Текст книги "Зверь"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Где?

– Покараулись, пока я дело сделаю. Согласен?

– А когда это?

– Скоро, Рома. Очень скоро.

– А много можно заработать?

– Сколько тебе нужно для полного счастья?

– Ну, не знаю... Тысяч десять.

– Значит будут тебе десять тысяч. Договорились?

– Договорились.

– Вот и ладушки! Я тебе потом позвоню или заеду.

Глава пятая: Иванов. "А все-таки она крутиться!"

Придя на работу, тут же позвонил Рокотову.

– Володя, мне срочно нужен официант ресторана "Полянка" Николай Северный.

– Организуем. А отчего такая срочность?

– Появилась одна веселенькая идейка, и до того рассмешила, что до сих пор не могу успокоиться. Одна надежда на этого субъекта.

– Темнишь ты что-то, Сережа. Опять что-то задумал, но не хочешь раскрываться.

– Какой вы проницательный, гражданин начальник! – "удивился" я.

– Ладно, будет тебе этот Северный. Через час жди.

И точно, ровно через час в дверь моего кабинета постучали. Затем она открылась и появилась сначала круглая симпатичная физиономия, а потом и долговязая фигура старлея.

– Разрешите доложить! Задержанный Северный доставлен! – бодрым, звонким голосом отчеканил он.

– Какой ещё задержанный? Я просил доставить свидетеля Северного.

– Мне приказали задержать и доставить. Я выполнил приказ, товарищ генерал.

– Хорошо, давайте его.

Северный оказался точно таким, каким я его и представлял, – этакое смазливое ничтожество. Кроме того, сейчас это ничтожество ещё было до смерти напугано задержанием и доставкой, а потому являло собой совсем удручающую картину. Не могла уважающая себя женщина лечь с таким в постель. А если все же легла, то к этому были весьма веские причины.

– Николай Яковлевич Северный? – решил уточнить, того ли мне доставили.

– Он самый, – пролепетал он помертвевшими губами, готовый в любой момент свалиться в обморок от страха.

– Очень приятно, – улыбнулся, чтобы хоть как-то его приободрить. – А я – начальник следственного управления прокуратуры области Иванов Сергей Иванович.

– За что же меня, господин начальник?! Что я такого совершил?! – чуть не плача проговорил Северный.

– Успокойтесь, Николай Яковлевич. Никто вас не задерживал. Просто, в милиции что-то напутали. Я ознакомился с вашим протоколом допроса и решил кое-что уточнить. Потому-то и пригласил вас. Только и всего.

– Правда?! – с надеждой спросил Северный, все ещё не веря в свое спасение.

– Вы полагаете, что я намеренно вам лгу?

– Нет, но... Я столько пережил! – захлюпал он носом.

Я налил стакан воды, поставил перед ним.

– Вот, выпейте.

– Спасибо! – он с жадностью выпил воду. Постепенно успокоился. Во взгляде появился блеск.

– Вы готовы отвечать на вопросы?

– Да-да, конечно. Спрашивайте.

– Расскажите самым подробнейшим образом. Вот вы сидели за столом. Что было потом?

– Где-то далеко за полночь Ирина Петровна сказала: "Не пора ли нам бай-бай?", и указала на дверь...

– Что, так и сказала?

– Слово в слово.

– Хорошо. Продолжайте.

– И указала мне на дверь ванной. "Вы первый, а потом я. Там висит мой махровый халат. Можете надеть." Я принял душ, прошел в спальню и лег на кровать.

– А Ирина Петровна?

– Она была в зале.

– Свет в спальне горел?

– Да. Горело бра. Но когда я лег, Ирина Петровна вошла и выключила его, сказав: "Свет отвлекает".

– Вы возражали?

– Нет. Такой женщине невозможно возражать.

– Понятно. Что было потом?

– Она сказала: "Я скоро", и ушла в ванную. Ждать мне пришлось минут двадцать, никак не меньше. Затем она пришла, легла, ну и... – Взгляд у Северного стал масляным, улыбка – двусмысленной. Похоже, воспоминания эти были ему очень приятны и дороги. Они приподнимали его над серой и унылой действительностью, делали более значимым в собственных глазах.

– Понятно. Скажите, вы видели её лицо?

– Как же можно?! – очень он удивился. – Ведь была же соввершеннейшая темнота.

– Возможно, когда прикуривали?

– Я не курю.

– Что было дальше?

– Мы уснули. Когда я проснулся, она была уже на ногах...

– Вы не видели, когда она встала?

– Нет, не видел. Она принесла кофе в постель. Была очень веселой. А потом мы поехали на базу РЭБ флота.

Это было как раз то, что я и рассчитывал от него услышать. Достал протокол дополнительного допроса свидетеля и стал записывать его показания.

После ухода Северного, я вскочил из-за стола и на крыльях эйфории принялся летать по кабинету.

– Ай, да, Иванов! Ай да, сукин сын! Какая же светлая голова у этого кретина!

"Но, но, осторожнее на поворотак, приятель! – тут же услышал голос моего постоянного оппонента Иванова. – Думаешь тут за него, думаешь, а нарываешься на оскорбления".

"Извини! Это я так. А вообще-то ты молоток! До такого додуматься! Я бы ни в жизнь не смог."

"Смог бы, – убежденно сказал Иванов. – Просто ты слишком инфантилен, леность ума тебе часто мешает."

"Ага. Это моя ахиллесова пята, – согласился я. – А красивое дело вытанцовывается!"

"Лучше бы таких дел не было вовсе."

"Ты опять прав. Что за зверюга такой? А, поди, изображает из себя интеллигента."

"Нынче многие изображают интеллигентов. Слышал, как по телевизору начальник следственного изолятора говорил об условиях содержания олигарха Гусинсткого: "С ним вместе сидит один мошенник. Другой тоже интеллигентный человек"? Представляешь! Это называется – тушите фонари.

"Слышал. Придурок! Но ведь наш оппонент умен, таланлив. Как красиво он водил нас всех за нос?"

"Такие – опасны вдвойне."

"Ну, Иванов, ты даешь! Что с тобой случилось? Что не высказывание, то афоризм, хоть сейчас в книгу мудрых мыслей. Титан!"

"А ты вместо того, чтобы ёрничать, записывал бы. Под старость пригодится. Может мемуары надумаешь писать."

"Я запомню. У меня память хорошая."

"Ха! Не смеши Москву лаптями". Хорошая у него память! Ты хоть помнишь какой сегодня день?"

"Ты что, совсем меня за придурка держишь что ли?"

"Ну и какой же?"

"Сегодня среда двадцать... Ой, бли-и-ин! Сегодня же годовщина нашей со Светланой свадьбы! Это называется – приехали! Как же я мог забыть?!"

"Ну и кто из нас после этого идиот?!"

"Я говорил про кретина."

"Хрен редьки на слаще. Так, кто же?"

"Все ясно, что спрашивать? Ты бы лучше посоветовал: что делать?"

"Как – что? Срочно бежать в магазин, покупать цветы, подарок, шампанское."

"Ну да. А где деньги?!"

"Вечная проблемма. Займи у кого-нибудь."

"У кого?"

Открывшаяся дверь, положила конец нашей затянувшейся дискуссии. В кабинет вошел Володя Рокотов, жизнерадостный и оптимистичный. Везет же некоторым!

– Привет, Сережа! Ты что такой смурной?

– А, не спрашивай! – махнул я рукой. – Лучше сразу дай в морду.

– Да что стряслось?

– Сегодня у нас со Светланой годовщина свадьбы.

– Ну да. Радоваться надо. Я её уже поздравил.

– Не терзай душу! Ты-то поздравил. А у меня с этим гребанным делом вечно мозги нараскорячку.

– Неужто забыл?

– Вчистую!

– Да, обмишулился ты, Сережа! Даже не знаю, что посоветовать.

– Не надо советов. Лучше помоги материально.

– В смысле?

– У тебя деньги есть?

– Найдутся. А много надо?

– Рублей семьсот, а лучше тысячу.

– Нет, таких денег у меня нет.

– А ещё начальник уголовного розыска области. Голь перекатная! У нищего на паперти и то больше денег.

– Чья б корова, Сережа, мычала, а твоя бы помолчала.

– Нечего мне тут морали читать. Скажи: что делать?

– Что-нибудь придумаем. – Рокотов подошел к телефону, снял трубку, набрал номер. – Дина, у нас деньги есть?... Тысячу рублей. Сереже надо... А кому же? Он один у нас такой. Принципиальный! Взяток не берет... Я у него в кабинете. Срочно подвези. Да, чуть не забыл спросить – ты Светлану поздравила?... Молодец! Ждем. – Рокотов положил трубку. – Ну вот, Сережа, проблема решена.

Настроение у меня заметно улучшилось.

– Спасибо, друг! Век тебе этого не забуду! Однако, мне надо начинать как-то реабилитироваться перед супругой.

Я позвонил Светлане и, услышав её голос, радостно, с детской непосредственностью сказал:

– Светочка, поздравляю тебя с днем нашей свадьбы!

– Вспомнил, наконец! – язвительно проговорила она и, судя по тону, с весьма и весьма серьезным выражением лица.

– Света, что ты такое говоришь! – возмутился я. – Этот светлый день из моей памяти не вырвать даже термоядерному взрыву. Я тебя очень люблю!

– Я тебя тоже, – очень потеплел её голос.

– Я что звоню. Ты бы сегодня сорвалась с работы пораньше, организовала бы стол. Сегодня вечером у нас будут Рокотовы и Красновы. Это дело надо отметить.

– Хорошо. Постараюсь. Целую!

– Взаимно!

Настроение у меня стало совсем отменным.

– А теперь выкладывай: зачем приперся?

– Прекрати этот босяцкий жаргон!

– Хорошо. Зачем изволили прийтить, гражданин хороший? Так пойдет?

– А-а! – безнадежно махнул на меня рукой Рокотов. Достал из папки проткол допроса свидетеля, протянул мне. – Вот, лучше почитай.

"Томилина Клавдия Павловна", – значилось на титульном листе. Развернул протокол, стал читать. Но когда дошел до места, где славная и очень наблюдательная Клавдия Павловна говорит о молодых руках старика-режиссера, взбаломошная эйфория подхватила меня под белы руки, вознесла над столом и закружила голову, закружила.

– "И все-таки она крутится!" – с пафосом воскликнул я.

– Кто крутиться? – насмешливо спросил Володя.

– Земля крутиться, дубина! И с каждым новым её витком мы все ближе приближаемся к цели.

– Красиво! Очень красиво! – рассмеялся Рокотов. – Тебе бы, Сережа, стихи писать.

Я сел за стол. Проворчал:

– Ладно тебе о стихах. Вечно ты хочешь все испортить. Хочешь знать, что ещё отчебучил наш умный, хитрый и где-то по большому счету коварный враг?

– И что же?

– Он вместо себя официанту Северному подсунул опытную и сладострастную путану. Каково?!

– Не может быть! – изумился Рокотов. – Потому-то ему и понадобился этот официант. Да, класс! Даже трудно себе такое представить.

– Особенно тому, у кого бедное воображение, – заметил я.

Но Рокотов не обратил никакого внимания на мое замечание – сказывалась наша уже, можно сказать, продолжительная дружба. Ага.

– Как тебе удалось это установить? – спросил он.

– Ничего особенного, – скромно ответил. – Все гениальное – просто. Немного дедукции, чуть-чуть индукции, толику оптимизма, а получается поразительный результат.

– Пижон! – рассмеялся Володя. – А вообще ты молодец. Ведь ты с самого начала до всего додумался. Но этот тип даже тебя заставил усомниться. Хитер бобер! А ты знаешь, что Захарьян предложил Шилову участвовать в похищении ребенка?

– Вот! – воскликнул я, пораженный услышанным. – Я знал, что этим не кончится. Никакие они не залетные. Здесь действует наша доморощенная банда.

– Похоже, что ты прав, – согласился Рокотов.

– Да, но почему – похищение? Ведь во всех предыдущих случаях никаких похищений не было? Почему они изменили свои методы?

– А ведь действительно. Я как-то об этом не подумал. Возможно потому, что на этот раз им нужен малыш?

– Или младенец.

– Вот гады! – в сердцах сказал Рокотов. – Даже не вериться, что их тоже мать родила. Таких не только растреливать, четвертовать надо, причем, медленно и публично. Кто же он такой – этот режиссер?

– Ничего, скоро узнаем. Помнишь, четыре года назад в купе поезда были убиты женщина и мужчина. В их убийстве обвиняли известного кинорежиссера Туманова.

– Еще бы не помнить. Громкое было дело. Туманов ведь сошел с ума, да?

– Да. Но недавно у него неожиданно наступила полная ремиссия и он рассказал, что убийство совершил один московский актер, близкий знакомый его бывшей жены.

– А что за мотивы? Ревность?

– Не сказал бы. Скорее, личные амбиции. Актер этот пробовался у Туманова на роль главного героя в фильме. И режиссер по неосторожности назвал его бездарем. Иногда для творческого человека это страшнее смертного приговора.

– Зачем ты мне это рассказал?

– А затем, мой друг, что у нас намечается четвертый акт страшной кровавой драмы, а мы до сих пор никак не можем понять мотивы убийств детей.

– Так ты считаешь, что наш режиссер и есть тот актер?! – удивился Володя.

– Я пока ничего не считаю, а лишь предполагаю. Сегодня Ачимов вылетел в Москву. Завтра обещал быть. Подождем результатов его поездки.

Глава шестая: Говоров. Роддом.

Мы стояли в самом центре нашей огромной, прекрасной, великой и многострадальной Родины, попирая молодыми сильными ногами земную твердь, буйно заросшую высокой и мягкой травой, обжегающе холодной от утренней росы, и наблюдали восход величественного светила. Картина была впечатляющей! И как мелки и ничтожны мне казались люди перед этой красотой, и как, порой, нелепы, страшны, даже чудовищны их поступки. Кажется, Космос все дал человеку для счастья. любви и смысла. Есть замечательная цветущая планета, где всем хватает места. Есть доброе светило, дарующее свою энергию всем и каждому независимо от цвета кожи, национальности и вероисповедания. Живите и радуйтесь! Ведь при общем желании и согласии можно так обустроить Землю, что никакого рая не надо. Но почему люди так недоверчивы друг к другу, так алчны, ценичны и жестоки? Почему стремяться непременно унизить ближнего, растоптать его человеческое достоинство? Одни жаждут повелевать всем миром, другие – построить личное счастье на несчастье других. Одни мучатся перееданием, другие умирают в нищете. Не понимаю я этого. Не понимаю и Космос. Почему он дал столько власти темной энергии, или, проще говоря, Сатане? Неужели все это будет продолжаться вечно? Грустно и горько это осознавать. Нет, конечно можно понять, что все это дано для того, чтобы человек либо преодолел все несчатья и искушения и сохранил душу для последующих уровней жизни, либо отдал её Дьяволу. Другого не дано. Понять это можно. Принять – нет. Слишком велика стала власть Дьявола. Еще немного и человек сам взорвет свою симпатичную зеленую планету – среду своего обитания. Неужели же нет иного выхода?

– Знаешь, Андрюша, перед всем этим, этой красотой я чувствую себя такой крохотной, что даже страшно становится, – проговорила Таня, теснее прижимаясь ко мне.

Она чувствовала тоже, что и я.

Вчера, вернувшись с работы, я, вдруг, почувствовал такой дискомфорт, так захотелось вырваться из этого тесного, шумного, пыльного и суетного города. Квартира не спасала. В ней я ощущал себя загнанным в конуру псом. Поделился своими ощущениями с Таней и предложил махнуть за город. Она с восторгом согласилась. Мы запрыгнули в "Шевроле" и через час уже были на берегу Бердского залива. Выбрали безлюдное и совершенно великолепное место. Здесь столетние могучие сосны подступали к самой воде. На вечерней зорьке я решил попытать счастья и забросил удочку. Вообще-то рыбаком был некудышним, и удача постоянно обходила меня стороной. Но на этот раз повезло и я поймал десятка полтора подлещиков, красноперок и окуней. Таня тут поставила котелок на костер и принялась чистить рыбу. Уха получилась отменной.

– Жаль водочки нет. Как говорит Дима Беркутов: "Уха без водки, просто рыбный суп".

– Я ж совсем забыла! – спохватилась Таня. Вскочила и побежала к машине. Вернулась с бутылкой водки в руках и, потрясая ею в воздухе, гордо проговорила: – Вот!

– У меня нет слов! – удивился я. – Где же ты её взяла?

– Конфисковала у отца. Подумала – вдруг пригодится. И вот, пригодилась.

А потом мы умиртворенные, благостные лежали на ещё не успевшей остыть земле, смотрели в бездонное небо, на лучистые звезды и молчали, ибо именно молчание казалось сейчас наиболее значимым, создавало иллюзию сопричастности к великому таинству бытия.

– Ты о чем думаешь? – шопотом спросила Таня.

– Так, не о чем.

– Неужели же там есть жизнь?

– Конечно. Подозреваю, что почти каждая планета ею заселена.

– Тогда почему же мы до сих пор не могли ни с кем установить контакт?

– Потому, что нам это не дано.

– Кем не дано?

– Космосом.

– Но почему?

– Увы! Нам трудно понять и постичь задачи Космоса. Мы для этого слишком ничтожны. Ты что-нибудь слышала о многомерности простраства?

– Конечно.

– Космос сознательно обрек человечество, вернее, биологическую жизнь на одиночество, поместив в такой слой пространства, где нам недоступны другие миры. И сколько бы мы не посылали радиосигналов, они останутся без ответа, сколько бы планет не посещали, все они будут пусты, потому как заключены внутри своего пространственного слоя, где нет других миров, кроме нашего.

– Странно все это и обидно. Почему же он так несправедливо с нами поступает?

– Наверное, в наших же интересах. Мы пребываем лишь на нулевом уровне жизни и не готовы к встрече с другими мирами.

– Вот ты говорил, что жизнь – это способ существования мыслящей энергии. Так?

– Да.

– Но ведь энергия – это же ничто?

– Наоборот, энергия – это все. Весь наш мир состоит из элементарных частиц. Движение этих частиц и есть жизнь в любых её проявлениях. Что такое, к примеру, свет?

– Это лучистая энергия.

– Правильно, это поток элементарных частиц. Проникая в растения они видоизменяются и дают новый вид энергии – химический. Происходит, так называемый, фотосинтез. Наша мысль – это также движение элементарных частиц, особый вид энергии. А наши бренные тела спеленуты энергетической оболочкой и не могут без неё существовать.

– Как это?

– Именно энергетическая оболочка сохраняет и поддерживает биологичекую жизнь. Исчезнет оболочка и наши тела тут же превратяться в мертвую плоть, трупы. Даже частичное повреждение оболочки приводит к очень серьезным для человека последствиям.

– Откуда ты это знаешь?

– Я не знаю, а лишь предполагаю, так сказать, гениальное предвидение.

– Ты от скромности не умрешь, – рассмеялась Таня.

– И не надейся.

– Но ведь энергия – она ж невидима? Значит, там все люди тоже невидимы.

– Для нашего примитивного четырехмерного мира, но не для других миров. И потом, ведь мы тоже состоим из элементарных частиц и их движение и составляет нашу жизнь, происходит тот же синтез белка, то-есть химическая энергия преобразуется в мышечную и умственную. Люди, в том числе и ученые, почему-то уверены, что живая материя существует лишь в форме биоклетки. Я считаю это вопиющим заблуждением. Биологическая жизнь – есть творение Космоса и существует лишь на очень ограниченном числе планет. На остальных планетах живая материя состоит полностью из элементарых частиц. На последующих уровнях, я думаю, человек сохраняет свой земной облик, но лишь в ином качестве. Ему не нужна пища, так как питается он исключительно энергией, атмосфера и прочее. Ему подвластны пространство и время и многое ещё чего... Однако, Танюша, не пора ли нам на боковую?

– Пора, – вздохнула она. – Но так не хочется.

Когда мы уже лежали в машине, Таня сказала:

– Мне показалось, что ты сегодня был чем-то озабочен. Что, неприятности на работе?

– Да не то, чтобы неприятности. Никак не могу найти одну свидетельницу, ту, бывшую стрептизершу из кафе, о которой я тебе говорил. Прописана у родителей, но уже два года у них не показывалась. Звонил в женские консультации, но не в одной она не состоит на учете. Как в воду канула.

– А почему ты звонил в женские консультации?

– Она была беременной. По моим подсчетам – либо уже родила, либо скоро родит.

– Так обзвони ещё родильные дома.

– Черт! Ведь точно! Как же я не додумался до столь простой мысли?

– Это потому, что слишком занят проблемами всего человечества.

– Наверное, – согласился я.

Вдоволь налюбовавшись изумительной картиной восхода, мы отправились по своим земным делам: Таня – отрабатывать студенческую практику, я, насколько хватит сил и возможностей, – бороться с жестоким и кровожадным врагом, имя которому легион.

Придя на работу, я тут же сел на телефон. Уже второй звонок привел меня к желаемому результату.

– А кто вы ей будете? – настороженно спросила старшая сестра приемного покоя.

Подобные вопросы всегда вызывают во мне агрессию и желание поставить на место спрашивающего.

– Я буду следователь прокуратуры, а она нужна мне как свидетель. Понятно?!

– К сожалению, она умерла при родах, – печально проговорила медсестра. – Это редко, но ещё случается.

– Извините! – сказал я и положил трубку.

Сердце мое упало. Наталья Шатрова была той самой ниточкой, благодаря которой я надеялся добраться до преступника. Но вот и она оборвалась. Что же делать? Поразмыслив, я решил ехать в роддом и поговорить с работниками роддома.

В приемном отделении я представился и сказал, что хотел бы переговорить с врачом, принимавшим роды у Натальи Шатровой.

– Сысоевым? – отчего-то спросила старшая медсестра, с которой я недавно разговаривал по телефону.

– Если его фамилия Сысоев, то с ним.

– Пойдемте. – Она провела меня в довольно просторный холл и, сказав: "Подождите здесь", ушла.

Я сел в старое кресло, обтянутое искусственной кожей. В некоторых местах она лопнула и из неё торчали куски ваты. Одно это говорило – в каким состоянии сейчас находится медицина. Ждать пришлось минут десять. Наконец, дверь напротив открылась и в холл вошел молодой блондин с симпатичным несколько простоватым лицом и принципиальным взглядом голубых глаз. Подошел ко мне.

– Здравствуйте! Я – Сысоев Эдуард Валентинович. Вы хотели меня видеть?

Я представился, протянул ему удостоверение. Он его раскрывать не стал, лишь мельком взглянул. Сел в соседнее кресло.

– Я в курсе. Так что же вас интересует, Андрей Петрович?

– Вы принимали роды у Натальи Шатровой?

– Да, – кивнул он. – Мы сделали все возможное, чтобы спасти ей жизнь, но... В данном случае, мы оказались бессильны. А что, имеется жалоба на наши действия?

– Нет-нет, я по другому поводу. Скажите, её кто-нибудь сопровождал?

– Да. Мужчина лет тридцати, назвавшийся её другом, Он сидел вот в этом же кресле, что и вы.

– Как он выглядел?

– Как выглядел... Среднего роста. Лицо красивое, интеллигентное. Я, знаете ли, не очень его запомнил, так сильно переживал случившееся.

– Вы с ним разговаривали?

– Да. Именно я сообщил ему о случившемся.

– Как он реагировал?

– Очень бурно. Кричал, что этого не может быть. По всему, она была ему небезразлична.

– Что было дальше?

– Я ему предложил таблетку элениума, но от отказался. И я ушел. Вот и все.

– Он представлялся?

– Что, простите?

– Он называл свою фамилию, имя?

– Не помню. Впрочем, по-моему, не назыывал. Точно, не называл.

– Кто-нибудь ещё из ваших работников с ним общался?

– Наша акушерка Яновская Клара Иосифовна. Она мне сказала, что мужчина ведет себя довольно странно, разговаривает сам с собой и все такое. Спрашивала: что делать? Я был в то время занят и сказал ей, чтобы решала эту проблему сама, если потребуют обстоятельства, вызывала бригаду психиатров.

– И что же?

– Мы с ней на эту тему больше не разговаривали.

Я записал его показания и попросил пригласить Яновскую. Это была полная статная дама лет сорока с некрасивым, но значительным лицом.

– Клара Иосифовна, позавчера вы обратили внимание Сысоева на странное поведение мужчины, сидящего в этом кресле.

– Да, был такой факт, – величественно кивнула она.

– Что вам показалось странным?

– Он разговаривал сам с собой. Причем, делал это громко.

– И о чем же он говорил?

– Так, абсурд какой-то. Я плохо запомнила.

– И все же постарайтесь вспомнить.

Яновская надолго задумалась, всем своим видом давая понять, что силиться вспомнить. Наконец проговорила:

– Помню – смеялся над Богом, говорил, что его давно свиньи съели. Все упоминал какого-то зверя...

– Какого зверя?

– Просто зверя. Говорил, что тот давно всеми правит. Да, я запомнила фразу: "За что же ты меня наказываешь, зверь?"

– И что было потом?

– Я подошла к нему и спросила: нужна ли ему помощь? Он смутился, сказал: "нет-нет", и встал. Очевидно, у него закружилась голова и он пошатнулся. Я поддержала его за руку. Но он отстранил меня и вышел.

– Вы хорошо его запомнили?

– Да, очень хорошо.

– Не могли бы вы сейчас поехать со мной для составления фоторобота этого мужчины?

– Это мой гражданский долг, – сказала она и её лицо стало ещё более значительным.

Кажется, я вышел на след этого самого зверя. С чем себя тут же поздравил.

Глава седьмая: Ачимов. В Москве.

В жизни я боюсь всего двух вещей – уколов и летать самолетом. Черт знает что такое? Ведь трудно назвать меня трусом. Сколько раз прыгал с парашютом. Лазил вместе за знакомыми альпинистами по горам. Спускался по горным речкам. С парашютом прыгал, а самолетом летать боюсь! Смех и грех! Как-то слышал фразу: "Если человек чего боится, обязательно от этого умрет". Может быть и впрямь мне суждено погибнуть в авиакатострофе? Словом, как с начала полета я судорожно вцепился в подлокотники кресла, так до посадки их не отпускал, проклиная всех святых. Это единственное, что отравляло жизнь. А так настроение у меня было очень даже приличным. Вчера вечером объяснился со своей супругой. Поставил вопрос ребром: или она бросает все свои глупости с дурацкой ревностью, или развод по всей форме. Она поняла, что зашла слишком далеко, расплакалась, долго просила прощения, клялась и божилась, что этого больше никогда не будет. А потом принесла бутылку армянского коньяка, сказала, что специально купила, чтобы со мной замириться. Душевно посидели мы с ней за бутылочкой, вспомнили молодость и вообще... жизнь. Нет, она у меня славная. Настоящая верная подруга. Десять лет назад меня прямо на работе инфаркт свалил. Так она из больницы не вылазила.

Слава Богу! Кажется приземлились. На сердце совсем полегчало. До Москвы добрался в восемь часов утра. Что делать? В театр ещё рано. До одиннадцати там вряд ли кого застанешь. Решил пойти в Генеральную прокуратуру и навести кое-какие справки.

Постовой милиционер на проходной долго расматривал мое удостоверение. Посмотрит в удостоверение, потом – на меня, в удостоверение, опять на меня. Дурак какой!

"Что-то они здесь слишком подозрительные! – раздраженно подумал я, забирая удостоверение. – Теракты замучили".

В комнате дежурного прокурора было накурено. Двое молодых мужчин в гражданских костюмах играли в шахматы. Дежурный прокурор, пожилой и очень худой, кожа да кости, в форме советника юстиции заинтересовано наблюдал за игрой.

Я поздоровался, представился, сказал по какому вопросу прибыл в Москву.

– Ну, ну. Командировка. Это я понимаю, А ко мне-то зачем?

– Мне необходимо кое-что узнать в Информационном центре, Не могли бы вы назвать пароль и номер телефона?

Прокурор с явным неудовольствием оторвался от игры, все своим видом как бы говоря: "Ходют тут разные!". Открыл какой-то журнал, сказал:

– Сегодня пароль "Петропавловск", – назвал номер телефона.

Я прошел к телефонному аппарату, стоящему в уголу на тумбочке, снял трубку, набрал номер и, услышав традиционное: "Алло!", назвал пароль.

– Я вас слушаю, – проговорила оператор.

– Девушка, мне нужна как можно более полная информация о Шаховой Ирине Константиновне, двадцати девяти лет, четыре года назад работала актрисой в театре Ермоловой.

– Хорошо. Ждите.

Минут через пять я вновь услышал её голос.

– Слушаете?

– Да-да.

– Шахова Ирина Константиновна пропала без вести в июле 1996 года. По данному факту в 122-м отделении милиции заведено розыскное дело. Прописана по адресу своих родителей улица 2-я Сухарная, 25, квартира 48.

И я понял, что случилось с Шаховой. Ее бывший знакомый не пощадил и её.

В одиннадцать ноль ноль я был в театре, прошел к двери главного режиссера, постучал,

– Я же вам уже сказал – разбирайтесь с этой ситуацией сами. Отвалите от меня! – услышал громкий раздраженный баритон.

Открыл дверь. Вошел. Увидев меня, главный режиссер смутился, проговорил:

– Извините, Бога ради! Это я не вам. У нас тут возник конфликт. Уже несколько раз приходили за мной, чтобы я вмешался, урегулировал. А я принципиально не желаю вмешиваться, чтобы потом не ссылались на меня. Актерская среда весьма, знаете ли, своеобразная. Н-да... А вы по какому вопросу?

Подобная простота, откровенность и словоохотливость главного режиссера меня несколько удивили и озадачили. Или он дурак, или слишком наивный, что никак не вязалось с его высокой должностью. Лицо его показалось мне знакомым. Когда-то я видел его в фильме. Только вот в каком – запамятовал.

– Я прибыл из Новосибирска. Старший следователь транспортной прокуратуры Ачимов Николай Сергеевич, – представился я.

– Да-да. Очень и очень, – засуетился он. – А я, как вы уже вероятно догадались, главный режиссер этого театра Селиванов Анатолий Борисович. И что же вас интересует, Николай Сергеевич? Да вы присаживайтесь. Кофе? Чайку? Можете курить. Я курящий. Ну так, чем могу, тасазать?

– Анатолий Борисович, в вашем театре четыре года назад работала Шахова Ирина Константиновна.

– Да-да. Была такая актриса. Очень, знаете ли, способная. Очень. Я связывал с ней большие надежды, но, – Селиванов развел руками, – увы, им не суждено было сбыться – она исчезла. Представляете?! Ушла с репетиции и больше не вернулась. Ее, помнится, разыскивали и родители, и милиция, но только поиски ни к чему не привели. Очень, знаете ли, загадочная история. А что, о ней есть какие-то сведения?

– Пока нет. Что она была за человек?

– Эка, батенька куда вы хватили. Чтобы сказать, что за человек, надо с этим человеком пуд соли съесть. А как же иначе? А Ирина? Что я могу сказать? Она была спокойной, неконфликтной, как сейчас принято говорить, коммуникабельной. Вот и все, что могу сказать.

– Были у неё в театре друзья?

– Друзья? О да, конечно. Вернее, один друг – Барков Дмитрий... э-э-э. Забыл его отчество. Она вместе с ним пришла к нам в театр после окончания училища. У них, сказывали, была такая любовь, такая любовь! Многие актеры, судача о них, языки поистерли. Н-да. Все было замечательно, пока она не стала сниматься в фильме у этого... э-э-э... Как его? Пока не стала сниматься у Туманова. А потом неожиданно для всех, в первую очередь для Баркова, вышла за этого режиссера замуж. Вот парень и сломался. Устроил дебош в Доме кино, избил Туманова. Нам пришлось с ним расстаться. Жаль! Очень неплохой был актер.

Это была удача из тех, какие не часто выпадают на долю следователя, я сразу вышел на того, кто мне был нужен.

– А где он сейчас?

– Понятия не имею. Слышал, что он занялся коммерцией, и даже преуспел в этом деле.

– Скажите, а после развода Тумановой и Шаховой, она не возобновила отношений с Барковым?

– Не знаю, ничего об этом не слышал, но только вряд ли.

– Почему?

– Барков был очень самолюбивым, гордым парнем, из тех, кто никогда не прощает обид. А поступок Ирины он вопринял, как пощечину.

– Анатолий Борисович, у вас нет их фотографий?

– Ирины должна быть. А вот Баркова – вряд ли. Сейчас выясним. У нас этим занимается художник. Стенды и все прочее – его работа. – Селиванов снял телефонную трубку, набрал номер. – Марк, у тебя есть фотографии наших бывших актеров Шаховой и Баркова?... Это тот, с которым нам пришлось расстаться из-за скандала в Доме кино... Да-да. Жду.

Минут через пять в дверь кабинета постучали, она приоткрылась, послышался вкрадчивый и неуверенный голос: