Текст книги "Атолл (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

   – А мне показалось, что вас испугали те двое...

   – Не-е-ет. Просто у меня сегодня день был слишком насыщенный событиями. Я уже отвык от такой нагрузки.

   – Дорогой друг, есть такое прекрасное терапевтическое средство, – и вы знаете об этом не хуже меня – оно называется катарсис.

   – А по церковному – исповедь... а по-простому: выскажись – и на душе легче станет.

   – Да-да, вот в этом роде. Кому же как не другу раскрыть душу...

   – А вы -друг?

   – Полагаю, да.

   – Я так и думал... Ну что ж... Это началось давно, когда все свои ресурсы – физические и интеллектуальные – я направил в одну точку: стать писателем. Я вам как-то рассказывал некоторые эпизоды из свой жизни. Теперь раскрою то, о чем раньше умалчивал.

   Джон достал сигару, раскурил её и стал вспоминать вслух:

   – Когда вышел номер «Нью-Йоркера» с моим рассказом, и я получил авторские экземпляры...

   Глава 19

   Когда вышел номер «Нью-Йоркера» с его рассказом, и он получил авторские экземпляры, молодой писатель положил один экземпляр в заветную папочку, а второй оставил у себя на столе для постоянного любования. Кейн ждал хоть какого-нибудь «общественного резонанса» на свое произведение, но проходили дни, недели, прошел месяц, а про него нигде не сказали ни слова – ни доброго, ни худого. Не похвалили, не обругали. Ни одна литературная собака не тявкнула в его сторону. Его просто не замечали, словно его вовсе нет на свете. Все повторялось, как с первым его рассказом.

   Зато с маниакальной настойчивостью перетирали косточки одним и тем же фигурантам литературной тусовки. Что-то не хватало Джону преодолеть невидимый порог, подняться чуточку выше и попасть-таки наконец на сцену, где собрались знаменитости.

   Что же ему не хватает? Может, таланта? Ерунда, он пишет неплохо, да что там – хорошо пишет. Тогда в чем дело?

   Последней каплей, переполнившей его чашу терпения, стал неожиданный успех Джулии на поприще изобразительного искусства.

   – Ты не поверишь, но я продала картину! – почти закричала она ему в лицо, вся возбужденная, словно осталось снять бюстгальтер и трусики.

   – Какую картину? – не понял Джон.

   Сегодня было воскресенье, редкий для него выходной день. Утром они сходили в методистскую церковь, как и полагается добрым гражданам, потом Джулия ушла по своим делам, а он, в приятном предвкушении длинного плодотворного дня, засел за эйбиэмовскую машинку. И вот жена пришла и сразу сбила его с настроя. Он попытался записать ускользающую фразу, но сделал опечатку, чертыхнулся и недовольно обернулся к Джулии.

   – Очнись, чучело! – вскричала жена. – Я говорю, у меня купили картину. Мою картину!

   – Меценат? – нарочито лениво, с презрительным подтекстом, спросил муж.

   – В том-то и дело, что нет! Совсем посторонний человек. Какой-то адвокат, богатый сукин сын... Зашел в галерею Дорхэма, я как раз там была, увидел мою картину – и сразу её купил. Угадай, сколько он отвалил бабла?

   – Понятия не имею, – ответил Джон. – Пятьсот долларов?

   – Ха-ха-ха! – истерически засмеялась Джулия. – А пятьдесят тысяч не хочешь?

   – А не слишком ли ты загнула, моя милая?

   – В самый раз, мой милый, – передразнила она его. – На-ка вот, полюбуйся.

   Джулия поднесла к его глазам чек, где стояла умопомрачительная для Джона сумма – $ 50. 000 и вычурная подпись того урода адвоката.

   У Джона потемнело в глазах. Он отвернулся к пишущей машинке, но она стала такая маленькая, что он не мог различить буквы на клавишах. Он ударил по ним почти наугад и напечатал слово «чукчело». Ударил еще и напечатал «чупчело». Потом поднапрягся и написал правильно слово, которым его оскорбила жена, – «чучело».

   Тут он понял, что ведет себя глупо. У жены такая радость, а он поступает как сволочь – не радуется вместе с ней.

   Джон встал, подошел к бару, достал початую бутылку «Гленливета», которую принес Мэтт, когда был последний раз у них в гостях, плеснул виски в бокалы. Джулии он разбавил, а сам выпил крепкое.

   – За тебя и твой успех, – сказал он.

   Виски прошло через горло как вода. Ему даже показалось, что оно выдохлось. Но Джулия закашлялась и сказала: «Какая гадость. Давай пойдем в ресторан и выпьем что-нибудь подобающее – „Дом Периньон“, например...»

   Джон хотел сказать, что он так надеялся на это воскресенье, но событие действительно было потрясающим и бойкотировать его, значило смертельно обидеть жену-победительницу. Да, стоит признать – она победила его. На данном этапе. Что ж, этот этап стоит отметить. Может, у Джулии такое событие никогда не повторится. Разумеется, удача её случайна. Сумасшедший адвокат, не имеющего ни художественного вкуса, ни чутья на талант...

   – Я позвоню Мэтту, – сказала Джулия, – а ты иди одевайся.

   Она была счастлива, щеки её пылали. «Черт возьми, до чего же она красива», – подумал Джон и стал натягивать на плечи и задницу единственный свой приличный костюм.

* * *

   Потом Джулия продала еще несколько полотен. И с каждым разом ей платили все больше и больше. Просто неприлично много. Последнюю мазню она продала за ТРИСТА ДЕВЯНОСТО тысяч долларов. Эта была откровенная насмешка над Джоном. А Джулия ликовала. Наконец-то она стала богачкой. И это её здорово изменило. Но отнюдь не в лучшую сторону Она стала скупой, прижимистой, если не жадной. Куда только девалась былая её расточительность. А может, она просто поняла цену деньгам, заработанным СВОИМ трудом? Возможно. Потому что для старческой жадности она еще была слишком молода. Себе, конечно, она не отказывала в своих слабостях, а вот Джон так и остался с единственным костюмом.

   Но он, как ни странно, только вздохнул с облегчением. Теперь он мог послать к чертям все дополнительные работы и жить на минимум, которого ему, при его скромных запросах, вполне хватало на жизнь. А главное, у него появилось много времени для литературной работы. Он как сумасшедший стучал по клавишам, писал новый роман под условным названием «Чучело». Потом стало ясно, что одного чучела маловато для успешной продажи, и он переправил заглавие на множественное число. Когда же действие развилось, стало ясно, что роман должен называться «Таксидермист».

   Это был роман о маньяке-убийце, который делал из своих жертв чучела, как делают чучела птиц и животных. Жертвы потом будут обнаружены возле закрытых витрин магазинов. Убийца использовал их в качестве манекенов. Маньяка прозвали – Таксидермист*.

   [*Так называется профессиональный чучельник, набивщик чучел. (прим. автора)]

   Вдохновлялся Джон в баре «Забриски-пойнт», который ему нравился тем, что здесь не было ни одной писательской рожи, кроме его собственной, разумеется. Он пил рюмку за рюмкой и вдохновлялся примерно так: «Я покажу вам, блядям, какое я чучело! Вы сами у меня будете чучелами. Я вас выпотрошу и выставлю на подставке. Ваш настоящий облик – бездушные чучела. Ха-ха-ха!»

   Однажды он заметил, что с ним за компанию смеется какой-то тип. Почему-то он с ним пил на брудершафт. Джон попытался вспомнить, когда этот тип подвалил к нему, но не мог вспомнить. Тип угощал и вел себя странно – то был приторно любезен, то суров. И тогда его облик становился каким-то гротескным, и в глубоко посаженных глазах посверкивал нехороший огонек. Да, на два глаза у него был лишь один огонек. Другой глаз был черен и пуст. Джону даже показалось, что этот глаз у незнакомца был искусственным, стеклянным. Но, присмотревшись (насколько это возможно в пьяном виде), Джон заметил, что там вообще нет глаза. Просто зияла черная дырка. Дыра была ужасной, и Джон старался туда не смотреть, чтобы не обидеть несчастного калеку.

   – Послушай, – сказал Джон, – ты не обижайся, но я забыл, как тебя зовут.

   Незнакомец был как раз в любезной стадии и совсем не обиделся.

   – Меня зовут Ройял Дрим.

   – Серьезно? – пьяно удивился Джон. – Так и зовут?.. Красивое имя... А у меня самое что ни на есть заурядное... И сам я заурядная личность. Вот что угнетает. Сознание собственной заурядности. Из-за этого последнее время меня стала мучить бессонница.

   – У меня есть хорошее средство от бессонницы, – сказал Ройял Дрим.

   – Я принимаю только патентованные средства, – объявил Джон Кейн.

   – О! оно самое что ни на есть патентованное, – заверил

   его Ройял Дрим, и фигура его опять стала пучиться и приобретать гротескные формы.

   – Сами-то вы не больно здоровы, по-моему, у вас какой-то химический дисбаланс в организме. Вон вас как пучит...

   – Пустяки, не обращай внимания. Это у меня аллергия на спиртное. Как выпью – меня прямо всего раздувает...

   – Так зачем же вы пьете?

   – А зачем ты пишешь?

   – А кто вам сказал, что я пишу?

   – Ты сам же и сказал.

   – Хм... Я пишу... потому что, как сказал русский писатель, граф Лев Толстой, не могу не писать.

   – Ну и как успехи? Печатают?

   Джон привычно полез в карман за номером «Нью-Йоркера», но его там не оказалось.

   – Дома забыл, – извинительным тоном сказал Джон.

   – Да не надо, – отмахнулся Ройял, – я читал его.

   – П-правда? – Джон пьяно качнулся в сторону этого замечательного человека так, что чуть не свалился с гладкого сидения высокого табурета.

   Ройял Дрим деликатно поддержал его за локоть. При этом головы их сблизились настолько, что Джон почувствовал запах изо рта мистера Дрима. Странный такой запах. Пахнуло чем-то действительно химическим или, может быть, горелым. Серой что ли? И еще такой запах бывает, когда горит таблетка сухого спирта. Нельзя сказать, что совсем уж неприятный запах, но и приятным его не назовешь. Тошнотворненький такой запашок.

   «Еще неизвестно, чем от меня пахнет, напился как свинья...» – подумал Джон, а вслух сказал:

   – Ну и каково ваше мнение?

   – По-гамбургскому счету?

   – По-гамбургскому...

   – Хороший рассказ, – ответил мистер Дрим, но до гениального не дотягивает.

   – Ну, знаете ли... – Джон повертел пальцами перед носом собеседника, – гениальность – это такая категория... неуловимая... почти для нас смертных недостижимая...

   – Почему же недостижимая? – усмехнулся Ройял Дрим, – очень даже достижимая. Всего-то и делов – надо захотеть.

   – Все хотят, да не всем дано. Скорее верблюд пролезет сквозь игольное ушко, чем...

   – А вот про верблюда не надо, – нахмурился мистер Дрим и даже сделал жест, словно защищался от библейского сравнения, чем-то опасного для него. И запах горящей таблетки сухого спирта сделался явно ощутимым. Под защитой этого запаха мистер Дрим приободрился, и лицо его из пухлого опять стало остроугольным.

   – У меня к вам деловое предложение, – сказал он, поигрывая полупустым бокалом, в котором звякали кубики подтаявшего льда. – Я сделаю вас знаменитым. И, разумеется, богатым...

   Как бы авансом к будущей знаменитости он стал обращаться к Джону на «вы».

   – Вы меценат? – последнее слово Джон выговорил с отвращением.

   – Я, так сказать... э-э-э... бизнесмен.

   – Но меценат...

   – Нет, черт возьми, – обиделся мистер Дрим. – терпеть не могу меценатство и благотворительности.

   Его рожа так скривилась, что Джон понял – действительно, человек терпеть не может что-то кому-то делать задаром. А Дрим тем временем продолжал оглашать свое кредо:

   – Я – вам, вы – мне. И всё строго по таксе.

   – А что вы мне, собственно, предлагаете? П-пылесос? Вы, вообще, в какой области бизнесуете?..

   – Область у меня широкая, – заверил мистер Дрим. – Я специалист широкого профиля. Вам конкретно предлагаю гениальность. Правда и цена высока. Можно подешевле – известность. Популярность. Модный писатель... Много еще кое-чего. Это будет недорого. Так что вы выбираете?

   – Постойте, постойте, – замахал руками Джон, словно прогонял настырного комара. – Я что-то не могу попасть в тему... О чем вообще идет речь?

   – Я вам предлагаю гениальность. Или популярность. Короче говоря – раскрутку.

   – А-а-а, так вы что-то вроде продюсера?

   – Можно сказать и так. Хотя точнее сказать – Резонатор.

   – Резонер?.. О-ох, простите... фу ты черт... я ужасно пьян и ничего не соображаю. Объясните толком.

   – Вы «Фауста» читали?

   – Гете? Разумеется, читал. Я ведь не какой-нибудь безграмотный студент...

   – Тогда вы должны знать, какого рода сделку заключил означенный доктор Фауст с известным... э-э-э... лицом.

   – С дьяволом, вы хотите сказать.

   – С Мефистофелем.

   – Значит, с дьяволом.

   – А вот это не доказано, – весьма экспансивно возразил

   Ройял Дрим. – Может, он был пришельцем из космоса с неограниченными возможностями? Почем мы знаем? А может быть, он был землянином, но с уникальными возможностями. Такой как я – резонатор.

   – Да что это означает, черт возьми, – резонатор?

   – Резонатор – это своего рода усилитель колебаний. Все в мире испускает волны, но одни волны мощные, другие – слабенькие. Но вот мы подключаем резонатор – и волна усиливается. Тут все очень просто. Реальность формируется мыслительной энергией – ведь мысль материальна – у кого-то сильный ментальный напор, большая мощность, он прошибает препятствия, активно формирует реальность под себя. Другой, более слабый не может прогнуть реальность под себя, и тогда реальность прогибает его...

   – Под себя, – догадался Джон.

   – Верно. Вот тут выходим мы, ментальные доноры, так сказать, и помогаем человеку. Разумеется, не задаром.

   – Ну еще бы!

   – По-моему, сейчас вам как раз нужна наша помощь... Помните, вы как-то спрашивали самого себя, плохо ли вы пишете? или хорошо? (Джон почему-то не удивился, откуда этот тип знает его мысли?)... А может вам не хватает какого-то толчка, чтобы преодолеть барьер... Это как самолет с поршневым двигателем – сколько не разгоняйся, а звуковой барьер не взять. Мощность мотора маловата. Нужна реактивная тяга...

   – И вы предлагаете мне вставить в задницу форсаж?

   – Вроде того?

   – Вы, простите, какой ориентации?

   – Полиглот.

   – Ага...

   – Вернемся к резонатору.

   Мистер Дрим дал сигнал бармену и получил две порции виски. Один стакан всунул в безвольную руку Джона.

   Джон посмотрел в бокал и машинально выпил. Потом сказал:

   – А я подумал, вы будете взглядом сверлить дырки в стойке... чтобы оттуда забили винные струи... ха-ха... помните, как это делал Мефистофель? Вы что хотите от меня? Вам душу мою надо? Надо мою душу, да?!

   – Не орите вы, чертов идиот, – прошипел мистер Дрим и так стиснул руку Джону, что он скорчился от боли. Однако, этот Ройял силен, как медведь.

   – Не нужна мне ваша душа.

   – Тогда что?

   – Вы не поверите.

   – Объясните толком – поверю.

   – Понимаете, таким э-э-э... сущностям как я, нам не хватает некоторого вида тонкой энергии, которой у вас избыток... Этот вид энергии вы называете эмоциями... Теперь понятно, что я потребую от вас взамен?

   – Более-менее: я буду испускать эмоции, а вы будете их всасывать?

   – Точно.

   – Ну, этого добра у меня навалом, – расщедрился Джон. – Вам комедию или драму? Страдания мои или радость?.. Только радости у меня нынче кот наплакал... Вот если напечатают моего «Таксидермиста»... Это я роман пишу, там, значит...

   – Не надо объяснять. Я все знаю.

   – Ах, вот вы какой, всеведущий мой... Может, вы мне предскажете, что ждет мой роман? Теперешняя безвестность или?..

   – Повторяю для тугодумов: это будет всецело зависеть от вас. От того, как крепко вы захотите...

   – Но я уже хочу! Так хочу, как вы себе не можете представить!

   – Этого мало.

   – Что же вам еще надо, черт вас побери!

   – Вы слыхали такое выражение: «искусство требует жертв?»

   – Еще бы...

   – Ну, так вот – нужны жертвы. И чем больше их будет, тем выше будет ваш рейтинг... Пойдемте-ка на свежий воздух.

   Мистер Дрим потянул Джона к выходу, и тот легко пошел за ним. Дневной свет ослепил Джона. Потихоньку они пошли по шумной улице, сквозь толпу. В такой толчее хорошо было секретничать. А по всему было видно, что разговор их с мистером Дримом подходит к секретной части. Джон уже протрезвел и стал подозревать спутника в самых худших намерениях.

   – Уточните, пожалуйста, насчет жертв, – спросил он этого странного субъекта. – Надеюсь, это метафора?

   – И не надейтесь. – Дрим стал суров и угловат. – Жертвы будут самые что ни на есть настоящие.

   – Я что, должен кого-то убить? Вы же сказали, что вам нужны эмоции, а не действия...

   – Не волнуйтесь, убивать вам никого не придется. Вы только скажите мне «да» – и всё.

   – Указать на кого-то и сказать «да»?

   Мистер Дрим молча кивнул, глумливо посмотрел в лицо Джона. Джону захотелось вдруг воткнуть палец в черную глазную дыру мистера Дрима и добраться до его извращенного мозга. Это было точно то же самое чувство, что и в кабинете редактора мистера Булла, когда у Кейна появилось противоестественное желание полоснуть того бритвой по горлу.

   – Любого?

   – Разумеется, – опять кивнул мистер Дрим. – Но учтите, что от величины жертвы зависит ваш успех. Он будет тем выше, чем ближе и дороже вам приходится жертва. Например, за мать и отца вам гарантирую нобелевку по литературе. Но ведь они и так уже померли. Из родственников у вас остались ваша жена и бабушка Мэрилин...

   – Откуда вы?.. Вы и в самом деле дьявол?

   – Как насчет вашей бабушки, Черчилля в юбке, а? По ней уже давно ад скучает.

   – Послушайте, – Джон даже остановился от возмущения, – есть же предел наглости и бессердечия...

   – Не выпрыгивай из рубашки, приятель. У меня по тарифу бабушки тянут на девять баллов. Это как минимум национальная премия плюс всякие кайфовые привилегии.

   – Послушайте, идите своей дорогой, дальше нам не по пути, – обозлился Джон.

   – О'кей! Оставим ваших родственников в покое. Тем более, что бабушка Мэрилин итак скончается через три месяца, если быть точным – через три месяца и пять дней... Погодите, дайте подсчитать... ага! Это будет как раз 1 ноября – День всех святых. Она скончается в 0 часов 45 минут, в своем доме в Спрингфилде от сердечного приступа. Ночью, знаете ли, это часто случается...

   – Вы чудовище.

   – Не чудовищнее, чем многие эти люди, идущие нам навстречу, – отмахнулся гротескный мистер Дрим. – Ну, как, не надумали?

   – Послушайте, я сейчас вам дам в морду.

   – Промахнетесь, – Дрим всё так же глумливо ухмыльнулся. – Не забывайте, я представитель тонкого мира. Мы как дым, как туман...

   – Как вонь горящего сухого спирта, – вставил Джон.

   – Но мы умеем сгущаться. И тогда мы тверже стали...

   – Ради Бога, испаритесь!

   – Испаряться не имею желания, а вот отлить не помешает.

   Джону сразу резко, нестерпимо захотелось отлить. Поэтому он не сопротивлялся, когда Ройял Дрим втолкнул его в узкую щель между домами, где тянулись ряды тошнотворных баков с мусором и куда выходили задние двери некоторых питейных заведений. Здесь справляли малую (а иногда и большую) нужду многие поколения нью-йоркцев, поэтому вонь здесь стояла такая, что слезились глаза. Тут же по аналогии Джон вспомнил, как однажды в сквере мимо проходила какая-то компания молодых людей и одна девушка – юное невинное создание – сказала сквозь стиснутые зубы: «Ссать хочу, аж в ушах звенит!» Джона это тогда так поразило – несоответствие девичьего облика с грубой фразой.

   Мистер Дрим расставил ноги возле бака, рядом с кучей бумаг и какого-то тряпья. Джон стал поодаль, и они дружно, в две струи, стали мочиться. Вдруг кучка тряпья зашевелилась, как шевелится земля в ускоренном показе роста растений, только вместо растения под благодатной струей мистера Дрима вылезло на свет нечто человекообразное. Это был бродяга, давно потерявший право называться человеком. Струя лилась ему на лицо. «О, горяченькая пошла», – прохрипел бродяга, промыл глаза, пополоскал во рту.

   – Что вы делаете? – вскричал Джон. – Там же...

   У Джона язык не повернулся назвать лежащего в дерьме человеком.

   – Как насчет этого вонючего двуногого? – спросил мистер Дрим, не прерывая своего акта и не отводя струю в сторону.

   – Зачем вы так?.. Зачем вы его унижаете?

   – Унижаю? Да я единственный, на ком он честно зарабатывает деньги. Я частенько сюда захаживаю, мочусь на него и плачу за это деньги. Вот, пожалуйста.

   Мистер Дрим закончил наконец излияние, взвизгнул зиппером, вынул из кармана десять долларов, бросил их бродяге. Весь мокрый, как после душа (который он в последний раз принимал в следственном изоляторе Алленвудской тюрьмы, в штате Пенсильвания, семь лет назад), бродяга схватил бумажку, стал на карачки, наконец, поднялся и, шатаясь, побежал в ближайшую пивную.

   – Признайтесь, мистер Кейн, разве вам не хотелось бы очистить город от лишней падали? И вам польза и...

   Джон повернулся и молча пошел на выход из тупика.

   На улице приставала догнал его и опять сделал предложение:

   – А что вы скажете насчет этих двух мэнов? – Дрим кивнул в направлении черной парочки парней, подпиравших стены аптеки и как бы лениво глядевших по сторонам. Вокруг себя они заплевали весь асфальт. – Посмотрите, это же явные бандиты. Они никогда не принесут никакой пользы обществу. Они могут только брать, причем силой. Ну как, избавим общество от этих ублюдков?

   – Да вы к тому же еще и расист.

   – Нам тонким без разницы, что цветной, что белый... А вы подумайте. Они же вам никто. Гениальность не обещаю. Станете просто модным писателем... Вспомните гарлемскую печатную машинку...

   – Проклятый телепат! Я сейчас позову копов!

   Мимо прошла мамаша, толкая перед собой коляску. Там лежал ребенок с соской во рту. Мамаша боязливо объехала взъерошенного дяденьку. А подлый мистер Дрим гнусно подмигнул Кейну и довольно выразительно указал глазом на коляску.

   – Мамаша поленится укутать ребенка, как следует. И вот вам двустороннее воспаление легких – и привет, бэби...

   Джон со всей силы врезал гаду в челюсть. Однако удар почему-то пришелся в жестяную водосточную трубу. Участок трубы смялся точно бумага, а Джон взвыл от боли в руке. Костяшки пальцев он сбил, из них сочилась кровь.

   – Уйди, мразь! – взревел Джон.

   – Ох уж эти мне чистоплюи, – покачал головой одноглазый мистер. – С вашей женой куда как легче было работать.

   – Что ты сказал, тварь? – Джон обалдело уставился на соблазнителя.

   – Да, да, – кивнул угловатой головой подлый мистер Дрим. – Представьте, она сразу дала согласие. И мы подписали расчудесный контракт. Причем она не мелочилась...

   – Что ты имеешь в виду, гад?

   – Она заказала целый самолет. И не прогадала. Буквально на следующий день она продала картину, а потом отбою не стало от покупателей. Она росла в цене, и сразу стала интересна людям. И вот у неё уже берут интервью. О ней пишут журналы «Арт галлери», «Форбс», «Пипл», и газета «Нью-Йорк таймс».

   – Что ты сказал насчет самолета? – Джон почувствовал, что ему не хватает кислорода.

   – Если изволите припомнить, два месяца назад разбился самолет компании «Эр Франс», рейсом из Ниццы, при заходе на посадку в нью-йоркском аэропорту Кеннеди. Погибло 125 человек. Вот это размах, я понимаю.

   – Ты встречался с Джулией? – Джон пошатнулся и чуть не упал. Какие-то сердобольные люди поддержали его.

   – Пьяный он, что ли? – сказал один из прохожих. – Мистер, с кем вы разговариваете?

   – Точно, под кайфом, – подтвердил другой прохожий.

   – Да нет, не похоже, – ответила более проницательная женщина.

   – В Нью-Йорке полно психов, – отмахнулись мужчины.

   Между тем никому, кроме Джона, не видимый мистер Дрим продолжал свои откровения:

   – Мог ли я остаться равнодушным к заветным желаниям столь хорошенькой женщины? Нет, нет – никаких пошлостей, только деловое соглашение. Помнится, это было в ресторане «Белая роза». Вы еще, кажется, за нами следили...

   – Постойте, – оторопел Джон, – но там же был мистер как его там... Праведник, кажется... мистер Джаст Дорхэм, старикан лет пятидесяти пяти, седовласый...

   – Нам, представителям тонкого мира, изменить внешность – раз плюнуть. Мы меняем форму по своему желанию. Если вам удобнее общаться с мистером Дорхемом, пожалуйста...

   Одноглазый, остроугольный мистер Дрим опять вспучился, только на этот раз более интенсивно, а когда сдулся – на Джона Кейна смотрел уже солидный господин, воротила с Мэдисон-авеню. Словом, тот самый, кто был тогда с Джулией.

   У Джона закружилась голова. Он поднял глаза к небу, словно прося защиты у Бога. В небе снижался лобастый «Боинг» с креном на левое крыло, тянул в главный аэропорт города – JFK (Джон Фицджеральд Кеннеди), где совсем недавно отремонтировали поврежденную взлетно-посадочную полосу, убрав искореженный бетон и обгорелые останки людей и самолета.

   Благообразный мистер Дорхем ехидно смотрел то на беднягу Джона Кейна, то на снижающийся самолет.

   – Достаточно одного слова – «да», – прохрипел он почти неслышно, – и всё решится!

   Джон Кейн упал в обморок.

   Глава 20

   – Дядя Джон! – кричал мальчик, – Очнитесь! Рыба попалась! Рыба!

   Джон оторопело уставился на спиннинг. И правда, удилище согнулось так, что того и гляди сломается. Леска то натягивалась, то ослабевала, то уходила вбок. У Джона хватило сообразительности не выхватывать спиннинг из крепления, иначе его бы вырвало из рук. Джон, наклонясь, стал сматывать леску, подтягивая добычу. Рыба билась за свою жизнь яростно.

   – Генри! Давайте подсачник.

   Доктор давно уже подпрыгивал от возбуждения и не знания, что делать. Но вот ему дали указание, и он сразу почувствовал себя полезным членом общества. Он схватил подсачник и свесился за корму.

   – Осторожнее, – предупредил Джон доктора, – смотрите, не вывалитесь за борт.

   – Мне кажется, эта ваша штука мала, – имея в виду подсачник, предупредил доктор. – Судя по всему, мы поймали акулу.

   – Пока рыба в воде всегда кажется, что поймалось нечто... а когда вытащишь... и удивляешься, что такая мелочь может так сопротивляться...

   И тут рыбина всплеснула хвостом, что-то блестящее и острое мелькнуло над водой и скрылось в пенных бурунах.

   – Эта – не мелочь, – сказал доктор, падая назад, но сумев вывернуться и устоять на колене.

   – Стоп машины! – приказал Джон. – Оайе, выключи моторы!

   Мальчик бросился в рубку. Через минуту яхта резко сбавила ход, но двигатели продолжали работать.

   – Я не знаю, как их выключить! – крикнул мальчик, высовываясь из рубки.

   Джон махнул рукой, мол, не надо, подкрутил еще леску, потом открепил спиннинг, крепко взялся двумя руками за ручку и стал тянуть, потихоньку отступая. Рыбина вдруг вся напоказ резиново-упруго выпрыгнула из воды. Доктор не зевал – ловко зацепил ее сзади, отрезая путь к отступлению. Серпообразный хвост запутался в сетке. Джон резко потянул и рухнул на палубу. К нему соплисто скользнуло огромное тело рыбы – трепещуще-серебристое, мощное, опасное. Огромный слоистый костяной шип на носу чуть не пропорол Джону живот. Пока Джон соображал, как утихомирить живую торпеду, Генри ударил рыбу железным ободом сачка и случайно попал ей в голову. Рыба перестала биться и вытянулась во всю длину. Это была огромная рыба-меч.

   – Я такую первый раз вижу, – сказал доктор, приседая на корточки.

   – Я тоже, – лежа на палубе и тяжело дыша, отозвался писатель.

* * *

   На веранде бара «Гавана» собралась обычная компания: директор местной гимназии Альдебер Дюфрен (прозванный гимназистами месье Жалюзи), приехавший сюда с берегов Сены из чувства долга перед аборигенами (когда он брал у них взаймы, неизвестно); Мониту, по прозвищу Малыш – абориген – местный поэт, любимец президента Куллала Манолу; уже известный нам бригадир причальной команды Охам Дженкинс – переселенец из ЮАР; Алисия Ферэрра – женщина свободная во всех отношениях, приехала из Бразилии, никто не знает зачем; поляк Бронислав Фунек, приехал из Польши вполне с определенной целью – разбогатеть, хочет купить здесь подешевке какие-то концессии. Художник Годо, переселенец из Франции (по примеру Гогена, переселившегося на Таити в поисках вдохновения), как всегда отсутствовал.

   Говорили здесь (на островах) на причудливом диалекте – смеси французского с английским и с добавлением, как приправа к блюду, некоторых словечек из лексикона аборигенов. Язык которых тоже в свою очередь состоял из смеси французского и древнего туземного наречия.

   Всю эту космополитскую компанию обслуживал бармен Жан-Люк – тоже француз, по прозвищу Бессонный. Действительно, никто не видел, чтобы Жан-Люк когда-то спал или даже дремал. Бар работал круглосуточно. И Жан-Люк работал круглосуточно. Когда бы вы ни пришли в «Гавану» пропустить стаканчик – в полдень, в полночь или под утро – вас встречал Жан-Люк Бессонный, свеженький, бодрый, как будто только что заступил на смену.

   Ну, уж это слишком, – скажет даже самый доверчивый пилигрим. – Такого не бывает. Не может человек не спать, работать круглые сутки, даже если это скупенький француз.

   Пилигрим окажется прав. Здесь был подвох или, как выражаются нынешние тинэйджеры, «прикол». На самом деле бармен, работал не больше, чем все нормальные люди и столько же отдыхал. Потому что Жан-Люка как такового не существовало. А были однояйцовые братья-близнецы Люк и Жан (причем, как шутили некоторые, никто не знал, кому досталось это яйцо). Вот у них-то, взятых в совокупности, и было прозвище Бессонный. Потому что для всех Люк и Жан были как одно лицо. И чтобы не путаться, их просто звали Жан-Люк. Имени Жан отдавался некоторый приоритет, потому что он был старше Люка на одну минуту. Он первым отважился вылезти из теплого сумеречного вместилища в холодный ослепительный мир.

   Эта идентичность составляла тайну бара «Гавана», которая служила приманкой для туристов. Секрет знали только вышеупомянутые завсегдатаи. Тайна всегда сплачивает людей. Так образовался этот своеобразный клуб. К тому же был повод повеселиться, глядя, как приезжий отдыхающий, потягивая заказанный коктейль, с недоумением смотрит на бармена. «Как же так? – думает отдыхающий, когда бы я ни пришел, этот парень все время как огурчик, стоит за стойкой. Вот бы мне такого клерка...»

   А завсегдатаи тайно подхихикивали. Но в это время (время обеда кончилось, а время ужина еще не наступило) посетители отсутствовали, поэтому завсегдатаи слегка скучали, попивали ледяные фирменные коктейли «какаду» и развлекали друг друга, как могли.

   – Мониту, Малыш, – почитай-ка нам свои стихи, – томно потягиваясь, попросила Алисия.

   Да, да! – подхватили все. – Давай, отчебучь нам чего-нибудь этакого!..

   Мониту – маленького роста, темноволосый, белозубо улыбчивый абориген – не стал ломаться. Пригладил волосы, смочив их остатками коктейля, приосанился и выдал стих про Родину, только недавно написанный. Читал он, разумеется, на местном наречии. Иначе в переводе терялась рифма и пропадало все своеобразие стиха и первобытная его сила страсти.