Текст книги "Кто сказал: "Война"? (СИ)"
Автор книги: Владимир Ларионов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Об оплате Нарайн, надо признать, сразу не задумался: с чего бы это Орсу вдруг понадобилось заботиться о деньгах? Даже беда последних дней его все еще ничему не научила… раздавал серебро направо и налево, не считая, не думая о его истинной ценности. Теперь вот сунулся в кошелек, а там всего четыре элу только и осталось.
– Маловато будет, – разочарованно скривился Улли.
Да, мало. Нарайн и сам это понимал: его тайна стоит куда дороже. Припомнил, что раз пришлось убегать с рынка, и он швырнул кошелек в торбу незавязанным. Тогда вроде бы пара монеток выкатилась, а собирать некогда было. Может, они до сих пор так на дне и валяются? Развязал мешок, и начал выкладывать свое имущество: флягу с водой, хлеб и сыр в чистом полотенце, огниво, новенькую сестрину ленту и, наконец, свой плащ из верблюжьей шерсти, который показался Иларии таким приметным.
Что же, запомнил он верно: три монетки в самом деле отыскались на дне опустевшего мешка.
– Семь, конечно, лучше трех, но… – Улли снова пожевал губами, делая вид, что очень хочет помочь, только не может придумать, как. Потом вдруг остановился, в глазах блеснул интерес. – Погоди-ка, а это что у тебя? Накидка? Покажи.
Нарайн подал плащ. Старик долго щупал материю, поверял качество швов, разглаживал вышивку на рукавах. Потом развернул и набросил на плечи.
– Хороша накидочка! – похвалил он, кутаясь в мягкую и плотную шерстяную ткань. – Как раз для старых-то костей. Если отдашь вдобавок к серебрушкам, то, пожалуй, сговоримся.
Отдавать вещь, которая напоминала о прежней жизни, счастливых днях и вообще о том, кто он такой есть – Нарайн Орс, наследник четвертого рода Орбина, а не какой-то бродяга – не хотелось. Но… что такое плащ, пусть даже дорогой, привезенный из-за гор специально ему в подарок? Тряпка, просто тряпка. Тряпка не стоит его любви к отцу и долга перед ним. Тем более что на дворе почти лето, до осени можно прожить и без плаща.
– Бери, – согласился он.
– Вот и правильно, – закивал Улли, сам скоренько сворачивая приобретение. – А с шельмецами этими я все улажу, можешь не сомневаться, златокудрый.
А в чем сомневаться? Нарайн уже и так давно понял, кто тут первый шельмец, но какая разница? Отец предстанет перед Творящими с веткой кипариса в руках, это – главное. Боги увидят, что те, кто остался в этом мире, любят Озавира Орса и благодарят за все, сделанное им при жизни. А верит ли сам Нарайн в богов или нет – разве это важно?
– Когда приходить? – спросил он напоследок.
Но Улли, казалось, уже потерял к нему интерес.
– Завтра, мальчик, – отрешенно ответил он. – Твоего висельника закопают завтра. Будь здесь на рассвете, да смотри, не опоздай. Дожидаться тебя никто не станет.
До рассвета следующего дня оставались почти сутки. Что ж, бродяжничать и скрываться в городе, полном соглядатаев-блюстителей и карательных разъездов он за последнее время наловчиться успел: день пробродил по самым людным улицам, а к ночи решил проведать родной дом. Приближался осторожно, скрываясь в зарослях сада, поэтому сразу заметил, что у дома по-прежнему слишком много городской стражи. Значит, несмотря на казнь отца, его до сих пор ждет засада. Но это не важно, пусть себе ждут. Нарайн пришел за погребальной ветвью, и без нее уходить был не намерен. У самого дома, прямо за окнами отцовского кабинета, рос старый кипарис. Под ним он играл в детстве, надеясь, что отец отвлечется от работы, и найдет время для него; его стройную крону видел в те редкие разы, когда заходил в кабинет сам. Именно с этого кипариса ему и нужна была веточка.
Прокрасться к дереву и отломить небольшой побег оказалось несложным, стоило только правильно подгадать время. Но когда осталось только тихо сбежать, из-за угла появился человек в форме карателя. Нарайн едва успел шмыгнуть за угол и прижаться к стене. Каратель прошелся вдоль стены, а потом вдруг остановился прямо на углу дома. Теперь улизнуть незамеченным стало куда труднее – пришлось бы показаться или ему, или двоим другим, что расположились на крыльце.
Сначала Нарайн собирался выждать и все-таки уйти, но потом поступил иначе: протиснулся через узкое вентиляционное окно в подвал. Внутри было сыро и холодно, но все равно это был хорошо знакомый подвал родного дома, что странным образом утешало, умиротворяло даже сейчас. Нарайн сначала просто вспоминал прежние дни, потом стал думать о матери, о сестре и брате, о том, как отыщет их, и снова вернет домой… Думать о таком было наивно, но так сладко, что он сам не заметил, как уснул, и надежды превратились в добрый счастливый сон.
Проснулся Нарайн оттого, что продрог до костей, и сразу понял: надо выбираться. Воспользовавшись тем же окошком, крадучись прошел вдоль боковой стены, свернул к фасаду – карателей нигде не было видно – не иначе ушли внутрь и завалились спать. Но для него и к лучшему – уйти можно было спокойно. И, хоть до рассвета было еще далеко, он отправился прямиком к Зверинцу.
Нарайн явился на место первым, а через некоторое время подтянулась и остальная компания. Это были трое уже немолодых мужчин, бедно одетых, хмурых и молчаливых. По отметкам на правой ноздре легко можно было узнать бывших рабов. Вместе с ними явился и Улли Вёт, подмигнул ему, как приятелю и, шлепнув по плечу, шепнул:
– Не трусь, златокудрый. За двойную плату они языки проглотят.
И прикрикнул уже громко:
– Эй, парни, этот малец сегодня с вами. Плачу вдвое – и вы его забудете. А если кто слишком памятливый, пусть и то запомнит, что здесь для него работы больше не будет. Все уяснили?
Все трое вольноотпущенников помотрели сначала на Улли, потом – как по команде на Нарайна, смерили его тусклыми взглядами и, согласно кивая, отвернулись. От такого приветствия Нарайна передернуло, но он промолчал. Что бы ни случилось в это утро – нужно молчать, так он решил. Будет тяжело, но ради отца, ради последней дани уважения родному человеку, которого он считал и продолжает считать великим, нужно все вытерпеть.
– За работу! Не стоим, – продолжал распоряжаться Улли. – Живо на Плешь, висельника забирать.
Хотя работники и не стояли. Пока один беззлобно препирался с Улли за оплату, двое других ушли вглубь двора и вскоре вернулись с пегим мулом, запряженным в телегу. Следом за телегой вся команда отправилась за телом казненного.
На площади Воздаяния было пустынно и сумрачно: длинные густые тени акаций скрывали небольшую плешь почти полностью. Солнце едва отделилось от горизонта и пряталось где-то в тени густых крон, но уже сейчас чувствовалось, что день будет изнуряюще жарким, как и несколько предыдущих. Ни ветерка, ни шороха трав, ни шелеста листьев. Только скрип колес, стук копыт по мостовой, да глухие шаги могильщиков. А еще копошение у виселицы, хлопанье тяжелых крыльев, редкие и резкие вороньи выкрики. И запах… тошнотворно-приторный запах цветущей акации и гниющий плоти. Именно на этот смрад слетелись стервятники.
Один из могильщиков подбежал ближе, крикнул, взмахнул руками – наглые птицы с граем поднялись в воздух. Но далеко не улетели, расселись поблизости, косясь на людей, задумавших украсть у них добычу. Другой вытащил из телеги надтреснувший шест с набитыми перекладинами, приставил его к виселице и, сноровисто вскарабкался вверх, чтобы перерезать веревку. Третий изготовился подхватить падающее тело…
Нарайн просто стоял и таращился на все происходящее не в силах двинуться с места. Он давал себе слово молчать: не ныть, не жаловаться, не злиться, вытерпеть, что бы ни случилось этим утром. И все больше понимал, что не сможет… В себя пришел, только после резкого окрика:
– Эй, красавчик златокудрый, чего столбом стал? Помогай давай, или ручки запачкать боишься?
Запачкать ручки?..
Он подошел, помог принять тело висельника, уложить в телегу. Потом тот, что лазал наверх, бросил рядом свой шест-лестницу и подхватил мула под уздцы. Старый коняга невозмутимо поцокал с площади, волоча телегу со странным… страшным грузом. Нарайн шел рядом и смотрел на обезображенный труп. Смотрел, разглядывал… узнавал и сомневался, верил и не верил, что вот это незнакомое ему тело – и есть Озавир Орс, четвертый патриарх Высокого форума, голос Орбинской республики и… его отец? Сердце сжималось, было тяжело дышать, холодела кожа под тонкой туникой. Несмотря на начинающуюся уже жару, била дрожь и холодный пот тек между лопаток. Но Нарайн все равно не мог оторвать взгляда от мертвого лица, сам не понимая своей болезненной жажды рассмотреть и запомнить все в подробностях. Все человеческие чувства – боль, страх, ярость – словно исчезли… но нет, Нарайн знал, что они по-прежнему с ним, лишь затаились в глубине, сплетаясь и набухая, перерастая во что-то большое и сильное. Что это будет, он пока не знал.
О веточке кипариса он даже забыл поначалу. А потом, когда вспомнил и, вытащив ее из складок туники, зажал в кулаке, все равно не мог выбрать удобного случая, чтобы вложить в свой дар в ладонь отца. Все трое могильщиков были рядом: тоже глазели на висельника, обсуждали, перебрасывались шуточками, и Нарайн был уверен, что стоит ему попытаться – они тут же заметят. То, что поймут, кто он такой, и донесут – нет, это его не слишком пугало. Если Улли Вет раскусил его сразу, то и эти тоже наверняка догадались. Но вот если они начнут тыкать пальцами и смеяться!.. Нет, такого он точно молча не выдержит. И Нарайн медлил, выжидая подходящего случая.
Такой случай не наступил ни по дороге, ни на задворках зверинца, куда похоронщики привезли тело. Там их уже ждала яма, походившая не на могилу, а на небольшой ров, чуть не до верха заваленный трупами, густо пересыпанными известью.
– Да… работенки-то сегодня немало, – проворчал один из могильщиков.
– Лихорадка, чтоб ее… – ответил другой. – Мрут, говорят, в Зверинце людишки-то… видать, прогневили богов-то… давай, за ноги берись.
И они вдвоем, подхватив тело за плечи и за ноги, сбросили с телеги в яму. Потом один увел мула с телегой распрягать, а двое других отошли в сторону, где под навесом из старых досок был целый склад хозяйственной утвари. Могильщики отыскали лопаты и принялись выбирать те, что надежнее и удобнее.
Все забыли про Нарайна, и он, воспользовавшись случаем, склонился над могилой. Только хотел положить кипарисовую веточку в ладонь отца, чуть в стороне под телом какого-то старика, темным, как мореное дерево, заметил ленту… синюю, с очень знакомым узором. Именно такой больше всего нравился его матери. Не веря своим глазам, Нарайн ухватил сморщенные плечи и перевернул, отдернул в сторону еще один труп, и увидел то, чего так боялся: золотую косу матери, ее узорчатую ленту, ее плечо с родинкой как просяное зернышко. Как одержимый Нарайн начал шарить взглядом среди трупов чужих, неизвестных ему людей, стаскивая и отбрасывая в сторону те, что мешали, и вскоре нашел маленькое тельце сестры с посиневшим личиком, а чуть глубже – тело брата, уже изрядно подпорченное известью.
Вот и все.
Над двором Зверинца по-прежнему сияло солнце, но Нарайн больше его не видел – перед ним распахнулась черная бездна.
У него были родители, самые лучшие люди на свете.
У него был брат, маленький шумный задира и милая ласковая сестренка.
У него была невеста – самая красивая девушка Орбина.
И дом. И будущее, сулящее счастье.
У него ничего не осталось. Только бездна беззакония полыхала перед глазами, вспыхивая дикими образами первозданного хаоса.
– Будь ты проклят, Геллен Вейз. И весь твой род до последнего отпрыска, – прошептал он. – Я, последний из Орсов, взываю к богам и требую отмщения.
И сам почувствовал, как вся сила бездны, что испокон веков принадлежала четвертому роду Орбина, сплелась с его словами.
– Силой и властью старшего рода, будьте вы все прокляты!..
Эпилог
***
«Я, Нарайн, последний из Орсов, именами Творящих – Любовью, Свободой и Законом, силой и властью старшего рода проклинаю Вейза-нечестивца и весь род его до скончания веков. Пусть благодать для них обернется страданием, прахом могильным – земля под ногами, бездной зияющей – небо над головой. Пусть сам я стану его проклятьем: плоть – клинком, кровь – ядом, жизнь – смертью. И будет так. Сегодня и всегда…» – повторял Нарайн, делая шаг, и еще шаг, и еще… оступался, падал. Поднимался и начинал снова: «Я, последний из Орсов, Любовью, Свободой и Законом, силой и властью старшего рода проклинаю…» Все ближе и ближе к цели, которую сам для себя выбрал – к стану войска Вадана Булатного.
А ночь уходила, прячась в поволоках тумана. На востоке уже засветлел край неба. Наступал одиннадцатый день с тех пор, как Нарайн Орс покинул стены Орбина.
В то утро, так и не сумев разделить погребальную веточку на четверых, Нарайн зарыл своих родных в общей могиле на дворе Зверинца. И вместе с ними – в перемешанную с известью глину кануло все, чем жил он раньше, что любил и во что верил.
После похорон Нарайн пошел к Стреле Диатрена. Хотел в последний раз глянуть на родной дом, но передумал. Вместо этого пробрался к особняку Вейзов и долго не мог уйти, все смотрел и смотрел на мирную жизнь ненавистного семейства: на служанок, метущих двор, на конюха, выводящего лошадей в загон из конюшни, на потешный поединок младших мальчишек Геленна...
Зачем он пришел? Хотел ли увидеть самих хозяев, быть может, Гайяри? И если бы увидел, то… что? С Вейзами, с их домашней охраной, со всей службой блюстителя, которая до сих пор ищет его по городу, он все равно не справится, нечего даже и мечтать.
Или он хотел увидеть Салему? Осталась ли в его сердце хоть капля теплоты к бывшей невесте?..
Нет. Этого он себе позволить не мог. Только ненависть, только месть.
Сейчас он бессилен. Но так будет не всегда, это Нарайн знал точно. Раз за разом повторяя последнее проклятье, он понял, что должен делать: идти к тому, чьим шпионом его ославили – к Вадану Булатному. «Вы хотели войны, славнейшие патриархи? Что же, вы ее получите…» – прошептал он, привязывая к воротам Вейзов ленту. Синюю с серебром ленту его маленькой мертвой сестры.
На закате Нарайн покинул стены Орбина и направился на север, к Зану, к границе с Умгарией.
Но и за стенами для беглеца было слишком опасно: дороги заполнили отряды карателей и наемные дружины, чуть ли не на каждой развилке, на мосту или переправе появились заставы. Чтобы не нарваться на вооруженных постовых, приходилось выбирать самые дикие места и безлюдные тропы: стороной обходить селения, продираться сквозь заросли и ковылять по камням.
Хлеб и сыр, припасенные в доме мастера Кнара крохи, закончились на второй день, фляга опустела на третий. Нарайн пил из ручьев и колодцев, что попадались на дороге, и пытался охотиться. Поначалу у него даже неплохо получалось, но разве подкрепишь силы весенней белкой или отощавшим сусликом? Вскоре охота перестала кормить совсем, пришлось просто идти, пока еще остались хоть какие-то силы. На закате десятого дня он добрался до берега Зана.
Весна выдалась сухая и жаркая. Талая вода давно схлынула, а до летнего паводка было еще далеко: великий Зан обмелел более чем вполовину, обнажив песчаную косу, намытую посередине русла. Это было как нельзя кстати: даже сейчас река оставалась глубокой и мощной, вряд ли оголодавшему Нарайну удалось бы переплыть всю ее ширину за раз. Он и за два-то раза успел нахлебаться, потерял сандалии и сам едва не утонул. Выбрался чуть живой на берег и долго пытался отдышаться, а потом просто уснул.
Когда Нарайн проснулся, солнце еще пряталось за горизонтом. Луна была по-летнему крупной и яркой, и в ее зыбком свете отчетливо вырисовывались умгарские стяги на длинных древках.
– Что ж, проклятые боги, – прошептал он, – если вы есть, убейте теперь или помогите исполнить задуманное: я пришел.
***
Луна, что заглядывала через окно в кабинет избранника, была по-летнему крупной и яркой, только один край ее прятался в тени – золотой бык уходил с небосвода. Лето перевалило за середину. Айсинар не спал – в последнее время поспать удавалось лишь изредка урывками. Вот и теперь в который уже раз он просматривал донесения с фронта, сверялся с картой и вносил поправки. Потом брался за счетные таблицы и опись казны, которую и так уже выучил наизусть. Но сколько не перекраивай карту, сколько не пересчитывай резервы республиканской армии, итог не менялся: Орбин оказывался слабее Умгарии.
Вадан Булатный продолжал наступление. Он уже взял несколько крупных городов и осадил Мьярну. Передовые отряды его вождей с трех сторон шли на столицу, с каждым днем неуклонно приближаясь. А у Айсинара так и не появилось толковых военачальников, да и просто защитников почти не осталось.
Да… сколько ни старайся, а наперсток на кулак не натянешь… Приходилось признать, что дела плохи: Высокому форуму изначально не хватало войск для защиты обширных земель республики, не хватало времени, чтобы подтянуть наемников, не хватало свободного золота, чтобы наверняка купить их верность. Орбин был не готов к войне, следовало слушать Орса, теперь Айсинар это ясно видел… да только поздно, слишком поздно.
Поначалу, собрав десятитысячную армию, больше половины которой – орбинские каратели, на совесть обученные и преданные родине, он, как и все патриархи, был уверен, что легко остановит умгар прямо на границе. Но не вышло: воины Булатного оказались совсем не такими дремучими селянами, как привыкли думать в форуме. И с потерями новоявленный великий кнез не считался. Варвары гибли сотнями: каратели старшей крови дорого продавали свои жизни – одну за четыре-пять вражеских. Но Вадан шел вперед прямо по телам своих павших, раз за разом подтягивая с тыла свежие отряды. А для Орбина потеря каждого бойца оказывалась невосполнимой: людей, способных держать оружие и еще не мобилизованных, в республике попросту не осталось.
Как остановить нескончаемую орду варваров малыми силами? Как сделать воинов из мирных ополченцев? Сколько заплатить наемникам, чтобы при первом же тактическом поражении они не переметнулись к врагу? Где взять этих самых наемников немедленно?
И чем он вообще думал, когда позволил славнейшему Вейзу сотоварищи втянуть страну в эту авантюру?!
Все эти мысли одолевали избранника Айсинара от рассвета до заката, а особенно от заката до рассвета, когда разум свободен от суеты, а совесть особенно чувствительна… вот и не спалось.
Впрочем, одно решение вчера все-таки отыскалось: на последнем военном совете Геленн Вейз вызвался нанять для республики шиварийских горцев.
– Эти дикари как волки, – говорил он, – вечно голодные и злые, уговорить их на войну будет несложно. А чтобы собрать оплату – сделаю небольшой крюк по серебряным приискам. Золото не понадобится – хватит с них и этого. Конечно, если славные хозяева приисков доверят мне свое достояние.
Хозяева серебряных рудников не меньше прочих были перепуганы победами Вадана Булатного так, что согласились отдать на нужды армии все добытое серебро, лишь бы отвести угрозу и не попасть под умгарские клинки и стрелы. Поэтому уже к обеду их письменные поручения на имя славнейшего Вейза были готовы. Отбытие в горы намечалось на следующее утро.
А вечером Геленн сам попросил о встрече наедине.
Славнейший стяжатель всегда славился точностью и аккуратностью. Вот и сейчас, несмотря на войну, привычкам своим не изменял: явился точно в назначенное время, нарядный, спокойный и ироничный как всегда. Приятно было видеть, что есть в этом мире что-то незыблемое, хотя… если посмотреть внимательно, то и Геленн Вейз за последние два месяца изменился: осунулся, постарел. А улыбка его, открытая и чуть снисходительная, всегда казавшаяся такой подкупающе-искренней, теперь отчетливо напоминала маску.
И затягивать разговор как обычно, расспросив сначала о жизни собеседника, он не стал. Сразу после приветствия перешел к делу:
– Славнейший, нам с тобой ходить кругами смысла нет: мы оба понимаем, что окружение и осада Орбина неминуема. Вопрос лишь в том, как долго дороги из города останутся открытыми. Поэтому у меня есть личная просьба.
Айсинар согласно кивнул: продолжай.
– Завтра я отправляюсь в Шиварию и хочу забрать с собой семью. В осажденном городе будет для них слишком опасно.
При этих словах Айсинар невольно вспомнил другую встречу и другую просьбу: ожидая приговора и уже не надеясь на лучшее, Озавир Орс просил позаботиться о его семье. И он думал совсем иначе: самое безопасное для его жены и детей – пережить войну в Орбине.
– Не мое дело, славнейший, учить тебя, как защищать родных, – ответил он Геленну, – но не лучше ли будет остаться дома? Здесь надежные стены, лучшие наши воины и запасы на случай осады. В конце концов Орбин даже потрясение тверди выдержал, недаром говорят, что сами боги любят его и берегут. А что ждет твоих домашних на чужбине – кто знает?
Геленн покачал головой, но не возразил, будто задумался, стоит ли делиться подробностями. Потом все же продолжил:
– Под Бризеленой, где Пряный путь уже уходит в горы, у меня есть поместье, маленькое и очень старое – Яшмовый грот. Говорят, его строили еще при Диатрене… может и нет, но это не важно. Важно, что поместье скрыто магией, варварам туда не добраться. Так что в безопасности я уверен. Но не об этом с тобой говорить хотел.
– Так о чем же?
– О Гайяри. – и замолчал. Наверное, сам понял, как много просит.
Так вон что… славнейший Вейз хочет забрать с собой сына! Мысль эта отозвалась болью и обидой. Айсинар разозлился и на себя, и на Гелена, но вида не подал. Только поторопил бесстрастно:
– И что Гайяри?
– Яшмовый грот кто угодно не отыщет, надо знать дорогу. Из ныне живущих туда могут добраться только двое: я и Гайяри, но у меня совсем другая миссия, ты же понимаешь.
Быть может, он и не врал… хотя Айсинар был почти уверен, что врет: вряд ли дорогу знает только сын, наверняка и жена, и дочь тоже. Не возил же Геленн туда одного мальчишку? Но стоит ли ловить его на лжи?
– Понимаю. – Айсинар по-прежнему оставался вежливым и спокойным, стараясь не выдать, что на самом деле обо всем этом думает. – Ты хочешь уберечь Гайи от войны, хочешь, чтобы при любом исходе он выжил?
Геленн оправдываться не стал:
– Он – мой сын. Конечно, я хочу, чтобы он выжил. Но ведь и ты этого хочешь, как я вижу? Иначе он давно бы уже умгарам глотки резал.
Что ж, и Геленн разгадал его верно: не раз и не два Гайяри просился в бой, клялся, что мог бы победить, что если бы Айсинар позволил ему выбрать два-три десятка карателей под свое начало, то Вадан бы его быстро узнал и надолго запомнил! Но Айсинар каждый раз отказывал. Мол, ты мне тут нужен, новобранцев учить. На самом же деле просто боялся: потерять Гайяри было для него немыслимым.
А еще Айсинар никак не мог забыть Ариму Орс, ее взгляд, каким он стал после казни мужа и смерти дочери. Целительница Лукиана тогда сразу сказала: «Моих сил не хватило девочку от лихорадки спасти, а тягаться со скорбью женщины, потерявшей семью, я даже пробовать не буду. Она – маг не слабее меня, если хочет умереть, разве ей помешаешь?» – и отступила.
Он тоже отступил. А потом и отступился, когда согласился со славнейшим Даграи Тиром, что не стоит из-за жены изменника шум поднимать. Нет ее – нет и заботы. А выяснять, что да почему, в предвоенное время никто не станет: более насущных дел невпроворот. И Айсинар согласился… по сути, хоть и невольно, а предал друга второй раз. Только и приказал, чтобы всех гильдейских мастеров, которые поддерживали Орса, срочно заняли на работах и по возможности где-нибудь за пределами столицы.
Но что он тогда мог сделать? Враг на пороге, а мертвых не воскресишь.
Зато сейчас может. Может поступиться своими нуждами, и отпустить мальчишку. Пусть уезжает, пусть спасется и живет.
– Ты прав, – ответил он Геленну. – Твой сын мне слишком дорог, чтобы рисковать его жизнью. Один златокудрый демон все равно не способен изменить ход войны.
– Тогда прикажи ему. Славнейший, ты – избранник и его главнокомандующий. Именно об этом я и хотел тебя просить: прикажи ему ехать, меня он не послушает.
И Айсинар согласился.
Тайнин влетел в дверь, как ошпаренный. Видно, придремал за столом, не иначе. И посетителя проспал.
– Что тебе? – спросил Айсинар, не отрываясь от очередного расчета.
…Если Геленн Вейз отправится немедленно, то успеет ли со своими шиварийцами?.. Тонкое стило опять переломилось. Да, похоже, может и проскочить. Айсинар бросил на стол обломки, взял новый стилус и сделал пометки в таблице. Про Тайнина он уже и забыть успел, когда тот, наконец, заговорил:
– Там, славный Гайяри Вейз. Вас спрашивает.
Айсинар поднял голову и посмотрел на секретаря. Да, вымотался, бедняга, и голос дрожит сильнее, чем обычно.
– Так пусти его. А сам отправляйся спать, сегодня ты мне больше не нужен.
Хотя какое уже «сегодня»? Давно за полночь перевалило…
Гайяри влетел как ветер, встрепанный и яростный. И с порога – в лоб:
– Славнейший, это правда?! Не может быть!..
– Чего не может быть? Гайи, остановись и доложи, как положено.
В первый миг он и сам не понял, чем бы так возмущаться? Устал видно не меньше Тайнина, а то как бы забыл про обещание Геленну?
Гайяри послушался, встал и заговорил уже спокойнее:
– Прошу прощения, славнейший. Докладываю: отец с утра отбывает в Шиварию, велел и мне тоже собираться. Он сказал, это ты распорядился… но я не верю, славнейший! Ты не мог. И никуда не поеду!
Да… до доклада по форме мальчишке далеко: волосы взлохмачены, румянец во все щеки, грудь под тонкой туникой от волнения ходит ходуном. А глаза так молнии и мечут! Смотреть на него такого не насмотреться… а ведь может статься, что в последний раз.
Айсинар нарочито медленно поднялся из-за стола, несколько раз свел за спиной руки, разминая затекшие мышцы – пусть постоит молча, слегка остынет. Потом подошел к Гайяри, тронул за плечо и, глядя в глаза, подтвердил:
– Все так, Гайи, я распорядился: ты поедешь с отцом.
Гайяри собрался возмутиться, даже воздуха набрал, но Айсинар не позволил, продолжил сам:
– Не спорь, мальчик, так надо. Славнейший Геленн увозит из города семью, это его право. Ты же и сам наверняка хотел бы знать, что мать и сестра в безопасности, правда? Вот и должен их проводить. Ты же понимаешь, у отца другая миссия, он с вами не поедет, а дать больше охраны я не могу. Вот только тебя отпустить… но ты лучше любой охраны, так?
На середине этой речи юный Вейз опустил голову – не зная его, можно было подумать, что застыдился – но когда Айсинар закончил, снова посмотрел в глаза и ответил:
– Хорошо. Раз ты приказываешь, я поеду. Но, Айсинар, я вернусь…
Айсинар… второй раз за все время Гайяри назвал его по имени.
Первый – разве это забудешь? – был в тот день, когда гонец принес вести о начале войны. Армия Булатного пошла в наступление по всему фронту. Приграничные отряды вступили в бой и успешно держат оборону – так сказал молоденький каратель, чуть не загнавший коня у ворот Орбина. Правда, пока он добирался, «успешную оборону» умгары смяли и успели значительно продвинуться вглубь страны.
Гайяри тогда вот так же в глаза смотрел и повторял: «Айсинар, я буду с тобой, что бы ни случилось. Мы победим, иначе и быть не может. Мы всегда побеждаем». Айсинару было страшно, а Гайяри – нет. Ничем этого демона бездны не напугаешь… Тогда казалось, это от наивности, оттого, что все его представления о войне из книжек да уроков в семинарии.
Теперь Айсинар понял, что и сам он недалеко ушел: те же книжки, те же уроки – вот и все, что он когда-либо знал о том, как воевать и побеждать. До войны Гайяри сражался всерьез хотя бы на арене, у Айсинара и того опыта не было. Что ж… теперь он появился, но не принес с собой ни силы, ни уверенности, ни победы.
– …я только провожу мать и вернусь. И останусь с тобой до самого конца. Вместе мы победим.
– Да, Гайи, так и будет, – тихо ответил Айсинар. И обнял, крепко прижал к себе мальчишку, сгребая пальцами его золотистые кудри.
Небо за окном уже просветлело, и первые лучи утреннего солнца озарили горизонт.
***
Лучи утреннего солнца озарили горизонт, и лагерь начал просыпаться, наполняясь звуками: сначала перекличка часовых, конское ржание, звон котлов и плеск воды у кухарей, потом возня и ленивые перебранки в палатках дружинников.
Кнезич Ярмил тоже не стал разлеживаться. Да и как тут разлежишься? Дощатая походная койка мягкостью перины не побалует. И то, что жесткая – не беда, к жесткому он привык, так для спины полезнее. Хуже, что узкая – не развернуться. Будто специально его, калеку, пытать: пришлось лежать всю ночь в одной позе согнувшись… на хороший глубокий сон и надеяться не стоило. То по нескольку дней в седле, то ночевки на голой земле под конским боком, а теперь еще это ложе страдания… Но если кто-то надеялся, что он не выдержит, заскулит и отползет, как побитый пес – он надеялся зря. Перетерпит, научится и привыкнет. А если в конце концов умрет – то и пусть. Все равно это лучше, чем быть заколотым за ненадобностью или заживо похороненным где-нибудь в дальнем остроге.
Ярмил сел в постели и принялся растирать покалеченную ногу. Медленно, очень медленно к мышцам начала возвращаться подвижность, но кости продолжали ныть как и прежде. Не получалось у него так, как у Озавира. Вроде все делал правильно, а не выходило…
Златокудрый чужестранец казался хлипким, умгары над такими посмеиваются, жалеют; и руки у него были нежные, тонкие, только палочку для письма да кисточку держать. Но когда этот «слабак» разминал его тело, Ярмил заливался слезами, едва сдерживался, чтобы не кричать в голос. Зато потом приходило блаженное тепло и истома, а следом – силы, гибкость, радость движения. Боль отступала ненадолго, но для того, кто всю жизнь терпит боль, и малая отсрочка как великое счастье, особенно если отсрочка эта с каждым разом увеличивалась. Ярмил в тайне уже начал надеяться, что когда-нибудь боль уйдет совсем, но… потом Озавир уехал, а после и вовсе пропал. А у самого Ярмила, понятное дело, так не получалось, да и не могло: он ведь не маг.
Златокудрый посланник, правда, тоже говорил, что не маг, и Ярмил на словах с ним соглашался, только в душе все равно знал правду.
Когда Ярмилу было лет десять, в его родном племени появился Черный Йенза, не просто колдун, а из самых настоящих, обученный в тиронском Сером замке, в знаменитом ордене Согласия! Йенза много чего умел. Мог и дождь в засуху сотворить, и без быка и лемеха вспахать землю. О разжигании огня или горячей водяной бане и упоминать не стоило. Но Ярмила лечить не взялся. Только глянул – и сразу приговорил: «Не хотели боги дать тебе здоровое тело, мальчик. А против богов и маг бессилен».
А орбинский посланник никакими богами отговариваться не стал – взял и помог. И что бы это могло еще быть, если не магия? Ярмил так и спросил, прямо. А тот на смех поднял:
