Текст книги "Кто сказал: "Война"? (СИ)"
Автор книги: Владимир Ларионов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Близнецы, как и все домашние, вышли встречать гостей. Посланцев ордена было четверо. Двое молодых мужчин жуткого дикарского вида с длинными косами и нитями бус на шее, увешанных оружием. В то время Салема не знала, как выглядят хранители, и понятия не имела, что именно они решают, кому из первородных не место среди людей и забирают в Серый замок. Поэтому глянула на них и тут же отвернулась. Гораздо больше ее заинтересовала женщина в лиловой мантии магистра, пожилая, но вовсе не такая старуха, как о ней шептались на кухне; и особенно – темноволосый мальчик немного старше Салемы, весь в белом, словно породистый гусь. Мальчик был красивым, с гордой осанкой, тонкими чертами лица и выразительными черными глазами. Когда он проходил мимо, она улыбнулась в надежде если не подружиться, то хотя бы познакомиться. Но мальчишка только заносчиво вздернул нос – настоящий гусь. Потом взрослые ушли на половину отца говорить о делах, а близнецов, как обычно, забрали на уроки.
Однако Салема все еще сгорала от любопытства и, едва дождавшись вечера, стала уговаривать Гайи пробраться в гостевой домик посмотреть на магов. Братишке, как всегда после занятий с мастером Иядом, измученному до полусмерти, ничего такого не хотелось, только поскорее завалиться в постель. Лишь когда Салема пригрозила, что пойдет одна и уж тогда ни за что не расскажет ему, что видела, он тоже решил пойти.
В гостевом домике было тихо. Только у входа прямо на земле сидел один из жутковатых охранников колдуньи и потихоньку наигрывал на свирели. Он ничего не сказал, просто проводил взглядом, но так, что сердце сразу обвалилось в живот и застряло. Салема хотела сбежать, но брат не позволил – потянул за угол дома. Он не смотрел на охранника, зато уже заметил мальчишку, того самого, темноволосого в белых одежках. Мальчик крутил в руках короткую палку, видимо, упражнялся. И получалось у него здорово: палка свистела на взмахах, а вращалась так, что и не разглядеть.
Несколько мгновений близнецы просто смотрели, потом Гайи сказал:
– Я тоже так умею, подумаешь…
На что мальчишка почему-то рассердился.
– Ну, иди сюда, – он прищурился и ухмыльнулся. – Вон, видишь, вторая палка. Бери, раз умеешь.
Не успел Гайи поднять палку, как мальчишка резко взмахнул рукой и ударил воздух. Брат рухнул на спину, но тут же собрался, вскочил и развернулся к противнику. Он уже готов был напасть, но опять опоздал: чужой мальчик развернул свою палку и ткнул в землю, припечатав сверху второй ладонью. Гайи опять свалился, теперь вперед, вывернув руку и чуть не расшибив лицо. Второй раз он поднимался неуверенно, кривясь от боли. Но как только выпрямился – снова упал. Казалось, ноги его совсем не держат.
– Ты даже подойти ко мне не сможешь, златокудрый сопляк, – мальчишка скорчил рожу и засмеялся.
Но братец никогда не был тем, с кого легко сбить спесь, он, опираясь на палку, поднялся снова. И тут же снова упал, сбитый словно ударом в грудь, закашлялся и всерьез разозлился – из носа потекла кровь.
Сначала Салема так растерялась, что могла только смотреть, не понимая, что же ей делать? Но вид крови на лице брата быстро привел в чувство. Она подскочила к чужаку и зашипела:
– Что это ты творишь? Еще тронешь брата – глаза выдеру! Понял?
Но мальчишки, оба в один голос, закричали:
– Уйди!
– Я – вершитель, – добавил Гайи, – а он – грязный уродский дикарь. Я все равно сильнее, и размажу его по стенке.
Он снова встал и снова упал на колени, зажимая живот. Из глаз брызнули слезы. Салема тоже была готова разреветься. Ей хотелось немедленно бежать к отцу, к мастеру Ияду, да хоть к матери или тетке Рахмини, к кому угодно, кто сможет остановить все это. Только она не решалась, ведь родители велели гостей не беспокоить. Да и брат не простит предательства. С самых ранних лет между ними был уговор: взрослым тайны не рассказывать.
– Ты вершитель и трус! А я – маг. – Теперь, чувствуя свою полную безнаказанность, мальчишка смеялся в голос. – Ты мог бы меня размазать, но никогда не посмеешь – кишка тонка.
Салема, наверное, все же выдрала бы ему глаза. И волосы. И нос бы расквасила. Если бы не вмешался тот самый жуткий охранник со свирелью. Он появился как-то сразу: вот его еще нет, только звуки дудочки доносятся с той стороны дома – а вот он уже перехватил палку вредного мальчишки.
– Стыдись, Датрис, – Сказал он. – Как ты посмел поднять руку на необученного?
– А что я сделал? – Фыркнул мальчишка и дернул плечом, освобождаясь. – Он же златокудрый, вершитель! Сам так сказал.
– Вершитель, – кивнул охранник, – только ничего не умеет. Иди в дом, Датрис, или мне позвать магистра Майялу?
Мальчишка еще раз презрительно фыркнул, но послушался.
– Да не завидуй – нечему тут, – добавил вдогонку охранник и подошел к Гайи, помог ему подняться, осторожно вытер кровоточащий нос. Сначала он глянул на ладонь, принюхался и даже лизнул кровавый след, а потом присел, снизу вверх посмотрел в глаза и долго что-то там изучал. Братишка замер на месте, как примороженный, и даже рот открыл. После него настала очередь Салемы – и она тоже застыла. Страшные раскосые глаза охранника раздевали до костей, выворачивали душу, вытряхивали все сокровенные тайны… Салема не понимала, что происходит, почему и зачем это нужно, но знала: вряд ли когда-нибудь сможет забыть.
Изучив их обоих, странный парень поднялся и заговорил с братом совсем нестрашно, даже ласково:
– Тебе сейчас очень больно, но это пройдет. Вытерпишь?
Если черноволосый мальчишка, хоть и явно орбинитом не был, говорил по-орбински чисто, то речь охранника, такую же странную и чужую, как он сам, разобрать было трудно. Смысл сказанного скорее угадывался, возникал сразу, чем складывался из отдельных звуков и слов.
Гайи шмыгнул носом и кивнул. Он уже не плакал и даже не злился – был спокоен, как будто понял для себя что-то новое, принял важное решение.
– Вот и хорошо, бери сестру, и бегите домой. Только обещай: про кровь из носа ты обязательно расскажешь родителям. Если идет кровь, значит, ты можешь навредить себе или кому-то рядом. Обещаешь?
Гайи опять кивнул, а потом схватил Салему за руку и в самом деле поволок к дому. На следующий день еще до рассвета отец вместе с гостями из ордена Согласия отбыл на рудники, а назад вернулся уже без магов. Ни вредного мальчишку, ни странного охранника Салема больше никогда не видела.
Про кровотечение, как и вообще про драку, они, конечно, никому не рассказали. Только с того дня Гайи сильно переменился: мастера Ияда и его уроки ненавидеть перестал, напротив, ждал с нетерпением и всегда просил: еще один прием, еще один бой, еще один вид оружия… Теперь уже Салема и не мечтала за ним угнаться, а вскоре матушка вовсе забрала ее на женскую половину – вышивать, читать стихи, играть на арфе и готовиться к замужеству. На верховую езду и фехтование времени почти не осталось. Так и закончились ее мальчишеские забавы.
Между тем брат в пятнадцать лет впервые побил наставника на мечах, и тот сам признал поражение. Сейчас Гайяри побеждал четыре раза из пяти, но все равно считал, что Ияд из племени Хиба – самый лучший и самый сильный соперник. Правда, обыграть его в стратега Гайи удалось только пару месяцев назад.
А вот Нарайна любимому братику не обыграть ни сейчас, ни через год, никогда – в этом Салема была уверена.
*4*
Так, за размышлениями, Салема незаметно добралась до центра Орбина.
Вечноцветущая площадь встретила журчанием фонтанов, ароматом цветов, плеском голубиных крыльев и очень редкими прохожими – до обеда было еще далеко, для веселья и прогулок – слишком рано. Зато на Купеческой с раннего утра царили шум и толкотня. Особенно тесно было в передней части, где мясные и молочные лавки чередовались с пекарнями, винными погребками и лотками зеленщиков. Хозяйки и кухонная прислуга закупали продукты на день, и от корзин и тележек, от шумных навязчивых торговцев и прижимистых по бедности покупателей было не протолкнуться. Тут Салема еще раз порадовалась, что верхом: там, где паланкин давно бы завяз, лошадь проходила легко – ей не нужна была целая свободная улица, а попасть под копыта коня или хлыст златокудрого всадника никому не хотелось.
В лавках, торгующих роскошью, посетителей почти не было – Салема быстро купила и шелк с бисером, и притирания, выслушала сплетни о дрязгах в Форуме, о похоронах, свадьбах и супружеских изменах. А с болтушкой Миррой даже присела на чашечку шиварийского высокогорного чая и за чаем поохала о том, какой же смелый и красивый у нее брат, как страшно за него все переживают, а особенно – и это, конечно, шепотом на ухо – славнейший избранник форума Айсинар Лен… а бедняжка Райяна-то все время с детьми и с детьми, и совсем ее не видно, а он мужчина хоть куда, и молодость опять же, все эти семинаристские глупости… да-да… А еще, не слыхала ли славная Салема, поговаривают, что скоро может быть война. Как кто говорит? А вещатель-то наш, Озавир умгарский миротворец… почему умгарский? Так потому что сам кнез Вадан его миротворцем и называет. Глупости? Ну, может и так, чего только люди не наболтают, особенно дамы. Дамы-то они, знаешь, славная, слышат щебет – и думают, что соловей, да-да…
К третьей чашке от сплетен и тревожных мыслей распухла голова. Салема поблагодарила Мирру за угощение, забрала покупки и переулками отправилась в сторону семинарии. Солнце почти поднялось в зенит, и если она собиралась встретиться с Нарайном, сейчас было самое время вернуться на Вечноцветущую.
В конюшни Салема заезжать не стала. Спешилась прямо у ворот, черномазому мальчонке, сыну одного из младших конюхов, кинула повод, добавив медную монетку, а сама чуть не бегом побежала через площадь. Утренние занятия заканчивались как раз в полдень и до вечерних у семинаристов оставалось немного свободного времени. Ученики разбредались кто куда: кто-то шел на базар, чтобы перекусить свежим пирожком с лотка или основательно пообедать в харчевне, кто-то спешил в библиотеку доучивать урок, кто-то просто слонялся с приятелями по городу. Стоит запоздать – и на площади никого не останется. Салема успела вовремя: она как раз минула сад и каскад фонтанов, когда семинарский колокол отбил окончание занятий и целая толпа мальчишек вывалилась из арки входа. Первыми были, конечно, малыши – ватага орущих надоедливых задир. Где-то среди них были и ее младшие братья: только зазевайся – заметят, а потом непременно проболтаются дома. Салема шмыгнула в тень ближайших азалий у малого фонтана, но тут же об этом пожалела. Из-за густых ветвей площадь совсем не было видно, и, если она будет тут прятаться, Нарайн запросто уйдет по своим делам. Пока она раздумывала, что хуже: разоблачение или упущенное свидание, кто-то успел подкрасться сзади. Салема услышала лишь шелест веток, а потом теплые объятия укутали со спины, и долгий поцелуй чуть ниже уха заставил ее смутиться. Хотя кто бы это мог быть, как не ее нахальный братец?
– Гайи? – Она вывернулась, шутливо отбиваясь. – Отстань! Что ты тут делаешь?
– Я-то? Учусь, если помнишь, а вот ты что? – ответил брат и тут же понимающе усмехнулся. – Хочешь Нарайна подкараулить?
Вот уж точно: то ли напасть, то ли удача. Родители за подобные выходки по головке не погладят. Но Гайяри никогда ее не предавал, и впредь, она верила, не предаст. Правда, Нарайн Орс ему, как и отцу, тоже не нравился, особенно последнее время. Причин этому Салема определенно не видела: наследник четвертого рода казался ей вполне подходящей партией. Неужели все из-за тех слухов о войне и умгарском миротворце? Глупости же… Ладно, отец – того волнует политика, Форум, влияние и все такое, но чтобы это вдруг стало важным для брата? А ведь сейчас ей как никогда нужна его помощь и поддержка!
– Так что, сестренка, найти твоего ненаглядного?
Она кивнула, а потом добавила:
– За что ты его не любишь?
– Нара-то? Почему не люблю? Смешной он, наивный, только и всего, – Гайяри перестал улыбаться и закончил уже серьезно: – И зачем мне его любить? Главное, что ты его любишь. Но… по-моему, больше придумываешь. Жди здесь, я его приведу и присмотрю, чтобы вам не мешали. Но ты все-таки подумай: нужна ли тебе эта любовь?
Пока ехала, пока делала покупки и пила чай, даже пока говорила с братом, Салема была уверена, что хочет, очень хочет, больше всего на свете желает видеть Нарайна. Но только Гайяри ушел – и уверенность растаяла: часто забилось сердце, задрожало, защекотало под ребрами волнение. А как послышались торопливые шаги – так и вовсе захотелось сбежать…
– Салема?
Голос, такой знакомый! Сердце на миг замерло, потом понеслось вскачь. Горячая волна опалила щеки.
– Нарайн… я тут.
Салема шагнула из тени азалии и остановилась. Так хотелось подойти ближе, сразу – навстречу и обнять! Уткнуться лицом в плечо, в пахнущие солнцем волосы, и чтобы он обнял, прижал к себе, близко-близко… и… даже поцеловал, как только что Гайяри. Нет, не так! По-другому: смело и властно. И, быть может, в губы.
Но с Нарайном никогда так не было. Дерзкая с другими, перед ним она замирала и робела. И могла только смотреть, смотреть бесконечно на его чистый высокий лоб, на брови вразлет, темные, почти русые, на вздрагивающие ресницы, на крылья носа, трепещущие от дыхания, на неулыбчивый рот… Пока он сам не брал ее за руку, чтобы привлечь к себе.
– Салема, как ты тут оказалась?
– Матушка приболела, Рахмини осталась с ней, вот я и выпросилась одна на рынок. Ты не рад?
– Ты что! Я счастлив.
Он наконец набрался смелости обнять ее по-настоящему. Вот бы еще поцеловал, каждый раз думала Салема, и сама не знала, хочет этого или боится. Но Нарайн ни разу так и не попытался: то ли смущался, то ли соблюдал приличия.
Правду сказать, приличия в Орбине соблюдали больше на словах, чем на деле: дочерей старшие семьи берегли, как берегли свою кровь от варварских примесей, а семьи от бастардов, и невесток предпочитали брать в дом девственными. Остальной же опыт в делах любовных если и осуждался, то не слишком. Юношей и вовсе никто ни в чем не ограничивал. Несмотря на это Нарайн никогда не пытался переступить границу, возбуждался, волновался и дергался, порой даже сбегал от нее, но ни разу не потребовал большего, чем просто объятия.
Салема выросла среди братьев и неловкости перед юношами не чувствовала. Поцеловать или высмеять какого-нибудь воздыхателя – пустяковое дело. Было бы желание – можно было пойти и дальше поцелуя. Только никто, кроме Нарайна, ей не нравился, а с ним все было слишком серьезно. Еще месяц назад они решили, что обязательно поженятся. Вот как только он закончит семинарию…
– …Сали, я не хочу ждать и не могу. Недавно говорил с родителями, хотел, чтобы они попросили твоей руки для меня.
Нарайн выпалил все это на одном дыхании и замолчал.
– И что родители? Ну, рассказывай!
– Отказали. Говорили что-то глупое, мол, рано, я еще слишком молод, должен повзрослеть, осознать… а чего там осознавать? Они сами женились в семнадцать.
Он снова прервался, отстранился и отвернулся, словно не хотел рассказывать дальше. Салема не торопила. Она почувствовала, что и сама знает ответ: слышала только что в лавке болтушки Мирры. Слышала и не хотела верить. Все это казалось ей странным, глупым и несправедливым: почему именно она должна расплачиваться своей любовью за то, что кто-то выдумывает мифические войны и распускает трусливые слухи?
Наконец Нарайн продолжил:
– Правда, потом отец все же объяснился. Вейзы, мол, не отдадут единственную дочь за Орса, потому что это все равно, что подарить предгорные прииски умгарам. Он ведь давно считает, что Форуму пора разделить с кнезом Ваданом заботу о наследстве Диатрена.
Вот как. Значит, она – не самая красивая девушка Орбина, не любимая дочка и не желанная невеста, а всего лишь часть наследства Диатрена?
– А ты? Тебя тоже волнуют прииски?
– Глупая, – он опять обнял ее и прижал, тепло и близко, как ей и хотелось. И даже поцеловал куда-то в волосы, – любимая моя глупышка! Никакие прииски меня не волнуют. Ничего, слышишь? Я возьму тебя и без наследства, и даже если Геленн из дому выгонит. С тобой я готов быть хоть степняком-погонщиком.
И тут Салема вспомнила про день Младшей сестры, он же совсем скоро! Как она могла забыть? Браки, заключенные в день, посвященный Любви Творящей, считаются священными и признаются всеми, даже несмотря на то, что в Орбине уже давно не верят в величие богов и почти не молятся.
– Тогда давай поженимся сами, без родительского согласия? День Младшей сестры меньше, чем через месяц.
– А ведь ты права, – он впервые за все это время улыбнулся, – когда узнают, всем придется смириться – закон будет на нашей стороне. Нужен подходящий храм где-нибудь за городом, небогатый, но уважаемый. Я найду такой, и тогда… – он вдруг запнулся, заглянул в глаза и спросил: – А ты согласна на свадьбу без наряда, без пышной церемонии, цветов и гостей?
– Конечно! Нар, я люблю тебя.
– Сали! – И он вдруг поцеловал ее, в рот, глубоко и долго, как ей всегда мечталось. Она прижалась, подалась вперед, отвечая и раскрываясь навстречу… время замерло, сердце забыло биться, а в голове сделалось прозрачно и гулко. И так хотелось, чтобы этот поцелуй длился бесконечно…
Но Нарайн все же отпустил ее, а потом глянул еще раз в глаза и легонько подтолкнул к тропинке:
– Теперь иди первая, пока твой братец чего не заподозрил.
Салеме не хотелось отрываться от любимого, а еще было неприятно, что он так плохо думает о брате, надо было объяснить ему, как они близки. И что Гайи скорее сам поможет ей сбежать, чем выдаст кому-то. Но сейчас явно было не место и не время. Она все же попрощалась и вышла из зарослей на мостовую. Щеки ее горели, и все время казалось, что поцелуй так и сияет на губах и все-все это обязательно увидят, будут оглядываться, показывать друг другу и шептаться.
Гайяри сидел на краю малого фонтана, плескал водой на камни и думал о чем-то своем, но, увидев Салему, махнул ей рукой и улыбнулся.
– Ну что, сестренка, удалось свидание? Видно, да, раз так сияешь. Что у вас случилось? Рассказывай.
– Да ничего. – Салема сперва смутилась, но, ради Творящих, разве Гайяри сам такого смущался?! И она решила, что тоже не станет. – Он меня поцеловал! И, знаешь, Гайи, целуется он лучше всех! Даже ты, я уверена, так не умеешь, вот!
Он опять засмеялся, хотел что-то ответить, наверняка ироничное и колкое, но она не стала слушать.
– Пойду я, а то матушка потеряет. – И гордо пошла через площадь.
Пока возвращалась домой, все мысли вертелись вокруг побега и тайного бракосочетания, а губы вытягивались в блаженной улыбке, и на них все еще чувствовался вкус поцелуя.
*5*
Айсинар, вынужденный с самого утра тащиться через полгорода в старом паланкине, выдергивал по одной нитке бахрому полога и злился на себя за опрометчивое обещание. Орс, видно, совсем одичал в своей Умгарии, раз надумал болтаться по ремесленным кварталам выряженным как подмастерье. С другой стороны, надо же узнать, что такого важного он хочет показать, чего никак не увидеть славнейшему избраннику. И главное – как это связано с возможной войной и его последней речью в Форуме. Речь эта уже не первый день крутилась в голове, не давая покоя. Началось все с очередной лавины, почти перекрывшей Пряный путь, и жалоб созидателя Рута на недостаток работников. Орс в который раз предложил разделить бремя содержания дороги с соседями, а Вейз – временно увеличить торговые пошлины. И тогда вещатель заговорил о войне.
– …Мы и умгары – исконные враги. Родовой чести не важно, сколько поколений сменилось, они не простили горечи поражения и позора рабства. В каждом роду до сих пор помнят, на чьих землях разбиты наши сады и виноградники, чьими руками они обрабатываются. Простой люд мечтает о мести. Этим воспользуется знать, можете не сомневаться. Кнезам нужен металл для орудий, золото и серебро, нужна беспошлинная торговля с югом, а еще – занять чем-то своих недорослей, мечтающих помахать мечами. Мы стоим на пути, и нас ненавидят – чего уж лучше? Прошлогодний закон о налоге на клинок и руку стал еще одним ручейком наполняющим море злобы северян, их желания воевать, а повышение пошлин, как предлагает наш славнейший стяжатель, – Озавир нарочито вежливо поклонился Геленну и, получив ответный поклон, продолжил, – я убежден, окажется последней каплей…
– Временное повышение, заметь, славнейший, временное: всего лишь на сезон, – прервал доклад хриплый бас Варела Рута, – чтобы закончить ремонтные работы к осенней ярмарке.
Вещатель замолчал, позволяя противнику высказаться, но в ответ на его слова только слегка улыбнулся:
– Вадану Булатному и его советникам, поверь мне, славнейший созидатель, – еще один вежливый поклон, – нет ни малейшего дела до наших забот о надежной проходимости Пряного пути. Его не волнует, сколько фарисов доберется до Мьярны к осени. Зато очень беспокоит то, чем будет занята тридцатитысячная армия, чем станут кормиться семьи воинов, и, соответственно, будут ли умгары также радоваться объединению племен по осени, как радовались зимой, или кнезы расплюются и разъедутся по своим уделам.
Озавир Орс был непреклонен, как всегда, когда пытался доказать то, во что искренне верил. И сегодня он казался убедительным не только Айсинару, но и доброй половине Форума. Патриархи перешептывались, некоторые даже согласно кивали, но вслух поддержать боялись: слишком горькую правду выдавал им вещатель, слишком в лоб, слишком болезненно и оскорбительно. И ведь мог же иначе, точно мог! Он умел, не обижая и не угрожая, уговорить любого дикаря, а вот лгать и подслащивать лекарство для своих не считал нужным.
– Тридцатитысячная армия? – раздался пренебрежительный смешок. – Не кажется ли тебе, славнейший, что это излишнее беспокойство – обращать внимание на стадо, пусть и большое? Да и кто сказал, что именно тридцать тысяч? Ты что, по головам считал?
А вот блюститель провоцировал его специально: каждый знает, что потомственный вещатель Озавир Орс – шпион из наилучших, и если уж он называет какие-то цифры, то все они не раз проверены. Славнейший Тир не сомневался в точности, он просто ждал, когда в запале спора кто-то скажет нечто такое, что потом пригодится для шантажа. Зверинец… настоящее паучье логово. Только Озавир, слишком долго живший среди врагов, может поверить, что вернувшись в Орбин, попадет в родной дом, где примут, поймут и не ударят в спину.
– Армия, славнейший блюститель, а не стадо. Армия, закаленная десятилетиями междоусобиц и стычек с соседями, более чем наполовину состоящая из личных дружин племенных умгарских кнезов. Тридцать тысяч уже мобилизованных и еще приблизительно дважды по столько, если война затянется и потребуется восполнить потери. И каждый из них кровно связан со своим командиром. Скольких воинов может выставить против этой силы республика? И сколько из них настоящих орбинских карателей, одаренных и обученных, а не наемников, дерущихся за золото, готовых сменить хозяина при первом поражении? Если начнем подготовку немедленно, через три или пять лет, быть может, армия республики превзойдет умгарскую, хотя, наблюдая, куда мы идем, я в этом сильно сомневаюсь. Но развязать войну сегодня – это положить мальчишек зря, а самим стать рабами и слугами. Отказываясь договориться и уступить часть, провоцируя войну, вы идете прямо в пасть дракона и потеряете все, вместе с жизнью.
В пасть дракона сейчас шагаешь ты, безумец! Айсинар вдруг увидел, что почти разорвал полу церемониальной мантии. Орс не глуп, но, убежденный в своей правоте, перед сопротивлением Форума не отступит. Но и Вейз ни при каких условиях не отдаст Пряный путь. Айсинар сам не мог представить большего унижения, чем передача варварам наследия Диатрена. Тем более он не желал остаться в истории избранником, признавшим падение Орбина до уровня умгарских навозников.
Между тем, Озавир Орс закончил речь и занял свое место на скамье слева. Базен Гтар, ветеран-каратель, один из старейших патриархов Форума, хлопнул его по плечу и сказал:
– Ты прав, славнейший, во многом прав. Я тебя поддержу голосом, только из той ямы, что ты себе сегодня выкопал, боюсь, не вытащу: карателями-то уже десять лет командую не я.
Слова старого вояки показались Айсинару эхом собственных мыслей. Он тоже повернулся к вещателю:
– Славнейший, я хотел бы поговорить с тобой один на один.
Озавир посмотрел на него зло и озабоченно, но потом согласно кивнул.
– Хорошо. Но тогда я должен показать тебе Орбин. Только, боюсь, славнейший избранник Форума ничего не увидит… могу я рассчитывать на прогулку с Айсином Леном, моим семинарским приятелем?
Как и было условлено заранее, Айсинар оставил паланкин у библиотеки и пешком спустился на набережную. Несмотря на жаркое солнце, у реки отчетливо чувствовалось, что время голубой ласточки – это еще далеко не лето. Дул сырой, пронизывающий ветер, от высокой воды тянуло тиной, а старые причалы пахли смолой, дегтем и гнилым деревом. Айсинар плотнее запахнул полы плаща. Грубая ткань натирала шею, но от холода спасала надежно.
Озавира он увидел сразу: даже наряженный в дешевую полотняную робу и овчинную безрукавку, орбинит резко выделялся среди полукровок и вольноотпущенников мастерового города. Вещатель тоже его узнал, поклонился, а вместо приветствия указал на причалы и виднеющиеся выше по течению доки старой верфи.
– Вот, смотри, избранник, какой Орбин я хочу тебе показать. Наследие Агердина-морехода.
У одного из причалов стояла лодка, вокруг нее суетились люди, разгружали какие-то бочонки, похоже, с зерном или мукой. Остальные три причала пустовали. Зрелище заброшенной верфи было и вовсе удручающим: стены полуразобраны, перекрытия обвалились, ребра стапелей почернели от времени.
– Ты помнишь, когда в Орбине спустили на воду последнее судно? – продолжил разговор Озавир.
– Нет, – честно признался Айсинар, – я даже не знаю, когда это случилось.
Он, конечно, знал, что орбинская судостроительная верфь давно заброшена за ненадобностью: выходов к морским путям у республики нет, а по Зану и Лидине ходят мьярнские ладьи, и этого вполне хватает. Но одно дело знать, и совсем другое – видеть своими глазами.
– А я помню, правда, очень смутно. Собралась толпа народу, пестрая, нарядная, все радовались и кричали. И я, совсем маленький, сидя на плече у деда, смотрел на высоченный серо-голубой парус и тоже что-то кричал. А дед говорил: «Паруса – это наши крылья, Оз. Ничего нет прекраснее летящих над волнами парусов».
Озавир мечтательно смотрел вдаль, а Айсинар удивлялся: он никогда еще не видел вещателя таким, как сегодня.
– Разрушенная верфь – это, конечно, печальное зрелище, но, Озавир, кому нужен мощный флот на такой реке, как Лидина?
– Когда нас еще не называли златокудрыми орбинитами, были просто люди, Айсин. И море – голубая бездна, дитя Свободы, как и мы. Море было нашей кровью, поэтому кровь человека солона.
Пока Айсинар думал, к чему вся эта поэтическая чепуха, Озавир сам усмехнулся своим словам и, отвернувшись от реки, указал в сторону ремесленных кварталов.
– Идем, избранник, покажу тебе, как далеки мы теперь от детей Свободы с морем в крови. Сначала кузница. Ты же наверняка заказываешь все необходимое мастеру Лерту, так? Но один мастер не вооружит целую армию. Сейчас ты увидишь, чем мы можем ее вооружить…
И потом полдня они разглядывали клинки, что гнулись и тупились чуть ли не от первого удара, неподъемно-тяжелые доспехи и кое-как сбалансированные стрелы. Потом Озавир потащил его осматривать фундаменты зданий: сначала первой стены, остатка той самой древней крепостицы на дальней окраине, которой когда-то был блистательный Орбин, а потом – купеческих особняков, построенных лет десять назад. Заставлял потрогать кладку, оценить ширину зазоров между камнями, испытать прочность раствора.
Наконец ближе к полудню вернулись на площадь, присели на ступени библиотеки.
– Ну что, избранник, теперь ты меня понимаешь? – спросил Озавир.
– Разве ты показал мне что-то новое?
– Это ты сам себе скажи.
Хотелось казаться равнодушным, но это не было правдой. Конечно, Айсинар знал, как знали все в Орбине, что наследие магов уходит, но знать и видеть воочию оказалось совсем не одно и то же.
– Даже то оружие, которое мы видели сегодня, лучше умгарского, и даже сегодня мы строим быстрее и прочнее любого племени, – ответил он. – Наши стены неприступны, каждый наш воин стоит десятка варваров, а некоторые – даже сотни.
– Это ты про молодого Вейза? – Озавир понимающе кивнул. – Талантливый юноша. Один из тех, кто мог бы вернуть все это, – он указал за спину на здание библиотеки, – истинное наше богатство и силу. Тогда Орбин в самом деле стал бы непобедимым.
Вот это было по-настоящему неожиданно. Неужели вещатель, и правда, настолько ему доверял, что посмел делиться идеями, считающимися самой страшной крамолой вот уже шесть сотен лет? А если Айсинар решит поддержать Вейза и истолкует эти слова, как преступные намерения?
– Славнейший Озавир, я не ослышался, ты хочешь вернуть в Орбин общедоступную магическую практику?
Казалось, он должен смутиться или испугаться, что сказал лишнего. Но нет, вещатель остался спокоен, словно ничего не произошло.
– Что ты, Айсин! Вспомни детские игры: это ты любил подбить приятелей на что-нибудь особенное, вроде прыжков с моста зимой или прогулок по крыше семинарии. Я никогда не был способен на такие подвиги. Зато хорошо умел выпросить у трактирщика кружку-другую ночной невесты, когда вы начинали харкать кровью. И ни разу не донес родителям, не забыл?
– Нет, Оз, не забыл, – почему-то стало стыдно, как будто он только что планировал предать друга, хотя никогда они не были настоящими друзьями.
– Видишь, я не касаюсь магии. Во всяком случае, делаю это куда реже, чем многие в Форуме.
Расплывчатые намеки Геленна и этот разговор давили, словно каменные глыбы. Как ему понять, что правильно для Орбина и для него самого, для его чести и совести? Хватит ли решимости действовать, когда, наконец, поймет?
Однако кое-что он должен был сделать уже сейчас.
– Оз, я понимаю, ты борешься за то, во что веришь. Но прими совет: отошли семью из Орбина. Ты не только славнейших дразнишь, ты покушаешься на богоизбранность орбинитов, на нашу извечную исключительность. В Форуме у тебя есть сторонники, но если они поверят, что ты призываешь отказаться от статуса вершителей – отступятся… да и зачем я тебя учу? Просто отправь жену и детей подальше.
Айсинар еще говорил, но уже видел: вещатель не послушает. Так и вышло.
– Отослать семью, значит, сдаться. Этого не будет, – ответил он. – Мой предок был одним из тех пяти, кто удержал звезду покаяния над Орбином, когда земля плавилась под ногами и небо рушилось на головы. Они умерли, но не ушли – и город выжил. Неужели ты думаешь, я сбегу, предам их память, их дело?
