скрывать от Каси была мучительна. Но что делать? Ведь он еще на подступах к разгадке, на запутанных тропинках предположений. А они слишком близко касаются девушки.

Если они оправдаются, тогда она, конечно, всё узнает. И тут он пожалел, что отложил вызов Алисы. Она-то как раз и нужна сейчас.

– Нет, нет, как же я могу отказаться от своей темы, – весело болтала Кася. – Вы видели, как меня на заставе слушали? Так слушали!.. Да, я ведь рассказывала вам. А про «заочника» своего говорила?

– Про «заочника»? – спросил Ковалев, оторвавшись от своих мыслей. – Он, значит, там оказался, на пятой?

– Да, представьте себе, стеснялся ко мне подойти, – засмеялась она и вдруг покраснела: – Он… непохож на других молодых людей, совсем непохож.

Румянец всё настойчивее пробивал смуглоту ее щек. Ковалева это неприятно задело.

– Кто же он? – хотелось спросить Ковалеву, но он промолчал. «Не всё ли тебе равно», – молвил вдруг внутренний голос, строгий и приказывающий.

Они шли по торговой улице, мимо витрин, и отражались в зеркалах, – Кася и он, мужчина с проседью, которого, верно, прохожие принимали за ее отца…

– Вы… вы извините, – сказал он и протянул Касе руку: – Мне пора… Масса дел.

Она не удерживала его. Ей по-прежнему было приятно с Ковалевым, но что-то в нем, прежде привлекавшее ее, исчезло. Почему? Может быть, тому виной был тот застенчивый юноша, ее «заочник»? Но ведь она видела его только один раз! Кася старалась разобраться в себе и мыслями возвращалась к нему – этому нескладному юноше. Ее идеалом всегда был мужественный, сильный герой, а Басков так далек от этого образа…

В своем смятении она даже не проводила Ковалева взглядом.

Капитан жил в центре города, на седьмом этаже, над шумным перекрестком. Над толчеей троллейбусов, роняющих по вечерам на асфальт бенгальские искры, в созвездии освещенных окон Ковалев различил свое окно, – там тоже горел свет.

Его ждали. Кто?

– У вас гражданка какая-то, – сообщила соседка, открывая ему.

«Вероятно, Алиса», – подумал Ковалев.

Она вскочила с дивана, завидев его, и с неожиданной силой стиснула ему руки.

– Прости меня, Андрей. Мне в штабе дали твой адрес, и я… Прости, что я ворвалась… Я слышала, Уразбаев арестован. Да? Я понятия не имею, что он натворил, клянусь тебе, но… Это очень серьезно?

Ковалев смотрел на нее – на Алису-плаксу, всю свою жизнь обитавшую в узком мирке, в окружении ею же созданных химер. Вот и сейчас ее привел страх.

– Очень серьезно? Да? – она бледнела, комкала носовой платок. – За что его? Нельзя сказать? Всё равно, – выкрикнула она, – всё равно… Чтобы вы не думали… Я должна всё сказать тебе…

Она еще не произнесла этих слов, а он чувствовал, – она приготовила признание. И сейчас вдруг по-новому отчетливым стало для него то звено, которое соединяло Алису с преступником. Надо было еще раз посмотреть на нее, – и вот гипотеза, еще час назад казавшаяся плодом воображения, обрела дыхание жизни и плоть человеческих характеров. И стало понятно всё: туманные образы детства Каси, Алекпер-оглы и цель, побудившая его отправиться через рубеж – к нам, к доктору Назарову…

– Видишь ли, Андрей… Дело в том… Это касается меня и Каси…

– Твоей падчерицы? – сказал Ковалев.

– Ты… ты знаешь? – вздохнула она. – От Уразбаева? Конечно, я должна была раньше прийти…

– Хорошо, что всё-таки пришла, Алиса, – перебил Ковалев. – Я знаю, ты теперь поможешь мне. Завтра ты пойдешь к нам в комитет госбезопасности и там всё повторишь. А сейчас я по-дружески спрашиваю, Алиса, что могло связывать тебя с бандитом, с убийцей?

– Главное ты сказал сам, Андрей, – поникла она. – Кася не родная моя дочь. Она оттуда… Ее отец…

– Алекпер-оглы.

– Да.

Восемнадцать лет назад, летом, доктора Назарова вызвали к больному.

Во дворе дома, окруженный толпой растерявшихся, опечаленных людей, умирал нищий старик зурнач. Возле него плакала маленькая девочка. Старика спасти не удалось. Назаров боялся, что Лейла тоже умрет.

Девочку отвезли в больницу. Назаров днем и ночью не отходил от нее. Повез в Ростов, чтобы испробовать какие-то новые методы лечения.

Назаров удочерил Лейлу. Когда она выздоровела, он поехал с ней в Темрюк, к своей матери. Там она прожила два года, научилась русскому языку. Потом маленькая Ксения появилась в доме Назаровых, в Южном порту. Соседям и знакомым сказали, что дочь воспитывалась у бабушки, так как климат Южного порта девочке противопоказан. Ксения быстро позабыла свой язык, выросла как русская, как родная дочь Назаровых.

Только Назаров и Алиса знали, откуда она.

По праздникам у Назаровых ели плов. Варил плов Уразбаев. Сперва он как будто не проявлял интереса к Касе. Как-то раз – Алиса уже была вдовой – он намекнул ей, что прошлое девочки ему известно. Алиса испугалась. Уста-пловчи обещал молчать.

От него Алиса узнала имя отца Каси – Алекпера-оглы. Мать Лейлы умерла в год засухи. Алекпер-оглы был тогда далеко от дома, на заработках. Дедушка и Лейла побирались. Кто-то показал зурначу путь к границе, сказал, что советские люди накормят.

Алисе было неспокойно. Уразбаев толковал об опасностях, угрожавших Касе в случае раскрытия тайны. Законы ее племени запрещают общения с русскими. Дед погиб недаром. Убьют и ее.

Назаров в свое время рассказывал Алисе о людях Элана. Доктор сам чуть не поплатился жизнью, хотя и лечил их. Власти убеждали его уехать. Хотели даже выслать его, но не осмелились оторвать врача от больных во время эпидемии, которая грозила распространиться по всему государству. Назаров провел в Джали-тузе и Урзуне месяц. Запомнил несколько слов на языке племени.

Говоря, Алиса комкала платок, завязывала и нервно распутывала узел, подносила платок к лицу, точно вытирала слезы. Но глаза ее были сухие, покрасневшие, тревожные. Страх не покидал Алису.

– Я боюсь, Андрей, – призналась она. – Уразбаев всегда что-то недосказывал. А самое важное, Андрей, – я боюсь потерять дочь.

– Не бойся, Алиса, – сказал Ковалев. – Прошли годы, враги наши стали слабее и трусливее…

– Нет, не только в этом дело… Она и так отдалилась от меня, я уже жаловалась тебе… А теперь, если она узнает… Что удержит ее около меня? Я мачеха! Даже нации разные, господи! А для меня она родная, я не могу жить без Ксении. Не могу.

– Полно, Алиса, – успокоил ее Ковалев. – Ты преувеличиваешь. Ответь мне, Уразбаев, наверное, требовал от тебя что-нибудь?

– Почти ничего. Один раз… На Крепостной, в доме Дюка, шел ремонт, а там будто бы бумаги хранились. В стене. Уразбаев велел мне пойти.

– Почему он послал тебя?

– Там, говорит, прошлое Каси. В тех бумагах. Сам он почему-то опасался идти. «Мне, – говорит, – неудобно».

– И это всё, Алиса? Неужели ему больше ничего не нужно было от тебя?

Она помолчала.

– Уразбаев выставлял себя другом нашей семьи. Плов нам варил и денег не брал. «Я, – говорит, – для Лейлы всё сделаю». Он ведь из того же племени. Ах, Андрей, сколько пережила я из-за Касиной дипломной темы! Ну как себя отыщет – Лейлу! От судьбы не уйдешь, видно. Голос крови у нее, что ли?.. Нет, я просто не могу придумать, зачем я нужна была Уразбаеву. А он ходил ко мне. Часто ходил. Один раз… я пришла с рынка и застала его в комнате Каси. Он читал письмо от солдата с заставы. Тоже причуда Ксении…

– Что же было в письме? – прервал Ковалев.

– Очень милое письмо. Мальчик из хорошей семьи, сын архитектора. Брат его, по-моему, какой-то важной проблемой занят, авиацией вроде. Продолжатель Циолковского, так про него сказано в письме. Мальчик, видно, восторгается братом. Да, вспомнила, ракеты, ракеты, – вот какая специальность у брата.

– Интересно, – молвил Ковалев. – Кстати, как фамилия солдата?

– Басков.

– Басков? Басков! – крикнул капитан. – Продолжай, – он схватил Алису за руки. – Мне надо знать всё об Уразбаеве. Каждая мелочь может иметь значение.

– Тогда вот… Это было недавно. Незадолго до моего ночного похода в дом Дюков, – смущенно улыбнулась она. – Он пришел расстроенный и сказал, что чувствует себя плохо. И дал мне кольцо – старинное серебряное кольцо с каким-то темным камнем. «Вот, – говорит, – единственная ценность, которая у меня есть». Наследников у него нет. Если с ним что-нибудь случится, я должна выполнить за него обет. Кольцо принадлежало родственнику, похороненному в старом Хадаре, и надо было вернуть его – положить на могилу. Погрузить в землю у самого надгробного камня. Вот и всё. Я обещала, Андрей. Это обычай такой – класть разные вещи на могилы, делать покойникам подарки. Уразбаев объяснил, как найти могилу.

– А потом? – спросил Ковалев.

– Он забрал его. После нашей прогулки в дом Дюков, – она опять смущенно отвела глаза, – он сказал, что кольцо незачем класть на могилу. Лучше он продаст его и поедет лечиться.

Собственно, и в этом не было большой неожиданности. Ковалев недаром установил наблюдение за кладбищем. Наверно, не кто иной, как Гмохский вложил в дупло текст надгробной надписи. Он попросту давал знать на ту сторону о смене почтового ящика. И полагал, что послание дошло. Последнее время он был в тревоге, начал метаться, сперва доверил кольцо Алисе, потом решил сам положить его, но не успел.

В чем же, однако, состоит значение кольца?

– Андрей! – и Алиса подняла на Ковалева умоляющие глаза. У меня к тебе просьба.

– Какая?

– Огромная просьба. Чтобы всё осталось между нами. Не дошло до Ксении. Обещай мне, Андрей! Ведь необязательно посвящать ее. Верно?

– При одном условии, – произнес Ковалев. – Ты сама ей скажешь.

– Никогда! – вырвалось у Алисы.

– Как хочешь. А если она узнает другим путем? Сама найдет Лейлу? А? Лучше будет? Нет, Алиса, она должна знать правду.

Он встал, прошелся по комнате, глянул в окно. Во мраке мерцали, сплетались клубками и разбегались в стороны электрические нити улиц. Далеко в ночную даль уходила, извиваясь, Крепостная.

– Правда превыше всего, Алиса, – заговорил он громко, убежденно… – Мне жаль тебя, Алиса, ты словно живешь в драме, которую сама сочинила. Не бросит тебя Кася, не верю я. Ерунду ты болтаешь насчет разной крови. Есть другие узы, связывающие людей. Важнее крови, важнее печатей загса. Ты же была настоящей матерью Касе. Нет, не надо скрывать от Каси, уверяю тебя. Тем более, тайна не только семейная.

Он подробно рассказал Алисе, как погиб Алекпер-оглы. Она не прерывала.

– Такое скрывать нельзя, Алиса. Люди должны знать, все люди, во всех странах, чтобы такие преступления не могли повториться. И Кася должна знать, в каком мире она живет. Это суровая, жестокая правда, но она нужна, пойми ты! Ты скажешь Касе всё это. Обещай мне!

Она слушала, опустив голову, сжав платок. Потом вдруг выпрямилась, встала:

– Хорошо, Андрей. Я постараюсь. Я пересилю себя. Хорошо. Ты, наверно, прав. Я скажу ей. Я не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне.

Ковалев проводил ее, вернулся, распахнул окно, – обе половинки рамы. Вместе с ветром ворвался в комнату сверкающий рой городских огней.

– Кася – дочь Алекпера-оглы! Дочь племени Элана! Как это не пришло в голову раньше! Стоило поглядеть повнимательнее на Касю, темноволосую, смуглую. Ковалеву вспомнилось, как она однажды сказала о себе: «Ни в мать, ни в отца уродилась». Так часто бывает – жизнь подсказывает нам решение своих загадок, а мы не слышим ее или не понимаем.

Так думал Ковалев, глядя на сверкающий город. Потом ощущение успеха стало гаснуть, он вспомнил о князе Гмохском. О нем он узнал мало нового. Очень мало.

Два десятка лет тут варил плов, подметал дворы. Ради чего?

Капитан взял кольцо с трезубцем, взвесил его на ладони, потом порылся в ящике стола и достал перочинный ножик. Кончиком лезвия стал отгибать серебряные лапки, державшие камень. Наконец камень упал на стол. В пустом ложе нащупывалось что-то мягкое. Ковалев осторожно выковырял маленький серый комок. Расправил, поднес к глазам лупу. На листке тончайшей материи были искусно нанесены квадраты, испещренные разными знаками – кружочками, крестиками.

Было что-то очень знакомое в этом чертеже, но Ковалев не сразу сообразил, что перед ним Южный порт. Да, план города, на котором рука врага пометила дислокацию воинских частей, котельную номерного завода, радиолокационные станции…

Этот план составлялся в течение месяцев, а может быть, и лет. Он лежал перед Ковалевым как итог деятельности злобного врага, к счастью зачеркнутой теперь.

Ковалев поднялся, снял трубку телефона и набрал домашний телефон Костенко.

– Товарищ полковник, – сказал он. – У меня важные новости. Очень важные.

– У меня тоже, – голос Костенко был веселый и, несмотря на поздний час, свежий, какой-то утренний. – Насчет Баскова. Вы в курсе?

– Нет.

– У нас он. Пришел сынок, – ласково произнес полковник. – Хороший он парень. Замечательный.

– Ну и день! – воскликнул Ковалев. Его душил неодолимый, счастливый смех.

– Вот что, – нотка заботы прозвучала в этих словах, – я спать собрался, да нет, пожалуй, не усну… Давайте-ка сейчас ко мне.

Ковалев выбежал на лестницу и спустился на этаж ниже. Костенко – в шароварах, со спущенными подтяжками – ждал его на пороге. Капитан на цыпочках прошел через темную жаркую тишину спальни и плотно затворил за собой дверь. Он вошел в кабинет – маленький, оплетенный вьющимися растениями и электрическими проводами. В углу, под аквариумом с глазастыми зелеными рыбками, мурлыкал приемник. Костенко выключил его.

Ковалеву следовало тотчас же доложить об итогах дня, но весть о Баскове оттеснила всё остальное.

Полковнику и самому не терпелось рассказать. Он видел Баскова. Сейчас Басков здесь, в городе, в госпитале. Сильное нервное потрясение.

– Отлежится, – молвил Костенко с нежностью. – Недели через три встанет на ноги. Данные он нам доставил…

Ковалев слушал, затаив дыхание. В эту ночь вновь возник перед ним Дюк, «охотник за скальпами», открылась от начала до конца его провокация, разоблаченная, рассыпавшаяся в прах благодаря стойкости Баскова, юноши с длинными ресницами, почти мальчика.

Ковалев узнал, какие испытания выдержал Басков, какие виды имел на него Дюк.

Вероятно, Гмохский каким-то путем успел сообщить Дюку о специальности брата Баскова, Бориса. Так или иначе, Дюк о нем знал. Рассказ Баскова о белокуром подручном Дюка не оставлял сомнений: разумеется, белокурого готовили к засылке, и вернее всего, в Саратов, к Борису Баскову.

– Ясно, зачем Дюк таскал белокурого на беседы с пленным, – рассуждал Костенко, – ясно, зачем выпытывал всякие подробности о службе на заставе. Да, ничего секретного! Стало быть, белокурый намеревался приехать туда, в Саратов, как сослуживец Баскова, его товарищ, и втереться в доверие к Борису. Использовать доверие наших людей к пограничнику. Разведать, где производится запуск ракет дальнего действия. И то немало для Дюка. Его вопросы об Алекпере-оглы тоже понятны. Дюк боялся, что мы разгадаем намерения старика, доберемся до Назаровых, а затем и разоблачим Гмохского. Так оно и случилось, к счастью.

Отдельные детали, порой казавшиеся Ковалеву несоединимыми, теперь сочетались, составили план обнажившегося вражеского заговора.

Потом Ковалеву подумалось о том, какой путь проделал он сам, собирая и изучая эти звенья. Ведь задачей его было добыть правду об убийстве Алекпера-оглы. И он, Ковалев, привыкший идти по следу, искать нарушителя, вначале растерялся, получив столь необычное задание…

– Да, вот оно как обернулось дело, – сказал Костенко, словно угадав мысли капитана. – Ну, что у вас?

До самого рассвета сидели они, обсуждая все перипетии и результаты схватки у кордона, на той стороне и на нашей, – схватки, завязавшейся десятилетия назад и, разумеется, еще не законченной.

– То, что Басков вернулся, – поражение для них, страшное поражение. Но отступятся ли они? Наши ракеты – лакомая приманка! Словом, я предвижу… да, я отчетливо предвижу командировку для вас. В Саратов.

– Я готов, коли прикажут.

– Ну да, у вас же свое начальство, – засмеялся Костенко. – Я так привык к вам, что… Жаль расставаться, откровенно говоря.

Полковник посмотрел в окно на крыши, порозовевшие от встающего солнца.

– Ну, а если охотники за скальпами отступятся, тогда что ж, тем лучше! Всё равно, не напрасно вы поработали. Обезвредить матерого врага, припасшего путеводитель для диверсантов, предупредить вылазку против советского специалиста, владеющего большой государственной тайной, – это что, пустяки, по-вашему? А?

И Костенко, повинуясь внезапному порыву, крепко обнял Ковалева.

– Отдыхайте, – сказал он, всё еще не отпуская его. – Идите, дорогой. Отдыхайте.

Костенко оказался прав. Начальник Ковалева, полковник Флеровский, выслушал доклад капитана и сказал, что на всякий случай надо подготовиться к встрече непрошеного гостя в Саратове. И кто же может помочь саратовским коллегам, если не Ковалев? Флеровский связался с высшей инстанцией и получил согласие.

На другой день Ковалев собрался в путь. Отдельский «козел» повез его в аэропорт. У грузного, с колоннами, здания госпиталя капитан остановил машину, – он не хотел уехать, не повидав Баскова.

Сестра дала капитану халат. Ковалев неуклюже натянул его поверх кителя, царапая о погоны, и, скользя по навощенному паркету, поспешил к палате. Дверь была приоткрыта. Чье-то золотистое платье сверкнуло там, когда он подошел. Там, в палате, в солнечном луче, бившем в окно, Кася!

Он встал на пороге. Сердце его колотилось. А они – Кася и Басков – не замечали его. Кася сидела у койки, спиной к Ковалеву, и не могла его видеть, а Басков… широко открытыми глазами, не отрываясь, смотрел на Касю.