Текст книги "Здесь и теперь"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– По–моему, все это просто подлость.

– Ну конечно! – радостно подхватывает он и ведёт меня в большую комнату с блистающим чистотой полом, с картинами на стенах. – Садитесь. А своих творческих планов я и сам не знаю.

Я сижу, он стоит рядом. Какую‑то секунду смотрим друг на друга. Я понимаю: пора уходить. Привстаю и с ужасом вижу отпечатки своих ног на полу.

– Обождите, – говорит Поэт. – У вас есть хоть немного времени?

– Есть. – Опускаюсь обратно на стул.

Он садится напротив, взглядывает на меня.

– Да ведь у вас за пазухой пачка стихов! Вы поэт!

– Хотел взять, да не осмелился, – признаюсь я, поражённый его проницательностью.

– Ну да! – подхватывает он. – Боялись, не понравится. Это мне близко. Как вас зовут? Артур Крамер? А знаете, Артур, что мне пришло в голову? Давайте уговоримся. Через год. Чтоб не путаться, в первое воскресенье после следующего Нового года вы вот так же вечером приедете ко мне со всем, что сочинится. Только ставьте себе недостижимые цели. А я буду помнить, я запишу, буду ждать. Согласны?

– Конечно! Спасибо! – Я встаю осчастливленный.

– Нет, Артур! Если у вас есть ещё время, обождите, я сейчас. – Он выходит из комнаты.

Слышу, как скрипят ступени не видимой мне лестницы, он поднимается на верхний этаж.

Жду пять минут, десять.

Это свидание, назначенное через год с лишним, как аванс, щедро выданный мне, неслыханная фора, которую я должен оправдать во что бы то ни стало…

Двадцать минут прошло, а его нет. Гений, может, он обо всём позабыл, склонился там, наверху, над листом бумаги?

Наконец снова слышится скрип ступенек. Поэт входит в комнату, держа на ладони раскрытую книгу.

– У меня давно ничего не выходило. Вот «Гамлет» в моём переводе – единственное, что пока могу подарить.

Чернилами, характерным летящим почерком, крупно, во всю страницу написано:

«Артуру Крамеру – на счастье». И подпись, и дата.

Аккуратно завёртывает книгу в газету, перевязывает крест–накрест шпагатом, подаёт. Лицо вдруг замкнутое, трагическое.

Выходим в переднюю.

– А почему вас так долго не было? – вырывается у меня.

– Ждал, пока чернила просохнут. – Детская, извиняющаяся улыбка озаряет лицо.

Он тянется снять с вешалки дождевик.

– Куда вы? Слышите, какой ливень?

– Провожу вас на станцию.

– Не надо. – Говорю это так твёрдо, что он соглашается и тут же предлагает:

– Тогда можно, я буду стоять и смотреть, пока вы не скроетесь за поворотом? И не забудьте про уговор.

Я выхожу с участка, иду к повороту, оглядываюсь. В освещённом прямоугольнике двери ещё видна фигура Поэта, смотрящего вслед…

Глава двадцать первая

1

Бурная горная река, круто огибая холм, впадала в другую реку, а та – в море.

Отсюда, с вершины заросшего вековым лесом холма, далеко видна была низменность, где сливались реки. Сейчас, в самом начале марта, здесь уже зеленели поля, явственно пригревало утреннее солнце.

– Артур! – раздался откуда‑то снизу чуть слышный голос Нодара. – Вы где? Идемте пить кофе!

Я с неохотой отделил спину от нагретой мраморной стены, обошёл её по узкой тропке над самым обрывом, миновал остаток другой стены с нишей, где, по уверениям Нодара, древние хранили свитки своих книг. Продираясь сквозь дикий кустарник с набухшими почками, вышел к развалинам башни, под которыми зиял чернотой вход в подземелье.

После воли и света спускаться в могильной тьме без фонаря было неприятно. Ступени вели вниз и вниз, потом подземный ход сделал резкий изгиб – в уши ударил грохот. Мрак стал зыбким, обозначились края каменных ступеней, вековая копоть на стенах и сводчатом потолке; и вот впереди заиграла слепящим солнцем река.

Тут, где выходил подземный ход, река, стиснутая скалистыми берегами, сворачивала влево и билась о камни так, что водяной дым стоял над мокрыми склонами.

Я глубоко вдохнул насыщенный озоном воздух, увидел, как, блеснув на солнце, вскинулась из воды форель…

– Где будете начинать? – спросил Нодар, когда мы уселись друг против друга за дощатым столом под навесом. Развернутый план древнего города лежал между нами, придавленный по краям обломками черепицы. – Знаете, Артур, наверху, в цитадели, по–моему, искать нет смысла, захоронения обычно делали у подножия крепостных стен. Здесь, кроме царских и общественных бань у реки да фундамента дворца, где стоит вон тот храм, уже христианский, неинтересный, мы ничего не обнаружили.

Прихлебывая кофе из чашечки, я перевёл взгляд с плана на храм: разрушенный, с проломом в стене, без дверей, он стоял поодаль, словно сирота, до которого никому нет дела.

– Под этим лесом весь холм – сплошной древнеримский город, – продолжал Нодар, – а под ним, возможно, и древнегреческий. Раскорчевана только десятая часть леса. Круто. Грунт скальный. Поэтому девять лет занимались в основном тем, что у подножия. И цитаделью наверху. Открыли там подземный ход, видимо, он служил для доставки воды, когда была осада. Между прочим, вы обратили внимание, под водой видны остатки каменной пристани? Корабли плыли сюда из Древнего Рима через Средиземное и Черное моря, дальше – вверх по реке.

– Как можно плыть навстречу такому течению?

– Элементарно. Бурлаки были всегда. По берегу шли рабы, волокли суда на канатах.

Здесь, на раскопках, вне московской полумузейной квартиры, Шервашидзе в своей войлочной сванской шапочке, распахнутой куртке, из‑под которой виднелась ковбойка, казался больше на своём месте. Я не без зависти глядел на него: счастливый человек, есть дело – не в тягость, а в удовольствие, да за него ещё деньги платят… Приехал сюда в свой отпуск, когда ни одного рабочего, запустение… Одно огорчало: чёрные мешки под глазами Нодара. Летели в самолёте, всё время глотал баралгин – его терзала очередная почечная колика.

Уже второй день мы находились здесь. Нодар горел нетерпением начать поиски древнего захоронения. Но – деликатный человек! – выдержал целые сутки, все рассказывал об этом месте, хранящем наслоения тысячелетий, заставил обойти всю территорию раскопок. О почке своей даже не заикнулся. А вот началось утро – не вытерпел:

– Где будете начинать?

Допивая кофе, я знал: деваться некуда, пора приступать к поиску. Хотя ещё в Москве, да и в самолёте, повторял Нодару, что не представляю себе, как это сделать. «Ничего, если можете находить предметы под скатертью, найдёте могилу и под землёй – какая разница?»

«Мне бы такую веру, – думал я. – Мог бы двигать горами».

С одной стороны, я продолжал досадовать на Анну, на её неожиданную склонность рекламировать мои дела, к которым я относился сокровенно, с другой – если б не она, оказался бы я когда‑нибудь здесь, слышал бы шум этой бешеной реки, дальний крик петухов?

Поставив опустевшую чашечку на стол рядом с планом, взглянул на холм, озарённый солнцем, на горы, которые плавной чередой поднимались за ним. На самой высокой блистал снег.

– Батоно Нодар!

Немолодой крестьянин в такой же сванской шапочке, как у Нодара, гнал корову мимо деревьев по утоптанной дороге вдоль берега. Нодар вскочил из‑за стола, побежал навстречу. Пока они обнимались, разговаривали, я разглядывал план.

Холм фактически был полуостровом, с трёх сторон окружённым рекой. Более безопасное и красивое место для города трудно было вообразить. Заречная низменность с её полями и пастбищами могла, наверное, прокормить множество народа. Подошва холма, возле которой были найдены помеченные на плане бани, триумфальная арка, фундаменты и поверженные колонны царского дворца, наверняка утопала когда‑то в садах.

Проблема Нодара как руководителя раскопок состояла в датировке. Ему непременно нужно было найти хоть одно захоронение до нашей эры. До принятия христианства покойников, оказывается, укладывали в могилу на бок с поджатыми коленями.

Бумага, на которой был вычерчен план, взбугрилась. Я протянул ладонь, чтоб разгладить её. Внезапно знакомый укол в центре ладони заставил меня замереть: ладонь застыла над местом, где была изображена дорога, примерно там, где стояли сейчас Нодар и его знакомый.

Когда я подошёл, они рассматривали круглый кирпич с дыркой посередине.

– Знакомьтесь, дорогой Артур, это мой самый большой друг и помощник, – сказал Нодар. – В зимнее время охраняет все это хозяйство.

– Вано, – поклонился колхозник. – С приездом!

– Что это у вас?

– Калорифер, – ответил Нодар. – Недалеко источник – выход термальных вод, пятьдесят градусов. К царским баням шёл глиняный водопровод, через эти дырочки в кирпичах вода текла, отапливала помещение. У нас таких много. Вот он ещё один подобрал.

– Нодар, – решился я, – давайте потренируемся.

– К вашим услугам. Что должен сделать? Могу лечь в позе покойника до нашей эры!

– Зачем? Просто запрячьте какой‑либо предмет, а я попробую найти.

Вано с недоумением переводил взгляд с меня на Нодара.

– Можно этот калорифер?

– Можно. Только, пожалуйста, поблизости. Чтоб не ходить по всей территории. – Я отвернулся.

Вскипая зеленоватыми волнами перед обломками скал, мощно текла река. Такого грохота, как возле выхода из подземного хода, здесь не было. Стоял ровный рокот. Птичка, ярко–зелёная, как живой изумруд, сидела на высунутом из воды зубчатом камне. «Зимородок, – догадался я, – караулит рыбёшку».

– Готово! – послышалось за спиной.

Нодар и Вано стояли на дороге, с показным безразличием глядя по сторонам. Лишь корова с тупым любопытством смотрела на меня.

Я обошёл её, выставив ладонь, повёл ею влево, вправо, локатором. И в тот момент, когда почувствовал: что‑то вроде зацепило центр ладони, – обратил внимание на придорожный каштан. Направился к нему и поднял упрятанный за стволом круглый кирпич с дырочкой.

– Давайте‑ка ещё попробуем, – сказал я, стараясь скрыть волнение и предупреждая восторги участников эксперимента. – Спрячьте какой‑нибудь другой предмет, желательно помельче.

…Зимородок все ещё сидел на месте. Я смотрел на него, думал: «Им просто больше некуда было запрятать. Деревьев рядом, кажется, всего три. Или четыре. Пока что все это ерунда».

– Готово!

Птица зелёной стрелой полетела низко над стремниной. Я проводил взглядом зимородка, пока тот не скрылся за скалистым мысом.

– Извините, возможно, мы переборщили, – сказал Нодар. Он стоял совсем рядом. Вано, оглядываясь, угонял корову дальше по дороге.

Я снова проделал те же движения ладонью. Шагал вперёд, потом вправо, влево… Поднимал руку выше, опускал, ладонь не отзывалась.

– А что, собственно, мы ищем?! – крикнул я Нодару, который продолжал оставаться на месте.

– Гвоздь!

– Гвоздь? – удивился я и подумал: «Это уж слишком!»

– Гвоздь, такой ржавый! – ещё раз подтвердил Нодар.

С выставленной ладонью, стоя на месте, я медленно поворачивался вокруг. В какой‑то момент показалось, что ладонь то ли отозвалась, то ли её потянула слабая магнитная сила. Закрыл глаза, с предельной чёткостью постарался представить себе ржавый гвоздь и снова стал проворачиваться… Когда ладонь опять попала в узкую зону притяжения, пошёл вперёд. Шагал, не открывая глаз, чувствуя знакомое щекотание в центре ладони, пока, споткнувшись обо что‑то, не рухнул.

– Артур, дорогой, извини меня! – Нодар не успел подбежать, как я поднялся, повелительным жестом приказал остановиться.

– Минуточку!

Передо мной возвышалась большая куча мусора. Обломки кирпичей, клочья газет, консервные банки, ветки деревьев, куски черепицы, известки… Снова воскресив в умозрении ржавый гвоздь, я повёл ладонью с одной стороны кучи, с другой. Потом откинул свободной рукой мокрую газету, схватил банку из‑под сардин и перевернул над землёй.

Гвоздь, большой, четырёхгранный, весь в ржавчине, лежал у моих ног.

…Днем пошёл дождь со снегом. Мы сидели в гостях у Вано на втором этаже старинного крестьянского дома. Сквозь запотевшие стекла веранды, кроме покрытых бегущими каплями чёрных ветвей, ничего не было видно.

– Ешьте руками, – сказал Вано, – мамалыгу едят руками.

Жена хозяина – Тамрико – внесла сковородку с бараниной, миску маринованных баклажанов. Потом появилось блюдо с кусками вареной курицы.

– Хорошо живёте!

– Дай Бог не хуже! – ответил Вано и крикнул: – Тамрико, где у нас были салфетки? Посмотри на шкафу!

– Слушайте, Артур, как все‑таки у вас получается? – Нодар все вертел в пальцах ржавый гвоздь. – Просто чудо. Пытаюсь объяснить себе – не могу, честное слово.

– У меня самого волосы на макушке зашевелились, – признался я. – Почему он четырёхгранный?

– Средневековье. Такие тогда употребляли.

– А можно его взять на память?

– Я вам десяток найду, хотите? – вмешался Вано.

– Спасибо. Одного хватит, – сказал я, пряча гвоздь в нагрудный карман рубахи.

Тамрико принесла бумажные салфетки и снова вышла. Я вспомнил, как сидел с Атаевым на ковре, как нас обслуживала его жена, тоже всё время выходила… Посмотрел на Нодара. Лицо с чёрными мешками подглазий было совсем больным.

Яростное чувство протеста, неприятия устройства мира разгоралось во мне. Почему Атаев должен был погибнуть? Почему страдает Нодар? Отчего мы не сидим сейчас все вместе? В конце концов, хорошие, нормальные люди должны быть знакомы между собой, а не гибнуть в окружении Гошевых. «Почему все примирились с банальной истиной, что мерзавцы всегда находят друг друга, сплачиваются, а остальные разъединены, одиноки? Как Ван Гог, тот же Атаев… Даже роман такой был – «Каждый умирает в одиночку». Да и должны ли люди умирать? Болеть?

С детства мне было присуще смутное ощущение человеческого бессмертия, данного как закон. Смерть и болезнь казались, при всём их множестве, нарушением этого закона.

Вечером, ложась спать в деревянном домике археологов, я сказал Нодару:

– Завтра попробуем выгнать камень из вашей почки. Примите сейчас на всякий случай баралгин, чтобы не мучиться. И спите спокойно. Почему‑то знаю: всё выйдет.

– Я тоже верю, – отозвался Нодар. – Дай Бог здоровья Анне, что нас познакомила.

– Вера тут ни при чём. Что‑то другое, – сказал я, засыпая.

Ночью приснилась мать. Молодая. Веселая.

Встал я на рассвете, хотел одеться потихоньку, чтоб не будить археолога, но гвоздь, забытый в кармане рубашки, выпал на дощатый пол.

– Спите, спите, – сказал я застонавшему Нодару, – ещё рано.

Открыл дверь и зажмурился. Сверкал и таял выпавший за ночь снег. Утреннее ясное солнце растапливало заиндевелые ветви каштанов.

Я подошёл к берегу реки, увидел Вано, который стоял на камне с длинным удилищем в руке.

– Доброе утро! Как дела?

Тот обернулся. Улыбка озарила небритое лицо.

– Думал, ничего не поймаю – вода мутная. Однако две штуки взял! – Свободной рукой он поднял из воды проволочную корзинку, в которой запрыгали крупные, в красную крапинку рыбины. – Форель! Еще одну уговорю, и пойдём завтракать. Нодар спит?

Я кивнул и двинулся вдоль реки по раскисшей от снега дороге. Вдруг подумал: «Хорошо, что Анна с мамой. Как никогда, спокойно за нее…»

Со двора дома Вано, одиноко стоящего возле триумфальной арки, донёсся крик петуха. И тут же ему ответил другой. Где‑то неподалёку была деревня.

Я свернул на тропинку, подошёл к арке, задрал голову. Шапка мокрого снега лежала на мраморе. Пронизанные солнцем капли срывались, падали на лицо. Ступил под арку. Она была не широкая. Во всяком случае, колесница вряд ли могла бы проехать. «Наверное, проводили под ней триумфаторов», – решил я, выходя под косо летящие капли.

Одна из них попала за шиворот. Я поёжился и пошёл на дорогу к тому месту, где вчера встретились Вано с Нодаром.

«Сомнительно, чтоб местность изменилась за тысячелетия, – думал я. – Так же текла река. Так же стояли горы. Чего уж там – триумфальная арка стоит. Значит, здесь, где церковь, был царский дворец, наверху цитадель. А может, кладбище скрыто на холме в корнях букового леса? Тоже сомнительно: кто будет хоронить на крутых склонах?»

Я хорошо помнил ощущение в ладони, когда проводил рукой над дорогой, означенной на плане. С другой стороны, это казалось слишком простым решением – искать прямо здесь, на дороге. Вчера спросил Нодара: велись ли раскопки тут, на самом берегу?

«Конечно. Именно на берегу в двух разных местах найдены бани – царские и городские».

«Нет, а вот здесь, где мы ходим, копали?»

«Дорогой, здесь, где ходим, всегда ходили, от Ромула до наших дней. Зачем копать? Дорога есть дорога».

Возможно, это было и так, но, пока Нодар спал, я решил все‑таки довериться своему ощущению. Остановился, издали осмотрел путь, по которому должен был пройти не споткнувшись, закрыл глаза, представил себе лежащий на боку скелет с подогнутыми конечностями, выставил ладонь и двинулся вперёд.

В ладони щёлкнуло сразу же. Я замер и стал опускаться на корточки, делая шарящие движения рукой. «Да. Похоже, прямо здесь», – подумал я, открывая глаза, и в этот миг показалось, что вижу, реально вижу сквозь землю лежащий скелет.

– Не может тут быть ничего, – раздался голос Вано. – Один камень.

Он стоял передо мной с удочкой и проволочной корзиной с тремя форелями.

– Пожалуйста, шагните сюда, на моё место, – попросил я. – Я сейчас.

Подбежал к мусорной куче, поднял обломок белого кирпича и, вернувшись, положил у ног Вано.

– Никто не тронет?

– Мои дети в школе. А зимой здесь больше никого нет. Через полчаса рыба будет готова. Жду вас с Нодаром.

«Не верит», – с досадой подумал я. Мне было не до рыбы. Хотелось немедленно взять лопату и приступить к раскопкам.

Вскоре выяснилось, что дело это не столь уж простое. Судя по медлительности, с которой Нодар умывался, брился, тащился потом завтракать форелью, было ясно, что он готов поверить во что угодно, только не в место, найденное мной. Лишь послав Вано за какими‑то колышками и шпагатом, он сказал:

– Попробуем, конечно. Отчего не попробовать? Только раньше, чем часа через два, не начнём. У меня тут старшеклассники заняты в качестве рабочих. Вот кончатся уроки, Вано сходит в школу, кого‑нибудь приведёт. Мне нельзя копать. А вы не умеете.

Я в душе обиделся: почему это не умею? Но через два часа убедился, что Нодар был прав. К тому времени Вано уже вбил колышки, обозначив края непомерно большого, как казалось, квадрата – два на два метра. Туго обтянул по колышкам шпагатом. Появились четыре десятиклассника, принесли из сарая мотыги, ломы, кирку и лопаты.

Затем они начали осторожно долбить грунт по всей поверхности квадрата, снимали его широкими лопатами, непременно рассматривая каждый комок на лопате, перетирая его пальцами.

Часа полтора проторчал я рядом. За это время квадрат углубился сантиметров на пятнадцать.

– Можете спокойно идти выспаться, рано встали, – сказал Нодар, который со своими чертежами сидел рядом на раскладном стуле. – Или, Вано, принеси человеку удочки, пускай порыбачит.

Но мне не хотелось ни спать, ни предаваться рыбной ловле. Я чувствовал, что теряю уверенность. В конце концов, было бы просто сумасшествием, если бы скелет действительно нашёлся на этом самом месте. «Зачем я здесь? Зачем всё это?» Я все‑таки повернулся, пошёл к домику и, захлопнув за собой дверь, рухнул на кровать. «Не надо было соглашаться! Тщеславие, самообман…» Если б можно было сейчас же вскочить в самолёт, не дожидаясь, пока кончат копать, я бы непременно улетел.

Лежал навзничь, видел перед собой фанерный потолок, угол, затянутый паутиной. И думал теперь о том, что в такую же паутину затянули лаборатория, упражнения, знакомство с Маргаритой, Игнатьичем – всеми этими странными людьми. Я с ужасом взглянул на вошедшего в домик Нодара.

– Пионерский зажим, – сказал тот.

– Что?!

– Нашли пионерский зажим для галстука, кусок битой тарелки. Культурный слой тридцатых годов. – Нодар открыл кран умывальника, подставил стакан под струю и вынул таблетки. – Может, пока займёмся медициной?

– Нет, – сказал я. – Сколько метров отрыли?

– Каких метров? Дай бог пятьдесят сантиметров. – Он принял таблетку, снова вышел.

В три часа дня я не выдержал, пришёл к раскопу. Двое школьников стояли в нём по пояс, – долбили ломами. Двое других сидели, устало привалясь спинами к высокой куче земли, загорали.

Проходя мимо них навстречу Нодару, который прогуливался поодаль, я услышал, как один из парней что‑то отрывисто сказал по–грузински, остальные загоготали.

– Ну что? – спросил я Нодара. – Плохо?

– Понимаете, культурный слой кончился, упёрлись в скальный грунт.

– Тогда засыпайте!

– Почему?

– Если скала – чего там дальше искать?

– Может, посмотрите ещё раз?

Мы вернулись к раскопу. Парни вылезли, вытащили ломы. Я спрыгнул в яму. Действительно, под ногами было что‑то вроде гладкой потрескавшейся скалы.

Я присел на корточки, вытянул ладонь. Парни и Нодар стояли на краю, напряжённо глядя вниз.

– Отойдите! – крикнул я. – Мешаете!

И опять представил себе лежащий на боку скелет, и опять ладонь отозвалась… Самым удивительным было то, что я снова увидел близко от поверхности кости скелета.

– Нодар! Дайте руку!

Нодар появился над краем, помог выбраться. Все пятеро молча смотрели на меня.

– Еще сантиметров тридцать–сорок, – сказал я и пошёл прочь.

Нодар догнал, обнял, притянул к себе.

– Зачем нервничать? Есть хотите?

– Нет.

– Тогда сварю кофе.

Пока он кипятил воду на электроплитке, пока за тем же длинным дощатым столом под навесом пили растворимый кофе, я все поглядывал в сторону раскопа. Отсюда видно было, как после ломов в ход пошла кирка. Словно маятник, мелькала над ямой.

– По–моему, они обложили меня матом, – мрачно сказал я.

– Вполне возможно, – невозмутимо отозвался Нодар.

Солнце стало клониться к вершине заснеженной горы, когда один из подростков выскочил из раскопа, что‑то крикнул Нодару.

– Взглянем? – спросил Нодар.

– Посижу. Или пойду надену пальто – прохладно. – Меня и в самом деле колотило.

Я успел войти в домик, снять с крючка пальто, накинуть на плечи.

– Если б ты видел, как они смотрят! Дураки – на меня смотрят! – с этим возгласом, от волнения перейдя на «ты», Нодар ворвался в комнату, схватил за руку.

– Кто?

– Мальчики! – Он тащил меня, не давая слова сказать. – Посмотри на них, какие молодцы, какие красавцы!

Тесной группой парни неподвижно стояли над раскопом. Последние лучи солнца освещали их. Красивого здесь ничего не было. Казалось, это сцена расстрела.

– Что? Есть что‑нибудь, ребята? – голос мой дрогнул. Я заглянул вниз и ничего не увидел в черноте ямы.

– Бичико, – обратился Нодар к одному из них, – беги к Вано, попроси фонарь и кисточки, быстро!

Минут через пятнадцать Нодар и Вано уже сидели на корточках внизу и при свете «летучей мыши» счищали кистями землю с черепа, позвонков, согнутых под углом костей ног.

Я стоял ошеломлённый. Радости не было. Ни на йоту не было радости. Наоборот, поднималось чувство, что сделал совершено недозволенное, кощунственное. «Эти тускло отблёскивающие желтизной кости были когда‑то человеком, – думал я, – лежали здесь тысячи лет, похороненные, схороненные от того, что происходило на земле, от суеты мира. И вот возник я со своей ладонью…»

Позже, когда раскоп был покрыт брезентом и все ужинали при свете фонаря за тем же длинным столом под навесом, я поделился этими мыслями с Нодаром.

– Напрасно. Напрасно так думаешь, – сказал Нодар. – Человечество должно знать своё прошлое. Если б не мы, гробокопатели, если б не археология, чем было бы человечество сейчас: без Помпеи, скифских курганов… Лучше скажи – это одиночное захоронение?

– Нет. Кладбище. – Я даже не взглянул в сторону раскопа. Перед умственным взором, словно мгновенно освещённые фотовспышкой, мелькнули границы этого кладбища – от раскопа до триумфальной арки.

…Перевозбужденный, я долго не мог заснуть, думал о том, что надо бы фиксировать в записной книжке подобные истории, да и начинающийся опыт целительства тоже, но в конце концов, вытащив из своей потёртой дорожной сумки папку с взятой у Маргариты рукописью, которую так и не успел начать в Москве, принялся за чтение.

Это был напечатанный на машинке текст, непереплетенный. Без заголовка. Без фамилии автора.

Лист за листом слетал на пол возле кровати.

Я так подвесил газету к лампе, чтобы лицо Нодара было в тени. Он спал, как всегда, постанывая.

«Если каждая клетка человека хранит генетическую информацию обо всём организме, если мы уже теперь можем из одной клетки растения вырастить всё растение, то не будет большой смелостью интерполировать наши знания на порядок выше и догадаться, что любой индивидуум есть клетка всего вида. Человек – клетка всего человечества. И, следовательно, в любом человеке в свёрнутом состоянии обязательно заложена информация обо всём человечестве, с его прошлым, настоящим, а может быть, и будущим».

Далее неведомый автор рассказывал об опытах над муравьями, птицами, стадными животными. Выяснилось, что при строго определённом количестве, скажем, муравьёв образуется некое энергетически–информационное поле, заставляющее их строить муравейник, который они никогда раньше не строили. Муравьев должно быть не меньше определённого числа, чтоб возникла критическая масса информации, понуждающая их в разумных пропорциях поделиться на муравьёв–солдат, муравьёв–строителей и так далее. То же самое происходит с термитами, пчёлами. Только при определённом количестве особей птицы сплачиваются в стаи, антилопы – в стада.

Автор называл это явление «коллективным разумом вида». В рукописи высказывалось предположение, что нынешняя численность человечества уже подвела к созданию критической массы вида, свидетельством чего, во–первых, является новое для истории осознание все большим количеством людей себя в качестве единой человеческой семьи и, во–вторых, всё более частое появление личностей, обладающих способностью подключения к всеобщему разуму…

Далее шла речь о духовности. Автор утверждал, что этим понятием часто жонглируют, или не вкладывая в него никакого содержания, или считая духовность синонимом всеобщей грамотности. Но любое накопление знаний человеком вовсе не делает его духовным. Среди фашистов были и образованные люди, любившие музыку Баха, Бетховена, Вагнера…

Рукопись неожиданно кончилась строками Маркса. Они, словно прожектор, осветили для меня многое:

«Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства… По ту сторону его начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести на этом царстве необходимости как на своём базисе. Сокращение рабочего дня – основное условие».

…Около шести утра у Нодара начались почечные колики. Проснувшись, включив свет, я увидел, как тот корчится, не в силах сдержать стона.

– Простите меня, пожалуйста, – сказал я, проклиная себя за то, что не попытался раньше помочь Нодару. – Ну, сейчас всё пройдёт, повернитесь, если можно, ко мне. Вот так.

Руки гудели, розовые полосы струились из пальцев. Отшвырнув одеяло, я подсунул одну ладонь слева под поясницу Нодара, туда, где была больная почка, другой же начал водить сверху…

– Ты прости, – проговорил Нодар. – Разбудил, спать не даю. – И вдруг сказал: – Отрезало!

– Что отрезало?!

– Не болит. Как отрезало.

– Можете встать? Постоять передо мною?

– Брюки надеть? – спросил Нодар, поднимаясь и подтягивая трусы.

– Не надо, князь. Стойте спокойно.

Я пододвинул табуретку, сел перед ним и начал шарящими движениями ладони искать место, где застрял камень.

Оно было слева от пупка, чуть ниже.

– Что у вас там, мочеточник? – спросил я, сильно нажимая пальцем.

Нодар вскрикнул от боли.

– Он, сволочь, здесь и застрял. В Москве снимки есть, к сожалению, не захватил.

«Ну и зря не захватил, – подумал я. – А мне пора анатомию знать». Я снова взглянул на свои розовые полосы, потом погрузил их в то место, где был камень, и тут же пришло решение: дробить, гнать вниз.

Изо всех сил тряс руками, поворачивал Нодара, обрабатывал это место спереди, сзади, сбоку – дробил камень, гнал его.

Минут через десять Нодара стало шатать. Я поддержал его, усадил на койку. Потом, ополоснув кофейную чашечку, налил в неё из‑под крана воды. «Если информация доходит с водой до семян, почему она не может дойти до мочеточника, до камня?» – подумалось мне.

Теперь я стряхивал энергию в стоящую на столе чашечку. «Вода, миленькая, дойди, вытолкни инородное. Молекулы, попадите туда, в мочеточник Нодара, очистите его…» Я чувствовал: чем наивнее, чем проще информация, тем действеннее будет результат. Молекулы воды представлялись множеством прозрачных прямоугольников. Обладающих детским разумом.

Когда я выдохся и провёл ладонью поверх воды, ощутил явственный, упругий столб энергии.

– Выпейте это, – сказал я, подавая чашечку Нодару. И повалился на постель.

…Проснувшись, я обнаружил, что Нодара в комнате нет, листы рукописи подобраны с пола, лежат аккуратной стопкой на столе.

Умылся, вышел навстречу тёплым лучам солнца. Нодар и Вано что‑то делали там, над раскопом. Я направился к ним, ещё издали крикнул:

– Болит?!

– Нет, – сказал Нодар. Он фотографировал с разных точек лежащий в яме скелет. – Ждем тебя. Вано и Тамрико опять приглашают на завтрак.

– С удовольствием, – ответил я и подумал: «А если это обыкновенная психотерапия? Или приступ сам по себе кончился? Ведь так у него бывало не раз».

После завтрака на той же веранде, когда выпили чай, Нодар отлучился и вдруг влетел обратно с вытянутой рукой, зажатой в кулак.

– Не побрезгуй! Не побрезгуй! Смотри, что я поймал, когда писал! – он разжал пальцы. Серый камешек неправильной формы лежал у него на ладони. – Дайте пузырёк какой‑нибудь, с пробочкой! Я его в Москву отвезу своим урологам. Слушай, Артур, ты понимаешь, что ты сделал?!

– Не очень. – Я сам был потрясён.

Вано и Тамрико о чём‑то шептались.

– Знаете что, – сказал Вано, – у нас учитель болен. Возили в Тбилиси – не помогло. Может быть, посмотрите?

– Почему нет?! Посмотрит! Поднимет на ноги! – вмешался Нодар, который мыл руки у рукомойника. – Надо помочь, Артур! Чудесный человек, всех их грамоте обучил, я его давно знаю, все девять лет, пока здесь копаем. Сельский интеллигент, фронтовик. Грех не помочь.

– Пойдем. Но я ни за что не ручаюсь.

– Зачем «пойдём»? Поедем! – обрадовался Вано. – Машину имею.

…На помятом заржавленном «запорожце» мы въезжали в старинное грузинское село. Справа остался деревянный мост через реку, слева тянулись горы.

«Что за судьба у меня? – думал я. – Что происходит? Будто лишился воли, своего выбора… Несет! Зачем? Куда? Чем все это кончится?»

Машина остановилась возле проволочного забора с воротами. В глубине большого двора виднелся кирпичный дом на сваях. Деревянная галерея обнимала его на уровне второго этажа.

Нодар с Вано и Тамрико пошли в дом. Я ходил взад–вперёд по асфальтовой дорожке среди двора, ждал, пока позовут.