Текст книги "Кто сказал: "Война"? (СИ)"
Автор книги: Владимир Ларионов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Та же молодуха вышла на порог, позвала:
– Славный, ты тут еще? – и протянула большую запотевшую кружку. – На вот, хоть напейся. Умаялся на припеке-то?
Нарайн поднялся навстречу, взял. Пить, и правда, хотелось, а в кружке оказался яблочный сидр, почти ледяной, и очень вкусный, с летним запахом и тонкой хмельной остротой.
– Зазнобу, небось, ждешь? – понимающе улыбнулась умгарка. – Зря. Не придет она.
Хорошо, Нарайн как раз последний глоток сделал, а то захлебнулся бы.
– Откуда знаешь?
– Что девицу дожидаешься? Так это любой поймет. Завтра какой день? Во-от! Наши-то, кончанские, завсегда на Младшую сговариваются девок умыкать, каких добром сосватать не выходит. Родители-то что? Полютуют и примут – закон же…
Молодуха заговорила, и Нарайн вдруг заметил, что почти стемнело, значит, ворота в город запрут очень скоро, если уже не заперли… потому слушал, не перебивая: пока болтает, ему бы хоть с мыслями собраться. Наконец, оборвал, спросил:
– Нет. Откуда знаешь, что не придет?
– Так ежели твоей златокудрой из-за стены надо, то что-то не торопится. Глянь-ка, день весь вышел, дороги не разглядеть… Наши, что за стеной работают, почитай, все по домам сидят, да и ворота, поди, на запоре уже. Не придет она. Видать, не любит. Коли любишь, тянуть не станешь, я-то к моему Мирчу на крыльях летела бы…
Салема – не любит?! Неправда! Не может такого быть, чтобы Сали – и вдруг его не любит. Эта умгарка просто не знает, о чем говорит.
– Придет, – упрямо повторил он не то собеседнице, не то самому себе. – Я ее люблю. И она меня любит, потому придет обязательно.
Из открытой двери послышался детский плач. Молодуха подхватила кружку и заторопилась в дом, только напоследок раз еще оглянулась, добавила:
– Как знаешь, славный, а я бы так уже и не ждала.
*13*
Отца Гайяри и в самом деле нашел в кабинете. Славнейший Геленн Вейз дремал в мягком кресле, закусив мундштук. Рядом на резном столике с перламутровой мозаичной столешницей стоял кальян изумрудного стекла. Тонкий дымок, вьющийся вокруг, отчетливо отдавал приторной горечью ведьминых метелок.
Отец не считал куцитру невинным удовольствием, как некоторые из славных, никогда не позволял своим детям справляться с даром таким способом и уж если добавлял ведьмину траву себе в курево, то или праздновал тяжело доставшуюся победу, или загодя готовился к нешуточной сватке. Гайяри мог предположить и то, и другое, поводы были, но как же некстати обернулось это именно сегодня!
– Отец, ты не занят?
Геленн тут же открыл глаза и улыбнулся. Улыбка казалась скорее удовлетворенной, чем одурманенной, это обнадеживало.
– А, сын! – он затянулся и медленно, наслаждаясь, выдохнул. – Заходи, мой чемпион, садись.
Гайяри прошел внутрь, но, хоть онемевшая нога и служила ненадежно, садиться не стал, остановился, опершись о спинку второго кресла. Когда тут рассиживаться и покуривать, если за окном уже вечереет?
– Нога ничего? Подживает? – отец покосился на повязку, но тут же, не дожидаясь ответа, снова затянулся и продолжил: – Хочу тебя поблагодарить и признаться: не думал, что так хорошо справишься. Боялся даже, тебя не туда поведет. Но ты же мой сын, зря я сомневался. Наш избранник подписал, – еще затяжка, – там, на столе, полюбуйся, – и ткнул мундштуком в сторону своего рабочего стола, заваленного бумагами. – И свидетельства измены, и требование суда. Славнейшему Озавиру Орсу конец…
Геленн говорил и говорил, развивая мысль и слушая свой голос – именно так действовала на него куцитра, стоило только расслабиться. Значит, все-таки успел изрядно накуриться.
– Отец, – попытался прервать его речь Гайяри, – может, сегодня дурмана уже хватит? У меня к тебе важное дело.
– Важное дело? – отец снисходительно улыбнулся, но мундштук все-таки отложил. – Брось… сегодня нет никаких дел. И завтра, пожалуй, тоже – не стоит омрачать праздник. А вот потом – да! Орбин будет судить предателя и, надеюсь, осудит. От Орса мы избавимся, от Лена – пока рано, пусть сначала грязную работу сделает. Но если Вадан и правда начнет войну, республиканской армии понадобится более решительный военачальник, наш избранник слабоват… А ты – все, ты можешь быть свободен.
– Свободен? От чего? – не понял Гайяри.
– От Айсинара Лена, конечно. Мне он больше не нужен.
Вот хорошо! Конечно, славнейший Геленн Вейз ни на миг не задумался, а что же нужно его сыну! Хотя, чему удивляться? Когда это кто-то из родителей всерьез старался понять, что ему нужно?
– Мне нужен.
– Тебе? Айсинар? Шутишь?
Может, отец тоже считает, что ему следует серьезно подумать о Лоли Мор или еще о какой-нибудь девице из хорошей семьи, которая поможет ему самому стать избранником… И Сали он посоветует просто забыть Нарайна? Зачем мечтать о предателе, верно же?.. Смешно.
– Не шучу. Я его не оставлю. Но я не о славнейшем Лене хотел с тобой говорить, а о Салеме. Ты знаешь, что она влюблена в Нарайна Орса?
Гайяри замолчал, подождал, пока новость будет услышана. А славнейший Гелен Вейз подтянулся и даже в лице переменился. Что ж, это хорошо – есть надежда, что и протрезвеет.
– Не просто влюблена – чтобы выйти замуж, она уговорила его сбежать.
– Сегодня?! – отец хотел было вскочить, но передумал и опять опустился в кресло. – Конечно, сегодня. День Младшей – самое время для брака. Сейчас же прикажу ее запереть.
– Нет, только не так! Прошу тебя. Если ты сейчас ее запрешь, она догадается, что я их выдал.
– И правильно сделал – для ее же блага, она поймет. Когда отца этого сопляка осудят, еще благодарить будет, что не дал породниться с изменником.
Не будет она благодарить. И не поймет никогда, не простит предательства – он сам бы не простил. Но Салема и не предаст, чистая, честная сестренка, верная подружка и сообщница всю его жизнь. Гайяри мало чем дорожил по-настоящему, пожалуй, только привязанностью Айсинара и доверием Салемы. И он ни за что не позволит отнять это.
– Нет, – резко сказал он. – Ты сейчас перестанешь курить, а ближе к закату выйдешь прогуляться в сад. Дождешься ее, перехватишь будто бы случайно. И ни словом, ни жестом не выдашь меня, понял? Только так.
Он никогда еще не разговаривал с отцом так жестко и напористо, не думал, что посмеет. На миг даже горло перехватило от собственной дерзости, но отступать было поздно да и некуда, и он закончил:
– Если Салема узнает, что это я донес на нее, и перестанет мне верить, то славнейший Лен тоже узнает все, что знаю я; даже то, что услышал только что.
– Родному отцу угрожаешь? А не мал ли еще? – Геленн зло сощурился, но нисколько не напрягся, даже губы не поджал – так и продолжал сидеть, развалившись в кресле, сильный, красивый и довольный собой. – Смотри, сынок, не забывайся: не с любовником разговариваешь. – Гайяри он совсем не боялся.
Что ж, Гайяри умел не только угрожать.
– Ты тоже не забывай, мой любовник – пока что единственный избранный глава республики, другого нет, – Он улыбнулся хитро и ласково. – И ты сам этого добивался. К тому же всем будет лучше, если Салема не перестанет со мной делиться. Вдруг задумает еще какие глупости? Я смогу удержать, если буду знать заранее.
Вот теперь отец кивнул удовлетворенно:
– Все-таки ты мой сын.
Нет, Салема не могла его бросить, а если не пришла, то… то он просто мог ее пропустить! И тогда она ждет в трактире, среди грубиянов и пьяниц?! Этого не хватало!.. Не успела умгарка скрыться в доме, Нарайн подхватил плащ, сумку, и заспешил в трактир.
В трактире Салемы не оказалось, там никаких девушек никто даже не видел. И, поскольку Нарайн и впрямь платил дорого, мог верить, что трактирщик и подавальщики не станут ему врать.
Если не доехала, значит, что-то случилось по пути. Нарайн тут же взнуздал коня, поправил седло и помчался назад к воротам. Ворота уже заперли, дорога в город опустела – Салемы и тут не было.
Теперь до Козьего Брода он ехал медленно: конь ступал осторожно, чтобы в темноте не повредить ноги. Тем лучше. Можно было рассмотреть обочины и даже чуть глубже в стороны от мостовой. Но ни Сали, ни даже ее следа найти не удалось.
А если все дело как раз в завсегдатаях «Брода»? Если Нарайн проморгал невесту у дороги, а сама она не захотела в канун своей свадьбы сидеть в маленьком трактире среди пьяных и грубых инородцев, то могла бы проехать дальше? Могла, почему нет? Ведь пропала же она куда-то… Нарайн снова вскочил в седло и помчался теперь в другую сторону – к деревенскому храму и тому служителю, с которым договаривался.
Небольшой храм тонул в тени густых кустов сирени и акации, в темноте и не разглядишь, если бы не пара ярких фонарей у входа. Фонари горели, гостеприимно освещая вход. Салема тоже могла проезжать мимо, заметить свет и догадаться, где ее ждут. Нарайн так живо представил это, что почти увидел, уверился!..
Но служитель только руками развел:
– …в этих краях семей из наших немного, я каждого в лицо знаю, а уж красавицу рода Вейз и подавно ни с кем не спутаешь. Нет, славный, твоя невеста в храм не заезжала.
Жрец промолчал, удержал обидные слова, но и так было понятно, что он, как и молодая умгарка, думает: не приехала – значит, не решилась… да и хотела ли она вообще выходить за него?
Обидно… но обида – пустяк: найдет Сали – разберется. Хуже, что непонятно, где и как теперь ее найти? А если с ней правда что-то случилось – как быть? Как помочь? Куда бежать, у кого спрашивать?!
Одно было ясно наверняка: он не отступится, пока есть хоть малейшая надежда. А надежда оставалась! Брак действителен и законен только тогда, когда он заключен в День Младшей, не раньше. Это значит, начинать церемонию надо с рассветом, а до рассвета – целая ночь. За ночь Салема непременно появится, найдется! И все сама объяснит.
А пока он снова вернется в условленное место – к Козьему Броду.
До утра Нарайн еще трижды мотался к воротам, к храму и снова к переправе, замучил коня, извелся сам, но все никак не хотел прекратить поиски. И только когда солнце почти поднялось из-за горизонта, ему ничего не осталось, как признать очевидное: надо возвращаться.
Она не пришла.
Почему? Творящие знают… Конечно, всей душой хотелось верить, что Сали что-то задержало. Что-то настолько важное или неодолимое, что оказалось сильнее ее обещания, сильнее любви к нему и стремления выйти за него, остаться с ним навсегда.
Но что это могло быть? Что бы такое остановило самого Нарайна? Он снова и снова перебирал в уме всё, что только мог придумать: заболела? Задержал кто-то из домашних? Родители узнали и помешали? Или, быть может, что-то случилось по дороге? – и отметал причины одну за другой. Виделись вот, недавно, и Салема была совершенно здорова! За пару суток заболеть так, чтобы не сесть на лошадь? И именно в этот день? Нет, невероятно. Задержали? Да глупости! Салема легко отделается от любого – ему ли не знать, какой настырной она порой бывает…
Если только сам славнейший Геленн не узнал о побеге и не запер дочь…
Но откуда?! Кто бы мог проболтаться? Сама Салема могла сказать только брату. Значит – Гайяри? Нарайн представил – и даже усмехнулся. Не-ет! Салема брату верила, значит и Нарайн должен. Не может он да и не хочет спорить с любимой, вставать между ней и Гайи, который ей так дорог. Значит, будет верить. Просто верить – и все.
Но если не заболела и не задержали, то остается… только несчастье в дороге, еще там, в городе за стеной? Мысль показалась такой простой и верной, что внутри похолодело: Нарайн дернулся, невольно натянул поводья – конь всхрапнул и встал, обиженно косясь на хозяина.
Тогда лучше пусть не любит и отказалась! Пусть бросила у алтаря, пусть еще десять раз бросит, только бы сама осталась целой и невредимой… потому что если это правда, если с Салемой что-то случилось еще вечером, теперь он точно ничего не успеет! Разве что разузнать…
Нарайн наклонился к коню, потрепал по шее:
– Вперед, хороший, ну, пошел, – и, опустив повод, подтолкнул ногами.
*14*
Своей идеей побега Салема сразу же поделилась с подругой. Из близких Лоли оказалась единственной, кто готов был искренне радоваться за них с Нарайном, так стоило ли скрывать?
– Ты такая смелая, Сали! – восхищенно шептала Лолия, и глаза ее просто сияли от восторга и любопытства, – я бы ни за что не додумалась… А если бы и додумалась, то сказать о таком мужчине! Нет-нет, я бы не решилась. Это же… как самой в жены напроситься.
– Да что такого? – от собственной дерзости у Салемы дух захватывало, но перед подругой хотелось казаться невозмутимой. – Некоторых мужчин если к алтарю не потянешь, то до старости не дождешься. – И тут же спохватилась: – О, нет, это не про Нарайна, он-то меня любит, и в жены звал. Только родители против, и мои, и его.
Но Лоли продолжала повторять:
– И все равно, ты молодец!.. Как же я тебе завидую…
А Салема млела от похвалы, и хорошо: лишний раз не думала о побеге. Стоило ей как следует задуматься, тут же хотелось отказаться от этой глупой затеи – а когда отец узнает? Творящие, как же страшно и стыдно!..
Но и желанно тоже! Они будут вместе, и никто не посмеет их разлучить. Никто! Желание раз за разом побеждало страх. Ничего! Они уже не дети, пусть и родители это тоже поймут.
Поддержка подруги, редкие свидания с Нарайном – так шли день за днем, и, казалось, им конца не будет, а тот шаг, который все бесповоротно изменит, еще где-то вдали за горизонтом. И вот этот день настал: последнее ритуальное печенье для Младшей Творящей, последняя уборка дома под жалобы и ворчание матушки, последний ужин с братом…
Когда Гайяри ушел поговорить с отцом, а остатки ужина унесли на кухню, Лоли засобиралась домой. Салема не задерживала: обе понимали, что пора.
– Что ж, подружка, счастья тебе, – сказала Лолия, и обняла. – Станешь замужней дамой, не до меня будет.
– О чем ты?! Мы навсегда останемся лучшими подругами, – искренне ответила Салема. – И с кем же мне по душам-то поговорить, как не с тобой?
Но сама уже только и могла думать, как вихрем пролетит по Стреле Диатрена, не доезжая до Вечноцветущей, свернет в ремесленные кварталы, потом окольными улочками – на северо-запад, попетляет до Малых Мастеровых ворот, а там, натянув капюшон плаща от слишком любопытных глаз, покинет городские стены.
На закате у тех ворот всегда полно народу: мелкие торговцы, распродав товар, едут с рынка, подмастерья возвращаются домой после рабочего дня. Орбинитку на породистой лошади, конечно, заметят, но вряд ли будут разглядывать: может, госпожа в загородное поместье направляется, мало ли? Ничего подозрительного ей делать не придется, а среди воров и разбойников, которых следует выявлять привратникам, орбинитов не бывает.
За воротами Салеме только и останется, что не заплутать в пригороде, а выбраться на берег Лидины, аккурат к местечку под названием Козий Брод. Там, в одноименной корчме ее и будет ждать Нарайн. Нар, любимый…
Нарайн хотел встретиться прямо за воротами, спорил, настаивал: мало ли кто бродит по трущобам за стеной? Но Салема не согласилась. Юная пара первородных, путешествующая без родителей или сопровождения – это уже подозрительно. Отыщется глазастый, узнает ее или его и донесет, тогда их успеют остановить еще до ритуала. А она и так слишком долго ждала, слишком много переживала, чтобы после всего вдруг остаться незамужней девицей под отцовской властью.
– Так что по пригороду сама доберусь, – убеждала она Нарайна, повторяя вслед за братом: – Не страшно. Дорогу к Козьему Броду я знаю, когда едем погостить у маминой родни, всегда там реку переходим. И меч возьму, я мечом умею. Не как Гайи, конечно, но от трущобных крыс отобьюсь.
И ведь убедила же, все по-своему устроила. Значит, теперь назад пути нет.
Салема вошла в свою комнату, вытащила из-под постели простецкую почти мужскую одежду: хлопковую тунику с неброским узором, какие деревенские кузины надевают для работы в саду, штаны из плотной шерсти, войлочные степняцкие сапоги. Даже ленту припасла пестренькую: не стоит каждому встречному знать, что перед ним девица старшей ветви шестого рода в Орбине. Разложила, оглядела… для дальней дороги в самый раз, но на свадебный наряд никак не тянет. Что же делать? Видно, судьба такая. Вздохнула и начала переплетать косу.
Только вчера она сама в какой уже раз повторяла, что красивое платье, полный дом гостей и цветов ей не нужны, что замуж можно и в пыльном мешке, лишь бы за любимого, а теперь с тоской рассматривала хитон, приготовленный для завтрашнего праздника: нежно-голубой, вышитый лазурным шелком, золотом и жемчугом. Вот бы с собой взять! Но как? В торбе только зря помнется. Да и кто в сельском храме поможет ей одеться, правильно заложить складки? Пусть уж остается для другого раза. Когда-то он наступит… И бус или пояска понаряднее не наденешь – украшения Вейзов слишком приметные, дорогие. Даже сережки, сегодняшний отцов подарок придется снять, а они ей так понравились!..
Нет, сережки она дома не оставит! И колье… и еще вот эти опаловые бусики.
Из корзины для рукоделия Салема выдернула кусок полотна, сняла на него сережки, побросала туда же еще несколько драгоценных безделушек из самых любимых и, завязав в узел, сунула в поясной кошель. Пригодятся. Теперь пояс под ножны, меч, все как обещала, и дорожный плащ от лишних глаз и возможной непогоды. Пояс Гайяри оказался велик, пришлось ковырять ножом лишние дырки в толстой телячьей коже. А вот меч у Салемы был свой собственный, небольшой, легкий, как раз по руке. Чтобы никто не заметил, она стащила его из оружейной еще два дня назад: взяла под предлогом побаловаться с младшими и не вернула.
Вот и все. Оглядываться в последний раз на комнату не стала – не хватало еще расплакаться, как маленькой, а то и вовсе перетрусить и всю решимость растерять! Нет, она просто выйдет в сад, как всегда… только тихо, чтобы никто не заметил. Отец с братом в кабинете, матушка после целого дня предпраздничных дел наверняка отдыхает, тетка Рахи при ней. А вся домашняя прислуга как раз ужинает в кухне. Так что все у нее получится: и выбраться из дома, и по-тихому вывести коня. В конюшне седлать не будет и главными воротами не поедет, а прихватит снаряжение – и сразу вглубь сада. Окольными путями через заросли будет немного дольше и медленнее, но зато наверняка безопасно.
Все шло по задуманному: никем не замеченная, Салема выскользнула во двор, добралась до конюшни. В кладовой выбрала седло с уздечкой и пошла за конем.
Дверь заскрипела так, что сердце чуть не выскочило, но ничего не случилось, даже лошади в денниках не заржали. Только рыжий мерин всхрапнул навстречу, а потом ткнулся в плечо, зажевал губами ухо. Его и возьмет: Красавец – старичок мудрый, а ее Камея молодая и слушается через раз.
– Чшш, Красавец, чшш, милый. На вот, не шуми только.
Салема сунула ему припасенное яблоко. Красавец, схрумкав угощение, дал накинуть уздечку и спокойно вышел вслед за хозяйкой. Но, когда уже почти все трудности побега были позади, а до цели – ближайшей заросли деревьев – осталось всего-то пара шагов, кто-то вдруг окликнул:
– И куда мы собираемся на ночь глядя?
Отец.
Как?! Откуда он здесь? В один миг ее бросило в жар, потом в холод, колени и пальцы задрожали, а дыхание сперло как после бега.
– Отец?.. – только и смогла она ответить.
Неужели, знает?!
– А я за тобой от дома слежу. Увидел, и думаю: куда это моя дочурка собралась так поздно, одна, да еще и в канун праздника? – улыбнулся отец.
Нет, не знает. Салема осторожно выдохнула. Да и откуда бы? Про побег она только одной Лолии рассказала, а как она на свидания сбегала, никто, кроме Гайи, не видел. Отец, наверное, думает, что она с Нарайном вообще едва знакома.
Значит, случайно увидел и пришел? Может же такое быть?! Салема молилась, чтобы так и было. Ведь просто уйти из дома – не преступление. А что оделась как селянка… может и не заметит? Да и праздник только завтра – рано наряжаться.
Все еще обойдется… Тем более, что отец казался благодушным, да к тому же не совсем трезвым – глаза нездорово блестели и запах куцитры чувствовался за несколько шагов.
– У… меня дела. Важные, – она изо всех сил старалась казаться спокойной, но получалось ли – не знала. Оставалось только надеяться, что ее ответ прозвучал не слишком жалко и виновато. Хотя, конечно, разве убедят Геленна Вейза просто «дела», хоть и «важные». Он же наверняка захочет знать, что это за дела, и в подробностях.
– И что же это за дела на ночь глядя?
А вот тут она оплошала: правдоподобную историю, зачем бы ей понадобилось куда-то ехать из дома на закате, не придумала. А теперь, дрожа от страха, разве сообразишь?
– Дочка, я ведь не просто так спрашиваю, – Отец по-прежнему больше уговаривал, чем требовал. – Если и правда все так важно, то, может, нам вместе поехать? Быстрее уладим.
– Нет, что ты… не беспокойся. Просто… мы с Лоли собирались посмотреть закат на берегу. И птиц послушать… ведь на праздник Младшей приходятся первые соловьиные ночи, ты же помнишь, да?.. Вот мы и хотели услышать раньше всех…
Она болтала без умолку, надеясь, что хотя бы половина ее выдумок покажутся отцу похожими на правду, а он слушал, не перебивая, и никак не давал ей понять, верит или нет. Наконец фантазия иссякла и Салема замолчала, теребя уздечку. Что делать дальше было совершенно не понятно.
Подождав, пока она выговорится, отец кивнул, но отвечать не торопился. Еще раз окинул ее внимательным взглядом, указал на меч.
– А вооружилась зачем? С соловьями воевать? – и добавил: – Давай-ка вернем Красавца в конюшню, а сами – в дом, спать. Я тебя провожу.
Вроде бы и голос не переменился, и тон оставался все таким же мягким, заботливым, но после этих слов вдруг остро кольнуло: все-таки знает. Геленну Вейзу известно все, что затеяла его наивная дурочка-дочка… и ведь одну не оставил – вместе с ней в конюшню пошел и распрячь помог. Салема схватилась за седло:
– Я унесу! – только бы вперед ушел, хоть ненадолго одну оставил. Но нет...
– Пусть лежит, – улыбнулся и по плечу потрепал. – Управляешься с лошадью хорошо, быстро. Еше и амуницию таскать? У нас конюхов полно.
А потом под руку взял и повел к дому.
Нет! Она не может от всего отказаться! Пусть только отец отвернется, пусть оставит ее одну – и она сбежит, снова. Пока шли, Салема уже вся дрожала от страха и напряжения, но еще все надеялась: вот сейчас уйдет… вот сейчас отвлечется… все было бесполезно.
Она ждала, что за дверью дома отец ее отпустит – не отпустил; надеялась, что оставит на пороге спальни – не оставил, напротив, зашел вместе с ней. С тех пор, как Салема стала считаться взрослой девушкой, прошло почти четыре года, и ни разу он не позволял себе подобного, а тут – вошел, не спрашивая, и, как будто она снова ребенок, уселся на кровати.
– Иди, присядь ко мне, – отец отодвинулся в сторону и постучал по освободившемуся месту ладонью.
Да что с ним такое?! Салема осторожно присела на край.
– Ну что ты? Из-за соловьев что ли? Не злись, весна еще не кончилась – наслушаешься, – с мягкой укоризной сказал он и многозначително добавил: – Или ты из-за Лоли?
Неужели Лолия?.. Вот подружка! Из-за нее… все. Теперь все! В пору было разреветься...
Но нет, не будет она реветь! Если отец решил загнать ее в комнату – пусть. Запрет – вылезет в окно. Или вскроет замок заколками и шпильками, не впервой. Все равно убежит! Не добудет Красавца – уведет лошадь у соседей; не пролезет в кладовую – доедет без седла … Творящие! Да она бегом до ворот добежит и стражу подкупит… вот хоть теми же серьгами!.. Вот только он выйдет – сразу же и убежит! И голосок этот трусливый, совестливый, что тихо скулит внутри: «Все! Это все…» – слушать не будет. Плюнуть – да растереть!
Но не сейчас… сейчас нельзя даже вида подавать. Вдруг про Нарайна он все-таки не знает? Вдруг – уйдет?..
А отец между тем вызвал колокольчиком служанку и велел прислать плотника с инструментами. Салема затаилась и замерла, пытаясь проглотить горячий ком в горле – только бы не рассердить. А он вроде и не гневался, улыбался даже уголками губ, но делал все так, словно уже решил: дочь непростительно виновата и сейчас будет наказана. Только что это будет за наказание?..
Так они оба и молчали, пока не явился невольник-фарис из дворовых с ящиком плотницких инструментов. Тогда отец поднялся и приказал:
– Хаким, вставь в окно ставень, а потом запри и окно, и дверь, да не врезными замками, а навесными, снаружи, а то наша красавица та еще плутовка.
Потом повернулся к Салеме. Сжаться хотелось так сильно, чтобы совсем исчезнуть, но отец только обнял, поцеловал в волосы и ласково пообещал:
– Я пошлю весть Лолии, что ты не придешь, скажу – приболела, завтра на празднике встретитесь. Если, конечно, твой рассказ – правда.
Да-да, пусть сообщает, проверяет, пусть делает, что хочет, только уйдет! Уйдет – и ничто ее не удержит, даже ставни, даже эти запоры – она что-нибудь придумает… выпросит у прислуги позвать Гайи, и договорится с ним… точно! Так и сделает! Брат поможет, ведь он никогда не сдается и не проигрывает.
Когда слуга управился с окном, отец совсем было вышел за дверь, но в дверях остановился.
– Да! И на брата не рассчитывай. Эту ночь, он, пожалуй, в винном погребе переночует, тоже под замком, – улыбнулся на прощание и вышел.
Теперь точно все… Двери заперты и снаружи стучит Хаким навешивая замки… Салема едва дождалась, пока он закончит работу, и только он ушел – бросилась на постель и разревелась, до крови кусая сжатые кулаки.
*15*
До городской стены летел, как на пожар, а миновав ворота, сразу же свернул на торговую площадь. Там, привязав лошадь у казенной конюшни, и почти бегом поспешил к рядам зеленщиков и молочников. Если интересуют городские новости и слухи, верное дело – послушать, о чем болтают торговки с кухарками.
Несмотря на раннее утро, площадь и впрямь кипела новостями. Селяне из пригорода еще только раскладывали на прилавках-телегах свежий товар, городские покупатели едва начали прицениваться, а разговоры уже заполнили все кругом: вон пекарь шепчется с кондитером, три служанки, побросав корзины, размахивают руками и ахают; а дородная зеленщица с суровым лицом что-то внушает старику-подметальщику, но что – издали не разберешь. Нарайн подошел ближе и, сделав вид, что разглядывает отмытые до блеска бока морковок, навострил уши, только все зря – разговор тут же стих, а торговка повернулась к нему, уже не суровая, а улыбчивая и приветливая:
– Что желаешь, славный? Морковочка у меня как на подбор, да и свеколка есть, редечка… а капустка-то, глянь-ка, ни пятнышка гнили не найдешь! У нас-то в Верхней Лидинке умеют сохранять урожай свеженьким, почитай всему Орбину известно. А может, квашеной надо? – она стремительно нырнула под прилавок, и тут же появилась уже с небольшим бочонком. – Так у меня и с виноградом есть, и со смородиной, и просто…
Зеленщица тараторила так, что и слова не вставишь, пришлось поблагодарить и уйти искать новостей в другом месте. Но в другом и в третьем все повторилось: голоса, журчащие ручьем на перекатах, гулкие, как пчелиный рой или шепотки, подобные ветру в лесу, тут же смолкали, стоило подойти ближе. А встречные старались отвести глаза или улыбаться, тыча в нос своим товаром, будто и не они только что обсуждали что-то важное и волнующее. Нет, не о гуляниях и танцах гудел в это утро нижний Орбин, не о влюбленных, возжелавших заключить союз именно сегодня, и не о званых обедах, которые придется готовить для господ – о радостях и торжественных приготовлениях болтают не так, совсем не так… Так шепчутся о дурных знамениях и постыдных тайнах, причем таких, о которых в присутствии славных господ лучше не вспоминать.
А ведь день Любви Творящей – любимый женский праздник в Орбине! К нему готовятся чуть ли не за месяц…так что же должно было случиться, чтобы об этом все вдруг забыли? Конечно, Нарайн в первую очередь думал о Салеме: вдруг весь переполох из-за нее? Пропала или пострадала девица одного из знатнейших родов – такая новость вмиг бы всколыхнула город. Вдруг именно об этом и шепчется рынок? Воображение тут же начало подкидывать картины одна страшнее другой… нет, так невозможно, надо спросить кого-нибудь напрямую: что слышно в городе о дочке славнейшего Вейза? Нарайн даже выбрал верткого и ушлого разносчика сластей из местных: он-то наверняка должен знать все подробности. Но только направился к нему, как кто-то сзади схватил за локоть.
– Славный Нарайн Орс?
Нарайн резко повернулся, но, еще не успев увидеть, узнал голос: Дара, чернявая бродяжка Дара, их бывшая невольница-посудомойка.
Дара была лет на десять старше Нарайна и откуда взялась в доме, он точно не знал, но слуги болтали, что младенцем ее подбросили люди дороги – племя бродяг, кочующее по Умгарии, известное песнями, плясками да ярморочным колдовством. Дара была девчонкой веселой и доброй, а как выросла – превратилась в настоящую красавицу, хоть и смуглую, как головешка. Но при этом так и осталась ленивой неумехой, годной только мыть полы и чистить сковороды. Потому отец, когда узнал, что один из садовников Вечноцветущей влюбился в нее без памяти и собирает деньги на выкуп – просто подарил ему девчонку. А девчонка добро помнила: до сих пор считала себя обязанной.
В этот раз Дара была хмурой, озабоченной, даже испуганной, что совсем на нее не походило.
– Идем со мной, славный. Нельзя тебе тут! – и потянула прочь с площади. – Скорее идем, скорее, не ровен час узнает кто и донесет!
– Дара? Что случилось? – он перехватил ее руку, сжал. – Что ты знаешь? Ну, говори!
Если ей что-то известно, то он хотел знать это прямо сейчас. Но Дара только глазищи вытаращила и, прикрыв его рот ладонью, прошептала скороговоркой:
– Помолчи пока! Вот спрячу тебя – тогда и расскажу.
Она так упорно и уверенно тянула его за рукав, что он поддался и пошел следом, по дороге пытаясь сообразить, что же произошло? В городе уже могли знать, что пропала дочка славнейшего Вейза, но Дара-то боялась за него! Неужели кто-то все-таки узнал про их побег? Кто? Как? Да если и узнали, это не преступление, отчего же так пугаться-то!.. Когда же она остановится и все объяснит?!
А Дара все шла и шла, петляя по площади, заглядывала в каждый угол и закуток, и приговаривала: «нет, тут слишком приметно», «нет, слишком укромно», «мешки… и что златокудрому делать среди мешков с овощами? Нет». Никакое место ей не годилось, пока не попалась скамья. Обычная каменная скамейка с сидением из почерневшего от времени дерева, каких полно в центральной части Орбина, она стояла чуть поодаль от торговых рядов, была совершенно на виду, но никому не мешала: удобное место, чтобы передохнуть, съесть купленное с лотка лакомство или попить чего-нибудь освежающего.
