Текст книги "Зверь"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Где ж я их всех, – озадаченно проговорил Контратьев. – У меня своей работы невпроворот. На двух участках приходится вкалывать. – Его лицо выразило явное неудовольствие.

Бездельник! Знаю я таких работничков. Они служат, будто наказание отбывают.

– А ты постарайся. Тебе это полезно, – сказал я.

– Это ещё почему? – не понял лейтенант.

– Двигаться, говорю, полезно. А то молодой, а вот какую требуху наел.

– Это у меня конституция такая, – несколько смутился Кондратьев.

– Какая ещё к черту конституция! – резко проговорил. – Когда самая элементарная лень. Короче, завтра в десять все ребята должны быть в опорном пункте. Как понял?

– Слушаюсь, – пробурчал лейтенант, глядя мне под ноги.

Хорошо, что этот бездельник догадался записать телефоны родителей подростков. Хочешь, не хочешь, а с ними надо встретиться в первую очередь. Представляю, что пришлось им пережить. Если бы такое случилось с нашей Любой мы бы с Леной с ума сошли. Точно. Нет, даже подумать об этом страшно. Как говорила моя бабушка в таких случаях: "Типун тебе на язык".

Позвонил на работу отцу Володи и договорился о встрече в фойе института "Новосибирскгражданпроект", где тот работал ведущим инженером. Через полчаса я был уже на месте. Сотников меня поджидал. Это был статный моложавый мужчина. Его лицо выражало надежду и страх одновременно. Мы отошли в дальний угол, сели в кресла.

– Стало известно что-нибудь о Володе? – с волнением в голосе спросил Сотников.

– Нет, Эдуард Васильевич. Я просто хотел бы кое-что уточнить.

Глаза Сотникова потухли, лицо разом постарело.

– Да-да, это конечно, – пробурчал он.

– Скажите, как вел себя Володя перед исчезновением?

– Как вел? Он был в очень возбужденном, я бы даже сказал, в приподнятом настроении.

– А что за причина такого настроения?

– Понятия не имею, – пожал плечами Сотников. – Сын с детства был довольно замкнутым, сам себе на уме. Вечером десятого я его спросил: "Что-то случилось?" Он ответил: "Ничего не случилось". "А отчего ты так сияешь?" "Тебе показалось", – ответил он и ушел в свою комнату.

– Близкие друзья у Володи были?

– Один. Вадим Кирпичников.

– Вы с ним говорили?

– Да. Но он ничего вразумительного сказать не мог.

– В каком смысле – "ничего вразумительного"?

– Да так, детские фантазии. Говорил, что сын якобы снимался в кино.

После этих слов у меня будто что оторвалось внутри, и я понял, что Сотникову уже никогда не дождаться своего единственного сына. Скорее всего его постигла та же участь, что и Сунжикова, Субботину и Новосельцева.

– И все же, нельзя ли поподробнее рассказать о разговоре с ним? Это может быть очень важно для поиска вашего сына.

– Когда мы с женой спросили его – видел ли он Володю в тот день или накануне? Он ответил, что видел утром десятого. Володя, якобы, шел на съемки фильма. Глупость несусветная!

– Что он ещё вам сказал?

– Больше ничего. Да мы с Верой его и не спрашивали. Какой ещё к шутам фильм? Володя стихотворение-то не мог как следует прочесть.

Я записал объяснение Сотникова. Он ознакомился, расписался. Поинтересовался:

– А почему вас так заинтересовал разговор с Вадимом? Вы что, действительно верите, что сын мог сниматься в кино?

– Нам важна любая информация, – уклонился я от прямого ответа, Кстати, как мне найти Вадима?

– Он живет в соседнем двадцать шестом доме, квартира 35.

К счастью Вадим оказался дома. Он и открыл мне дверь. Это был высокий, худенький подросток с бледным интеллигентным лицом. Когда я назвался, его глаза загорелись любопытством.

– Вы занимаетесь поиском Володи? – спросил он.

– Да, – кинул я.

– Он, наверное, сейчас в Москве, – тут же выдал Вадим.

– Почему ты так решил?

– Он говорил, что режиссер, который снимал фильм из Москвы.

– А что он ещё говорил о фильме и режиссере?

– Говорил, что это очень известный режиссер. Даже называл фамилию, но я не запомнил. Раньше тот был актерам, но на съемках фильма упал с большой высоты, повредил позвоночник и у него отнялись ноги. Потому и стал режиссером.

– Володя говорил, как он с ним познакомился?

– Володя ходил за хлебом. Когда вышел из магазина, то его окликнул этот режиссер, сказал, что снимает фильм и ищет мальчика на главную роль, и что Володя ему подходит. Предложил попробовать. Ну, Володя и согласился.

– А о чем был фильм?

– Не знаю. Володя об этом ничего не говорил.

– Володя не говорил – была ли среди снимающих фильм женщина – красивая молодая блондинка?

– Нет, – покачал головой Вадим. – Он говорил, что вместе с ним снимается красивая девочка. А о женщине он ничего не говорил.

Мне стало очень нехорошо, на плечи навалилась такая усталость, что сил никаких не было. Я уже знал кто была та девочка. Это наверняка Людмила Веснина. И я так же знал, что надеятся на благополучный исход по их поиску не приходится. Но все это означает, что в городе действуют две группы, снимающие кровавые сценарии? Выходит, что так. Прав Дима – у них один заказчик. Где же он скрывается? Как его найти?

Набрал номер телефона Говорова, но его на месте не оказалось. Позвонил Иванову и сказал, что у меня есть важная информация.

– Приезжай, – ответил он и положил трубку.

Выслушав меня, Сергей Иванович долго молчал, рисуя карандашом какие-то замысловатые фигуры в настольном календаре. Затем мрачно сказал:

– Боюсь, что это не последние жертвы детей. – Встал, прошелся по кабинету. – Одного не пойму – откуда взялся этот режиссер-инвалид?

– Ну мало ли, – пожал я плечами.

– Мало ли, – смешно передразнил меня Сергей Иванович. – Ты мне лучше ответь – этому инвалиду было известно о финале его фильма?

– Конечно. А как же иначе?

– В таком случае за каким хреном он приехал во двор и полчаса выставлялся для всеобщего обозрения?

– А ведь действительно! Я как-то не того, как-то не подумал об этом.

– Все это напоминает мне предыдущего режиссера – красавицу блондинку.

– Но вы ведь сами сказали, что она не женщина.

– И теперь я ещё более укрепился в этом мнении. Она такая же женщина, как этот – инвалид.

– Вы полагаете, что инвалидная коляска и все прочее – инсценировка?

– Убежден в этом. Кто-то хочет нас просто-напросто одурачить. Иначе трудно объяснить действия блондинки и инвалида. Я даже нисколько не удивлюсь, что они оба – одно и то же лицо.

– Но ведь никто даже ничего не заподозрил?! – удивился я очередной версии Иванова.

– Вот и я говорю, что искать этого козла надо не среди красавиц и немощных инвалидов, а среди артистов, к тому же, весьма талантливых.

Глава четвертая: Говоров. Допрос Коржавина.

На прилавке книжного магазина увидел обе свои книжки детективов и очень этому удивился – неужто до сих пор не проданы? Попросил у продавца одну из них, раскрыл на последней странице и обнаружил, что изданы они дополнительным тиражом в десять тысяч экземпляров. Вот те раз! А я об этом ни слухом, ни духом. Позвонил директору издательства.

– Андрей Петрович, рад вас слышать! – обрадовался он. – А мы вас никак не можем найти. Вам тут гонорар причитается.

– И сколько же там мне?

– Десять тысяч. А ещё десять через три месяца. Извините, но у нас сейчас такие порядки.

– Порядки устанавливают люди, а потом на них же и сетуют, – резонно заметил я.

Но эти слова отчего-то очень рассмешили директора. Просмеявшись, он сказал:

– Веселый вы человек, Андрей Петрович!

– Какое там, – возразил. – Как сказал поэт: "Для веселья планета наша мало оборудована".

– Это конечно так, – согласился директор. – Так мы вас ждем.

– И очень правильно делаете.

Получив гонорар, вышел из издательства в отличном расположении духа, размышляя – куда бы мне потратить так неожиданно свалившиеся деньги? Куплю Тане хорошие духи и свожу в ресторан – решил наконец. Освободившись таким образом от груза личных проблем, стал думать о деле. Вспомнил, что ещё вчера хотел встретиться с барменом ресторана "Центральный", оформить нашу с ним предыдущую беседу протоколом и попросить об одном деликатном одолжении. Потому направил свои стопы прямиком в ресторан. Но там мне сказали, что Коржавин нынче выходной.

Типичного представителя сексуальных меньшинств я нашел дома в печальном настроении и легком подпитии. На нем был импозантный светло-малиновый халат из плотного китайского шелка и модная трехдневная щетина.

– А, это вы, – вяло, как-то даже равнодушно сказал он. – Проходите, пожалуйста.

Хомо сексуалис мне сегодня явно не нравился. Причину его настроения портрет красивого мальчика с нежным девичьим лицом и грустными глазами, я нашел в комнате на журнальном столике в рамке из красного дерева, отметив про себя, что прошлый раз допустил явную промашку не спросив о фотографии мальчика.

– Вот, поминаю Игорька, – извиняющимся тоном проговорил Коржавин. – Не понимаю, кому он мог помешать? – На его глаза навернулись слезы.

А я смотрел на этого глупого рыжего павиана, и мне его было искренне жаль. Честное слово. Не знаю, что заставило его сменить сексуальную ориентацию, или он с нею родился? Пути Господни неисповедимы! Но только горе его было неподдельным. Игорь Новосельцев был для него не просто сексуальный партнер, любовник, но нечто гораздо и гораздо большее. Факт.

– "Жестокий век, жестокие сердца", – ответил я словами Пушкина.

– Да-да, – закивал хозяин. – Я с вами совершенно согласен. Куда мы все катимся? Непонятно... Не желаете? – он указал на стол, где кроме портрета стояла ещё бутылка виски и ваза с яблоками.

– Покорнейше благодарю, но я на работе. И чтобы расставить все точки над "и", достал служебное удостоверние и протянул Коржавину. – Пошу ознакомиться, Павел Павлович.

Тот с опаской взял его, осторожно раскрыл и, прочтя содержимое, удивленно спросил:

– А что же вы давеча?... Я извиняюсь.

– О, это была одна из лучших моих импровизаций, – снисходительно усмехнулся я. – Однако, как говориться, ближе к делу. Необходимо оформить нашу прошлую "дружескую" беседу официальным языком протокола. – Раскрыл "дипломат" и достал бланк протокола допроса свидетеля.

Записав прошлые показания Коржавина, я придвинул ему протокол.

– Вот, прочтите и распешитесь.

Он читал очень долго, беззвучно шевеля пухлыми губами. Создавалось впечатление, что с азбукой он познакомился совсем недавно.

– Да, все правильно, – проговорил он наконец и расписался где положено.

– С официальной частью покончено, – констатировал я. – Теперь я бы не стал возражать и против рюмочки, помянуть безвинно убиенного Игоря Новосельцева.

– Да-да, я сейчас! – отчего-то обрадовался Коржавин. Вскочил, достал из "горки" рюмку, наполнил виски, налил в свою.

– Пусть хоть там у него все будет хорошо, – сказал я, поднимая рюмку.

– А-а! – махнул он рукой. – Неужто вы верите, что там что-то есть?

– Не только верю, но убежден в этом. Иначе все теряет всякий смысл. Я выпил виски. Оно было тем самым, каким Коржавин угощал меня в баре. Он последовал моему примеру. Вытер тыльной стороной руки губы, сказал:

– А его и нет – смысла. Все нелепо начинается и также нелепо заканчивается.

– Да вы – экзестенциалист, милейший, – усмехнулся я.

– Никакой я не... Извините! – обиделся бармен. – Если бы был Бог, то разве бы он допустил такого?! – По его щекам потекли слезы.

– Но вы забываете, Павел Павлович, что кроме Бога есть ещё и Дьявол. А это как раз его рук дело.

– Да, но ведь Бог главный?

– Увы, здесь нет главных. Многовековая борьба добра со злом, как мы можем констатировать, пока ещё ничем не закончилась. И в этом наше спасение. Стоит победить одной из сторон – мир будет обречен, ибо он создан на единстве и борьбе противоположностей.

– Странные вещи вы говорите, – пожал плечами бармен. – Ведь люди всегда желали, чтобы победило добро?

– Желать, не значит – сметь. Желают добра, а вершат зло. Недаром говорится: "Добрыми намерениями вымощена дорога в ад". Вот уже два тысячелетия люди покорно идут за дьяволом, наивно полагая, что идут за Богом.

– Вы шутите? – озадачился Коржавин.

– Нисколько. Однако это очень долгая тема. А у меня к вам конкретное предложение: вы хотите, чтобы убийцы Игоря были найдены и понесли заслуженное наказание?

– О да, конечно! – пылко воскликнул он. – Я бы их собственными руками!

– Совсем не обязательно. Для этого у нас рук вполне достаточно. Главное – их надо найти.

– Да, я понимаю, – кивнул Коржавин.

– Вы сможете нам помочь?

– Все, чем могу.

– У нас есть все основания полагать, что в нашем городе действует банда, снимающая порнографические фильмы со зверскими убийствами детей в финалах.

– Так значит Игорь говорил правду?

– Да... Вы можете раздобыть такие фильмы?

– Но я никогда ими не интересовался.

– Верю. Но ими наверняка интересовался кто-то из ваших... ваших знакомых. Ведь так?

– Да, я знаю таких людей, – подтвердил Коржавин. – Даже слышал от них о подобных фильмах. Якобы на Западе они пользуются большим спросом и стоят больших денег.

– Вот именно. Я был вынужден обратиться к вам потому, что подобные фильмы не будут продавать на улицах обычные продавцы порнопродукции.

– Хорошо, я попробую.

– Павел Павлович, не одолжите на некоторое время фотографию? – кивнул я на портрет Игоря.

– Конечно, конечно. Пожалуйста.

Глава пятая: Иванов. "Командовать парадом буду я".

Я, что называется, выпрягся. Ага. Со мной такое бывает. Мама в таких случаях говорила: "Шлея под хвост попала". И была совершенно права. Вот и сейчас мне в очередной раз эта "шлея" куда надо попала. После ухода Сергея Колесова до того вдруг стало муторно – хоть криком кричи. И так обрыдла мне работа, что в пору вызывать неотложку. Кому-то нравится работать начальником. Многие к этому даже стремятся. Мне же всегда нравилось работать самому. С трудом дал себя уговорить возглавить следственное управление. Решающую роль здесь сыграл этот придурок Иванов. "Не век же тебе прикрывать амбразуры своим хилым телом. И так, будь здоров, повоевал. Уступи место молодым". Вот я, дурак, и послушался. Потом не раз об этом пожалел. А сейчас очень пожалел. Долго метался по кабинету, тщетно пытаясь убежать от проблем, пока в голове окончательно не вызрело решение. Тогда я сел за стол и написал:

"Прокурору Новосибирской области

государственному советнику юстиции

2 класса Семенову П.В. от

заместителя прокурора, начальника

следственного управления государс

твенного советника юстиции 3 класса

Иванова С.И.

З А Я В Л Е Н И Е

Прошу перевести меня на должность старшего следователя по особо важным делам".

И с этим заявлением решительно направился прямиком к шефу, осознавая, что разговор предстоит не из легких. Прокурор разговаривал по телефону и по тому, как он это делал, я понял, что настроение у него – хуже не придумаешь. Это не прибавило мне оптимизма. Ага.

– Нет, это я за тебя должен делать, да?! – закричал он. – Я это могу. Но тогда на кой ты мне там нужен?!... Ах, у тебя объективные причины?! Ну-ну. А мне плевать! Объективные причины выдумали лоботрясы и бездельники... Все, хватит! Завтра в десять жду тебя с рапортом. И если не наведешь там порядок, буду ставить вопрос о твоей ответственности. Бывай! Бросил трубку. Взглянул на меня. Хмуро сказал:

– Что стоишь? Садись. Что у тебя?

Я рассказал о последних данных по делу, поделился своими соображениями.

– Час от часу нелегче! – сокрушенно вздохнул он. – Теперь нас с этим делом вконец замордуют.

– Поэтому, Владимир Семенович, я решил принять дело к своему производству, – сказал я.

– Ты что же, Говорову не доверяешь? По-моему, толковый парнишка.

– При чем тут это. Я сам хочу расследовать это дело.

– Ах, сам?! Тогда другое дело! – Взгляд у прокурора стал как у вампира – зловещим и непредсказуемым. Он даже привстал, будто примерялся – сможет ли со своего места дотянуться до моей шеи. – А кто будет руководить управлением? – И вдруг закричал так, как недавно кричал по телефону: Кто?! Римский папа?! Работнички, мать вашу!

– А ты на меня не ори! Я тоже могу. Подумаешь – руководить. Святое место пустым не бывает. Много найдется охотников. Однако, я предвидел этот вопрос. – Достал заявление и выложил его перед шефом. – Вот, прошу удовлетворить.

Прокурор недоуменно взял заявление, глянул и его брови полезли вверх от удивления.

– Сергей Иванович, это что, твоя очередная шутка?! – спросил он раздраженно, ибо шутить он и сам не любил, и другим не позволял.

– Владимир Семенович, разве я похож на шутника? – резонно задал я ему встречный вопрос.

– Очень похож, – пробурчал он. Придвинул заявление ко мне. – Забери, а то я потеряю к тебе всякое уважение.

– Нет уж, "уиерла так умерла", – ответил, возвращая заявление на место.

– Ты о чем это? Кто умер? – не понял шеф.

– Это я, так сказать, фигурально выразился. Анекдот есть такой.

– А, анекдот! – махнул рукой прокурор. Указал на заявление. – Вот анекдот. Нарочно не придумаешь – мой заместитель просит перевести его в следователи. Обхохочешься!

– Ты зря утяжеляешь ситуацию, – возразил я. – Человек решил перейти на работу, которая у него получается лучше. Что в этом особенного?

– И не думай. Только через мой труп. Во-первых, я твоей работой доволен. Во-вторых, что я скажу Генеральной прокуратуре? Кто мне поверит, что ты это делаешь добровольно?

– А мне их мнение до лампочки.

– Экий герой, – усмехнулся шеф. – Но ведь ты прилично потеряешь в заработной плате?

– Но не настолько, чтобы об этом сожалеть, – парировал я и этот аргумент.

– Нет, так не пойдет, – уже не на шутку обеспокоился прокурор, видя мою решительность. – Скажи откровенно – в чем причина?

– Я уже сказал – хочу заниматься конкретной работой, которая мне нравится и которая у меня получается. Есть ещё вопросы?

– Темнишь ты что-то, Сергей Иванович, – с сомнением проговорил он, так и не поверив до конца в мою искренность. – Ну хорошо, давай так договоримся – если уж тебе не терпиться, то бери это дело к своему производству. А заявление забери. Не смеши людей.

– И не подумаю.

Прокурор посмотрел на меня долгим изучающим взглядом. И трудно было понять чего в этом взгляде было больше: удивления, непонимания, сомнения, раздражения?

– В таком случае, я это сделаю сам, – сказал он решительно. Взял заявление, порвал и выбросил в урну. – Вот так-то вот. Революционер!

– Ни фига, блин, заявочки! Кто есть кто – это надо ещё посмотреть. Волюнтарист! Любишь лишь разглагольствовать о демократии, свободе личности и тэде, и тэпэ, а пользуешься чисто волевыми методами. Демагог!

– От демагога слышу. И все! Хватит! Выбрось из головы эти глупости. Иди, работай.

– Я могу написать новое заявление и зарегистрировать его у секретаря.

Прокурор встал, обошел стол, подошел ко мне, положил руки на плечи и, наклонившись, проникновенно сказал буквально словами моей мамы:

– Какая тебе шлея под хвост попала? Это же несерьезно. И потом, Сережа, ты мне очень нужен. Если хочешь возглавить следствие по этому делу? Пожалуйста, я не против. Но для этого совсем не обязательно переходить в следователи. Давай считать, что мы обо всем договорились. Лады?

Крыть мне было нечем и я согласился:

– Лады.

Вернулся в свой кабинет, ущущая какую-то раздвоенность. Ага. С одной стороны, был недоволен собой, что не смог настоять на своем. С другой, был рад, что случилось так, как случилось, что дал себя уговорить прокурору и этому придурку Иванову. О-хо-хо! Вот и попробуй тут разобраться в других, когда в себе самом, порой, разобраться не можешь.

"Сам дурак! – тут же услышал знакомый голос, – Если мозгов нет, то, вместо того, чтобы оскорблять, сказал бы спасибо умным людям".

"Спасибо, родной! Спасибо, благодетель!" – саркастически рассмеялся я.

"Нечего ёрничать и выступать тут передо мной. Артист тоже мне выискался. Заколебал, блин, свой импульсивностью! Она к лицу какой-нибудь институтке или желторотому юнцу. В твоем возрасте это выглядит смешно и пошло."

"Да пошел ты! – беззлобно огрызнулся я. – Будут тут всякие ещё учить".

"Тебя не учить, тебя лечить надо, долго и основательно, Ага. Удивляюсь я прокурору – как можно подобному неврастенику доверять управление?"

"Слушай, отвали, а? Не мешай работать".

"Ты считаешь, что стоит мне замолчать и все проблемы сами собой решаться? Заблуждаешься, Сережа. Дело не во мне, а в тебе самом. Пора тебе, дорогой, повзрослеть. Давно пора."

"Спасибо за совет. Обещаю как-нибудь на досуге им воспользоваться. А теперь, извини, мне некогда. Будь здоров и не кашляй! Передавай привет родным и знакомым!"

"Пошляк!" – фыркнул Иванов и исчез.

Позвонил Говорову и попросил его принести мне дело. Минуты через три он появился с двуми внушительными томами, выложил их передо мной на стол. Я сообщил ему о своем решении. Он пожал плечами, скептически улыбнулся и ответил словами известной песни Высоцкого:

– "Жираф большой, ему видней".

Не знаю – почему? Но только слова эти мне очень не понравились. Спросил:

– Что ты этим хочешь сказать?

– Только то, что сказал. Ни больше и не меньше. – И столько на его симпатичной физиономии было ехидства, что я понял – мой авторитет переживает не лучшие времена.

– Что-то вы все как-то иносказательно, юноша, все намеками, намеками. Подобными поведением вы рискуете потерять благосклонность любимого начальства. Вас это не пугает, нет?

– Нихиль хабэнти нихиль дээст (ничего не имеющему нечего терять), ответил Говоров.

– Ах, вы вот так ставите вопрос? В таком случае, не смею вас больше задерживать.

"Хороший парнишка, – подумал я после его ухода. – Из него со временем вырастит совершенно классный следователь. А как человек, он уже состоялся. Правда, немного пижон, фасонит знанием латыни, на все имеет свою точку зрения. Так это и хорошо. Во всяком случае никогда не будет гнуться перед начальством, по лакейски заглядывая в глаза. Словом, наш человек. Ага."

После обеда я окончательно понял, что поступил совершенно правильно, дав уговорить себя прокурору. Ко мне вернулся утерянный было оптимизм и хорошее настроение. Вновь принялся за изучение материалов дела. В это время позвонил Рокотов.

– Сережа, объявились Барсуков и Сидоров, – сообщил он.

– Команда "Орла"? – догадался я.

– Да.

– И где же их нашли?

– Сами явились в дежурную часть Совесткого РУВД. Мне только-что звонил начальник райуправления. Что с ними делать?

– Вези их ко мне.

– Понял. Сейчас распоряжусь. Сам будешь допрашивать?

– Обязательно и всенепременно. С сегодняшнего дня "командовать парадом буду я".

– В смысле?

– В смысле – с позволения "монаршей" особы, лично возглавил следствие по делу.

– Я очень рад. А мне разрешишь присутствовать при допросах?

– Лишь в порядке особого исключения. Кстати, как там поживает Дина?

– Хорошо поживает. Передает тебе привет.

– Спасибо. Если мне не изменяет память, то у неё скоро день рождения?

– Черт! Совсем забыл. Она ведь вас со Светланой пришлашала. В субботу вас ждем.

– Вот так, пока сам не напросишься, ты и не вспомнишь про старых друзей. Обидел ты меня, Володя. До глубины души обидел. Ага. От кого, от кого, а от тебя я этого не ожидал.

– Ну, завыступал! – рассмеялся Рокотов.

– И смех мне твой непонятен. Что с тобой случилось, Володя? Ведь я тебя помню скромным, добрым и отзывчивым человеком. Откуда и главное когда в тебе появилась эта забывчивость, это безразличие к судьбам соратников по совместной борьбе? Неужто начальственное кресло до такой степени тебя испортило?

– Похоже, Сережа, у тебя сегодня хорошее настроение?

– Настроение – нарочно не придумаешь. Я вдруг понял, что не нужно создавать себе дополнительные трудности, а принимать жизнь такою, как она есть.

– Бог мой, какой глубоконаучный вывод! – с сарказмом проговорил Рокотов. – Как тебя угораздило до него додуматься?

– Зря, Вова, иронизируешь. Именно к самым простым, казалось, лежащим под ногами, вещам люди приходят в последнюю очередь.

– Ну-ну. Как там Миша Краснов?

– А что Краснов? С ним-то как раз все в порядке. Он, в отличие от некоторых, всегда помнит и любит своих друзей. Работает юрисконсультом в Управлении авиации, спокоен, счастлив, набирает новые килограммы. А что это ты о нем вспомнил?

– Мне кажется, его тебе явно не хватает. Потому и переключаешься на других.

– А мне не кажется, я в этом уверен – у тебя слишком много свободного времени. Потому и пудришь мне мозги всякой глупостью. Демагог!

– Это я-то?! – очень удивился мой друг.

– Нет, Володя Путин. Что за глупый вопрос? Знаешь чем ты отличаешься от своего великодержавного тезки?

– И чем же, интересно?

– Тем, что он вешает лапшу на уши всему населению, а ты – конкретно мне.

– Ладно, Сережа, ко мне пришли. Завершим нашу дискусию на "очной ставке". Бывай!

– Будь здоров, Вова!

Вновь принялся за изучение дела. Дошел до актов судебно-медицинских экспертиз, внимательно их прочел и у меня возникло множество вопросов. Позвонил Ачимову.

– Николай Сергеевич, ты читал акты экспертиз?

– И очень внимательно.

– Что скажешь?

– Я хотел бы вначале услышать твое мнение, Сергей Иванович.

– У меня появились большие сомнения, что девочка была изнасилована.

– У меня тоже.

– Ты с экспертом говорил?

– Да, звонил. Он сказал, что и у Сунжикова характер телесных повреждений не подтверждает изнасилование.

– Срочно допроси его по обоим актам.

– Хорошо, сделаю.

– Как обстоят дела с поиском свидетелей?

– Только-что допросил супружескую пару. Они не только видели Сунжикова и Субботину, но и познакомились и разговаривали с режиссером.

– И что же она им сказала?

– Зовут её Елена Николаевна. Работает на киностудии Горького. Снимает фильмы для детей и юношества.

– Каким же образом оказалась в нашем городе?

– Об этом они не говорили.

– Подвези протоколы их допросов.

– Хорошо. А ты, никак, сам решил заняться расследованием этого дела?

– Решил. Есть ещё вопросы, гражданин начальник?

– Нет, вопросов больше не имею. Рад поработать с тобой в одной команде.

– В таком случае, будь здоров, дружище!

После разговора с Ачимовым я ещё более укрепился во мнении, что кто-то затеял с нами опасную и непонятную пока игру. Ага. Уж не пытается ли этот некто вновь пустить нас по ложному следу. Очень на то похоже.

Глава шестая: Барков. Идея фикс.

Это был то ли бал-маскарад, то ли шабаш нечистой силы. Гремела, визжала диссонирующая, с рваным ритмом музыка, усиливая душевную дисгармонию. Под неё дергались, будто марионетки, кружились, плясали, паясничали грубо размалеванные яркими красками смеющиеся маски. Во всем этом был какой-то непонятный, зловещий смысл. Хотелось убежать куда подальше. Но я понимал, что бежать некуда. То, что должно было случиться, случится именно здесь – в этой какофонии звуков, калейдоскопе отвратительных масок. Никогда я ещё не испытывал такого одиночества. Было страшно и жутко, будто присутствовал на собственных похоронах. На мне был совершенно нелепый костюм капуцина. Из-под короткой одежды торчали голые, покрытые буйной рыжей растительностью лодыжки. На ногах надеты черные тапочки. Я очень стеснялся своего костюма и сильно комплексовал. Бестолково толкался меж танцующими, не понимая, как, каким образом я здесь оказался, и с каждой новой секундой все более ощущал приближение страшной, роковой минуты. Маски показывали мне языки, хватали за одежду, волосы, улюлюкали. Но вот, музыка неожиданно смолкла.

– Какая великолепная массовка! – раздался наконец знакомый голос.

Маски расступились, и я увидел в конце зала Туманова. Он был настолько огромен и величественен, что я, в сравнении с ним, казался себе ущербным и ничтожным карликом. Он обозревал зал, будто полководец – поле сражения. Здесь все зависили от него и он это знал. Левой рукой он небрежно обнимал Ирина Шахову, в правой дымилась огромная сигара.

– Я хочу его видеть! – властно проговорил Туманов.

Маски мгновенно образовали круг, в центре которого стоял я, жалкий, вконец растерянный, не знающий куда себя деть.

– Это и есть герой?! – громко, саркастически рассмеялся главный режиссер. Вторя ему, подхалимски захихикали маски. И лишь одна Ирина была печальна. Возможно ей было грустно и стыдно, что когда-то она любила такое ничтожество, как я. Возможно.

Указывая сигарой в мою сторону, Туманов презрительно проговорил:

– Бездарь!

– Бездарь! Бездарь! Бездарь! – заголосили маски, смеясь и улюлюкая.

И я понял, что это конец. Подобного позора и унижения я не вынесу...

Проснулся в холодном поту и ещё долго не мог прийти в себя. Господи, когда все это кончится! Некогда небрежно брошенное Тумановым слово, стало для меня настоящим проклятием. Оно не давало мне покоя днем, мучило ночью. "Бездарь!" Что может быть страшнее для творческого человека. Мне снились разные сны, но все они заканчивались одинаково – Туманов указует на меня и презрительно говорит: "Бездарь!". Поначалу я растерялся и не знал, что делать. Стал неуверено чувствовать себя на сцене. Это походило на тяжелую затяжную болезнь. А когда Ирина ушла к Туманову, понял, что причина моей болезни – этот напыщенный индюк, возомнивший себя гением. После того, как меня выставили из театра, я решил его убить, полагая, что с устранением причины, будет устранено и следствие. Но я глубоко заблуждался. Совершив задуманное, я не избавился ни от Туманова, ни от этого страшного слова, нет. И понял, что дело во мне самом. Подспудно в подсознании маячил вопрос: "А что если Туманов прав?!" Я гнал от себя эти мысли, пытался убедить самого себя, что гораздо талантливее этого гнусного режиссеришки, но ничего не помогало – вопрос оставался. Наконец понял, что смогу избавиться от этой пытки, лишь создав что-то значительное. Это должен быть полнометражный фильм. Постепенно это стало идеей фикс, полностью завладевшей моим сознанием. Нет, я конечно же осознавал, что в наш просвещенный век создать что-то новое, оригинальное, сказать с экрана, ранее не сказанное, будет очень и очень непросто. Но другого мне не было дано – или я создам такой фильм, или сойду с ума. Кроме того, фильм требовал больших вложений. И я стал копить деньги, экономя на каждой мелочи, не гнушаясь и криминалом. Вечера я проводил в читальных залах. Я досконально изучил биографии великих режиссеров, Филини, Кончаловского и других, исследовал их творчество, проштудировал труды Камю, Фрейда, Ницше, Фейербаха и прочих философов, перечитал Достоевского, Гете, Сартра, Маркеса, Гессе. Постепенно в моем сознании стал вызревать замысел будущего фильма. Анализируя современную действительность, я пришел к неутешительному выводу: мир обречен. Человек был создан из двух противоборствующих начал – природного, звериного и духовного. Какое-то время соблюдался баланс сил. Но постепенно темные звериные инстинкты человека, как более сильные, стали брать верх, завладевая умами и душами людей. В мир пришел Зверь, жестокий, алчный, беспощадный, которому чужды сантименты, а от слова добродетель он буквально сатанеет. Все общественные процессы уже давно развиваются по его нормам и правилам. Нонсенс, но с бурным развитием цивилизации, получив в распоряжение телевидение и современные средства информации, Зверь лишь укрепил свою власть над миром. Люди должны в конце-концов понять, что они слишком ничтожны, чтобы ему противостоять, и – либо, отбросив все христианские морали, верно служить Зверю, либо погибнуть. Третьего не дано. И я расскажу об этом своим фильмом. Да, он будет жесток и беспощаден. В нем будет литься не клюквенный сироп, а настоящая теплая кровь. Иначе нельзя. Иначе человечество не проймешь. Душ в медвытрезвителе тоже неприятная, но необходимая процедура...