Текст книги "Кто сказал: "Война"? (СИ)"
Автор книги: Владимир Ларионов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Увидев скамью, Дара тотчас заспешила к ней.
– Тут садись, славный. И не прячемся, и не на виду… и лента у тебя простецкая, неприметная – хорошо это. Спиной к базару не узнают. – Она толкнула его на сидение, а сама плюхнула рядом свою корзинку и начала в ней копаться, поочередно вынимая и раскладывая перед ним кулечки, свертки и коробочки. – Я на рынок травки принесла, ароматные и лечебные. Мой-то знает, как с травками надо, а я приторговываю… Так ты смотри, будто купить думаешь, а я говорить буду.
Поди пойми, что затеяла? Но Нарайн послушался, начал разглядывать товар. Пусть Дара делает, что хочет, лишь бы рассказала наконец, что же такое произошло!
– Горе у нас, славный Нарайн… беда, – начала Дара, улыбаясь так сладко, словно не о какой-то беде говорила, а в самом деле собралась всучить ему все свое добро. – Твоих-то сегодня утром, еще до свету, каратели забрали. Господина Озавира, говорят, судить будут.
– Кого забрали?..
В мыслях была только Салема, поэтому слова ее показались неудачной шуткой: скользнули – и осыпались. А он продолжал как ни в чем не бывало таращиться на разложенные по кулечкам фенхель и розмарин. Но прошел миг, другой – и смысл начал доходить.
– Судить – отца?! Почему? За что?! – Нарайн чуть не вскочил… да и вскочил бы, побежал сам выяснять, откуда такие слухи, если бы Дара не усадила на место.
– Да сиди ты тихо, славный! – зашипела она, а потом снова натянула улыбку и продолжила: – Не знаю, за что, тебе-то, поди, виднее будет. Но забрали всех – и господина Озавира, и госпожу Ариму, и даже деток. Люди, кто видел, говорят, противились домашние-то ваши, пытались защитить, так их побили. Крови много было…
Она все говорила, а в голове крутилось одно: невозможно… Ворваться в дом к четвертому патриарху, бить его слуг, арестовать семью?! Невозможно. Напутала что-то садовничиха. Как говорят: глупая баба услышит птицу, и думает: соловей… а он что – вот так просто должен поверить в подобную чушь?! Да пойдет сейчас и сам убедится, что все это ошибка или вранье.
– Мне надо домой, – он снова попытался подняться, и снова получил толчок в грудь.
– Сядь, говорю, если воля дорога! – она глянула сначала сердито, а потом губы вдруг дрогнули и на глаза чуть не слезы набежали. – Миленький, не ходи туда. Крови-то я сама не видела, может и вранье. А вот то, что тебя по всем улицам ищут, чистая правда. Блюстители-то вон, хоть сам приглядись, в толпе так и шныряют, да не за ворами – этих они нынче и не видят вовсе. Так кого им еще ловить? И каратели из внутренних, городских – разъездами по всем улицам. Мне на пути сюда дважды встретились. Помнишь ли, часто раньше такое было?
Раньше такого не было. Или было, но Нарайн не знал – не на его веку… а может, просто не замечал никогда. Жил целых семнадцать лет и думать не думал, что на кого-то из членов Выского Форума посмеет поднять руку простой каратель! Нет! Такого просто не могло быть. Разум отказывался верить. Сначала Салема пропала, теперь это… мир словно с ума сошел.
Или это Нарайн сошел с ума?.. или это сон, какой-то кошмар из самых диких. Вот сейчас откроет глаза – и поймет, что все это ему только приснилось!.. Он даже зажмурился, но голос Дары положил конец этой глупой детской надежде.
– …найдешь, где укрыться-то? Я бы к себе позвала, да какая мы защита славному господину?..
В самом деле, чем ему поможет бедняжка Дара, которая и трех тарелок-то помыть не может, чтобы одну не разбить?.. Предупредила – и то молодец. Да и не может он полагаться только на ее слово и городские слухи. Все равно надо попасть домой и самому во всем разобраться.
– Не хлопочи, найду, где спрятаться, – Нарайн поднялся, не обращая больше внимания на ее протесты, – я и так очень тебе обязан… на вот, держи.
Он снял с пояса кошель с серебром и сунул Даре в руки. Она тут же начала отказываться:
– Нет-нет, что ты! Забери. Я и так должна твоему отцу, всю жизнь должна буду! А ты сейчас… тебе нужнее!
Нарайн качнул головой, но кошель все-таки забрал. Потом развязал, отсыпал изрядную часть монет и бросил ей в корзинку.
– Не спорь! Благослови тебя Младшая в свой светлый день.
А потом обнял на прощание и, развернувшись, быстро зашагал через площадь в сторону конюшен. В голове странным образом прояснилось. Вот только что мысли путались от волнения за любимую, и он никак не мог сообразить, правильно ли делает, что не бежит спасать… хотя куда бежать и кого спасать понятия не имел. Но после разговора с Дарой сразу успокоился. План действий сложился сам собой: он доберетсяя домой и все выяснит сам. Конечно, такие чудовищные слухи не могут быть правдой, так что он просто увидит мать, отца, остальных домашних, убедится, что с ними все в порядке, и уж тогда разузнает про остальное.
Пока они разговаривали, солнце поднялось высоко, и народу на площади прибавилось втрое, а то и больше. С толпой смешаться теперь ничего не стоило, если бы не орбинские кудри: первородных тут было раз, два и обчелся. Да и чего бы делать господам на рынке съестных припасов в праздничный день? Так что, если Дара говорила правду и его ищут, то затеряться не получится – как раз по золотистой голове и найдут. И под капюшон не спрячешь – слишком подозрительно в такую-то погоду. Одно хорошо: те, кто будут его искать, сами из первородных – издали видны, а в лицо они его вряд ли знают. Значит, надо просто обходить стороной своих, а если все-таки столкнется – не подавать вида.
Перейдя площадь, Нарайн тем же бодрым шагом направился к коновязи, забрал свою лошадь, бросил медяк мальчишке из младших конюхов и сразу же ускакал.
Родовой особняк Орсов находился у самого основания Стрелы Диатрена, почти в центре города, так что путь с рынка оказался коротким и быстрым. И, слава Творящим, по пути никто из знакомых не встретился, никто не пытался задержать или преследовать. А прямо к дому подскочить, не оглядевшись, он и сам не решился – спешился поодаль, привязал коня, и начал пробираться с боковой стороны, там, где запущенный межевой кустарник, высаженный, чтобы отмечать границы соседних владений, разросся особенно буйно. Нарайн, как и всякий мальчишка, отлично знал тайные тропинки и лазы сквозь жесткий самшит, цеплючий терновник и самые шипастые во всем Орбине розы. Этими тропами он и выбрался почти к самому дому. Тихо прошел к открытому окну отцовского кабинета, подтянулся и заскочил внутрь.
И остолбенел, не в силах сдвинуться с места.
Сколько Нарайн себя помнил, тут всегда было прибрано и чисто – отец не умел работать в беспорядке. А теперь?.. Стол перевернут, кресло вспорото, шкафы повалены, ящики открыты и сломаны, а все, что было внутри, разбросано и затоптано ногами. Книги, к которым им, детям, разрешалось прикасаться только с глубоким уважением, обязательно вымыв и насухо вытерев руки, теперь свалены грудой в углу и щерятся оттуда измятыми страницами и заломленными переплетами. Шикарный фарисанский ковер тоже сбит в кучу и отпихнут к стене, а на оголенном полу, то там, то тут зияли дыры вместо вывороченных деревянных плашек. Документы, чистые и исписанные листы бумаги, свитки пергамента, стило и кисти, свечи и палочки сургуча – все это рассыпано по полу, заляпано тушью и еще чем-то красно-бурым. Краской или… кровью?
В увиденное невозможно было поверить… это не могло быть правдой, просто не могло! Это не его дом, не его жизнь, все это происходит не с ним...
Нарайн долго, целую вечность простоял у окна, все повторяя про себя: "это не со мной", прежде чем решился шагнуть вглубь комнаты. Главное – не топтать вещи отца и пятна разлитой туши, особенно те, что так напоминали кровь и пугали до дрожи. Вступить ногой в кровавую лужу казалось кощунством, почти преступлением. Медленно и осторожно Нарайн добрался до выхода в коридор. Первый же шаг по мраморным плитам пола гулко отразился от стен. Нарайн замер, прислушиваясь. Дом, который всегда был воплощением тепла и уюта, вдруг показался пугающе-пустым, мертвым. Но трусить было уже поздно: раз пришел, так уж надо узнать, увидеть своими глазами все до конца.
Стараясь ступать как можно тише, Нарайн пробрался на женскую половину. Вошел в комнату матери и, едва переступив порог, встал. Дальше было ступить некуда: пяльцы с недоделанной работой валялись на полу среди спутанных ниток и осколков дорогого фарфора. Постель перевернута, пудра и краски вывалены прямо на ковер и раскиданные письма. Нарайн стоял посреди этой разрухи не в силах пошевелиться. Разум по-прежнему отказывался верить, а взгляд скользил, не задерживаясь, с перевернутого кресла на разбитую вазу, растоптанный букет и дальше, пока не зацепился за ленту на туалетном столике. Темно-синяя с серебром лента, новенькая и ярко блестящая – родовой знак Орсов… На праздник мама хотела заплести в коску маленькой сестренке, в первый раз. Эта ленточка единственная была аккуратно сложена у зеркала, словно ничего и не произошло. И вдруг показалось, что вот сейчас откроется дверь, зайдет мама и скажет с улыбкой:
– И кто же это сотворил? Нар, помоги мне навести порядок…
Ощущение было таким настоящим, что захотелось крикнуть: мама, отец! Позвать хоть кого-нибудь из домашних, Шукшу, слугу отца, старшего охранника Видгара, да хоть няньку Флавиль с малышней. И он уже открыл рот, почти закричал, когда вдруг послышался шорох и входная дверь, словно предупреждая, громко скрипнула.
Нарайн оглянулся и тут же встретился взглядом с каким-то парнем. Мига хватило, чтобы в подробностях разглядеть кольчужную рубаху поверх темно-красной форменной туники, злорадный взгляд, золотистые кудри, а надо всем этим – легкий шлем с чеканным гербом Орбина – восходящим над горами солнцем. Каратель. В следующий миг Нарайн побежал.
– Он здесь! – закричал каратель и кинулся к нему. Но Нарайн, схватив со столика ленту, уже летел в окно.
Вывалился, едва не разбив колени. Благо, под ногами была мягкая земля – мощеный двор и выезд на дорогу остались с той стороны дома, а впереди – полоса садов, огибавшая весь южный Орбин.
Тот, в окне, прыгать вслед не стал, но из-за угла уже спешили двое других. Один – прямо на него, второй заходил сбоку, отрезая путь к главным воротам. Только кто же в здравом уме побежит через ворота? На Стреле Диатрена даже верхом в два счета поймают. А вот в родном саду, заросшем, как дикий лес, пусть попробуют!.. И круто развернувшись, Нарайн со всех ног бросился в гущу деревьев.
По садам пришлось петлять изрядно, пока преследователи не затерялись за деревьями. А когда шум и перекликающиеся голоса стихли окончательно, он вернулся забрать лошадь. Хотелось прыгнуть в седло и ускакать подальше… но куда? Верхом он втрое заметнее – не сбежишь. А если и удастся сбежать, то заботиться придется не только о себе, но и о лошади. Сможет ли он? Вряд ли. Что ж, конь за хозяина не отвечает, ему вряд ли что-то грозит. Разве что теперь кормить и чистить будет кто-то незнакомый. Нарайн забрал сумку и плащ, отвязал от дерева поводья. Соловый понимающще теребил его ухо, волосы, тыкался мордой в шею, и от этого было еще хуже. Нарайн развернул коня, хдопнул по крупу.
– Все, домой! Беги.
И, развернувшись, пошел вглубь сада, дальше, как можно дальше от родного дома, ставшего теперь самым опасным местом в городе.
Уже избавившись от погони, Нарайн долго бродил среди одичавших зарослей. Самым разумным было бы тут и остаться, найти место поукромнее и затаиться, подумать надо всем произошедшим, решиться на что-то… да хоть бы просто перевести дух. Сутки бесполезных метаний дали о себе знать: ноги и спина гудели от напряжения, руки дрожали, а в глазах то и дело начинало темнеть. Но хуже всего было то, что тянуло и сосало под грудиной – не просто страх, боль или усталость, а бездна, немая, холодная и бесконечно пустая… Нарайн никогда не боялся своего дара, он знал: касайся с уважением, не тревожь глубину – и бездна беззакония не обидит свое дитя. Но сегодня бездна пробудилась, он чувствовал ее силу в голове, в теле, в свербящих кончиках пальцев – бери, владей, твори, что хочешь!..
Только вот что? Что мог сделать он, глупый мальчишка, который даже толком понять не мог, что вообще происходит? Дом пуст и перерыт до основания, неужели Дара сказала правду – все арестованы? Но за что?! Орсы – не преступники! Его отец как никто предан Орбину, ни времени, ни здоровья не щадил на службе. Высокородный, умный, влиятельный, мог бы стать избранником вместо Лена… да мог бы хоть попытаться, но ведь не хотел! Невольно вспомнилось, как славнейший Гтар приходил уговаривать отца избираться, а он не согласился, сказал, что и так на своем месте. Стану, мол, избранником, кто же поедет с фарисами любезничать или к ласатринам пиво бочками пить? Никто ведь и не сможет… шутил, конечно. Но за властью никогда не гнался.
Нагрубил избраннику на играх? Да, было, тут Нарайн отрицать не мог – сам видел. И то, что славнейший Лен оскорбился – тоже. Но разве же за такое арестовывают?! Да еще и со всей семьей… Насколько он помнил право Орбина, семью не трогали ни у разбойников, ни даже у убийц. Домашних могли привлечь к ответственности только за преступления против республики…
Озавир Орс – государственный преступник? Бред! Полный бред, невозможно.
Или он не все знает? Искали же блюстители что-то в доме. Может, нашли?..
Нет. Не может. И даже думать такое – низко, оскорбительно. Его отец, его мать – честные граждане… лучшие в Орбине! Значит… – Нарайн посмотрел на свои руки, на свербящие силой пальцы и выдохнул медленно и полно, как учили, выталкивая воздух далеко вперед, – ничего он делать не будет. Наберется терпения и подождет. Судьи разберутся. Судьи Орбина – мудрые и безупречные люди. А магия – опасна.
Он дышал и дышал, не обращая внимания на звон в ушах и муть перед глазами, пока чуть не рухнул без сознания, но бездна так и не отступила – тянула в свою глубину, гнала по кругу образы, один страшнее другого. И, не выдержав больше, Нарайн поплелся к людям. В город.
А в городе шумел праздник. Солнце уже село и повсюду зажглись огни фонарей. По улицам бродили целые толпы, шутили, смеялись… На Вечноцветущей играли музыканты, кто-то пел, горожане танцевали или просто притопывали и хлопали в ладоши… веселились вовсю. Лотошник прошел мимо зазывая покупателей. От его деревянного ящика одуряюще пахло свежей выпечкой, но стоило Нарайну вдохнуть – и живот скрутило словно от яда. Он едва успел отскочить в тень, чтобы сплюнуть горькую жижу, заполнившую рот. После суток голода и безумной гонки и проблеваться-то было нечем, но позывы не проходили, один за другим они выворачивали внутренности, выжимая желчь и последние соки.
Хвала творящим, до Нарайна никому дела не было. Лишь один прохожий, сам изрядно пьяный, остановился было, тронув за плечо:
– Что, мальчонка, перепил с непривычки?
Но второй его тут же одернул:
– Логрин, не трогай парня, сам не лучше. Идем.
И они ушли, даже отговариваться не понадобилось. И хорошо.
Нарайн подошел к фонтану, сполоснул лицо, глотнул воды из ладоней и присел на бортик в тени кустов. Мимо то и дело кто-то пробегал или чинно прогуливался, долетали обрывки разговоров, Нарайн их не слушал, пока не зацепился за знакомое имя:
– …Геленн Вейз, вот у кого сегодня праздник, – сказал какой-то мужчина. В голосе скользнула ехидная усмешка. – Добился-таки…
– Да уж, своего не упустит, – вторила женщина. – Серьги, что я себе приглядела, из-под носа увел. Сказал, подарок дочурке в день Младшей…
Потом голоса затерялись среди других, и дальше слова стало не разобрать… а и зачем? Нарайн и так узнал, что хотел – все оказалось до смешного просто… Кто же пойдет замуж за изгоя и преступника?
А он-то, наивный! Мотался всю ночь по пригороду, гонял коня через Козий брод, пока грабили его дом и избивали семью… Впору бы посмеяться от души! Да он бы и посмеялся. Или поплакал, если бы мог. Но ни слез, ни смеха не было, только сжались, наливаясь тяжестью, кулаки, и черная бездна снова встала перед глазами.
Зато музыканты старались вовсю: под радостные выкрики и смех одна мелодия сменила другую. Ритмичный плеск шагов стих, чтобы через несколько тактов начаться снова. Толпа зрителей разлилась по площади. Две девушки присели совсем рядом, заметили. Одна даже протянула руку:
– Эй! Чего один грустишь? Идем танцевать!
Но едва наткнувшись на его взгляд, смутилась и убежала, утянув за собой подругу, только золотистые косы блеснули в свете фонарей. Ленты Нарайн не разглядел, но девушка показалась смутно знакомой. Может, она его тоже узнала и донесет?.. Мысль казалась здравой, но такой далекой, что он даже шевелиться не стал. Какой смысл? Все, что с ним случилось – неудачный побег, потеря Салемы, пустой разрушенный дом, погоня – все это никуда не денется. Прямо сейчас происходит что-то страшное, непоправимое, его жизнь рушится, а он не может этого предотвратить… Он даже понять ничего толком не может.
*16*
Салема остановилась у окна, засмотревшись на медленно плывущие облака, окутанные позолотой восходящего солнца. Вот бы и ей стать таким же облаком, далеким и спокойным, оторваться от земли и уплыть, не оглядываясь на тающий вдали дом… и не вспоминать. И о ней пусть бы не вспоминали.
Она так живо представила себя одинокой и забытой до скончания дней, что чуть не разревелась. Но плакать было нельзя, никак нельзя – не хватало еще, чтобы домашняя прислуга заметила, и тогда охов-вздохов не оберешься. А уж чего она меньше всего желала, так это уподобиться матери и превратиться в хозяйку, которую жалеют собственные рабы. Значит, надо бросить таращиться в окно и, как бы ни было тяжело на сердце, приниматься за работу.
Каждый день одно и то же: завтрак, уборка дома, обед, шитье и вышивание и так до самого вечера. Раньше были уроки музыки, тетя Рахмини учила ее играть на саранги, показывала шиварийские ритуальные танцы. Или мастер Ияд заходил расставить пару партий стратега, тогда, честно проиграв старому вояке, можно было надеяться на верховую прогулку по саду или на урок оружного боя с младшими братьями. Все это ей нравилось… раньше.
А теперь стало безразлично. Брать в руки меч и приближаться к конюшне запретил отец, а от игр и танцев сама отказалась. Только бросить шитье ей не позволили. Да еще и следить за прислугой теперь стало ее обязанностью. Мать так и сказала: «Раз ты у нас доросла до замужества, значит, пора учиться самой вести дом». С тех пор кухня, уборка, стирка – все на ней… так что свободного времени у Салемы не оставалось.
Но только заканчивались дневные хлопоты, закрывалась дверь спальни, и все ее мысли вновь возвращались к Нарайну, и их несостоявшемуся браку – и весь огромный мир проваливался в гулкую болезненную пустоту.
В ту злополучную ночь она рыдала, пока не уснула, а проснулась еще затемно. И сразу же сообразила: а ведь не все потеряно. Еще – не все! День Младшей впереди, целый длиннющий весенний день, от рассвета до заката! И в праздник-то ее точно не запрут. Значит, надо напроситься на городские гуляния, а там улизнуть. На Вечноцветущей будет толпа: шаг, другой в сторону – только ее и видели! До условленного святилища можно и самой добраться, остается придумать, как подать весть Нарайну.
Только знать бы, где он. Дома? Или бродит где-то, гадает, почему она не пришла? А ведь мог решить, что Салема нарочно его бросила. Передумала. Или вовсе не собиралась бежать с ним… Как же он тогда оскорблен, как же зол на нее! Может, и знать больше не захочет.
Нет. О таком даже помыслить страшно! Не мог Нарайн так быстро отказаться от своей Сали. Она найдет его, все объяснит, и он поймет, обязательно! Только вот как найдет? Одной не справиться, а поможет кто? Гайи? А если он не захочет?.. Тогда Лолия?
Лолия. Воспоминание о подруге отозвалось болью и обидой. Лоли, подлая предательница! Она одна знала, что Салема затеяла побег, значит, она и проболталась. Ведь не просто так же отец оказался в саду, не случайно решил вдруг запереть их с Гайяри по разным комнатам. Раньше-то никогда не запирал! Значит, кто-то его предупредил, а кроме Лоли – некому.
И значит, нет у нее больше подруги!
Салема сжала кулаки и изо всех сил ударила по постели, раз, еще и еще. Перестала, только когда из тюфяка полетели мелкие шерстинки. Злись-не злись, а Нарайна придется искать самой. Ничего, она не будет отчаиваться, обойдет по очереди все места, где он обычно бывает… Все у нее получится! Главное дождаться удобного случая и ничем себя не выдать.
С самого утра все только о празднике и говорили. Служанки, те, что заранее выпросились на гуляния, хвастались нарядами и посмеивались над менее удачливыми подругами, которым предстоит остаться смотреть за домом. Младшие братья пересчитывали скопленные монеты и спорили, на что их лучше потратить: на цветные леденцы и хлопушки или все-таки пойти в балаган к ярмарочной колдунье. Салеме все это казалось таким далеким, неважным, что и думать не стоило, однако к разговору братьев онавсе же по привычке прислушалась: конечно, они не собирались спрашивать о будущем, вот еще! Мальчишки хотели, чтобы ведьма дороги научила их колдовству.
Вот ведь не хватало! Натворят чего-нибудь и, мало того, что для самих опасно, так они еще и ее планы спутают.
– Это еще что за выдумки? Не вздумайте близко соваться к балаганщикам! – и даже припугнула: – А то все отцу расскажу – он вам покажет колдовство.
Но вместо того, чтобы испугаться, мальчишки дружно дали отпор:
– Ну и беги, жалуйся, ябеда! Отца-то все равно дома нет, уехал по делам.
Салема удивилась: какие дела могли быть в один из главных праздников? И тут же получила ответ:
– Точно-точно, уехал с самого утра, изменников в тюрьму сажать.
– Каких еще изменников? – переспросила она, – И при чем тут отец? Он же не блюститель.
Братья переглянулись и взялись объяснять наперебой:
– Ясно, каких: Орсов!..
– Они с умгарским правителем сговорились!
– А отец поехал проверить, чтобы все как надо сделали…
– …чтобы предатели не сбежали. Чтобы всех разом переловить!
От такого известия перехватило дыхание. Родители Нарайна – изменники и предатели?! Салема не верила. Слышала все эти разговоры про умгарского миротворца, да… но чтобы славнейший патриарх, член Высокого Форума изменил Орбину? Немыслимо!..
И что значит – переловить всех? Всех Орсов? И… Нарайна тоже? Но он-то в чем виноват?! Нет, ее любимый уж точно никого не предавал… да все это попросту невозможно! Какая-то чепуха, мальчишки, наверное, что-то подслушали, недопоняли и додумали сами, на что хватило ума. Салема так им и сказала:
– Врете все, стал бы он вам рассказывать. Сочинили и хвалитесь.
Братья оскорбленно насупились. Младший скорчил рожу, а старший ответил:
– Ничего и не сочинили! Он не нам, он Гайяри рассказывал, а мы за дверью были, подслушали.
– Гайи тоже уехал, за ним следом… – добавил младший, но Салема продолжать разговор уже не стала.
Срочно в город! Самой все узнать… Она бегом бросилась в комнату. Переодеваться – только время терять, лишь набросила на плечи плащ, выскочила во двор.
И нос к носу столкнулась с отцом.
– Сали, милая! – отец остановил ее, обнял, как ни в чем не бывало, заглянул в лицо. – Что-то ты не весела и глаза припухли. Плохо спалось? Ничего, на празднике развеешься…
Он был весел и добр, и говорил с Салемой так, словно не было накануне ни замков на дверях и ставнях, ни угрозы, что не даст связаться с братом. Словно это обычное дело для него – выслеживать собственных детей, а потом запирать, как преступников.
Но за лаской чадолюбивого отца отчетливо проглядывало глубокое удовлетворение, как будто именно сегодня Геленну Вейзу необыкновенно посчастливилось. Салема видела эту его сытую радость и понимала, что она могла значить: если его главный соперник в форуме оказался изменником, значит, он победил. Но несмотря на это понимание, в глубине души ей все еще хотелось верить, что ее отец – самый добрый человек на свете и никому не пожелает зла. Она решилась спросить:
– Отец, скажи, это правда, что славнейший Орс – предатель?
– Не могу сказать, дочка, – он неопределенно пожал плечами и, не выпуская Салему из объятий, пошел к дому. – Это решит суд. Но славнейший блюститель Тир представил неопровержимые свидетельства измены: похоже, предатель, так и есть.
– И ты веришь?.. – она хотела возмутиться, но вовремя опомнилась: конечно, верит! И не важно, правда это или нет, ему выгодно – значит, будет верить сам и ее убедит. Спросить надо иначе: – Что теперь с ним будет?
– До суда Орсы арестованы, а дальше…
– Все?! – перебила Салема недослушав.
– Все, конечно. Если глава семьи – изменник, изменником может быть и любой в его доме.
Все – значит, и Нарайн тоже. Сердце остановилось, земля, покачнувшись, начала уходить из-под ног. Салема вздохнула, собираясь с силами, а потом, ничего больше не говоря, вырвалась из объятий отца и бросилась прочь. Спрятавшись в своей спальне, она заперла дверь и сползла на пол. Теперь – все.
На праздник Салема не пошла, отговорилась тем, что нездорова. Легла поверх заправленной постели и пролежала до самого вечера. Слез уже не было, не было никаких мыслей и желаний – только пустота.
Вечером позвали к ужину, но есть не хотелось. Сначала за ней посылали служанку, потом тетку Рахи. Салема им не открыла, даже разговаривать не стала. Третьей пришла мать – ее Салема тоже не впустила, хоть за такое неуважение могли и наказать. Мать долго стояла под дверью, все уговаривала хотя бы взять ужин и поесть, но Салема не подалась, так и легла спать голодная.
Когда солнце село и дом стих окончательно, явился Гайяри. Братец не стал стучать, он просто вскрыл замок парой материных шпилек и зашел, не спрашиваясь.
– Сали, не спишь? Я тебе поесть принес, – и выставил на постель тарелку печенья. Большую кружку молока сунул ей прямо в руки.
– Если и спала, то уже бы проснулась, – проворчала Салема, чудом не расплескав молоко по одеялу.
Кружка была теплая, а от печенья, того самого, что они с Лолией пекли накануне, пахло аппетитной сладостью ванили и муската. Но есть не хотелось все равно: казалось, это будет уступкой отцу, так небрежно разрушившему ее счастье. Но Гайяри с ее гордым решением считаться не собирался.
– Ешь, давай, это же журавлики, – сказал он, кладя в рот одну печенюшку. – Помнишь? Кто воротит нос от журавликов в день Младшей, тот гневит Любовь Творящую. Хочешь, чтобы тебя никто не любил? – Второй журавлик оказался уже во рту у нее.
Тут уж отказаться сил не хватило – печенье было слишком вкусным. После целого дня голода оно казалось настоящим благословением Творящей миры богини.
– Меня и так уже любят, – ответила она, когда прожевала. – И я люблю. И то, что я сейчас ем… не думай, что я смирилась и откажусь от Нарайна! И отец пусть тоже знает: как бы нам не мешали, мы с все равно будем вместе, – и сунула в рот еще одно печенье.
– Будете-будете, конечно… – Гайяри уговаривал ее как маленькую, но Салема не злилась, на брата она злиться не могла. Даже когда он вставал на сторону родителей, она знала – если очень попросит, Гайи поможет обязательно.
– Не поймал ведь славнейший Тир твоего Нарайна. Ваша затея с побегом, похоже, его спасла.
В недоумении Салема отложила печенье. Правду он говорит или смеется над ней? Или… Творящие! За последние сутки она столько всего наслушалась, что уже не знала, чему верить, а чему нет. Сначала арестован как изменник, теперь – в бегах… Что для него лучше? Как тут разобраться?..
– И… где же он? – спросила она первое, что пришло в голову.
– Не знаю, – пожал плечами Гайи, – никто не знает.
Да что же это?! Он там, один, может, мерзнет под открытым небом, может, голодает! И как ему должно быть страшно, одиноко… а она здесь печенье ест! Хотелось вскочить и бежать сейчас же, в дом Орсов, в город… да куда угодно, только не сидеть послушной дочкой, молча и бездействуя.
Но Гайяри, поняв ее намерения, тут же схватил за руку, удержал на месте. Легкомыслие его как ветром сдуло.
– Только сбегать не вздумай, – предупредил он строго. – Отец все знает и маму предупредил. Они с тебя глаз не спустят, и если поймают еще раз – запрут окончательно.
– Пусть попробуют. Не успеют.
Что ей родители? У них-то все в порядке! Рассердятся, оскорбятся ее непослушанием? Ничего, она переживет! Именно это она бы и сказала Гайяри, да он слушать не стал.
– Да в бездну к демонам родителей, – продолжал он, – ты о себе подумай. И о нем: если он спрятался, ты не найдешь, а если найдешь – только выдашь. Рассуди здраво, будет он рад, если из-за тебя его выследят?
Он говорил так убежденно, что и она невольно задумалась. Что ж, похоже, брат был прав: по ее следам выследят быстрее… а она ни за что себе не простит, если сама подведет Нарайна.
Как же все это несправедливо!
– Что же мне делать, Гайи, что?.. – Салема растеряно вертела в руках полупустую кружку.
– Ничего, – ответил он мягко. – Ничего не делать и ждать. Суда ведь еще не было, а обвинения – это не приговор.
И опять Гайяри прав… может быть, все это недоразумение, не было никакой измены. А если бы и была, если вещатель и правда предал Орбин, то Нарайн-то тут при чем? Его обязательно оправдают. О том, что суд может решить иначе, она даже в шутку думать не хотела.
Салема с надеждой посмотрела на брата.
– Гайяри, поговори со славнейшим Леном, а? Не может же такого быть, чтобы патриарха, да еще и со всем семейством, осудили без позволения избранника? А Нарайн точно ни в чем не виноват, я знаю!
Но Гайяри только головой покачал.
– Эх, сестренка… если бы все было так просто. Славнейший Айсинар и сам не рад такому повороту – не ожидал, что обвинения будут настолько серьезными. Но что он может? Не станет же избранник выгораживать предателя. И разрешение на разбирательство он уже дал, теперь все в руках судьи. А с судьей если кто и может поговорить, то Лолия, ты бы ее попросила… хотя славный Мор не тот, кто вообще хоть кого-то слушает.
Лолия! Салема сжала кулаки. Она всегда считала себя доброй, но теперь от одного имени в душе вскипала такая ярость, что хотелось не просто ударить – бить и бить, до крови, до боли в собственных руках.
– Не говорим не про нее даже! – зашипела она. – Вот кто подлый предатель, а не Нарайн! Я ей верила как самой себе, а она…
– Ну, будет! Салема, перестань.
Брат отобрал кружку, обнял, прижал к себе, чтобы успокоилась, и Салема уткнулась лицом в его плечо и разревелась. Целый день крепилась, а тут – не выдержала.
– А ты уверена, что это Лолия тебя выдала? – спросил Гайи, когда Салема немного успокоилась.
– Кто больше-то, – она всхлипнула и утерла нос, – кроме Лоли и не знал никто…
– Я знал.
Что ж, не удивительно. Конечно, тогда, когда Гайяри раненый готов был мчаться славнейшему Айсинару как одержимый, она в сердцах наговорила много лишнего, а братец всегда умел внимательно слушать.
