Текст книги "Кто сказал: "Война"? (СИ)"
Автор книги: Владимир Ларионов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Когда-то Эрбилен Ньер был известным бойцом арены и славился жестокостью – любил калечить соперников: сам частенько хвалился, что поединки с его участием без крови не обходились. Состарившись для игр, пристроился наставлять орбинских юношей и, конечно, к ученикам привязанности не питал. Дело в том, что семинаристы были сплошь патриаршими отпрысками, не в первом колене, так в третьем или четвертом точно: копны золотистых кудрей, чистые лица, скульптурные тела. Породу вершителей не спутаешь ни с чем. А сам он, потомок давней побочной ветви, хоть и мог похвастать безупречной родословной, на вид был далеко небезупречен: сутуловатая спина, длинные руки с широченными как лопаты ладонями, а ко всему прочему – сияющая на макушке лысина. «Старый ублюдок! Орбиниты не лысеют», – смеялись за глаза его ученики. За одно это он бы языкастым паршивцам ноги поотрывал и головенки поскручивал… жаль, такое было не в его власти.
Только Гайяри Вейзу не грозил поединок с Плешивым Эрбом. Ему сходили с рук непослушание, опоздания и даже прогулы. Но вовсе не потому, что Эрбилен его ценил как-то по-особенному, скорее по-особенному презирал. Между собой семинаристы поговаривали, что на самом деле Эрб боится быть битым мальчишкой, да еще и таким истинно по-орбински красивым, и сам Гайяри наверняка в это верил.
Нарайну было наплевать на родословную Эрба, на его особое отношение к Вейзу, да и на Вейза тоже, пока он не вмешивался в их с Салемой планы. Только вот сам Гайяри отчего-то вдруг пристал к нему именно сегодня. Устроился рядом на теории хозяйства, согнав с обычного места Дари Тира, и на философии – сразу за спиной. Все это было явно неспроста. Но сначала пришлось определять цену пшеницы в неурожайный год, и бедняга-чемпион, неплохо справившись с расчетами в серебре и при простом товарообмене, основательно запутался долговыми письмами: принял кафинский хлебный вексель за переводной. А потом его и вовсе вызвали на кафедру докладывать о смысле и методах государственного принуждения. Так до конца занятий ничего Нарайну и не сказал.
Хотя без слов было ясно, все дело в Салеме: ничто, кроме любви к ней, Нарайна с Гайи не связывало. Неужели она все рассказала?! Сама-то Сали была уверена: братик поможет, поддержит… наивная душа. Но Нарайна не проведешь. Ту улыбку, с которой прославленный златокудрый демон вчера снес голову своему поединщику, вряд ли теперь получится забыть. Так улыбаются или злодеи, для которых чужая жизнь пайра не стоит, или отъявленные лжецы.
И вот златокудрый демон как ни в чем не бывало притащился на урок боя и снова уселся бок о бок явно не ради тренировки. Теперь-то уж точно найдет способ выложить, что там ему не терпится.
Наставник Эрб почти прошел мимо, но вдруг остановился и резко развернулся.
– Я смотрю, славный Вейз удостоил нас визитом, – усмехнулся он. – Чем обязаны, непобедимый демон арены? Неужели после нелепого топтания, по недоразумению названного финальным боем, тут и для тебя обнаружилось что-то интересное?
Усмешка вышла злобной, хотя по-другому Эрб и не умел: всем видом давал понять, что лучше смиренно помалкивать. За это его тоже терпеть не могли.
Тут уж семинаристам стало не до дыхательных упражнений – все повернулись и уставились на Вейза: что-то ответит? Неужели и он позволит над собой смеяться? Нарайну тоже стало любопытно.
Но Гайяри, казалось, и дела не было, смеются над ним или нет. Он добродушно улыбнулся и ответил:
– Игры закончились, наставник Эрбилен, теперь я могу упражняться вместе со своим курсом.
Видимо, не найдя к чему придраться, Эрб хмуро кивнул и велел встать. А когда Гайи поднялся, указал на его перевязанное бедро и в угол зала.
– Не сегодня. Ступай к стене.
– Не страшно, – Гайяри улыбнулся еще шире и приветливее. – Повязка тугая, рана уже закрылась и не мешает. Я могу сражаться.
Обычно на Эрба не действовали просьбы и уговоры, но сейчас он задумался. Нарайн отлично понимал, почему – Вейзы умели улыбаться так светло и искренне, что не откажешь. На улыбку Салемы он мог бы смотреть всю жизнь… В этот раз и Плешивый тоже поддался:
– Что ж, выбирай, с кем.
Вот уж Нарайн не сомневался, кого он выберет, и подниматься навстречу начал едва ли не раньше, чем услышал: «Нарайн Орс, прошу тебя, славный». Зато наставник не ожидал: пробормотал что-то о неподражаемой дурости. Действительно, когда признанный боец выбирает середнячка, который даже не оценит, умным это не назовешь. Сам Нарайн тоже удивился бы, если бы ожидал настоящий поединок – никогда он не был настолько самовлюбленным, чтобы воображать себя равным Гайяри Вейзу. Настолько глупым, чтобы поверить в желание Гайи просто так поупражняться с приятелями – тоже. Здраво рассудив, он должен был сразу отказаться, а не выставляться на посмешище. Но, видно, сейчас Гайи собирался не драться. Пора было узнать, что ему нужно, поэтому Нарайн встал и поклонился в ответ:
– Прошу тебя, славный Гайяри Вейз.
– Стойте, – вмешался Эрбилен и, сняв со стены, бросил Нарайну тренировочное копье. – Возьми, может, хоть немного продержишься.
Нарайн поймал – гладкий самшитовый шест удобно лег в ладонь. С ним, конечно, было лучше, только против Гайи все равно ненадолго – этот и боевое копье отберет, как только захочет. Каждый урок Плешивый повторял – и в этом он был прав, Нарайн сам не раз убедился – поединок выигрывает тот, кто не боится. Гайяри не боялся ничего и уж конечно не испугается сокурсника. А Нарайн, как ни заучивал приемы, вколачивая их в память тела, как ни пытался убедить себя, что на тренировке никто его не убьет, все равно не мог полностью изжить страх… но раз Эрб да и остальные во все глаза смотрят и отказаться от поединка уже нельзя, то пусть уж позор побыстрее начнется и закончится.
Отбросив сомнения, Нарайн ринулся навстречу и крутанул шест, целя в висок. Хороший удар!.. А мимо – Гайяри ниже ростом и, чуть присев, легко ушел в сторону. Мог бы уже шагнуть ближе и перехватить древко, но не стал. Шепнул только:
– Много думаешь…
Нарайн развернул шест и ударил концом в грудь. Но соперник опять скользнул в сторону, да так глубоко, что оказался почти за плечом.
– Расслабься, ну! – и опять не ударил, лишь усмехнулся.
К чему это?
Может, хотел разозлить? Но злости не было. Дерется лучше всех – подумаешь! Зато рассчитать балку толком не может. И курс векселя…
Поворот следом и снова удар – мимо. Опять уклонился, играется… нет, догонять – верное поражение. Лучше встретить… Нарайн развернулся наперерез, ударил сверху вниз: попадет – рассечет надвое. Но Гайяри уже рядом, и держит древко, протягивая дугу удара:
– Вот, теперь верно!
Издевается…
Ноги потеряли опору. Миг – и прилетит плашмя об пол… Все же Нарайн смог собраться – решение вспыхнуло разом: масса тела, упругость самшита в ладонях, распределение сил, траектория, энергия удара… и где-то глубоко под ребрами – короткий, почти неощутимый плеск бездны.
Упал он мягко, словно лег на пол и лишь после прижался бедром и плечом.
Отшвырнув ненужное копье в сторону, Гайяри тут же перехватил и больно зажал кисть руки, а сам уселся сверху.
– Все, сдаюсь, – превозмогая боль, зашипел Нарайн сквозь зубы. – Хватит. Я на арену не готовлюсь.
– Нет уж, не так просто! – Гайи все еще смеялся. Конечно, почему бы не смеяться? Для него это даже не разминка. – Мужчина ты или девчонка? Даже Сали бы не сдалась…
Упоминание невесты заставило Нарайна дернуться и хотя бы попробовать сопротивляться. Правда, недолго – не хотелось лишний раз выставляться жалко трепыхающимся слабаком. Слава Творящим, к этому времени Эрба их бой интересовать перестал, и он занялся другими парами.
– Видишь? – Гайяри ослабил захват и наклонился ближе. – Ничего ты со мной не сделаешь. Потому что еще ребенок, не мужчина: ничего не можешь, ничего не умеешь и в жизни ничего не видел. Сам подумай: зачем тебе жена?
Ну точно, проболталась! Так ведь и знал, что не выдержит – все на радостях выложит братцу. Не могла всего пару дней подождать! Нет, Нарайн на Салему не злился, он понимал: близнецы, всю жизнь вместе, самые близкие, самые родные. Она столько раз об этом рассказывала, и всегда вспоминала Гайи с нежностью и восторгом. Ради этой ее любви Нарайн даже сам был готов научиться ему доверять. Когда-нибудь потом, позже, когда они с Сали поженятся, и все их мытарства будут позади. Но сейчас? Сейчас Гайяри в их планах места не было.
Но… Сали уже все рассказала, сделанного не вернешь. Оставалось только надеяться, что она не ошиблась, и братец в самом деле будет заодно с сестрой.
– Не твое дело. Она согласна, мы все равно поженимся.
– Может быть, года через два? А сейчас, – он наклонился к самому уху и прошептал: – ты хоть знаешь, что с женами-то делают? А то как женишься, вдруг другие нравиться начнут?
И, захватив Нарайна ногами поперек бедер, неожиданно резко перевернулся на спину. Так внезапно оказаться поверх лежащего на лопатках соперника Нарайн ожидал меньше всего – вот тут он и правда растерялся: зачем? Чего этот притворщик добивается? Чтобы вся компания во главе с Эрбом на них глазела и пальцами тыкала? Никто же не поверит, что Нар Орс уложил на лопатки непобедимого демона.
А непобедимый демон, раскинув руки, хохотал все также издевательски:
– Видишь, я же говорил: не знаешь… куда тебе жениться!
И в этот миг почему-то ярко представились кудри Салемы, вольно рассыпанные по циновке, ее веселье, лучистые глаза, такие же влажные от неудержимого смеха, ее, а не его, слабые попытки вытереть слезы… но Гайяри Салемой не был! Бездна сожри! Для тех, кто знает близнецов Вейзов, они даже и не похожи! Только уже в который раз в смеющемся взгляде, в изгибе губ, в движениях брата он узнавал сестру…
Почему? Зачем?!
Стало так противно, что едва не стошнило. Руки задрожали, кровь ударила в голову. Нарайн и сам не понял, как удар, рожденный в средоточии силы, точно как учили, развернул тело, плечо, упругим броском распрямил руку… и плотно собранные пальцы впечатались в ненавистную улыбку.
Почти.
В последний миг Гайяри все-таки отвернул голову, и кулак Нарайна соскользнул в сторону, оставляя клочки кожи на зубах.
И оба тут же услышали:
– Хватит! Разошлись, живо!
Плешивый Эрб навис над ними ликом карающего бога. Под его взглядом Нарайн поспешно поднялся и, отступив в сторону, оглянулся: ведь и правда, только что были заняты своими делами, а теперь – вытаращились все, как один… Вот же праздник зубоскалов.
– Что за балаган?
Нарайн хотел ответить, но не мог сообразить, как оправдаться: злость и стыд путали мысли. Не признаваться же вслух, что его разыграли, как малого ребенка, и нарочно выставили на посмешище.
Гайяри все еще сидел на полу и с видом чистейшей невинности вытирал кровь с разбитой губы. На ноге сквозь повязку тоже проступили алые пятна. Но на вопрос он отозвался сразу:
– Не нравлюсь я славному Орсу, наставник, вот он и дерется.
Ученики заржали, как кони, даже Эрб усмехнулся. Нашли себе развлечение, нечего сказать… теперь семинария дня три этим случаем забавляться будет.
– Обжиматься – в сад под розочки, а морды бить – на рынок. Может, там нищебродов развлечете! – он все еще орал, делал вид, что ярится, но и в голосе, и на лице злорадства было больше, чем возмущения. – А сейчас – по углам, оба. И чтобы я от вас даже шороха не слышал.
Когда семинарский колокол отбил окончание занятий и ученики, похватав накидки, заторопились вон из зала, Нарайн нарочно копался дольше всех: тщательно зашнуровывал сапоги, застегивал плащ, расправлял складки – не хотелось уходить в толпе сокурсников и снова выслушивать историю о том, кто кому не нравится. Но, выйдя на площадь, он снова увидел Гайяри. Тот стоял у ближайшего к семинарии малого фонтана, мочил под струей руку и прикладывал к лицу. Губа его уже начала вспухать кровоподтеком. Нарайн насторожился: чего он тут торчит? Еще не все сказал? Или на самом деле хотел уменьшить отек и боль холодом? В любом случае сбегать от него теперь было бы глупо. И стыдно.
Тем более стыдно, что, если разобраться, досталось-то не Нарайну – с виду Нарайн победил.
Сбитые костяшки сразу засвербели. Он сжал и разжал кулак, потер ссадину левой ладонью. Ведь и правда, врезал со всей дури – зачем? Лежачего бить бесчестно, а Гайи лежал, как побежденный, и сопротивляться даже не пробовал. Подумаешь, посмеялся – велика невидаль! Он надо всем смеется. И, может быть, не притворяется даже, просто натура такая. А того бергота на арене приказал убить избранник. И, кто знает, захотел бы славнейший Лен крови, если бы не стычка с его, Нарайна, отцом?..
А Гайи – не мог же он так нагло нарушить правила и пощадить? Или мог?
Да какая разница?! Сегодня-то правила нарушил Нарайн.
Нарайн подошел ближе и остановился.
– Похоже, распухнет знатно…
Гайи оглянулся, осторожно сплюнул кровь и ответил, стараясь шевелить одной стороной губ:
– Не страшно, хуже бывало.
К другой, отечной стороне он приложил влажные пальцы. Нарайн снова глянул на свою разбитую руку: да… не сравнить.
– Я не хотел тебя бить. Не так сильно, – и замялся. Зачем ударил, он даже себе объяснить не мог. – Так вышло.
– Брось. Сказал же: не страшно. Сам нарывался – сам получил, – сейчас он говорил как с другом, без тени насмешки или какого-то скрытого смысла. Так разговаривать Нарайну нравилось. – А как ты тогда упал? Мягко, будто летел, а не падал.
Нарайн усмехнулся, тоже беззлобно, по-приятельски:
– Механика. Естественные науки тоже кое-чего стоят.
– Механика, значит? Запомню.
А когда они вместе как добрые знакомые, перебрасываясь замечаниями о сокурсниках и наставниках, направились к конюшням, стычка в гимнастическом зале вообще начала представляться не иначе как большой удачей. Если они с Гайяри подружатся, Салема будет счастлива. Ради ее счастья, ради мира в их будущей семье можно было потерпеть и позорный поединок, и насмешки.
С уздечкой и седлом Гайяри тоже справился быстрее, но уже верхом остановился и вместо прощания сказал:
– А ты ничего, славный Орс, не такой остолоп, как я думал. Даже и поговорить с тобой, оказывается, приятно.
– Ты тоже не такой спесивый прохвост, каким кажешься, – не остался в долгу Нарайн.
– Не спеши с выводами, славный, – Гайяри криво улыбнулся распухшими губами, но тут же согнал улыбку и продолжил уже серьезно: – А про женитьбу вашу дурацкую я не шутил. Откажись.
Что, опять? Нарайн от досады даже подпругу затягивать бросил. Только вот над ответом раздумывать не пришлось:
– Нет, и не мечтай – этого не будет.
Вот и кончилась дружба, не начавшись. Не стоило верить в искренность Гайяри Вейза, ох не стоило. Этот красавчик всегда играет и сам, наверное, забыл, есть ли в мире что настоящее.
– Не навсегда. Скажи ей, что надо подождать года два, – он глянул так, словно на базаре к товару приценивался, – ладно, год. Сейчас не время.
– Это еще почему? Потому что «я ребенок»? Или потому, что наши славнейшие договориться не могут?
– Потому что будет война.
Надо же! Вот и Вейзы о войне заговорили. Неужели поверили наконец? Впрочем, никакая война ничего не значила для них с Салемой. Она его любит – это главное. А война… что ж, будет – значит, переживут. Вместе.
– Тем более торопиться надо. Мало ли как потом сложится?
– Потом – я сам тебе ее отдам. Через год. Решай, ну?
Нарайн поднял голову и посмотрел в глаза.
– А Салему ты спросил? Она согласна?
Гайяри не ответил, но и так было ясно: не спросил и не спросит. Потому что понимает, она не согласится. Ни за что не согласится! И это самое главное.
– Значит, нет? – Гайяри зло сощурился и, поддав в бока лошади, ускакал к Вечноцветущей. – Пожалеешь еще… – донеслось последнее напутствие.
Угроза? Нарайн только усмехнулся и снова занялся подпругой. Пусть попробует отнять у него Салему, и тогда неизвестно, кто пожалеет. Конечно, драться, как демон бездны, дано не каждому, только кулак и меч – это не вся сила. Настоящая сила в разуме. А уж в том, кто из них двоих умнее, Нарайн никогда не сомневался.
*12*
Гайяри отмахал уже половину Стрелы Диатрена, прежде чем опомнился. Невысокий хрупкий на вид Задира был на диво вынослив и любил побегать, но проскакать столько было слишком даже для него. Гайяри перевел коня на рысь, а потом и вовсе спешился, накрыл его потный круп своим плащом и повел в поводу.
Не важно, пешком или верхом, прогулки по Стреле Диатрена Гайяри всегда нравились. Родовые особняки патриархов окружали сады, самшитовые и кипарисовые аллеи, и даже целые рощи дубов и сосен, в которых можно было бродить, как в диких лесах, прислушиваясь к крикам птиц и легкому шелесту ветра в кронах, вдыхая влажный запах мха, травы и прелых листьев. Тут он как нигде тонко и глубоко воспринимал мир: видел дальше, слышал больше и острее чуял. Мог по взмаху крыла опознать каждую пичугу и каждый ветерок – по следу его дыхания на щеке. Он ощущал себя вершителем, наследником знаменитого предка, пусть и с запретом на высокое искусство. Это помогало понять самого себя, истинные свои желания и приносило умиротворение.
Только не сегодня. Сегодня саднили разбитые губы и в раненой ноге, растревоженной возней с этим Орсом, все сильнее пекло и дергало. К тому же солнце уже склонилось к крышам, дневная жара сменилась свежим ветром, насквозь пронизывающим тонкую тунику. А больше всего злило то, что не удалось убедить Нарайна… что там убедить! Все ухищрения даже поколебать его решимость не смогли!.. Нарайн – простодушный мальчишка, смеяться над ним одно удовольствие. Но он не глупец, не трус и Салему любит по-настоящему. Отступится такой, как же… Наивность упрямству не помеха: чем меньше знаешь жизнь, тем больше веришь в свои силы.
Надо было пугать сильнее? Может, вообще честно поделиться собственными опасениями?
И выдать планы отца врагу? Это славнейшему Геленну Вейзу по вкусу не пришлось бы… а что, разве славнейшему Геленну понравится, если тень умгарского миротворца упадет и на его любимую дочь? Нет, отец не простит… Гайяри сам никогда себе не простит, если пострадает Салема. Какое уж тут умиротворение?
Родной дом встретил Гайяри радостным гомоном и предпраздничной суетой: трое невольников из числа домашней прислуги подрезали кусты и стригли траву на лужайке, еще пятеро мели двор, намывали фасад, развешивали цветные фонарики. Кто-то возился во дворе, кто-то хлопотал в комнатах. Через оконный проем он увидел Рахмини. Шиварийка, уперев руки в мясистые бедра, распоряжалась поломойками. А потом приметил и мать: худая, бледная и как обычно хмурая Бьенна Вейз отчитывала за что-то девчонку в пестром сари, но, увидев его, тут же забыла о служанке и поспешила навстречу.
Упреки начались прямо от двери:
– Милый мой, наконец-то! Я с утра места себе не нахожу – только и смотрю на ворота. Совсем мать не жалеешь! Ведь еще и двух дней не прошло…
Но увидев разбитые губы, пропитанную кровью повязку и то, как ее сын ковыляет, едва наступая на ногу и кривясь от боли, испугалась уже по-настоящему. Забыв о собственных немощах, подхватила под руку, а потом начала приказывать невольникам, да не как обычно, громко и плаксиво, а вполголоса, спокойно, но твердо:
– Ману, сюда, быстро. Проводи господина в дом. А ты, Суни – коня забери, да смотри: мастеру Ияду лично с рук на руки передай, понял? Если что не так – ответишь.
В доме Вейзов все, от доверенной прислуги в покоях до последнего садовника или поваренка, давно усвоили, пока госпожа Бьенна громко бранится и плачется, она, в сущности добрая женщина, желает внимания и сочувствия, а не послушания. Но если она начинала говорить тихо, значит, в самом деле взволнована и приступ недалек.
И Гайяри, как старший сын, знал об этом лучше всех. Жалобы и слезы матери он слышал по десять раз на дню и привык пропускать мимо ушей. Но пугать всерьез, рискуя ее слабым здоровьем, не хотел. Поэтому покорно позволил подоспевшей на зов хозяйки банщице помыть себя, переодеть и устроить на террасе, обложив подушками раненую ногу. А когда славная Бьенна Вейз явилась к нему с лечебной мазью, чтобы собственноручно заняться перевязкой – и вовсе расслабился, захотелось побыть не демоном арены и не интриганом, строящим хитроумные планы, а маленьким мальчиком, уставшим от боли и ответственности.
– Где ты был? – спросила она все тем же строгим голосом, густо намазывая рану на бедре. – У славнейшего Лена?
– Не-а…
Мазь приятно холодила, пахла травами и почти сразу снимала боль. Это было так восхитительно, что хотелось погрузиться в целительный аромат и утонуть, а не отвечать на расспросы.
Но мать не отступалась:
– Если ты был с ним, если это Айсинар тебя так разукрасил, я оскоплю его собственными руками. Так и передай.
– Нет же, мам! – Гайяри засмеялся, но быстро спохватился: губы все еще болели. – Я был не у славнейшего Лена, а в семинарии, на уроке атлетики и боя.
– Конечно, так все и было… – согласилась мать, ясно давая понять, что ни слову не верит.
– Да не вру я!
Она как раз закончила перевязывать ногу и, вновь зачерпнув мази, потянулась к лицу.
– Помолчи и не вертись.
Мазь коснулась губ, рану остро защипало, но даже это жжение и горечь облегчали боль. Гайяри дождался, пока нежные пальцы матери вотрут в кожу все до капли, и добавил:
– И меня нельзя… – как ты говоришь? – «разукрасить», если я сам не захочу.
– Значит, сам захотел?
Он кивнул.
– Что ж, выходит, мой красивый златокудрый первенец на деле глупее неотесанного шиварийского горца. Жаль.
Она вытерла пальцы об остатки перевязочной ткани, прикрыла ей же горшочек с мазью, поднялась и добавила:
– А был бы чуть умнее, думал бы не про драки и не про избранника Айсинара, а, например, про Лолию Мор: чудесная девочка, сильный род.
Жадные требовательные губы, груди пышные и тяжелые, как у взрослой женщины, умелые в ласках пальчики – вот что такое Лолия Мор… даже имя ее пахло грозой, горьким миндалем и померанцем. Дерзкая девчонка, под стать ему самому. Если бы Гайяри искал подругу, то, наверное, согласился бы: Лолия – то, что надо. Интересно, много ли знала про нее матушка? Быть может, кто-то из слуг донес про их слишком откровенные игры? Вот мать и решила их сосватать. Но то, как чудесная девочка сбила ее первенца с ног магическим ветром, славная Бьенна Вейз не знает наверняка. А если бы знала, назвала бы Лоли совсем по-другому.
– С такой женой, – продолжала мать, – ты сам лет через пятнадцать-двадцать мог бы стать избранником.
Она еще договорить не успела, как на террасу выбежала Салема, а следом за ней – та самая Лолия Мор. Увидев мать, они замешкались у входа, перешептываясь и хихикая, но та только рукой махнула: ладно, мол, никому ваши секреты не нужны, и сразу же вышла.
Девчонки обрадовались, что их не гонят, и тут же уселись на скамью рядом. Лолия потянулась и ласково коснулась его щеки. Трогать разбитые губы, видимо, не решилась:
– Больно?
– Не страшно, – ответил он, – только целоваться пока не получится.
– Ну вот… – она кокетливо надула губки, но тут же сменила гнев на милость и спросила: – а есть-то хоть сможешь? Мы назавтра печенья напекли, очень вкусного.
– Зайчиков и журавликов, – подтвердила Сали, – целое блюдо, и даже не все вошло.
У девушек и правда остались следы муки в волосах, а пахло от них сегодня не духами и грозой, а ванилью и сливками.
– Это здорово! – обрадовался Гайяри. – Как раз с утра не ел, тащите сюда ваше печенье.
– Ты что! Сегодня нельзя! – всплеснула руками Салема. – Это на праздник, подношение Младшей Творящей! Съешь сегодня – она разгневается, и никто тебя не полюбит.
– И правда, нельзя, не полюбят – страсти какие! – охотно согласился Гайяри. – Тащите тогда мяса. А журавликами своими ты меня завтра угостишь.
Салема замерла на миг, посмотрела на него загадочно, многозначительно, даже щеки чуть порозовели, а потом с улыбкой ответила:
– Завтра Лоли тебя угостит. А сейчас мы жаркого принесем.
И девушки радостно поспешили на кухню.
– Побольше! – крикнул им вслед Гайяри. – И хлеба с сыром! И кислого молока!..
Вернулись они с огромным блюдом, на котором лежали куски жареной телятины, сыра и с десяток свежих лепешек. В довершение к этому – гранатовый соус и кувшин вина вместо простокваши.
– Мама велела, – пояснила Сали, – сказала сильно не разбавлять, мол, тебе полезно, – и добавила: – от больной головы!
И обе захихикали, словно для них в этой глупой шутке был какой-то особый смысл.
Двигать онемевшую от мази ногу не хотелось, да и вообще после всех приключений было лень лишний раз шевелиться, поэтому Гайяри устроил поднос прямо на коленях. Девушки тоже примостились вокруг: Лолия – на скамью, а Салема, сбросив несколько подушек, уселась на полу. Еды с лихвой хватило бы на троих, но подруги почти не ели, зато вовсю угощали его, будто он вдруг оказался совершенно немощным или потерял обе руки. Это его насторожило: с чего бы так бурно веселиться и так нарочито-заботливо толкать ему в рот лучшие куски?
Ладно, Лолию понять было можно: она влюблена, а он пообещал взаимность. Но Сали? Даже позавчера, когда он и вправду чуть не погиб, а рана была свежая и казалась опасной, она больше смеялась и подбадривала, чем нежничала.
Или всему виной то самое вино «от больных голов», всех трех сразу?
Девчонки и правда казались слегка захмелевшими. Лолия красовалась в хитоне, расшитом цветным шелком и мелким жемчугом, как будто день чествования Любви Творящей уже наступил. Двигалась она мягко и плавно, явно кокетничая, показывала все свои женские прелести. Мука, припорошившая диковинные цветы на груди, похоже, ее совсем не смущала.
Сали же, хрупкая и порывистая, как подросток, никак не могла усидеть на месте. В домашней тунике до колена, украшенной лишь простенькой вышивкой по низу, рядом с подругой выглядела быстрой ласточкой под крылом степенной райской птицы. Из украшений – только длинные серьги тонкой работы.
– Новые сережки? Дай, посмотрю? – спросил он.
Она тут же вспорхнула с пола и присела рядом.
– Отец к празднику подарил, – и наклонила голову, откидывая волосы. – Красиво, правда?
Тонкий золотой завиток заканчивался искристой каплей топаза… а чуть ниже – под бархатистой кожей едва заметно билась лиловая жилка, трогательная и беззащитная на открытой девичьей шее. Нежность к сестре, страх за ее судьбу сжали сердце, комом подкатили к горлу, мешая вдохнуть. Да, Салема знала толк в безделушках…
Праздник-праздник… какой же он глупец, что раньше не понял! Браки в день Любви Творящей освящены самой богиней. И пусть в это никто не верит – обычай оспаривают очень редко. Если сестренка решила сбежать к своему Нару, то сегодня ночью самое время. Оттого и на месте не сидится, и глаза сияют… бедная маленькая сестренка!
– Отец дома?
– У себя в кабинете, – она удивленно отстранилась, – а что?
– Повидать хочу.
Гайяри спустил поднос на пол, разбросал подушки и начал осторожно подниматься, опираясь на раненую ногу.
– Гайи! Мама строго-настрого запретила тебе вставать!
Ничего, нога почти не болела. Все-таки хорошо, что заживает на нем, как на собаке. Немного хромая, он пошел в дом, а Сали с подругой только улыбнулся да подмигнул на прощание.
Нарайн и Салема условились на закате порознь покинуть Орбин. В потоке работников и мелких торговцев, что жили в предместьях за городской стеной, они должны были пройти Малыми Мастеровыми воротами, встретиться в трактире «Козий брод», что как раз у ближайшего моста через Лидину, и уже оттуда вместе отправиться в храм. План был хорош, но дома не сиделось от волнения. Рассудив, что чем раньше он проедет мимо городской стражи, тем сложнее будет связать их с Салемой, Нарайн выехал из дома, когда солнце едва склонилось к горизонту, и добрался до Козьего Брода задолго до назначенного времени.
Но это и хорошо – не хватало еще опоздать и заставить ждать любимую. Что бы делала высокородная девица в харчевне на окраине города, среди пьяных крестьян и мастеровых? По-доброму и ему самому там не место – кому приятно, чтобы пальцем тыкали? Орбинит в здешнем кабаке для завсегдатаев как заморский зверь в зверинце… Узнают ли в нем наследника рода Орс? Вряд ли. Нарайн из свободных ремесленников почти ни с кем не знаком, а те, с которыми все же знается, живут в старом Орбине, за стеной. Если только какой из подмастерьев, что у них в обучении, случайно забредет?..
Все равно в кабак ему не хотелось, поэтому он только в двери глянул. Потом оставил лошадь у коновязи, а сам отыскал небольшой холмик с хорошим видом на дорогу. На склоне был дом, выстроенный в умгарском духе: деревянный с дерновой крышей, задней стеной упирающийся в тело холма, небольшой, на одну семью, но добротный, ухоженный: видно, хозяева не бедствовали и умели работать. Плетень вокруг дома уже оброс побегами лимонника и клематиса, а трава вокруг казалась густой и по-весеннему мягкой – отличное место для ожидания. Нарайн сбросил плащ и сумку, сел. Мощеный тракт просматривался примерно на полтора перестрела, пока не прятался за поворотом. Другого пути к Козьему Броду не было, Сали непременно проедет мимо – тут они и встретятся.
Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках и, увидев Нарайна, поклонилась:
– Доброго дня, славный. Вы к нам по надобности, или как? – спросила она по-орбински, но с заметным умгарским выговором. – Может, помочь чем?
– Не хлопочи, хозяйка. Я жду одного человека, – Нарайн указал на дорогу. – Встречу и уйду.
– Ну… тогда ладно, – улыбнулась молодуха. Малыш на руках завозился и закряхтел. – Пойду я… а ты, славный, если что надо-то, скажи. Помочь мы всегда рады.
И скрылась в доме. Вслед за хлопком двери послышался скрип засова.
Нарайн усмехнулся. Конечно, кто же откажет ему в помощи? Первородные господа щедро платят за услуги, но если что-то не по ним – злопамятны, об этом каждый умгар знает с детства. Да еще и про магию в народе слухи не утихают, даром что у самих орбинитов практика давным-давно под запретом. Так что любишь – нет, а помогай – деваться некуда. Только вот и дверь открытой, пока рядом златокудрый, ни один из умгар тоже не оставит.
А если завтра в самом деле начнется война? Кому тогда будут помогать орбинские умгары? Уж не Вадану ли охотнее? Вот бы заранее знать. Да как? Может, пока они и сами об этом не думают…
Тут на дороге кто-то появился. Нарайн поднялся и даже шагнул навстречу, вглядываясь вдаль. Но нет, это пешеход, а Сали, конечно, будет на лошади. Интересно, какую выберет? Свою кобылку или материного мерина? Какого коня смотреть – серого или рыжего? Так за размышлениями он отвлекся и забыл про умгар и про молодую хозяйку дома.
Солнце, уже не горячее и даже не слепящее, похожее на большую каплю меда, стекающую по стенке чаши, медленно ползло за горизонт; и чаша эта из голубой незаметно превращалась в темно-синюю. Нарайн ждал, Салема все не появлялась. Но раз ворота еще не заперты – время есть, а значит, беспокоиться рано. Так он думал, пока дверь за спиной снова не скрипнула.
