Текст книги "Атолл (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

   – Да, идиотов на этом свете еще хватает... Вам-то как у нас живется, Джон? Никто не обижает?

   – Я счастлив здесь, – ответил Джон, не покривив душой.

   – Я рад, – Куллал широко улыбнулся. – Если честно, мне лестно ваше пребывание на нашем архипелаге. Ха-ха! У Фиделя был Эрнест Хемингуэй, а у меня – Джон Кейн. Оба американца, оба писатели, оба замечательных человека.

   – Ну, вы меня прямо в краску вгоняете, – пожаловался Джон.

   – Это я из эгоистических соображений. Превознося вас, я ведь и себя возвышаю, – засмеялся Куллал.

   Посмеялись, пригубили бокалы, попыхтели сигарами.

   – Отменное курево, – похвалил писатель.

   Куллал довольно кивнул. Вот сейчас можно ввернуть насчет гражданства Куакуйи. Джон еще раз хлебнул обжигающе крепкое виски и ввернул.

   Куллал Манолу долго немигающим взглядом смотрел писателю в глаза. Как пантера, подумал Джон, и решил, что надо предъявить хотя бы какую-нибудь мотивировку, поэтому сказал:

   – Мне не нравится имперская политика моей страны.

   Политика – сильный аргумент, президент сразу принял его:

   – Подайте прошение, я подпишу.

   Вдруг ни с того ни с сего Джон ляпнул:

   – Куакуйя имеет договор с США об экстрадиции?

   Президент еще дольше смотрел в глаза собеседнику

   – Нет. А почему вы спросили?

   – Для романа пригодится.

   На полных губах Куллала заиграла сдержанная, но вполне приязненная улыбка.

   – Интересный вы человек, Джон Кейн, – белки глаз высокой персоны мягко засветились в полумраке салона. – При всей вашей известности, вы таинственны, как капитан Немо.

   Машина плавно затормозила.

   – Вот ваше консульство, – поморщившись на звездно-полосатый флаг, сказал президент Куакуйи. – Всего хорошего.

   – Весьма вам благодарен, – ответствовал писатель, пытаясь самостоятельно открыть дверцу.

   – Да, кстати, – сказал Куллал Манолу, – приглашаю вас на свой юбилей. Хочу устроить скромное суаре, соберется буквально несколько человек – персон двести. Все ВИПы. Вы в их числе.

   Манолу поднял руку и замер в позе ожидания. Сзади президента лихорадочно завозился лакей, что-то перебирая, и вот вставил в высочайшую руку глянцевый билет, где золотом на титульном листе было отпечатано: «Приглашение». Президент торжественно вручил писателю лощеную двустворчатую картонку. Джон открыл билет и увидел витиеватым шрифтом составленный текст, свое имя, дату и время начала торжественной части.

   – Приглашение отправили бы по почте, но вот случилась оказия... Чему я очень рад, – президент слегка качнул головой.

   – Благодарю вас. Обязательно постараюсь...

   Дверца лимузина вдруг сама открылась. Джон ступил на мостовую, вытаскивая за руку Оайе. Дверца мягко закрылась. «Дирижабль» уплыл в неведомую даль.

   Глава 17

   Морской пехотинец, стоявший под навесом при входе в американское консульство, проверил документы Джона Кейна. Пропустил через арку металлодетектора, погладил по голове мальчика. Джон, приобняв Оайе (при этом испытывал странные патерналистские чувства, легко представляя себя отцом мальчика), сразу свернул с главной подъездной дорожки, двинулся в обход здания консульства – старинной постройки с большими так называемыми французскими окнами.

   На корте – прямоугольной площадке кирпичного цвета, за высоким забором из стальной сетки, – играли двое. Долготерпеливый доктор и работник консульства, атташе по культуре Пауль Вульфовиц. Невзрачный лысый человечек лет около тридцати, пять футов роста. Как все маленькие люди – чрезвычайно обидчивый и амбициозный.

   Подойдя ближе, Джон увидел, что на скамеечке спиной к нему сидит секретарша консула Сэнди Уолш – премиленькая блондиночка, с голубыми глазами, бюстом, с ногами (и с руками, разумеется) – все, как полагается у блондинок. Когда она наклонилась почесать ногу, из-под белых мини-брючек чуть ниже пояса и дальше к копчику показалась татуировка – какой-то сложный узор, который можно будет разглядеть, если девушка разденется.

   – Хай, Джон! – вскочила Сэнди, демонстрируя короткую маечку с портретом Марии Шараповой. – Как хорошо, что ты пришел. Старички уже выдохлись, а я свеженькая. Готова разделать тебя под кокосовый орех.

   – Ну, ну, это мы еще посмотрим, кто кого разделает, – ответил на вызов Джон, после чего поздоровался с мужчинами.

   – Чей это мальчик? – спросила Сэнди, обнимая Оайе. – Ну, представься.

   Вместо мальчика (тот сильно засмущался, увидав такое количество белых против себя одного) ответил Джон:

   – Точно такой же вопрос задал мне сейчас президент Куллал Манолу, когда мы ехали в его лимузине. Он подвез меня...

   – Ты хочешь сказать, что ехал автостопом с президентом Куакуйи? – Сэнди сделала удивленные глазищи.

   – Да. Вот Оайе подтвердит.

   Мальчик кивнул головой.

   – Он у тебя не особенно-то разговорчивый.

   – Просто устал. Мы с ним сегодня везде побывали...

   На немой вопрос Сэнди Джон ответил:

   – Оайе – сын вождя Луллабая Эссмоя. Брат Аниту.

   – Той самой... твоей пассии? – Сэнди состроила хитрую рожицу, какую обычно женщины делают, когда говорят о пикантной любовной связи.

   – Той самой, – подтвердил Джон.

   Удивительно, но при всей пронырливости Сэнди, она еще ни разу не видела любовницу известного писателя. Джон почему-то никогда не брал с собой Аниту на игру в теннис. Потому что, во-первых, считал теннис некой физкультурой для своего сердца, а во-вторых... Да черт его знает, почему. А ведь Аниту, наверное, было бы интересно сыграть в эту западную игру.

   – Обещаю, в следующий раз приведу Аниту на корт. Ты научишь её ударам.

   Мужчины закончили гейм, подошли к лавочке, где стояли их сумки, стали вытирать полотенцами вспотевшие лица, шеи, полоскать рот водой из пластиковых бутылок.

   Генри Уилсон был импозантным мужчиной пятидесяти трех лет с типично английской внешностью: тронутые серебром волосы, мелкие морщинки вокруг чистых голубых глаз и седой щеточкой усов под гордым носом; военный врач по образованию. Уилсон живет в Онаэгане уже несколько лет с английским паспортом, неоднократно продляя визу, но, в конце концов, подумывает натурализоваться. Он приехал из Англии на архипелаг из-за слабых легких. У себя на родине зимой стал плохо переносить холод. У него воспалялись бронхи и развивалась бронхиальная астма, врачи рекомендовали (да он и сам это знал) жаркий климат. Здесь Уилсон чувствовал себя прекрасно. Даже забыл, когда последний раз принимал очищающие бронхи сиропы.

   Сегодня он был одет в белые теннисные шорты и белую же футболку с Юнион Джеком*.

   [*Юнион Джек – название английского флага]

   Генри был приятелем Джона и партнером по теннису. Джон считал его воистину близким другом! Если верить календарю, Джон знал его лишь несколько месяцев, но бывают ведь дружбы, которые создают собственную внутреннюю длительность.

   Джон неплохо играл в бейсбол, а Генри – в гольф. Остров, в силу ограниченности своей территории, не мог предоставить обширные поля для гольфа, поэтому друзья пошли на компромисс – играли в теннис.

   Они часто говорили о литературе и даже спорили. Такие разговоры были крайне нужны Джону, оторванному от живого литературного общества. Интересно, что в пен-клубах между писателями считается хорошим тоном говорить между собой по преимуществу о всяких пустяках, но не о литературе. Такому правилу придерживался и Джон. Но в отрыве от собратьев по перу, чувствовал настоящий интеллектуальный голод. И буквально вцепился в доктора, когда случай свел их здесь в Онаэгане, в баре «Гавана».

   Спор обычно возникал, когда они говорили о русской литературе. Джон был влюблен в русскую литературу, старательно искал в себе русские корни (что-то ведь его привлекает к этой хрустальной снежной стране? Не спроста же?) и, кажется, преуспел в этом.

   Уилсон был равнодушен к современной русской литературе вообще и к русским в частности. Что касается русской классики, «с её достоевскими сварами и толстовскими тонкостями снобизма, повторенными и растянутыми до невыносимой длины», – то она ему не нравилась.

   На что Джон возражал, восхищаясь описаниями русского характера, флорой метафор, тающими аллеями, о, нет, не перебивайте меня, игрою света и тени, способной поспорить с тою, что творят величайшие из английских поэтов, которую – Кокто, если не ошибаюсь, – определил как «мираж висячего сада».

   Но эта полярность взглядов и вкусов не разобщало друзей, наоборот, как противоположные полюса магнита их крепко притягивало друг к другу.

   Сэнди «Шарапова» резво бегала по корту, коварно меняя тактику нападения и защиты, чередуя удары, била то классическим кроссом, то кроссом обратным. Джон отражал удары невозмутимо. Вовремя оказывался поблизости от мяча. Чему способствовали его длинные ноги, хорошая моторность тела и не менее развитые руки. Сэнди каждый удар сопровождала почти эротическим вскриком, подражая своей любимой русской теннисистке. Джон выдыхал при ударе мощно, но почти бесшумно. Но когда делал промах в игре, позволял себе крепкое словцо. Впрочем, почти всегда олитературенное, в пределах общественных норм.

   Сэнди быстро выдохлась и была уже не столь свеженькой, когда храбрилась. Стоя на линии подачи, Джон делал вид, что приноравливается, подкидывал и ловил мяч, бил им об землю, подхватывал ракетой, а на самом деле давал время отдохнуть забегавшейся девушке. Она вытирала испарину со лба, подтягивала брючки. «Почему она не наденет юбку, – подумал Джон, – ей бы легче было... и нам приятнее смотреть...»

   Джону стало жаль тяжело дышащую Сэнди («загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»), и он послал неотразимую крученую подачу. Мяч коснулся площадки Сэнди и улетел в аут.

   Третий сет был закончен со счетом 17/8 в пользу Джона.

   Сэнди бросила ракету на землю и чуть не заплакала.

   – Черт тебя возьми, Джон, разве можно так играть с женщиной!

   – Vive la difference!* – пошутил Джон.

   [*Да здравствует разница (между мужчиной и женщиной (фр.)]

   – Сэнди, надо уметь проигрывать, – примирительно сказал доктор.

   – Вот, – сказал Джон расстроенной Сэнди, вручая свою ракету мальчику и подталкивая его к площадке. – Отыграйся на нем, поучи его ударам.

   Мальчик начал игру сначала робко и неумело, однако быстро все схватывал, буквально – налету. Только опытность и постоянные тренировки спасли Сэнди от поражения. Обыграв мальчика, у Сэнди улучшилось настроение.

   С Генри Уилсоном Джон так сегодня и не сыграл. Доктор пожаловался на усталость.

   – Я ждал тебя утром, – сказал он. – Пауль меня так вымотал...

   Пресс-атташе Вульфовиц самодовольно рассмеялся, искоса поглядывая на Сэнди. Сэнди принципиально не обращала на него внимания. Джон представил, как консул Паркинс Джиллеспи – тип с холодным пронзительным взглядом, с твердой линией рта и еще более твердым, слегка раздвоенным подбородком – с жестким техасским выговором произносит: «Иди сюда, моя крошка» и ложится на хрупкую Сэнди, которая, в свою очередь, голой лежит на ковре, расстеленном в его кабинете.

   И это не фантазии Джона. Об этом под большим секретом рассказывал Вульфовиц, который по совместительству был еще сотрудником ЦРУ и везде понасовал скрытые телекамеры, в том числе и в кабинете своего шефа. Записанный видеоматериал вечерком просматривал, тихонечко мастурбировал, если попадались пикантные сцены. Об этом Джону рассказывала Сэнди (миленький гадюшничек, не правда ли?), когда пыталась его (Джона) закадрить. Но Джон не кадрился. После семейного облома с Джулией ни одна блондинка не могла его вдохновить. Сэнди бы догадаться и перекраситься в брюнетку, но она не догадывалась, а Джон не намекал.

   После тенниса они направились в раздевалку. На заднем крыльце, на ступеньках подпираемого колоннами портика, стоял господин консул, собственной персоной. «Сэнди, можно вас на минуточку? – сказал он. – Привет, Джон!»

   Джон кивнул, даже не пытаясь изобразить на лице американскую улыбку. Сэнди, деловито нахмурившись, отделилась от их веселой группы и направилась к шефу («Иди сюда, моя крошка»).

   Мужчины зачехлили ракеты, приняли душ.

   – Куда пойдем? – спросил доктор у Джона.

   – Туда, где не видно шествия скарабеев, – ответил писатель.

   – Тогда в «Гавану».

   – И я с вами, – примазался Вульфовиц.

   – Простите, Пауль, – сказал Джон Кейн, – я хотел конфиденциально посоветоваться с доктором по поводу своего здоровья...

   – О'кей, тогда снимаю свою кандидатуру.

   Вульфовиц направился к себе, в жилую часть здания, в скромную холостяцкую норку.

   – Вы заметили, Генри, как этот надутый имперский посланник даже не дал бедной девочке помыться, – сказал Джон. – Он пожелал её, как Наполеон Жозефину.

   – Его возбуждают ферамоны самки.

   – А как насчет вас, дорогой эскулап? Ведь вы мужчина еще хоть куда.

   Взъерошив жесткие серебряные власы, Уилсон ответил, что давно уж перестал мечтать о подобного рода глупостях, и что единственная особа, которую он в силах зримо представить в своих объятьях, – это его жена, скончавшаяся при родах двадцать лет назад.

   – Да будет вам, Генри, – произнес писатель, – не хотите же вы сказать, что и вправду не имеете ни ментального, ни висцерального портрета какой-нибудь сговорчивой блондиночки в сногсшибательном мини-бикини, из числа тех, что самозабвенно впитывают ультрафиолет на местных белых песках?

   Генри Уилсон, залучась морщинами, ласково похлопал по запястью Джона, дабы его остановить.

   – Мой интерес к женщинам теперь скорее галантный, нежели практический. Расскажите лучше, как дела у вашей миленькой шоколадной крошки?

   – У ней все в порядке, тьфу-тьфу-тьфу... Знаете, я, кажется, хочу оформить с ней отношения...

   – «Кажется» или «хотите»?

   – Хочу. Как писал Чехов Куприну: «Чувствую старость... Впрочем, хочу жениться».

   – А какие у вас проблемы со здоровьем?

   – Да это я так, чтобы отвязаться от Вульфовица, – отмахнулся Джон. – А впрочем, есть проблема... Что-то у меня с памятью последнее время... Иногда какие-то провалы возникают... Я даже, в связи с этим, кой-какие воспоминания стал записывать. На всякий случай.

   Доктор молча шагал, глядя под ноги, и это не понравилось Джону. И он, чтобы спровоцировать доктора на сколько-нибудь утешительный ответ, спросил: – Не приведет ли это к распаду личности?

   – Пространство-время само по себе есть распад, – невпопад ответил доктор.

   – Знаете, боюсь участи Рюноскэ Акутагавы.

   – Кто такой? – вскинул голову доктор.

   – Замечательный японский новеллист. Умер в 27-м году прошлого века в возрасте 36-ти лет. Вернее, не умер, а сам... добровольно, так сказать, ушел из жизни. Тяжелый душевный недуг сломил его, как писали в некрологе...

   – А как он это сделал? – задумчиво спросил Генри, будто хотел запастись опытом сведения счетов с жизнью.

   – Не знаю. Наверное, как все японцы – харакири.

   – Вскрытие кинжалом брюшной полости – это не для европейца, – поморщился доктор. – Пуля в висок – вот самый лучший способ для мужчины покинуть беговую дорожку. Вопрос лишь в том, когда удобнее это сделать?

   – Акутагава это сделал, когда стал смертельно уставать после получасовой работы за столом, сидя над почти чистым листом рисовой бумаги, которую начинала смачивать тоненькая ниточка слюны, сочившаяся из уголка его безвольного рта.

   – Джон, как вы можете говорить такими длинными периодами?

   – Привычка писателя оформлять мысли... впрочем, мне и раньше делали подобные замечания, только куда в более прямой форме... Скажите, Генри. У вас бывает такое – вы о чем-то подумали, и это сбывается... Случалось с вами такое?

   – Вообще-то это распространенное явление. Это называется интуицией.

   – Да нет, я не о том... Интуиция – это своего рода предвидение, предчувствие того, что должно случиться. А в моем случае... самая мысль формирует событие. Причем, я не могу управлять этой способностью. Это происходит как-то спонтанно, само собой... или не происходит. Не все подряд сбывается, о чем бы я ни подумал, – это было бы чересчур... – а довольно выборочно. Я даже боюсь подумать, какой принцип заложен в системе выбора. Я, например, не могу заказать себе мысленно кейс с миллионом долларов...

   – А вы пробовали?

   – Нет, но... хм...

   Джон Кейн задумался.

   – Действительно, я никогда напрямую не думал о деньгах. А лишь опосредованно. Как следствие главной своей мечты. А главной мечтой у меня было – стать писателем. Еще лучше – знаменитым. Тогда будут и деньги и слава... Я только об этом и думал, только об этом... – Джон остановился. – А так, чтобы тупо желать денег – это не в моем характере. У меня есть подозрение, что такое желание и не исполнится. Деньги должны быть как-то заработаны. Трудом или большими жертвами... своими или чужими... Знаете, ведь, как это делается?

   – Знаю. Пиф-паф!

   – Не всегда.

   – Разумеется. Вы заработали свои миллионы своим трудом. Теперь вы знамениты и богаты... Почему мы остановились?

   – Мальчик!

   – Что?

   – Со мной был мальчик, где он? – вскричал Джон.

   – Я здесь, – сказал Оайе.

   – Где ты был? Я так испугался...

   – Я все время шел за вами, дядя Джон.

   – Послушный мальчик, – сказал доктор.

   – Знаете что, Генри, сейчас сиеста, в «Гаване» никого не будет из наших, одни проклятые туристы.

   – Да, наши соберутся ближе к вечеру...

   – Предлагаю проветриться на яхте. Размотаем спиннинги на всю катушку...

   – По-моему, сейчас не время клёва. Впрочем, я не рыболов...

   – Вы забываете о моих способностях, Генри.

   – А-а, ну тогда, конечно...

   Еще издали Джон приметил двух туристов, которые отирались на пирсе возле его яхты. Проходя мимо, и поднимаясь на борт со своей командой, Джон разглядел их внимательнее. Оба были в крикливых рубашках-аллоха с пятнами пота, лица и шеи их багровели от жары и опрометчивых солнечных ванн; они несли, перекинув через руки, аккуратно сложенные летние пиджаки на шелковой подкладке – парные к широким штанинам. В одежде они были схожи, комплекцией же отличались разительно. Один был полный, рыхлый, другой – тощий и жилистый. Взаимодополняющая пара. Толстый и тонкий. Как у Чехова, привычно, в своем русле подумал Кейн.

   – Hi, everybody! – подняв свободную руку, обратился к Кейну толстый развязным тоном, и стало ясно, что туристы – американцы. – Вы хозяин этой яхты?

   – Я, – ответил Джон, и сердце его почему-то сильно дало сбой. Он почувствовал, как холодная струйка пота потекла между лопаток.

   – Мы желаем арендовать вашу яхту до вечера, – сказал Толстый. – Хотелось бы покататься, порыбачить и все такое... Разумеется, вместе с вами. Сами мы управлять не умеем...

   – А где ваши снасти?

   – Мы надеялись, что на такой шикарной яхте обычно бывает все необходимое...

   – Прошу прощения, но я не сдаю в аренду свое судно.

   – Мы заплатим хорошие деньги, – настаивал Толстый, в то время, как Тонкий озирался по сторонам.

   – Нет, – решительно отказал Джон, – мы отплываем строго по делу, и пассажиров на борт не берем.

   Джон почувствовал себя увереннее, когда на причале появился бригадир швартовой команды Охам Дженкинс со своими мальчиками.

   – Какие проблемы, господа? – Охам чутьем угадал напряженную ситуацию.

   – Нет проблем, – фальшиво миролюбиво ответил толстяк, в то время как жилистый продолжал затравленно озираться.

   – Охам, мы отходим, – сказал Джон.

   – Понятно, – оживился Дженкинс. – Мальчики, за работу!

   Причальная команда отвязала швартовы, Джон стоял у штурвала, велел Оайе принять концы. Мальчик, как заправский матрос сноровисто выполнил приказание капитана. Джон включил зажигание и завел сразу оба дизеля, чего обычно никогда не делал, дал задний ход. «Барокка» величественно развернулась, а потом, набрав крейсерскую скорость, понеслась в открытое море.

   «Может, я зря паникую, и они не из ФБР? – подумал Джон, крепко сжимая деревянные ручки штурвала. – Этот толстый, этот человек, который уже давно не видел собственного члена, неужели он полицейский? Скорее они похожи на мафиози».

   Глава 18

   Первый раз в жизни он столкнулся с мафией, когда работал сторожем на аптечном складе. Это еще до встречи с Джулией. Ну, не с самой мамой-мафией, а с одним из многочисленных её отростков, про который сама мафия, может, ничего и не знала.

   Как-то в начале ночи или около того, он стоял на территории склада, возле решетки ворот, закрытых на замок. Последняя складская машина ушла с территории, он закрыл решетку и теперь стоял, курил и смотрел на голубые канадские ели, стоящие в сквере напротив. Прохожих было мало. Только запоздалые машины с сумрачными салонами время от времени прошмыгивали по улице.

   Тут появился какой-то малый, лет двадцати, с нездоровой, серой в прыщах кожей лица, один из тех, что ведут сумеречный образ жизни. Кейн уже научился их отличать, пожив в Нью-Йорке годик-другой. От таких он инстинктивно держался подальше.

   – Привет! – сказал парнишка.

   – Привет, – холодно отозвался Джон.

   – Прикурить у тебя можно? – спросил парень, всовывая сигарету в узкую щель своего рта с синюшными полосками губ.

   Кейн молча протянул ему сквозь дюймовые стальные прутья решетки свою горящую сигарету.

   – А что, зажигалки-то нету?

   – Прикуривай, – недружелюбно сказал Джон.

   Парень наклонился, воткнул конец сигареты в подставленный огонек, своим напором согнул сигарету Джона, жадно потянул, запыхтел, затянулся.

   – Спасибо, – кивнул парень.

   – На здоровье, – ответил Джон, в том смысле, что теперь можешь проваливать.

   Но парень проваливать не хотел, сделал вид, как будто ждет такси, но такси не было, и он заговорил с Джоном.

   – Сторожишь, ага? – он кивнул на безмолвное с потушенными окнами двухэтажное здание аптечного склада, стоявшее особняком в глубине двора.

   – Сторожу, – ответил Джон, и сам не зная зачем, может, для пущей важности, положил руку на бедро, словно, там у

   него под курткой на поясе висела кобура с револьвером.

   Но парня это движение ничуть не смутило. Он только усмехнулся, слегка искривив полоску губ. Видимо, парень знал больше об экипировке сторожей на этом складе, чем мог предполагать Джон.

   – А где Сайерс? – спросил парень, частично раскрывая свои крапленые карты.

   – Какой Сайерс?.. А-а этот... – Джон и в самом деле не сразу врубился, о ком идет речь. Сайерсом звали предыдущего сторожа, на место которого приняли Джона. – А он уволился, – ответил Джон. – Вернее, его уволили... Надо полагать, за знакомство с такими, как ты.

   А это уже была прямая грубость со стороны Джона. А ну и хрен с ним, подумал он. Между нами решетка, что он сделает? сигарета кончается, пора идти на пост.

   – Ладно, мне пора на пост, – смягчив тон, чтобы как-то загладить выпад, сказал Джон, выкидывая окурок.

   – Ага, иди-иди, – все так же дружелюбно отозвался парень, – счастливого дежурства!

   И он растворился во тьме, как призрак полуночи.

   После смены, отоспавшись, Джон вышел вечерком погулять. Заскочил в обычный бар на Пятой авеню. От богемного бара «Монпарнас» его уже тошнило. Будучи в роли настоящего мужчины, Джон заказал двойной «скрудрайвер»* [*коктейль из водки с апельсиновым соком]. Едва он пригубил из стакана, как к нему подсели двое. Это были серьезные белые мужчины, одетые, впрочем, не вызывающе: джинсы, кожаные куртки – удобная одежда на все случаи жизни: грабануть банк, подраться или с девчонкой поваляться в кустах.

   – Привет чувак, – сказал один из них, смуглый, чернявый, с татуировкой на запястье левой руки.

   – Привет, – эхом отозвался Джон.

   – Вот какие дела, чувак... – протянул первый мужчина.

   – Да, дела твои неважные, парень, – сказал второй – плечистый, с пшеничными волосами очень коротко подстриженный.

   – А в чем, собственно...

   – Ты обидел Бодди, – сказал чернявый.

   – Какую Бодди? – не понял Джон и на всякий случай вылил в рот всю выпивку и ответил севшим голосом: – Не знаю никакую Бодди.

   – Ни «какую», а «какого», – сказал белобрысый. – Это парень... Помнишь, он подходил к тебе, когда ты был на дежурстве.

   – И ты ему нахамил, – сказал белобрысый.

   Они говорили строго по очереди, и Джон вынужден был смотреть то на одного, то на другого, так как они сели у него по бокам, зажав в клещи.

   – Я не хамил, просто там посторонним не полагается останавливаться... – Джон повертел пустым стаканом, лед звякал о стекло, добавить к сказанному было нечего.

   – Да, ладно, – сказал чернявый, – мы скажем Бодди, что ты просишь прощения. Он добрый.

   – Знаете, – решительно сказал Джон: ему ли бояться, ему ли, который на страницах своего рассказа насмерть бился с волчьей стаей, жрал мясо из тела товарища, ему ли трусить. – Знаете, я вовсе не прошу ни у кого прощения...

   – Да поняли мы, поняли, – согласился белобрысый, – что ты парень не из трусливых. Потому и пришли к тебе с деловым предложением.

   Джон по очереди вопросительно глянул на них, запрокинул стакан, втянул в рот кубик льда, пропитанный водкой и для устрашения приставал разжевал его с жутким хрустом.

   – Предложение такого рода, – пояснил чернявый. – Не хотел бы ты получать пять сотен в месяц за пустяшную работу?

   – Пять сотен за пустяшную?.. – Джон насторожился.

   – Да, делать тебе ничего не надо. Именно за это и будешь получать бабки.

   – Ну, что-то же все равно делать придется, а?

   – Смотреть в другую сторону, – сказал второй. – Или закрыть глаза.

   – Ну, разве что калитку открыть и впустить нас на территорию склада, когда мы придем...

   Джон похолодел, он все понял. Его хотят подкупить и тем самым толкают на преступление.

   – Нет. Это исключено, – отрезал Джон.

   – Подумай, такие деньги, ни за что... – соблазняли его.

   – Вы что, хотите склад ограбить, что ли?

   – Тихо-тихо, парень, зачем так кричать, – поморщился чернявый. – Речь не идет об ограблении. Тогда бы ты и денег получил больше и небольшие физические повреждения.

   – Просто мы будем навещать тебя в твое дежурство, – объяснил белобрысый, – брать помаленьку. Это не будет ограблением. Никто не узнает, если помаленьку, чуть-чуть.

   – Но регулярно, – добавил смуглый.

   – Да вы хотя бы представляете, какие там замки? А сигнализация? а печати? Там же все опломбировано!

   – Ты за это не волнуйся, – голосом профессионала заверил чернявый. – Мы спецы своего дела.

   – Вам что, наркота нужна? – презрительно спросил Джон.

   – Там есть ценные лекарства, которые можно хорошо продать, – сказал первый спец.

   – Да, они содержат наркотические вещества, мы ничего не скрываем от тебя, – подтвердил второй.

   – Ну как? – спросили они разом. – Согласен?

   – Нет, – отрезал Джон.

   – Подумай, от этого зависит твоя жизнь, – мягким голосом сказал чернявый. – Вот пойдешь ты по улице, незаметно подъедет машина, тебя туда посадят и увезут за город. И больше тебя никто не найдет.

   – Не надо меня пугать! – Джон соскользнул с вращающегося полированного сидения табурета. – Бывшего сторожа Сайерса уволили именно за это, и теперь он находится под следствием. Ему грозит тюрьма, очень большой срок! Я в тюрягу не хочу, так что отстаньте подобру-поздорову. А не то у меня есть телефон лейтенанта Миддлера... Он просил, в случае, если ко мне подойдет кто-то из бывших друзей Сайерса, звякнуть ему в комиссариат... Так что, ребята, оставьте меня в покое. Для вас же лучше.

   Как ни странно, он вышел из бара цел и невредим, с гордо поднятой головой.

   На следующий день его вызвал к себе директор склада и поставил в известность, что в его, Джона Кейна, услугах больше не нуждаются. Потому что нанимают вооруженную охрану. «Извините, юноша, – сказал директор, – времена меняются, к сожалению, не в лучшую сторону. Мы вынуждены усилить меры безопасности склада. Такое дело вот... Пойдите в бухгалтерию, получите расчет. И желаю вам, найти работу получше».

   Сидя в рубке, Джон видел, как доктор живо беседует с мальчиком, стоя на носовой палубе. Команда нашла общий язык. Все мирно и хорошо. Но на душе все равно было тревожно.

   «А если они все-таки из ФБР? – задался вопросом Джон. – Та парочка... Толстый и Тонкий. Допустим, у них есть задание арестовать меня. Но, поскольку действовать приходится на территории другого государства – Куакуйя все-таки не территория США, – то они должны каким-то образом выкрасть меня... Заманить, скажем, в нейтральные воды. И там уже арестовать. Они хитро придумали. Под видом туристов арендуют мою яхту со мной вместе, а потом посреди моря надевают на меня наручники. Тут подходит американское судно, и меня увозят в Штаты. Потом скорый суд – и электрический стул...»

   Доктор куда-то ушел. Оайе кидал за борт кусочки недоеденного бриоша. Чайки суетливо, а иногда в красивом пике, хватали на лету хлеб, кричали.

   Джон нарочно отвлекал себя, чтобы не думать об электрическом стуле, дабы не накликать на себя беду. Но запах горелого мяса уже стал преследовать его. Невольно вспомнился эпизод из раннего детства, когда мальчику Джонни попал в руки двужильный медный провод, футов пять длиной. Джонни поймал в саду большого жука, у которого надкрылки разноцветно отблескивали. Со всем равнодушием детства к чужой боли он насадил этого жука на два оголенных медных провода – жесткие, острые, а противоположные концы воткнул в розетку. Жук сразу задымился. Мерзко завоняло паленым. Этот тошнотворный запах долго еще преследовал Джонни. Потом, по прошествии нескольких лет, ему было ужасно стыдно вспоминать о своем жестоком эксперименте.

   На мостик поднялся доктор, неся в руках чашки с какао. Протянул одну капитану. Джон принял, вдохнул шоколадный запах, чтобы очистить нос от позорных воспоминаний. Отхлебнул, стараясь не обжечься.

   – Спасибо, Генри, это как раз то, чего мне не хватало.

   – У меня на камбузе случилась небольшая авария, – смущаясь, признался доктор. – Молоко вскипело так внезапно, что половина вылилось на плиту и пригорело...

   Джон с облегчением взглянул на доктора, улыбнулся и сказал: – Хорошее название для романа: «Молоко вскипает внезапно».

   – Писатели, вечно в своем репертуаре, – вздохнул доктор.

   Когда они удалились от берега на достаточное расстояние, где не мешают снующие суда, Джон поставил управление на автомат, установил спиннинги, и они с доктором уселись на корме в мягких вращающихся креслах. Чтобы пацан, шляясь без дела по судну, не выпал за борт, Джон дал ему задание – следить за фарватером. А сам, насупясь, смотрел на убегающую вспененную воду.

   Доктор участливо взглянул на писателя.

   – Что с вами случилось там, на берегу? вы были бледны, как смерть.

   – Сердце немного прихватило, – ответил Джон, нехотя.