Текст книги "Атолл (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

   Стихи Мониту:

   Ментаны,

   Ментаны,

   Айна ванканы.

   Куйя! Куйя!

   Кукуй я,

   Кабы не Куакуйя!

   Бона фонтана,

   Tovarishch,

   Кукай моа

   Куйя! Куйя!

   Кукуй я,

   Кабы не Куакуйя!

   Все зааплодировали. Мониту поклонился, взял под мышку свою доску для сёрфинга и пошел к океану, ловить вечернюю волну.

   Директор гимназии месье Жалюзи из всех полинезийских слов понял только выражение «кукай моа», означавшее «запреты». Русское «tovarishch» тоже понятно и еще пара искаженных французских слов. А общий смысл, вероятно, таков: «Большие фонтаны под запретом, но кое-что уже можно. Кем бы я был, если бы не моя Родина». «А он фрондер, – подумал месье Жалюзи, – этот Мониту. Чем-то похож на русского поэта Пушкина – курчавый, смуглый, небольшого роста – и гениальный».

   Алисия Ферэрра с восторгом повторила: – Куйя! куйя! Куакуйя!

   – Какого ху... – прохрипел бригадир Охам, проглатывая кусок мяса, вытер рукавом выступившие слезы, и продолжил, – ...дожника пера потеряем, если, что случится с нашим Мониту.

   – А почему с Мониту должно что-то случиться? – спросила Алисия, направляя большой сосок правой груди на Охама. Алисия никогда не носила нижнего белья, а верхнее у нее было вызывающе тонким.

   – Говорят, появилась акула-людоед... – ответил бригадир, косясь одним глазом на выпирающий сосок Алисии, а другим – контролируя свое блюдо. – А наш Мониту большой любитель сёрфинга. Вечернее купание опасно. Они как раз выходят на охоту.

   – И большая акула? – спросил месье Жалюзи.

   – Просто громадная, – ответил бригадир. – Вот такие челюсти!

   И он широко раскинул громадные свои руки.

   – Я даже знаю имя этой акулы, – усмехнулся пан Фунек. – Её зовут Охам Дженкинс. Посмотрите, как он расправляется со стейком. Это же просто жутко такое видеть.

   Все засмеялись. Потом шумно заулюлюкали, приветствуя знаменитого писателя, появившегося в сопровождении доктора. На веранду бара первым поднялся Джон Кейн. Почти целый день он сдерживался, чтобы не выказать никаких признаков американского превосходства. Но к вечеру не сдержался – и показал.

   – Ого! – воскликнула Алисия. – Я много штук держала в руках, но такую первый раз вижу. Как её зовут?

   – Меч-рыба, – ответил Джон Кейн, с напрягом, обеими руками, держа рыбину за хвост, но и то не удержал – воткнул длинный острый шип в деревянный пол веранды. – Много дней я уже гонялся за такой... и вот наконец-то поймал. Около ста фунтов потянет.

   – Это сколько будет в килограммах? – полюбопытствовал бармен Бессонный.

   Все стали в уме подсчитывать, переводя числа из англо-американской системы мер и весов в европейскую. Быстрее всех сообразил шустрый поляк.

   – Сто фунтов равняется сорока килограммам, – ответил пан Фунек. Это был человек лет тридцати пяти, с типично славянской внешностью, с хриплым голосом, чрезвычайно обидчивый, как все поляки, из-за постоянно переживаемого чувства гордости за свою нацию, каковое чувство накладывалось на чувство этнической неполноценности.

   – А в фунтах все-таки больше, – сказал бармен.

   – Приглашаю всех сегодня на ужин в бар, – объявил Джон Кейн. – Жан-Люк! Прими эту рыбину и приготовь её нам сегодня на ужин. Только меч не выбрасывайте...

   – С вашего позволения, я повешу его в зале, – сказал Жан-Люк и кликнул поварят. Поварята прибежали с кухни и, с надрывом физических сил, уволокли меч-рыбу в подсобку.

   Джон Кейн присел на высокую табуретку, устало положил руки на стойку.

   – Вам как всегда? – спросил Жан-Люк. – Виски «Джони Уокер»?

   – Нет, налей-ка мне сегодня водки. Какая у тебя есть?

   – Stolichnaya vodka пойдет?

   – О'кей. Сделай её с мятой и со льдом.

   – Разумеется, со льдом. – кивнул бармен. – Что-нибудь съедите?

   – Да. Принеси мне, пожалуйста, булочку с сыром, помидорами и каперсами.

   Бармен повернул к себе раструб из надраенной латуни и гаркнул туда заказ писателя. Труба тянулась в кухню, как на корабле, обычно такая тянется в машинное отделения с капитанского мостика. Бармен был здесь капитаном, а его стойка – мостиком.

   Жан-Люк улыбнулся Уилсону:

   – А что закажет уважаемый доктор?

   – Только банку «Гиннеса».

   В бар зашли два западных туриста, одетые в пестрые рубашки-аллоха и трусы бермуды. Один был полный, рыхлый, другой – тощий и жилистый.

   – What's up, dude? – [Как дела, чувак? (англ.)] обратился к бармену толстый развязным тоном и стало ясно, что пришли американцы.

   – Excellent, – [великолепно! (англ.)] приветливо ответил бартендер. Он всем отвечал приветливо, даже последним засранцам.

   Посетители заказали «Дайкири». «Побольше рому налей», – сказал бармену толстый.

   – Опять эти двое, – сказал доктор, наклонясь к Джону.

   Писатель отхлебнул водки, посмотрел поверх тяжелого восьмигранного стакана.

   Американцы громко разговаривали, будто были у себя в Бруклине, не обращая ни на кого внимания. В иное время Кейну стало бы стыдно за своих соотечественников, за их неряшливый вид, за громкий бестактный голос, за развязную манеру поведения (Самым отвратительным из них был толстый, он в основном и говорил, а тощий больше помалкивал и озирался по сторонам, будто ища с кем бы подраться), но сейчас ему было не до критических наблюдений. Джон собрал всю свою волю в кулак, делая вид, что совсем не испугался. Мимоходом подумал, что давешняя парочка успела переодеться в более легкую одежду.

   Толстый громогласно стал рассказывать анекдот про двух евреев.

   – Как же мы быстро теряем свою политкорректность, едва выехав за границу цитадели демократии, – посетовал доктор.

   – Ну правильно, край дикарей, чего стесняться, – стараясь держаться бодро с иронизировал Джон Кейн.

   Толстый говорил, давясь от смеха:

   "Один еврей звонит другому еврею:

   – Слушай, Абрам, как ты относишься к евреям?

   – Я их ненавижу, когда они звонят мне по телефону в три часа ночи!!!"

   Тонкий в знак солидарности едва не подавился от смеха. Откашлявшись, он в отместку рассказал свой анекдот:

   «Вчера по ящику для идиотов показывали какое-то идиотское шоу, и я как идиот его смотрел».

   Толстый прыснул коктейлем от смеха и тоже закашлял.

   – А где наш Гоген? – спросил Кейн свою компанию, чтобы только не видеть тех двоих ублюдков.

   – Годо на пленэре, – ответил директор гимназии месье Жалюзи. – Пишет с натуры вечерний прибой.

   – И вот что интересно, – вклинился в разговор бригадир Охам Дженкинс (он съел свое мясо и теперь ему хотелось поговорить о высоком), – волны у него получаются всегда одни и те же. Как щепки. Как хотите, господа, но мне такое искусство не по нутру. Я целый день тружусь на причале, уж я-то знаю, какие бывают волны.

   – Вода – самый трудный элемент изображения для художника, – взял слово доктор, крутя в руках полупустую, всю в слезах, банку «Гиннеса». – Не всякий её может написать. Мне нравится, например, Рокуэл Кент...

   – Лучше всех писал воду русский художник Айвазовский, – высказал свое мнение Джон Кейн.

   – Русский реализм устарел, – высокомерно отмахнулся пан Фунек.

   – Абстракционизм еще более устарел, – ответил Кейн. – Все возвращается, и сейчас самое авангардное направление как раз реализм.

   Джон не жаловал поляка. В свое время писатель несколько раз пытался поговорить с ним, как со славянином, о России, но пан Фунек только отфыркивался или презрительно отвечал, что для него, пана Фунека, сразу за восточной границей Польши начинается Аляска. На что доктор с чисто британским чувством юмора рассказал анекдот про Буша-младшего, рассматривающего глобус.

   – Кстати, о воде, – сказал бригадир Охам. – Один местный житель строит ковчег.

   – В каком смысле? – спросил доктор.

   – В прямом. Говорят, самый настоящий ковчег, из дерева, футов сто длиной.

   Доктор усмехнулся.

   – Вот-вот, все над ним смеются, точно так же как смеялись над Ноем перед потопом, – сказал Дженкинс. – А теперь вот грядет глобальное потепление. Если океан поднимется, первым делом уйдут под воду эти острова...

   «Нигде не скрыться, нигде не скрыться, – с тоской подумал Кейн. – Этот Охам, конечно, трепло, но тут он прав. Вот тебе и парадиз...», – но вслух сказал иное:

   – Меня это не касается, У меня уже есть ковчег – моя яхта.

   – Да, вам хорошо, – вздохнул Охам и заказал у бармена один «Джулепс». – А что делать нам, не миллионерам, простым смертным?

   «Умирать», – подумал Кейн, но промолчал, дабы не нажить классового врага.

   – Всемирный потоп – это выдумка журналистов, – сказал месье Жалюзи.

   Бронислав, глядя на Охама, тоже заказал «Джулепс».

   – С коньяком? виски? – спросил Жан-Люк у Бронислава.

   – Виски со льдом, мятой – все как полагается, – раздражился поляк. – Почему вы ни у кого не спрашиваете, только у меня?

   – Не психуйте, я только уточнил.

   – Если начнется потоп, я возьму вас, Дженкинс, к себе на борт в качестве матроса, – предложил Джон, – обещаю.

   – Вот спасибочки! – обрадовался Охам и заказал еще один «Джулепс».

   – Если этот остров уйдет под воду, – сказал доктор, – я пожалею лишь о том, что потеряю наш корт для тенниса.

   – Мое приглашение относится и к вам, доктор, – сказал Джон.

   – О! Вы очень любезны.

   – Не стоит благодарности. У меня к вам шкурный интерес. На борту должен быть доктор.

   – Ага, – многозначительно сказал доктор.

   Поляк насуплено сосал свой «Джулепс», зная, что на яхте миллионера он будет (как всегда) лишним.

   – О чем разговор? О чем секретничаем? – вклинилась в мужскую компанию Алисия Ферэрра. – Мистер Кейн, где ваша прекрасная нимфа? Куда вы её спрятали от народа?

   – Как раз с народом она и пошла общаться, – ответил Кейн. – Аниту ушла в деревню, навестить родственников.

   Джон терпеть не мог рассказывать всем про свои проблемы и потому отвечал приблизительно.

   – Мистер Кейн набирает команду, – дал объяснения Охам Алисии на её предыдущий вопрос.

   – Для чего? – Латиноамериканка вновь обратила свой кошачий взор на миллионера, сексуально потягивая через соломинку черный, на основе кока-колы коктейль «какаду».

   – Отправляемся в кругосветное плавание, – полушутя ответил Джон.

   – О, Боже мой, вы просто сумасшедшие! Кругосветное! Это же шторма! Пираты!..

   – Да, кстати, – сказал доктор, – пираты это не шутка. Сегодня по радио сообщили: опять пираты захватили судно в районе...

   Кейн достал из кармана сигару, освободил её от целлофана. Он любил эту процедуру, все делал не спеша. Обязательно надо понюхать табак, потом обрезать кончик. Потом долго и тщательно раскуривать так, что металлический корпус зажигалки «зиппо» успевал разогреться до боли в пальцах. Периферическим зрением Джон заметил, что Тонкий исподтишка рассматривает его, Кейна. Толстый действовал более профессионально, но и от него тоже вдруг завоняло копом.

   Джон повернулся спиной к залу. Окутавшись голубоватым ароматным дымом, через зеркало за барной стойкой Кейн тщательно просканировал американцев. «Может, я чего-то не понимаю, но если они сейчас при исполнении, то не стали бы пить спиртное. Значит, они не из ФБР».

   «Пираты, – пришла шуточная мысль. Хотят угнать мою яхту и пиратствовать на ней. Черт, я совсем опьянел. На кой дьявол нужно пиратствовать этим пижонам. По всему видно, что такие не любят рисковать. Просто они угонят яхту в Австралию и там её продадут. Весьма распространенное преступление. В Австралии яхты стоят чуть ли не вдвое дороже, чем в Америке».

   Джон понял вдруг, что моделирует ситуацию. Хотелось, в конце концов, проверить на себе свои же способности, подтвердить их или опровергнуть.

   Но тут американцы ушли, и Джон вздохнул с облегчением. «Обычные туристы, а ты просто трус», – вынес

   он вердикт себе.

   На радостях он заказал себе еще водки.

   Джон почувствовал, как с каждым глотком этой огненной воды в нем просыпается русская часть его существа, в обычное время задавленная американизмом. Почувствовал настоящую русскую тоску. Еще пару рюмок, и он постигнет тайну русской души – отчего они так много пьют.

   – Знаете, доктор, – сказал Джон, – я недавно обнаружил, что я на какую-то часть русский...

   – Это интересно, – скептически ухмыльнулся доктор.

   – Да... я тут на досуге покопался в корнях своего генеалогического древа...

   – И нашел там пару трюфелей, – захохотал пан Фунек.

   Джон с грохотом поставил тяжелый стакан на стойку, соскользнул с гладкого табурета, схватил Фунека за ворот рубашки, сдавил. Пан Фунек стал задыхаться, хребтом ложась на стойку. Упал чей-то стакан. Бразильская женщина взвизгнула. Доктор схватил писателя поперек живота и отодрал (как отдирают репейник) друга от язвительного Бронислава. Бронислав весь покрылся красными пятнами, вызванными целым комплексом причин: страхом, гневом, стыдом за унижение (писатель лежал на нем, а не он на писателе), а так же кислородным голоданием.

   – Что это с вами, Джон? – удивился Генри, вы никогда не были таким вспыльчивым.

   – Он назвал меня русской свиньей, – ответил Джон, кивком головы указывая на пана Фунека.

   – Я не произносил слово «свинья» и тем более слово «русская», – отперся Бронислав Фунек.

   – Вы не произнесли, но намекали, – сказал доктор, – трюфели разыскивают с помощью свиней... поэтому извольте извиниться. Если вы джентльмен.

   Доктор был тонким психологом. Ни один поляк не устоит перед возможностью доказать, что он джентльмен.

   Фунек извинился. Джон Кейн извинения принял. Инцидент был исчерпан.

   – Давайте пересядем за столик, – предложил Уилсон. Они повторили заказ спиртного и пересели подальше от стойки.

   – Если разобраться, – продолжил Джон после долгого смакования выпитой порции, – я не типичный американский писатель. Ведь не случаен же мой интерес к русской литературе. Что-то во мне тянет к ней. К этим загадочным людям. Я все-таки полагаю, один из моих предков – выходец из России? У моей матери девичья фамилия Барди... Так вот, есть у нас в роду по материнской линии такой загадочный предок – Семеон Барди. А на самом деле у него имя, наверное, было Семен Бардин. Или даже Кабардин. Тогда, скорее всего, это прозвище. Кабардинцы живут на Кавказе, на территории России, я проверял. Скорее всего, Семен был русским казаком, воевал с горцами, имел прозвище Кабардинец. В конце девятнадцатого века он эмигрировал в США, где и скончался в начале 20-х годов ХХ века, в возрасте 103 лет, оставив троих сыновей. Все они носили одинаковую фамилию Барди. Их потомство частью умерло, частью расселилось по территории США. Во всяком случае, моя мать ни с кем из них не поддерживала связь. Наконец последний Барди родил мою мать... ну, в библейском смысле... Возможно мафусаилов возраст Семеона преувеличили семейные легенды. Но сам Семеон Барди не миф.

   – А что? – сказал доктор. – Ничего невероятного в судьбе вашего Семеона нет. Америка – страна эмигрантов.

   Джон вдохновился:

   – Многие знаменитые люди Америки – особенно их много в Голливуде – имеют русские корни. Кирк и Майкл Дугласы, например, Дэвид Духовный, Харрисон Форд, Вайона Райдер, Шон Пенн, Дастин Хофман, Хелен Мирен; наконец, красавчик Дикаприо, качок Силвестр Сталоне и такой монстр киноиндустрии как Стивен Спилберг...

   Доктор засмеялся:

   – Охо-хо! Хорошую компанию вы себе подобрали.

   – Да уж, в нее не стыдно затесаться, – смеясь, согласился писатель.

   – Послушайте, Джон, – сказал доктор, – Меня разбирает плебейское любопытство, вы не закончили свою историю...

   – Что вас интересует? – Джон резко посерьезнел.

   – Вы рассказали о встрече с неким человеком или... э-э-э... существом, упали в обморок, а что дальше. Хотелось бы знать, чем дело кончилось.

   – Вас это интересует с медицинской точки зрения или с житейской?

   – Во всех аспектах.

   – Ну что ж... в конце концов я сам обратился к вам как к доктору.

   Джон отпил глоток водки.

   – После той встречи я много лет не сталкивался с тем... существом, как вы говорите. Я много работал, и тот заслуженный успех, который в конце концов пришел ко мне, считался мною справедливым. Но потом я стал сомневаться... и начал сопоставлять кое-какие факты... И по мере того, как факты показывали свою явную связь меня все сильней охватывало беспокойство. В порыве отчаяние я отправился в Европу. Но беспокойство не оставляло меня. И даже здесь на краю земли, после непродолжительного затишья, меня снова куда-то поднимает какая-то сила... Наверное, поэтому я собираюсь в кругосветное путешествие.

   Генри деликатно коснулся руки Джона и высказал свой диагноз:

   – В психиатрии – только вы не пугайтесь этого слова – есть такое понятие как «состояние фуги».

   – Чего?

   – «Фуги»... Это когда человек не отдает отчета в своих действиях, его охватывает жажда передвижения, жажда перемены мест. Человек, находящийся в состоянии фуги может уехать на край света, скитаться Бог знает где, а через несколько лет, когда фуга выдохнется, спросить себя, с какой целью я мотался по свету? И не найдет ответа. Но ответ есть. Состоянию фуги обязательно предшествует сильнейшее нервное потрясение.

   – Это правда?

   – Сколько угодно таких случаев...

   – И как она лечится, эта фуга Баха?

   – Вы иронизируете, это хороший признак. А лечит её единственно время. Как говорится, время – хороший доктор.

   – Время... Хотел бы я знать, что это такое?.. Да... Но вот однажды, уже живя здесь, я как-то отправился на рыбалку. Аниту по каким-то причинам со мной не было. Я шел под парусами один...

   Глава 21

   Стоял ослепительно ясный день. Дул ровный сильный ветер. Яхта прыгала с волны на волну, как летучая рыба. Джон сидел у штурвала, глубоко дыша свежим морским воздухом, время от времени стирая с лица соленые брызги. Иногда какая-нибудь особенно дерзкая волна окатывала пустую палубу. Вдруг прямо по курсу в воздухе появилась серебристая точка. Она росла, приближалась. Джон подумал, уж не вертолет ли Береговой Охраны летит?..

   Пока он думал да гадал, летательный аппарат приблизился, и стало видно, что это не вертолет и не самолет, а вообще черт знает что. Скорее насекомое. Причем гигантских размеров. Наверное, такие водились на первобытной Земле в ранний каменно-угольный период. Из школьной программы Джон помнил, что были гигантские стрекозы с размахом крыльев до полутора метров. Это тварь не была стрекозой. Она была похожа на муху. Это была огромная белая муха. Ну, просто ОГРОМНАЯ! Не менее трех футов в длину имело её тело. А размах крыльев невозможно было точно определить, потому что крылья находились в движении. Они, крылья, трепетали с такой скоростью, что почти растворялись в воздухе, виделось только нечто размытое. Разумеется, такое большое насекомое изрядно весило, и махать крыльями ей приходилось с бешеной силой. Иначе она бы просто не смогла лететь. Вообще-то, по логике и законам гравитации она и не могла летать. Но вот летит же, кружит же, жужжит же. И пируэты совершает быстрые, характерные для обычной мухи. Удивительно, должно быть, сильное существо.

   Супермуха, однако, все-таки устала (еще бы, сколько миль она преодолела, летя со стороны открытого океана?) и пошла на посадку. Она уселась на бушприт, потом, быстро перебирая лапками, перебралась на носовую палубу. И сразу развернулась головой навстречу ветру, чтобы в случае чего, моментально взлететь. Умная тварь. Впрочем, здесь не ум, а инстинкты.

   Закрепив штурвал, Джон Кейн по-пластунски подобрался к мухе. Она не улетела, и это дало ему возможность внимательно её рассмотреть. Было такое впечатление, что он разглядывает насекомое через мощное увеличительное стекло. Огромные глаза с тысячами фасеток. Мерзкий хоботок с присоской и жалом на конце, как палка у слепого все время ощупывала местность вокруг себя. Длинные жесткие волоски на теле. Само тело омерзительно белой окраски. Смотреть на муху было тошно. Мухи – разносчицы заразы. Какую заразу несет на себе эта мохнатая тварь? Словно опровергая обвинения в нечистоплотности, муха стала производить моющие движения Понтия Пилата и протирать глаза, хоботок и жвала. Потом повертела головой. Она, несомненно, видела, что делается у нее за спиной. И, разумеется, видела Джона Кейна, распластанного на палубе, с мухобойкой в руке. Да, он сползал в каюту за мухобойкой, и теперь готовился нанести сокрушительный удар по твари.

   Вдруг муха сказала:

   – Привет, Джон!

   Джон Кейн отпрянул, словно перед ним ударила молния. Он был поражен, он почти задохнулся от удивления. Это невозможно, чтобы муха говорила! Случились две невозможные вещи – летающая гигантская муха, а теперь еще и говорящая. Насколько она близка в родстве с говорящими попугаями? Впрочем, и скворцы говорят. Но муха не может говорить, пусть и гигантская. Чем она издает звук? У насекомых нет легких. Звуки они издают механическим путем, а не пневматическим. Тогда чем? Этими мерзкими жвалами, которые все время шевелятся у нее под хоботком?

   – Ты разве меня не узнал, а, Джон?

   Муха говорила с тем акустическим эффектом, какой выходит у человека, когда он надевает на голову пустое ведро. Вот так: бу-бу-бу! С металлическим отзвуком.

   – Ты разве меня не узнал, Джон? – и тварь захохотала – бу-бу-бу!

   – Ты кто? – прохрипел Джон. У него пересохло горло.

   – Я твой приятель по Нью-Йорку. Помнишь, предлагал тебе сделку?.. А вообще-то у меня много имен. Это зависит от образа, который я на время принимаю. Например, когда я в образе белой мухи, меня зовут Вельзевул. А когда я...

   – Ты – дьявол?! – Джон вскочил на ноги. – Изыди!

   – Черт меня побери, – сказал Вельзевул, – ты орешь, как пьяный ирландский священник после очередного загула, которого утром будит его ночная подружка, которую он подобрал на улице, чтобы отпустить ей грехи.

   – Что тебе от меня надо, мерзкая тварь?

   – Какой же ты невежливый. А еще писатель. Я просто хотела, то есть хотел, поговорить с тобой на интеллектуальные темы. С кем же еще и говорить, как не с писателем. Кругом столько идиотов, словом не с кем перемолвиться. А мне есть, что рассказать. Сейчас я как раз лечу из России. Ты себе не представляешь, сколько там говна – хлебать не перехлебать... Да, но я вообще-то хотел у тебя узнать, может ты желаешь еще кого-нибудь замочить? Может ты, вкусив дешевого успеха, пожелаешь, наконец, что-нибудь серьезного. Например, нобелевскую премию по литературе, а?

   – Что значит – «еще»?! Разве я кого-нибудь убил? Почему ты говоришь – «еще»?

   – Не притворяйся дурачком. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Вспомни бездомного, на которого мы с тобой помочились...

   – Я на него не... Это ты...

   – Ну пусть будет так. Я его обоссал. Но после того случая ты однажды заглянул в эту вонючую щель между домами. Потом заглянул еще раз. Сначала ты дал ему денег, в надежде, что бродяга исправится и станет добрым членом общества. Но бродяга пропил твои деньги и оставался лежать все в том же дерьме возле мусорных баков. Когда ты в третий раз заглянул в этот проулок, следом за тобой туда зашли трое молодых хулиганов. В руках они держали бейсбольные биты. Ты приготовился отдать им свой кошелек. Но они не обратили на тебя внимания, прошли мимо. Они подошли к беспомощному бродяге. Бродяга попросил у них закурить. Они дали ему сигарету, подождали, пока он её выкурил, а потом забили бедолагу до смерти. Они просто расплющили, превратили его тело в кровавое месиво. Потом они помочились на труп и ушли, похохатывая.

   – Ну и причем же здесь я?! – вскричал Джон Кейн.

   – Как это причем? Свидетели показывают, что видели тебя с битой в руке.

   – Какие свидетели?!

   – Один негр-посудомойка вышел на заднее крыльцо ресторана, чтобы выбросить мусор и увидел тебя.

   – Это ошибка! Эти подонки, когда уходили, сунули мне в руки биту.

   – Так-так, это интересно, – с ехидством в голосе спросил Вельзевул. – И что было дальше?

   – Я убежал!

   – Ай-яй! Как нехорошо.

   – А что, по-твоему, я должен был делать?

   – Ждать полицейских и все им объяснить, как честный человек, дать описания преступников... – Вельзевул еле сдерживался от смеха.

   – Я, разве, похож на идиота! На бите были только МОИ отпечатки пальцев. Те подонки действовали в перчатках.

   – Ну ты хотя бы стер свои отпечатки, когда бросил биту?

   – Я забыл... Мне не до того было...

   – Ну как же так? Помнится, твои герои всегда так аккуратны, никаких отпечатков... а сам автор дает маху. Эх вы, писатели. Что касается фантазии, тут у вас все в порядке, а как до настоящего дела дойдет, так и садитесь в лужу.

   – Я никого не убивал! Эти подонки подставили меня.

   – Бедный мой кролик... А впрочем, тут надо разобраться. Давай подумаем: а не ты ли их вызвал?

   – Что за глупости ты несешь!

   – Ну не ты сознательно, но твое подсознание. Ты сдался. Ты потерпел поражение. Вспомни, твоего «Таксидермиста» отвергло издательство, и ты испугался, что все опять пойдет по кругу...

   – Неправда. Я послал его в другое издательство, и там взяли!

   – На твой роман обратили внимание только после того, как убили беднягу по твоей наводке. Ты принял мое предложение, и все пошло как по маслу. Тебя признали, и начался твой успех...

   – Врешь! После того, не значит вследствие того!

   – Значит, значит. И ты это знаешь. Или догадывался... Итак, я прилетел, чтобы продолжить наше плодотворное сотрудничество. Знаешь, скажу откровенно, мне нравится с тобой работать. Ты не столь прямолинеен, как некоторые, как твоя жена, например... Нет, ты артистичен. Все обставляешь так, будто ты здесь не причем. Ух, ты мой скромняга. Но я расшифровываю твои сигналы и получаю истинное удовольствие от этого...

   – Что за бред опять ты несешь!

   – Ну-ну, не скромничай. Я восхищен твоей методикой. Поздравляю с блистательно продуманной и проведенной операцией по устранению своей жены. Её, помнится, застрелил бывший любовник, какой-то байкер. Хорошее прикрытие, и имущество делить не надо...

   – Я понятия не имею, о чем ты говоришь! Я просто сочинил рассказ... который случайно совпал с реальностью...

   – Случайно? Точно такая же «случайность» постигла того жирнягу редактора, которому полоснули бритвой по горлу в двух шагах от собственного дома.

   – Ложь! Это не я!

   – Конечно, не ты. Какому-то подонку нужны были деньги на дозу. А редактор шел подвыпивши...

   – Мразь! Ты все врешь! Ничего этого не было!

   – Ну как же не было. Ведь газеты с сообщениями об этих убийствах ты бережно хранишь в своей каюте, в своем секретном ящике. Мысль материальна. Ты это знаешь. Если бы ты об этом не думал, да еще с такой страстью, да еще с таким талантом – этих преступлений не случилось бы. Итак, на твоей совести трое человек. И это только начало. Ха-ха-ха! Бу-бу-бу! То ли еще будет! Бу-бу-бу!

   Джон Кейн замахнулся мухобойкой. Это была пластиковая трость с дырчатым блином на конце. Скорее это были сужающиеся круги, пересеченные двумя перпендикулярами. Таким образом, ударная часть мухобойки была похожа на некий прицел – круги и перекрещенные прямые. А перекрещенные прямые – это крест. Муха отползла. Но Джон все-таки ударил. И попал Вельзевулу по заднице. Там, где у насекомых обычно бывает дыхательные отверстия (То есть они дышат жопой). Тело Вельзевула задымилось в месте соприкосновения с мухобойкой. На коже остался ожог в виде креста. Ужасно, до тошноты, завоняло паленой шерстью и горелым мясом.

   Гигантская белая муха взлетела, развернулась в воздухе и атаковала Джона. Он выставил мухобойку уже сознательно, используя её как святой крест. Может быть, это было до некоторой степени богохульством, но иного креста у него под рукой не было.

   Хоть и импровизированный, но христианский символ сработал. Муха отлетела как от хорошего удара в стекло. А, может, все-таки мухи боятся мухобойки, чем символа христианства? Так или иначе, тварь вскоре улетела и больше не вернулась.

   Джона Кейна подобрали рыбаки. Его обнаружили лежащим на палубе мертвецки пьяным, когда его яхта, ни кем не управляемая, чуть не столкнулась с рыбацкой флотилией. Кое-как пьяного миллионера привели в чувства, отбуксировали его судно в порт. Оставили его отсыпаться в каюте.

   Он лежал на постели, глаза его были открыты. Он разглядывал чуть выгнутый вовне потолок каюты, обшитый красным деревом; тонкие, но прочные поперечные балки из крепчайшего дуба. И пришла ему в голову мысль, что каюта похожа на гроб. Я живу в плавающем гробу, подумал он.

   Нет, решительно отверг он. Это плохие мысли. Это не гроб, это – моя яхта, это мой дом, другого у меня нет. И сразу стало легче на душе. Он себя успокоил. Мы всегда, почти всегда себя успокаиваем. Так и живем – успокоенные. Заключив сделку с совестью.

   Через иллюминаторы светило заходящее солнце. По стене каюты, обшитой благородным деревом, медленно полз луч света. Дерево светилось. В луче, похожем на кинопроекторный, плавали пылинки. Среди пылинок плавали еще более мелкие, невидимые глазу твари. Если на них взглянуть через микроскоп, то увидим их мерзкую щетину, зазубренные лапки, шевелящиеся челюсти...

   Сначала мы делаем одну маленькую подлость, которую никто, кроме нас самих, не заметит, потом – другую, побольше, и вдруг однажды замечаем, что наша подлость никуда не исчезает. Она имеет свойство расти, превращаясь в некую тварь. Эта тварь видом у всех разная, она растет, достигает гигантских размеров. И тогда все наши подлые поступки становятся видимыми во все своей мерзости...

   Он старался не думать о столкновении с гигантской мухой, старался убедить себя, что это был сон, бред или пьяная галлюцинация. Но мысль сама выползала из темных закоулков сознания, шевелила своими гадкими лапками, выставляла себя на обозрение. Джону в голову закралась крамольная мысль: такое могло быть наяву, но только не в этой, а в какой-то иной реальности. В каком-то смежном пространстве-времени, в которое мы иной раз попадаем на время... В другой проекции мира. Ведь мир неоднозначен. Он и вправду многогранен.

   Надо что-то делать, подумал Джон. Ведь я и вправду виновен в смерти всех тех людей, о которых упомянул Вельзевул. Косвенно, но виновен. И вот я уже стал союзником дьявола. Джон вспомнил, что Вельзевулом в мистических книгах именуется ближайший соратник Сатаны. Чаще всего его изображают в виде огромной белой мухи. Сволочь! Дьявольское отродье! Почему он с самого начала привязался именно ко мне? Ведь я тогда был невинен... Невинен?

   Впрочем, все это чушь. Никакого Вельзевула нет, а есть тварь по имени СОБЛАЗН. Вот бич человека. Соблазн. Впрочем, есть более точное слово, с библейских времен – ИСКУШЕНИЕ. Еще Иисуса искушали. Но он устоял. А я... всему виной мое болезненное честолюбие.