Текст книги "Зверь"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Но, что это? Вроде что-то скрипнуло? Форточка? Наверное. Нервы стали ни к черту. Совсем расшатались. Я прислушался. Но скрип не повторился. Вероятно, показалось.

Монотонно тикали настенные часы. Из соседней спальни доносились шаги это мучилась бессонницей Людмила. Неврастеничка! С тех пор, как узнала о существовании Наташи, она сделалась просто невыносимой и все более стала меня утомлять. Ничего, скоро уже. Скоро все кончится. Осталась последняя сцена. Мадонна с младенцем ляжет последним камнем в величественное здание моего фильма. А там... А там пусть будет то, что будет. Я в конце-концов освобожусь от этого проклятого слова. Освобожусь навсегда. А мир поймет, что пришел настоящий мастер, чтобы открыть правду.

Вот опять этот скрип. Внутри у меня похолодело. Что же это может быть? Нащупал под подушкой пистолет, снял с предохранителя, встал и, осторожно ступая, направился к окну. Отдернул штору. Так и есть – форточка. Да, но почему она оказалась открытой? Я точно помню, что закрывал её. Или все же не закрывал? Черт знает что такое! Съемки сказываются – нервы на пределе. Мужики последнее время, как говорится, не просыхают. Им легче. Я же терпеть не могу напиваться. Скорее бы все кончилось. Устал. Закрыл форточку, вышел на лоджию, закурил. Кстати, курить я начал также после встречи с Тумановым. Ночь была темная, безлунная. Накрапывал мелкий дождь. Не знаю, как кто, а я лично люблю такую вот погоду. В такую погоду легко думается, приходят покой и умиротворение. Однако, я уже давно не испытывал этих чувств. Внутри поселилось что-то холодное, колючие. Ничего, это временно. Закончу фильм и ко мне ещё вернется и покой, и все остальное. А пока надо терпеть. Значительные дела не делаются без жертв. Главное – я избавлюсь от этого проклятого слова. Мы ещё посмотрим – кто настоящий мастер, а кто даже в подмастерье не годится. Посмотрим.

Вернулся в спальню, лег на кровать. Попытался уснуть. Никак не получалось. Сон бежал от меня, как черт от ладана. Сегодня обещал сводить Наташу в зоопарк. Как ребенок, честное слово! Посмотрела по телевизору передачу о Новосибирском зоопарке и загорелась желанием там побывать. Это в ее-то положении? По нашим подсчетам она должна была родить уже неделю назад. Наташа рассчитывала, что я сделаю ей предложение. Она даже не подозревает, что ждет её впереди. Это будет самая великая моя жертва.

Как ни тщательно я скрывал свою связь с Наташей, Людмила каким-то образом о ней прознала, устроила мне скандал. Я попытался убедить её, что это просто маленькая интрижка и ничего более. Но она этому не поверила. Пришлось рассказать ей правду. С ней случилась настоящая истерика. И я понял, что зря это сделал. Она – обыкновенная обывательница, которой никогда не понять, что мастер способен рисковать даже собой, чтобы создать что-то великое. Теперь она часто мучится бессоницей. Невростеничка!

По первоначальной задумке, я собирался снять параллельно два фильма: кинофильм и видеофильм. Но трезво оценив свои возможности, понял, что оба варианта мне не потянуть. К тому же, с кинофильмом будут большие проблемы с показом. И я остановил свой выбор на видеофильме. Его легче будет внедрить в систему Интернет, обеспечив несколькими переводами. Я даже придумал себе псевдоним – Сирена Русанова. Надо его заканчивать. Но мои парни совсем расклеились. Даже предлагали на месяц махнуть куда-нибуть на юг, расслабиться. Едва уговорил остаться. Еще пару недель и все. Оставлю все дела исполнительному директору, заберу Людмилу и уеду на Кипр или Канары, куплю дом и буду там доживать отмеренный мне век. Теперь все дело за Наташей.

С Наташей я познакомился год назад в кафе с дурацким названием "Обструкция" – она работала там стриптизершей. Когда я впервые увидел её на подиуме, то даже вздрогнул от неожиданности – так походила она на Ирину Шахову. Это необыкновенное сходство и предопределило наши отношения. Уже тогда я понял, что нашел свою мадонну с младенцем и можно будет скоро начинать съемки. После выступления, я пригласил её к столу. И вот очень скоро я пусть на очень короткое время, но стану отцом. А потом... Смогу ли я это сделать? Я должен, обязан. И все же, все же... Порой поселяется внутри неуверенность, его ещё нет, а сволочная жалость так сожмет сердце, что становиться трудно дышать. Нет, глупости все это. Настоящий мастер должен быть беспощаден не только к другим, но прежде всего к себе самому. Только так можно создать что-то по-настоящему значительное. К тому же, нет причин комплексовать. Ну появиться на свет ещё один звереныш, который будет зубатиться и драться с "братьями по разуму" за место под солнцем. Ну, добьется он чего-то в жизни, насладиться властью, богатством, женщинами. А что потом? А потом станет дряхлым, немощным и ко всему равнодушным, и так же незаментно, как пришел, уйдет в небытие, так и не поняв – зачем приходил, для какой такой цели? Жизнь никчемна и бессмысленна, в особенности, когда миром правит Зверь. Его ещё называют дьяволом или сатаной. Но это определение придумали церковники – эти добровольные его послушники. Зверь – более верно по его природе, сути. Но этот Зверь гораздо страшнее всех прочих зверей, так как наделен интеллектом. Все люди уже давно находятся у него в заложниках. И чем скорее они это поймут, тем будет лучше для них, спокойнее. Нет-нет, я все задумал правильно. Очень правильно. Иначе мне никогда не избавиться от этого страшного слова.

Кажется начинает светать. А это значит, что уже четвертый час. Надо поспать. Надо обязательно поспать.

Глава седьмая: Беркутов. Операция с печальным концом.

Мой "Мутант" опять отчебучил – вместо того, чтобы везти меня к любимой жене и дочкам, притартал... Куда вы думаете? Ни за что не догадаетесь. К пивбару "У дяди Вани". Вот придурок! Правда, прежде чем он подстроил мне эту подлянку, мы с ним долго размышляли: что делать? Как выйти на заказчика порнофильмов? "Наружка" за Тугриком ничего не дала. Он обосновался у шалавы Мани-мани и носа не высовывает – наверстывает упущенное после длительного вынужденного воздержания, кобелина. Мани-мани только успевает сумками таскать из гастронома продукты и водяру. Видно, Тугрику хорошо заплатили за своего бывшего кореша Свистуна. Определенно. Я хорошо знал повадки этого волчары – пока все деньги не спустит, вряд ли покажется. Что же делать? Я откровенно растерялся и, вероятно, от этого не смог ничего придумать лучшего, как предложить Рокотову задержать Зеленского, бросить в "трюм" и поработать с ним по полной программе. Но шеф тут же забраковал эту идею и я с ним тут же согласился. Ну возьму я Тугрика, предъявлю доказательства его вины. А он нагло рассмеется мне в лицо и скажет: "Туфта это, начальник! Какой суд поверит, что Тугрик с его опытом и стажем "работы" оставил в живых полноценного свидетеля да ещё в придачу финач со своими "пальчиками"? Это все равно, что оставить "ксиву". В суде ведь не такие дураки работают, как в ментовке". И будет где-то по большому счету прав. Определенно. Нет, Тугрика пока ни в коем случае нельзя трогать. Иначе можно все дело запороть. И тут мы с "Мутантом" вспомнили, что Тугрик на квартире у Сергуньковой был не один, а с подельником, и что этот подельник не мираж, не призрак замка Дракулы, а конкретный сукин сын с мясом, жиром, костями, дерьмом и всем прочем, и даже, что весьма существенно, имеет конкретную фамилию, имя и отчество. И вполне возможно, что он знает о заказчике убийства Свистуна гораздо больше самого Тугрика.

Похоже, что "Мутант" быстрее меня догадался, где искать подельника Тугрика и припер меня к знакомому бару. Остановив своего друга неподалеку от бара в укромном месте, я долго сидел в глубокой задумчивости. Прошлый маленький мордобой здесь мне откровенно понравился. Но тогда у меня была мощная поддержка в виде нашего "малыша" Ромы Шилова. Одному же мне соваться в это логово блататы и прочих личностей без определенных занятий было, честно признаюсь, страшновато. Невозможно знать наперед какие мысли посетят их одурманенные водкой, пивом и никотином головы при моем появлении. А то, что многие из них запомнили наше предыдущее "выступление" – это и к бабке ходить не надо. Как говорили в моем далеком босоногом детстве: "И хочется, и колется, и мамка не велит". Правда, говорили это по иному поводу, но вполне применительно и к этому. Что же делать? Полчаса мандража и самых грустных воспоминаний о прошлой жизни не дали никаких результатов. Наоборот, мандраж лишь увеличился. И я понял – чем больше я буду тянуть, тем труднее мне будет открыть дубовую дверь бара. "А, была не была!" махнул я в конце-концов рукой и решительно открыл дверцу машины.

Бар меня встретил все тем же спертым воздухом, кислыми запахами, табачным дымом и, как мне показалось, теми же угрюмыми физиономиями, торчащими над столиками. И хоть поэт сказал однажды: "Ничто не вечно под луной", но данные его слова на этот бар явно не распространялись. И даже тот, кто мне сейчас был нужен, а именно Валя Южанин по кличке Гундявый, сидел на прежнем месте в компании все того же Тяти, в миру именуемом Шуриком Коневым.

Бодрым шагом я направился прямиком к их столику.

– Тятя, сделай так, чтобы я тебя не смог найти в течении десяти минут. Мне с твоим корешком потолковать надо, – проговорил я, нарисовав на лице радушее и желание понравиться. И хотя на этот раз я был без грима, но сразу же был узнанным Тятей. И памятуя прошлый концерт "заезжего маэстро", он сразу стал вежливым и предупредительным.

– Нет базара. Линяю, в натуре! – проговорил он и, прихватив недопитую кружку пива, изчез.

Я сел на его место и дружелюбно улыбнулся Гундявому.

– Привет, Славик! Как поживаешь?

Тот даже запрял ушами от страха, зашипел, будто очковая змея:

– Да ты что, офанарел?! Меня ж за тебя...

– Расслабся, Слава. А то у тебя такой вид, словно увидел приближение судного дня. Можешь мне поверить на слово – он будет ещё не скоро. Это конечно лишь при условии, что ты будешь себя хорошо вести.

Расчет мой был прост, даже тривиален – человек однажды заложивший своего кореша, будет закладывать его снова и снова. У него просто нет иной альтернативы. Гундявый, быстро сообразив, что лучший способ от меня отделаться – рассказать все, что меня интересует, успокоился, пробурчал:

– Слушаю.

– Вот это уже другой разговор. Молодец! – одобрил я его действия. Скажи, когда ты передавал нож Тугрику, он был один?

– Нет, со Стропилой.

"Стропила, Стропила. Знакомая кликуха. Где-то я её уже слышал?" попытался я вспомнить все, что было у меня связано с этой кличкой. Но вспомнить не смог. Сейчас бы сюда Сережу Колесова. Он бы тут же выложил, кто такой этот Стропила и кто его родители, чем болел в детстве и что такого совершил в своей не совсем праведной жизни.

– А человеческое имя у Стропилы есть?

– Захарьян Тофик.

– Он что, армянин?

– Хрен его знает. Вообще-то он смахивает на "чурку".

– Он видел, как ты передавал нож Тугрику?

– Конечно. Они же вместе пришли.

– Они что, приятели?

– Да не сказал бы. Но после освобождения Тугрика их часто видели вместе.

– Что могло их связывать?

– Чего не знаю, гражданин начальник, того не знаю, – развел руками Гундявый. – Вообще-то, ботают, что Стропила отошел от дел.

– А он что, авторитетный вор?

– Не сказал бы. Так себе.

– Чем же он сейчас занимается?

– Слышал, будто в какой-то фирме ошивается – то ли охраняет, то ли разворовывает. – Гундявый рассмеялся, посчитав свою шутку удачной.

– Как мне его найти?

– Да вон он сидит за столиком рядом со стойкой. Здоровый такой, мордастый в коричневом прикиде.

Я скосил глаза и увидел за столиком жгучего брюнета могучего телосложения. Ну и амбал! Если он чем и уступал Тугрику, то только ростом. Не хотел бы я столкнуться с ним один на один в каком-нибудь темного месте. Нет, не хотел бы. Определенно. Стропила тоже смотрел в нашу сторону. Наши взгляды встретились, но на мгновение. Его равнодушный взгляд лишь скользнул по моему лицу. Но оно его не заинтересовало. И взгляд побежал дальше по залу, выискивая наиболее интересную деталь, на ком можно было бы остановиться и отдохнуть. Нет, этого громилу я никогда прежде не видел. Это также точно, как то, что меня, если верить родителям и метрикам, ещё при рождении нарекли Димой, а от отца я получил фамилию Беркутов. Ништяк фамилия. Мне, лично, нравиться. Что же ты, Стропила, чурек недоношенный, знаешь такого, чего не знаю я, но чего мне жутко интересно узнать? Как бы мне с тобой поближе познакомиться?

Что-то внутри меня сказало: опасность! Я встрепенулся, но было уже поздно. Рядом с нашим столиком стояли два прежних волкодава, заплечных дел мастера, и буквально если меня нехорошими глазами. Ну, очень нехорошими! Мысленно они меня уже похоронили, присыпали землицей и даже с удовольствием пописали на могильный холмик. Определенно.

– Привет, ребята! – жизнерадостно сказал я. – Чего такие хмурые? Неприятности на работе или со здоровьем что?

– Ну, я ж говорил – мент! – воскликнул мой бывший клеент, которого я так до сих пор и не вспомнил, обращаясь к своему приятелю Свисту. Его огромный нос-ладья возбужденно подрагивал, будто увидел обетованный берег.

– Мы с вами где-то встречались, юноша? – спросил я, улыбаясь. Напомните, пожалуйста. Никак не могу вспомнить. Ах, да! Это ведь вы в прошлый раз драпали от нашего "Малыша", отравляя местную флору и фауну отработанными газами. Или я не прав?

– У-у, сука! – взревел мастодонт и так отоварил меня сверху кулаком по голове, что мне на какое-то время расхотелось не только разговаривать, но и думать. Это называется – довыступался.

– Погоди, Мосел, – недовольно проворчал Свист, поводя могучими плечами. По всему, он опасался, что по вине приятеля может лишиться удовольствия помахаться. А ему очень хотелость отомстить мне за порушенный авторитет при нашей прошлой встрече, за оскорбленное самолюбие, за испытанное унижение.

Мосел?! Теперь я его вспомнил. Генка Суслопаров – насильник и убийца семнадцатилетней девушки. Мы с Сережей Колесовым брали его в деревне Каменка в доме его родителей. Но следователь оказался пентюхом и суд Мосла подчистую оправдал. О-хо-хо! Вот с таким контингентом приходится работать. Но это ещё что. Этот же контингент тебя ещё и по мордам хлещет. От одного унижения можно шизануться. Определенно.

– Тебе что здесь нужно, мент? – спросил Свист.

– "Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо? Я те дам, я те дам чё ты хошь", – легкомысленно ответил я словами популярной песни.

– Юморит, – ухмыльнулся Свист. Обратился за помощью к Гундявому: – О чем он спрашивал?

Тот испуганно закрутился на стуле, будто вошь – на гребешке. От страха у него перехватило горло и он долго не мог ничего сказать. Наконец натуженно просипел:

– Про Тугрика.

– А почему он тебя интересует, мент? – Свист вновь обратился ко мне, едва сдерживая возбуждение. Ему по фигу был и Тугрик и все остальное. Ему не терпелось броситься на меня, чтобы дать выход клокотавшей в нем злобе и ненависти ко мне, а в моем лице ко всем прочим ментам на свете. Вопросами он томил себя, оттягивал минуту торжества плоти над разумом. Чаще предвкушение мордобоя, много слаще самого мордобоя. Я решил ему пособить и ускорить процесс.

– Неужели же ты, Свист, на полном серьезе считаешь, что уважающий себя мент будет отвечать на вопросы какого-то сраного гопстопника, вышибалы занюханного бара? Если ты так считаешь, то глубоко ошибаешься.

Дальше говорить мне не дали. Точным выверенным ударом в челюсть Свист бросил меня на пол, и оба волкодава принялись обрабатывать мои метр восемьдесят шесть, сопя от усердия. Но ярость плохой помощник в любом деле. Они не столько били, сколько мешали друг другу. Видали мы ситуации и покруче. В Северной Осетии, к примеру, били куда как профессиональнее и больнее. Определенно. Мое уже давно адаптированное к избиению тело почти не реагировало на удары. Поэтому, когда эти козлы притомились, я даже не потерял сознания.

– Хватит с него, – сказал Мосел, с трудом переводя дыхание.

Они подхватили меня под белы руки, благополучно донесли до двери, благополучно выбросили в сгущавшиеся сумерки и я также благополучно приземлился на какую-то груду песка. И хотя я все это время пребывал в роли балласта, от которого спешили избавиться, но опер в любом состоянии опер, если способен хоть как-то воспринимать окружающую действительность. Поэтому, когда я на сильных руках двух придурков проплывал по залу, то успел заметить, что Стропилы на месте не было. Интересно, видел он, как меня молотили? Или ушел ещё до мордобоя?

– Вот мудак! Я об него кажется ногу отбил, – пожаловался Свист своему напарнику.

– Не говори, такой, козел, костлявый! – посочувствовал приятелю и себе Мосел. – Зато останутся приятные воспоминания – в кои веки удастся ещё помолотить мента.

– Это точно, – согласился Свист.

Чиркнула спичка, осветив дебильные рожи моих палачей. Они закурили.

Нет, подобного паскудства я стерпеть не мог. Чего, чего, а приятных воспоминаний я им после себя не оставлю. Определенно.

Нехорошие парни меж тем говорили:

– А он не пришьет нам дело? – спросил Мосел.

– Кто ему поверит? У нас весь зал подтвердит, что он такой пришел, да ещё в сиську пьяный. Он за это ещё погон лишится.

Я пружинисто вскочил. В теле что-то хрустнуло, скрипнуло, заныло, но в общем и целом оно функционировало вполне сносно. Во всяком случае, догнать его эти мастодонты не смогут, если даже очень захотят.

– Эй, дебилы! – крикнул я жизнерадостно и оптимистично, будто только-что вернулся с дружеской попойки. – Как поживаете? Что-то вы слишком веселы? Вам не кажется?

– Смотри – "живой"! – очень удивился Мосел моему внезапному "воскрешению".

– Мало каши ели, сосунки, чтобы вырубить мента. Губошлепы! Вы даже махаться как следует не умеете.

– Ну, иди к нам, братка, потолкуем, – елейно ласково проговорил Свист.

– Потолкуй с задницей своего корефана, обезьяна. А мне толковать с тобой не о чем. Очень скоро с вами обоими потолкует наш Малыш. Это, скажу я вам, будет нечто. После этой встречи вы всю свою сознательную жизнь будете работать на одни лекарства. Определенно. С чем я вас первый от всей души поздравлю. Так что, ждите и готовьтесь. Скоро уже.

– Ах, ты, сука! – взревел Свист. И оба волкодава разразились отборнейшим матом.

Но они уже меня мало интересовали. Свою задачу – испортить им настроение, я успешно выполнил. Делать мне здесь больше нечего. И, повернувшись, я затрусил к "Мутанту".

Увидев меня, Светлана охнула и, чтобы не упасть, прислонилась к косяку, горестно спросила:

– Господи! Кто это тебя опять?!

– Не говори! – беспечно махнул я рукой. – Бют все, кому не лень. Я ж тебе говорил, что таким родился. Козел отпущения, одним словом! У нас в деревне не было такой собаки, которая бы не полакомилась моим телом.

– Кто, кто, а свинья грязи всегда найдет – это точно, – очень убеждено проговорила жена.

– Ты, Светочка, никак норовишь меня обидеть?! Ты не права. Я достоен большего. Скажи – ты меня любишь?

– Любишь, любишь, – ласково проворчала она. – Пойдем в ванную. Буду тебя лечить.

– Вот это и есть – самое главное. Все остальное – такая фигня, что и говорить не хочется. Верно?

– Верно, – ответила моя любимая женщина, целуя меня в распухший нос.

Глава восьмая: Иванов. Допрос Барсукова.

Передо мной стоял красивый парень могучего телосложения и, глядя в пол, переминался с ноги на ногу. Для столь "торжественного" случая я надел генеральскую форму. Не всегда этим достигается необходимый эффект. Бывает, что она деморализует собеседника, он замыкается и найти с ним нужный контакт не удается. Но чаще все же приводит к положительным результатам. Форма вообще, а генеральская – в частности, вызывает уважение. Допрашиваемый считает неудобным вешать лапшу на уши генералу. Как будет на этот раз – покажет время.

– Здравствуйте! Я – Барсуков, капитан "Орла", – пробурчал он, не поднимая глаз.

– Здравствуйте, Валерий Борисович! – отвечаю. Обращаюсь к Рокотову и, кивнув на Барсукова, говорю: – Экий богатырь!

– А что толку, – ворчит мой друг. – Велика фигура, да дура.

Могучие тело капитана дергается, лицо вспыхивает. Хотел что-то ответить, но сдержался. С трудом сдержался. А парень-то оказывается с гонором, самолюбивый. Это надо учесть и использовать с пользой для дела. Ага.

– Присаживайтесь, Валерий Борисович, – говорю я. – А то у меня смотреть на вас снизу вверх уже шея устала.

Барсуков садится за приставной столик напротив Рокотова.

– Разрешите вам представить начальника управления уголовного розыска области полковника Рокотова Владимира Дмитриевича. А я – начальник следственного управления областной прокуратуры Иванов Сергей Иванович. Как видите, к встрече с вами мы готовились самым тщательным образом. А теперь расскажите нам с полковником, как вы дошли до жизни такой?

– Какой это – "такой"? – угрюмо зыркнул на меня капитан, нахохлившись, будто сыч.

– А ты, дружок, не мечи на меня взглядом, не мечи, – проговорил я, переходя на "ты". – Этак я тоже могу. Однако, не я бегал, будто заяц, от людей.

– Я не от людей бегал, а от милиции, – пробурчал Барсуков.

Установить с ним необходимого контакта пока не удается. Он для этого слишком зажат. Как же его разговорить? Попробую перейти на отвлеченные темы.

– Спасибо тебе, Валерий Борисович! Оказывается ты нас и за людей не считаешь.

– Ну, почему же, – смутился капитан. – Просто, так говорят.

– У вас команда всего из двух человек?

– Да, – кивнул он.

– Как же вы справляетесь? Судно вроде большое.

– Приходится. Прежде было пять человек. Но когда ассигнования на науку урезали, пришлось на всем экономить. Вот и уволили троих.

– Как расшифровывается РЭБ?

– Ремонтно-эксплуатационная база.

– Давно ты здесь работаешь?

– Уже без малого пятнадцать лет.

– Вот как?! – удивился я. – Сколько же тебе лет?

– В сентябре будет тридцать девять.

– Хорошо сохранился. Я бы дал тебе не больше тридцати.

– Все не дают мне моего возраста, – самодовольно улыбнулся Беркутов.

Кажется, он "оттаял". Можно переходить к главному.

– И часто ваше судно арендуют другие организации?

– Судно не арендуют, а фрахтуют, – поправил он меня.

– Ну, да. И часто его фрахтуют?

– Часто. Это один из источников нашего дохода.

– А теперь, Валерий Борисович, самым подробным образом расскажи: что за организация фрактовала "Орел" в последний раз и чем занималась?

– Что за организация я не знаю, так как договор заключал сам начальник. Но 8 июня на судне появилась красивая блондинка в сопровождении пятерых мужчин, показала мне договор и сказала, что я вместе с судном на три дня поступаю в её полное распоряжение.

– Как она выглядела?

– Я уже говорил. Красивая такая, статная. Лет тридцати. Сильно накрашенная. И ещё это... От неё очень пахло парфюмерией.

– Духами?

– Не только, но пудрой там всякой... Одним словом, парфюмерией.

– Ты её хорошо запомнил?

– На всю жизнь.

– Это она? – Я выложил перед ним фоторобот.

Барсуков долго, внимательно его рассматривал. Затем сказал нерешительно:

– Очень похоже. Но все же это не она. У неё глаза больше и светлее, а взгляд холодный, как у медузы.

– А что, у медузы есть глаза?

– Может я неверно выразился, – смутился капитан. – Но только взгляд у неё скользкий, неприятный.

– Она представлялась?

– Да. Сказала, что её зовут Сирена Игоревна, что она является режиссером киностудии "Мосфильм" и на "Орле" будет снимать фильм.

– Фамилию свою она называла?

– Да, но я её запамятовал. Постойте, как же она... Ода... Ока... Кажется, Окаемова. Точно! Окаемова.

– Валерий Борисович, а эта Окаемова не предлагала вам познакомиться поближе? – спросил Рокотов.

– В каком смысле? – не понял Барсуков.

– Возможно предлагала встретиться вне судна?

– Ну так, напрямую, нет, – ухмыльнулся капитан.

– А как?

– На второй день она подошла ко мне и поинтересовалась: разбираюсь ли я в бытовых электроприборах?

– Я ответил, что дело, мол, не хитрое. Тогда она сказала: "Я пью только молотый кофе. Но у меня сломалась кофемолка. Может быть зайдете вечерком ко мне в гостиницу, посмотрите?" Я ответил, что сегодня вечером никак не могу, так как уже договорился с друзьями. Она бросила на меня презрительный взгляд и отошла.

– Она называла гостиницу?

– Нет. Но я так понял, что это "Золотая долина".

Владимир многозначительно посмотрел на меня, сказал:

– Похоже, Сережа, твоя версия приказала долго жить.

– Похоже, это ещё ни на что не похоже, – ответил каламбуром. Спросил Барсукова: – Как выглядели спутники Окаемовой?

– Четверо высокие и массивные, почти как я, похожие на боевиков. Пятый пониже ростом и сухощавый. Кстати, он и снимал видеокамерой.

– Был оператором?

– Ну да. У всех были длинные темные волосы, бороды и большие темные очки. Поэтому лиц их почти не было видно и я не смогу их описать.

– А отчего они такие все одинаковые. Может быть принадлежали к какой секте? Они ничего об этом не говорили?

– Нет, не говорили. Но только думаю, что это у них были парики и бороды наклеенные, чтобы не узнали.

– Они с вами знакомились?

– Нет. Они вообще с нами не разговаривали.

– А друг к другу они как-то обращались?

– Да. Крупных звали: Володя, Виктор, Борис и Михаил. А оператора почему-то все звали Крест. То ли фамилия такая чудная, то ли кличка. Но только, думаю, что имена эти вымышленные.

– Почему ты так решил?

– Они не всегда на них откликались.

– О чем они между собой говорили? – спросил Рокотов.

– Да так, – пожал плечами капитан. – Много о чем. Но ничего интересного. Я не запомнил.

– Может быть называли какие-то имена, гостиницы, рестораны? – не отставал Владимир.

– Да, было, – кивнул Барсуков. – В первый день, когда мы пристали к "Тайваню"...

– К какому ещё "Тайваню"? – недоуменно спросил Рокотов.

– Остров у нас есть здесь небольшой напротив пляжа. Кто его называет "Тайвань", а кто – "Тань и Вань".

– Понятно.

– Так вот, когда мы пристали к острову, то все на него сошли, а двое остались на судне. Я пошел в моторный отсек к Никите.

– Сидорову? – уточнил Владимир.

– Да. У нас движок что-то слегка барахлил. Я когда поднимался на палубу, то услышал разговор этих двоих. Один спросил: "А правда говорят, что шеф запал на эту профуру из "Обструкции?" "Говорят", – ответил другой. "Не понимаю я его. Она ж обыкновенная бл...". "Я слышал, будто она ему напомнила давнюю любовь".

– Ты с названием ничего не перепутал? – усомнился я.

– Нет. "Обструкция". Точно.

– Странное название. Что это может быть?

– Не знаю, – пожал плечами Барсуков.

– Мне кажется, что я слышал это название. Это или кофе, или бар где-то в районе Октябрьского рынка.

Это было уже кое-что. Нет, это было даже слишком много. Эта "Острукция" названа не случайно. С ней у этих козлов определенно что-то связано.

– Когда на судне появились Вадим Сунжиков и Наташа Субботина?

– В первый же день сразу после обеда. Я понял, что они из Клуба юных моряков.

– Почему?

– На них была форма.

– И что было потом?

– Сирена Игоревна стала им объяснять, что они должны делать, познакомила со сценарием.

– О чем был этот сценарий?

– О возникновении первой любви. Потом началась репетиция. Девочка оказалась способной и быстро сообразила, что от неё требует режиссер. А вот паренек сильно комплексовал и у него долго ничего не получалось. Режиссер нервничала. Поэтому в первый день почти ничего не снимали. Основные съемки были на второй и третий дни. В третий день съемки затянулись. Уже начало смеркаться и я сказал Окаемовой, что пора возращаться. Она накричала на меня и сказала, что вернемся лишь тогда, когда закончим съемки. Она сильно нервничала. Затем все они спустились в гостевой кубрик. Что они там делали я не знаю. Но примерно через полчаса раздался душераздирающий крик девочки. И мы с Никитой поняли, что там происходит что-то страшное и сильно испугались. Никита сказал: "Кажется, Валера, мы с тобой вляпались в серьезную историю". Еще минут через двадцать амбалы вынесли из кубрика и положили на корме тела девочки и мальчика. Один из них, которого звали Володей, спросил меня: "У тебя есть какой-нибудь приличный груз?" Я вспомнил, что в такелажном ящике лежит старый якорь. Достал его, отрезал от бабины несколько метров троса и отдал этому Володе. Они привязали тела детей к якорю, но сделали это неумело на обыкновенные узлы, а потом сбросили их в воду. Мы с Никитой решили, что нас ждет та же участь. Но, как говорится, пронесло. Окаемова заставила нас сделать в кубрике мокрую уборку. Там было очень много крови. Мы трижды меняли воду. Когда пристали к пирсу, Окаемова нам сказала, что если мы хотим жить, чтобы помалкивали, а лучше куда-нибудь уехали на несколько недель. Мы так и сделали. А когда услышали, что нашли тела детей, то поняли, что нас уже разысквивают. Решили сами прийти в милицию. Вот и все.

– Скажи, на третий день на судне никто больше не появлялся? – спросил я.

– Точно! – воскликнул Барсуков. – Как это я забыл. Был ещё какой-то тип похожий на бомжа, худой и страшный, как

черт.

– Он снимался?

– Не знаю, не видел. Но он вместе со всеми спускался в кубрик.

Ну вот и все, пора было заканчивать. Я записал показания Барсукова. Он прочел их и расписался. После того, как он вышел, в кабинет зашел Говоров и протянул мне протокол допроса Сидорова. Я мельком прочитал его показания. Ничего нового к тому, что уже сказал Барсуков, Сидоров не добавил. Нет, вру. Сидоров видел, как один из парней сделал Кащею (а это был несомненно он) укол в руку. Скорее всего, то был либо наркотик, либо что-нибудь психотропное.

– Ну и что скажите, друзья-однополчане? – спросил я, обращаясь одновременно к Рокотову и Говорову.

– Нечто подобное я и предполагал, – ответил Владимир.

Ознакомившись с показаниями Барсукова, Говоров спросил:

– "Обструкция" – это не описка, нет?

– Нет. Полковник говорит, что есть такое кафе или бар.

– Оригинальное название. Политический клуб оппозиции – это я ещё понимаю. Но чтобы кафе? Остроумные люди живут у нас. Факт. Кстати, Сергей Иванович, ваша версия относительно режиссера, похоже, приказала долго жить. – Андрей ехидно улыбнулся. – Примите мое искреннее соболезнование.

Вот плут! Никакого почтения к начальству. Так и норовит подставить ножку. Молодец! Наш человек!

– Вы, юноша, как всегда, спешите, – проговорил я снисходительно. – Еще ничего не ясно. И стыдно вам будет смотреть мне в глаза, если я окажусь прав. Очень стыдно.

– Вот за что я уважаю старую гвардию, – демонстративно обратился Андрей к Рокотову. – Она умирает, но не сдается. Факт.

А на следующий день я взял под руку Светлану, за руку – Верочку и мы отправились в гости к Рокотовым на день рождения Дины. Погода была чудесной. Настроение – великолепным. Навстречу бежали многочисленные сограждане, все сплошь чем-то очень озабоченные. То ли не надеялись благополучно добежать до намеченного пункта, то ли по какой иной причине. И их можно понять – в наше смутное и неустойчивое время ничего нельзя гарантировать. А рядом со мной шла самая красивая, самая удивительная и замечательная женщина на свете – моя жена. И я был страшно горд этим обстоятельством. Хотелось совершить что-нибудь этакое, сумасбродное, несерьезное. Но никак не мог придумать – что именно? И в который уже раз я спросил себя: за что такая прекрасная девушка смогла меня полюбить, старого, дважды женатого, больного, стреляного, обремененного детьми, долгами, заботами и неуравновешенной психикой? Да чего там! За всю жизнь не смог скопить денег, чтобы купить машину. За что же она меня? И как всегда не нашел ответа. Странные они – женщины.