Текст книги "Семь цветов радуги (СИ)"

Автор книги: Владимир Немцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Внизу стальной решетчатой фермы вспыхнул желтый огонь, точно сигнал в огромном светофоре. Лицо молодого испытателя, за которым наблюдал Вадим, сделалось совсем суровым.

Желтый огонь исчез, и на мачте загорелась цифра «4». Она ярко светилась в черном небе.

Испытатель быстро нагнулся и перевел какой-то рычаг на пульте. Шипение стало острым и пронзительным.

Теперь уже вращалось не оранжевое, а голубое огненное кольцом Ввинчиваясь в небо, кольцо будто старалось оторваться от крепкой стальной конструкции.

Вадим оглянулся назад. Дождя не было, только на горизонте виднелась темная полоса. Глаза отдохнули от ослепительного света, и Багрецов стал различать серебряно-голубой потолок из водяных струй, направленных вверх под углом. Они сливались вместе. Вадиму показалось, что в вышине неожиданно возникла зеркальная водяная гладь. Он вспомнил, что так однажды видел реку во время мертвой петли. Вода оказалась над головой.

Ни темного неба, ни тем более звезд на нем нельзя было рассмотреть сквозь плотное водяное зеркало. Еще немного, и Вадим начал бы искать в этом зеркальном куполе свое отражение.

Бабкин дернул его за рукав и показал камень. Вадим догадался, что Тимка намеревается запустить этот камень вверх. Он с сомнением покачал головой. Но Бабкин тоже испытатель, ему хотелось проверить прочность водяной стены. Приподнявшись, он размахнулся и выбросил вверх руку. Камень сверкнул в воздухе голубой точкой, ударился о водяное зеркало и, как показалось Вадиму, с треском отлетел прочь, точно от стальной плиты.

Бабкин отыскал свой камень. Гладко отшлифованный голыш треснул и в руках Тимофея легко развалился на две половины.

«Впрочем, здесь нет ничего удивительного, – подумал Багрецов: – струю гидромонитора, которая применяется советскими инженерами в горных работах, нельзя разрубить саблей. Стальной клинок разлетается, как при ударе о камень».

Подняв глаза вверх, Вадим заметил, что на мачте вспыхнула цифра «1».

Постепенно тонкий свист стал замирать. Изменился и цвет водяного зеркала.

Темная полоса на горизонте приближалась. Пахнуло свежестью, будто подул ветерок перед грозой.

Шипел мотор, а то Вадим обязательно услышал бы, как; шумит дождь в листьях кленов у дороги.

Над головой уже не зеркало. Небо заткано серебряной пряжей; кажется, что совсем низко висит огромный, слегка раскачивающийся гамак из частых и плотных нитей.

Вскоре нити стали желтыми, с золотым отливом. Это огненный диск изменил свой цвет. А еще через несколько минут оранжево-красное пламя осветило мечущиеся волнистые струи.

Стена дождя приближалась. Вот уже перед глазами блеснули тонкие струйки, похожие на металлические спицы. Вадим оглянулся. Сверху опускалась проволочная куполообразная клетка. Она становилась все уже и уже.

Мотор перестал работать.

Потолок совсем снизился, и теперь друзья очутились даже не в клетке, а в мышеловке. Они попытались прорваться сквозь водяную завесу, но было поздно… Тяжелые струи, расположенные в несколько рядов, совсем накрыли гостей.

Багрецов моментально вспомнил о купании в струе фонтана в этих же местах. Он неожиданно поскользнулся и кубарем покатился со склона.

Хлынули мощные ручьи и словно смыли любопытного техника вниз.

…Пытаясь выжать костюм, Багрецов стоял возле машины. Он хохотал, вспоминая «ласковый душ». Бабкин дрожал от холода и нервного возбуждения. Он смотрел вверх на остывающие сопла реактивного двигателя и силился понять многое из всего того, что довелось ему увидеть. Трудно было поверить в такую машину, если бы она не стояла перед его глазами. Она существует!

– Куда же вы исчезли? – озабоченно спросила Ольга, сбрасывая с головы прозрачный капюшон. – Мы вас везде искали. Даже кричать пробовали. Но… – она развела руками. – И как это вас угораздило так вымокнуть?

– Нашим молодцам все нипочем, – рассмеялся Никифор Карпович, – высохнут. Зато по-настоящему на себе испытали дождь, рожденный человеком, а не природой. Три года тому назад мы с вами из-под земли достали реку и пустили ее на колхозные поля, а сейчас нам и этого мало. Теперь будет переезжать с места на место чудесная машинка, – он любовно посмотрел на темно-красные точки остывающих сопл, – и брызгать теплым грибным дождичком.

Бабкин тут же спросил:

– А воду где брать?

– У Парамонова. Через две недельки он ее нам доставит. Вот увидите, точно по графику.

«Опять этот таинственный Парамонов, – подумал Вадим. – Неужели, как говорит Никифор Карпович, мы увидим еще новое чудо?»

Кутаясь в дорожный плащ Васютина и тесно прижимаясь друг к другу, техники понуро сидели в машине. Она мчалась с такой скоростью, что, казалось, не успевала расплескивать сверкающие лужицы на дороге. Ветер свистел в ушах, а друзьям чудилось, что это провожает их свист реактивного мотора.

После дождя особенно радостно пахнут хлеба. Ольга жадно вдыхала воздух полей.

Она всю дорогу была молчалива. Ей думалось о том, что в ее колхозе и даже везде в районе давно решена сложная задача больших урожаев. Уже поднимаются лесные полосы – защита полей. Казалось бы, столько сделано… Но нет, мало этого, мало! Вот сегодня Никифор Карпович напомнил ей о трех урожаях в год. Будут лампы гореть над полями! Будут по заказу идти обильные и теплые дожди! Широким фронтом пошла наука в наступление.

Пройдут годы, и люди позабудут о горячих ветрах, о засушливом лете и даже о коротком дне в осеннюю пору. Ольга думала о новых делах, о том, как победить нежданные осенние морозы, чтобы вместе со светом Ольгиных ламп также пришло и тепло, – пусть на дальние позиции отступит зима!..

Всматриваясь в темноту, по очертаниям рельефа и лесным посадкам Ольга узнавала знакомую дорогу. Блестели впереди квадратные лужицы, похожие на стекла парниковых рам.

«Дома неладно, – с тревогой думала она, закрывая горло от холодного ветра. – Андрюшка все еще не встает с постели… Кузьма ничего не знает. Его сейчас нельзя беспокоить… Заканчиваются последние опыты…»

Тут же она вспомнила о вчерашнем заседании партбюро. Ее выбрали секретарем вместо уехавшего на учебу Павлюкова. Партийная организация в колхозе за три года сильно разрослась. «Справлюсь ли?» – спрашивала себя Ольга. Сознание большой ответственности тревожило ее и в то же время радостно волновало.

Вчера, после бюро, она ездила к Никифору Карповичу поделиться своими сомнениями. Говорили долго… Ольга возвращалась домой уже с твердой уверенностью, что, несмотря на свою молодость, она сумеет оправдать доверие коммунистов ее родного колхоза. Больше трех лет тому назад она тоже сомневалась, когда стала секретарем комсомола. А сейчас уже есть опыт. Да и люди не те.

Шульгина записала в блокнот свои новые дела. Рядом с расчетом освещенности поля, рядом с люксами и ваттами появилась первая запись только что выбранного секретаря:

1) Поставить на бюро вопрос о внедрении новых сельскохозяйственных культур, неполивного риса, хлопка и чая.

2) О колхозном изобретательстве.

Васютин может быть спокоен. Изобретатели тоже…

– Ну, молодцы, что скажете? – Никифор Карпович повернулся всем корпусом к продрогшим москвичам. – Замерзли, цыплята? Сейчас будем дома! Ничего, такие испытания случаются не каждый день. Я думаю, что подобная дождевальная машина, хотя она сейчас дорога и срок службы у нее небольшой, может серьезно перепугать кое-кого за океаном. Это наше мирное оружие. Представьте себе Советскую страну через несколько лет, когда лесные заслоны, водоемы, оросительные каналы, машины, вроде этой, заставят нас навсегда позабыть и недороды и засуху. Хлеба-то сколько будет! Ох, как боятся «мистеры» этого нашего богатства!

Вадим, как сурок, высунулся из-под плаща и начал расспрашивать об устройстве дождевальной машины.

Васютин надвинул на лоб фуражку. Чуть поблескивали в темноте его прищуренные глаза.

– Мне и самому интересно, – ответил он. – Страсть как люблю новые машины! Только вот беда: инженеры не особенно хвастаются своей конструкцией. Больше разговаривают о погоде. Видно, у них на то есть серьезные основания.

– А у Парамонова?.. – опять начал Вадим, но в этот момент получил от Тимофея такой чувствительный толчок в бок, что сразу поперхнулся.

Он удивленно взглянул на друга. Бабкин зло прошипел ему в ухо:

– За такое любопытство надо языки вырывать. Начисто!

Весь остаток пути в разговоре с Васютиным Вадим избегал пользоваться вопросительными предложениями.

ГЛАВА 9

РАЗНЫЕ ЦВЕТА РАДУГИ

Мы строим коммуну,

и жизнь

сама

трубит

наступающей эре.

В. Маяковский

Прошло две недели с тех пор, как наши друзья приехали в Девичью поляну. Санаторий, где они жили, находился возле Степановой балки.

Сейчас это место сильно изменилось и почти ничем не напоминало тот голый овраг с ручейком, откуда начались розыски подземной реки. Здесь поставили плотину, вывели наружу студеный поток, разбили парк. На берегу искусственного озера высадили быстро растущие тополя, такие же, как и на холме.

Однако приезжим московским техникам здесь не нравилось: уж очень тихо и неинтересно. Они целые дни проводили в городе. Именно «городом звали они Девичью поляну, так же как: и все колхозники. Часто, обращаясь к завхозу санатория, тете Маше, гости говорили: «Мы сегодня в городе. Если запоздаем, оставьте, пожалуйста, обед».

Когда впервые Бабкин увидел тетю Машу, то прежде всего в изумлении протер глаза. Перед ним стояла Макаркина.

Да, это была она, ее назначили хозяйкой колхозного санатория. Кроме нее, в этом небольшом домике на двадцать мест был главный врач – скромная, тихая девушка, тоже из Девичьей поляны. Она недавно закончила медицинский институт и приехала работать в свой колхоз.

В кухне орудовала маленькая, всегда улыбающаяся старушка, – она окончила курсы кулинаров у повара Тихона Даниловича.

Надо сказать, что санаторий Макаркина держала в строгости и чистоте. У нее не забалуешься! Как-то один из отдыхающих во время «мертвого часа» закурил в палате. Тетя Маша это заметила… Нет, она не кричала, сейчас у нее манера не та. Не знаем, что такое сказала провинившемуся парню строгая хозяйка, но его товарищи в шутку утверждали, что тот с тех пор вообще бросил курить.

Главный врач, тихая, застенчивая девушка, во всем полагалась на своего завхоза. Однажды она, чуть не плача, сообщила Макаркиной, что некий отдыхающий – дед Егор, самолюбивый и упрямый старик, – не хочет идти на кварцевое облучение. Тетя Маша мигом вылетела из кабинета врача, а через десять минут строптивый дед Егор, кряхтя, уже ложился под зелено-фиолетовый свет кварцевой лампы.

У ленивой и вздорной Макаркиной, какой ее знали односельчане три года тому назад, оказались золотые руки и настоящий организаторский талант. Хрустели крахмальные простыни на кроватях отдыхающих, блестели тарелки на белоснежных скатертях. Тот же дед Егор настолько опасался гнева хозяйки после того памятного случая, что пытался подкладывать газету под тарелку, боясь капнуть на скатерть. Конечно, он и получил за это «по справедливости» от вездесущей тети Маши.

По-настоящему, от души заботилась хозяйка о своем санатории. Да и не могло быть иначе! Вся ее кипучая энергия, которая раньше выливалась в злобных причитаниях и крике, сейчас пошла по правильному руслу. Теперь уже Макаркина не кричала попусту. Она знала себе цену. Ее портрет висел на доске почета рядом со знатными бригадирами, звеньевыми и другими уважаемыми колхозниками. Макаркина нашла свою дорогу.

…Сегодня Вадим робко постучался в комнату заведующей хозяйством.

Макаркина гладила. Она поставила блестящий электрический утюг на камфорку и вопросительно посмотрела на москвича. Багрецов, как всегда, собрался в город. Плащ – через плечо, шляпа – в руке. Горло завязано – очередная простуда.

– Тетя Маша, – хрипло сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза, – к обеду не ждите. Мы – в поле.

– Опять? – спросила хозяйка. Вадим почувствовал, что тон ее голоса не предвещал ничего хорошего. – Санаторную карточку, – протянула она руку.

Вадим полез было в карман, но вспомнил, что он пропустил несколько углекислых ванн, которые ему настоятельно предписаны врачом.

– Она у меня в тумбочке, – шипел простуженный Вадим, пытаясь вывернуться.

– Сейчас принесу, – Макаркина накинула белый халат и направилась к двери.

– Тетя Маша! – взмолился техник. – Ну, честное слово, это в последний раз. Бабкину так все разрешаете…

– Не я, а врач разрешает. Чего здоровому человеку сделается?

Макаркина была непреклонна. Только после процедуры и обеда она отпустила москвича. Как же иначе? Главный врач взяла под особое наблюдение этого тощего парня, говорит, что если бы не он, то всю медицину бы позабыла. А тут как никак практика!

Тетя Маша уверена, что уедет этот москвич из санатория таким же полным и краснощеким, как и все ее питомцы. Не вдаваясь в тонкости медицины, Макаркина судила о здоровье своих подопечных по округлости щек.

Друзья шли по дорожке вдоль канала. Высокий кустарник тянулся по берегу. В воде плескались ребятишки. С веселым смехом они подбирались к кустам, поднимали ветки смородины и, откинув головы назад, ловили ртом сочные красные ягоды.

Кое-кто из них, по-видимому, предпочитал зимостойкие абрикосы. Совсем еще маленькие деревца стараниями Ольги и ее помощников в этом году дали бархатистые янтарные плоды. Ребятишки по достоинству оценили абрикосы. Они удивительно сладки, вероятно, потому, что их высаживали сами ребята, когда были еще первоклассниками.

Как истый лакомка, Вадим присоединился к ребятишкам и вместе с ними выискивал самые спелые абрикосы.

Все это время со дня приезда в Девичью поляну у Бабкина упорно сохранялось отвратительно кислое настроение. «Даже физиономию набок перекосило, будто от постоянной оскомины, – думал Вадим. – Опять, наверное, сердечные тайны».

– Не улыбайтесь! Отчего вы улыбаетесь? – вдруг неожиданно услышал он незнакомый грубый голос.

Бас оказался столь низкого тона, что опытным слухом техника его можно было оценить периодов… на двадцать.

Вадим раздвинул ветки абрикосового деревца и поманил к себе Бабкина.

На желтом поле кок-сагыза шла киносъемка. Голый по пояс человек в закатанных до колена брюках тряс своей огромной рыжей бородой и кричал Стеше:

– Не пойму, чему вы радуетесь? Вы бригадир, сейчас даете указания! Будьте же, наконец, серьезны!

Стеша досадливо дернула блестящий красный поясок на белом сарафане и обидчиво возразила:

– Я всегда такая. – Она заморгала золотыми ресничками и по привычке затараторила: – Не хочу зря говорить, но сдается мне, что вы неправильно понимаете наш колхозный труд… Сейчас мы новую машину испытываем. Для нас это радость или нет? Как вы считаете? Вои посмотрите на Девчат. Ведь они прямо светятся изнутри.

Девушки, оставив работу, глядели на чудного рыжебородого режиссера, который невесть что от них требует.

Снимался полнометражный цветной фильм о кок-сагызе. Должна быть показана новая техника. Работницы ходили с аппаратами системы Филина и, поднося тросточку к одуванчику, втягивали сжатым воздухом летучие семена. Однако на переднем плане стояла другая машина, в которой частично был использован принцип молодого изобретателя. Работу этой машины для сбора семян кок-сагыза и нужно было снять, как того требовал сценарий.

Антошечкина наконец-то снималась в кино! Исполнилась ее давнишняя детская мечта. В картине она играет самую главную роль. Конечно, кто же еще, кроме нее, сможет сыграть роль знатного полевода и настоящего энтузиаста кок-сагыза Степаниды Семеновны Антошечкиной!

Стеша играет свою роль, и словно рождена она только для нее.

Не многим актрисам так повезло в жизни. Сценарий был написан живо и умело. Стеша, знатный полевод, показана не только на поле. Ее снимали в самодеятельном спектакле, там она была донной Анной. Антошечкина выступала в области на всесоюзном совещании таких же энтузиастов, как и она. Девушка на трибуне с се страстной речью и метким юмором надолго запомнится зрителям. Она спорила с весьма осторожным специалистом, который не верил ни в аппараты Филина, ни в возможность создания полноценной машины для сбора семян.

Сегодня Стеша тоже спорит. Она никак не может согласиться с рыжебородым.

Труд в самой своей основе должен быть радостным. Особенно сейчас. И если о своих делах она могла говорить с большой трибуны, не скрывая радостной улыбки, то – уж извините! – на поле у себя она останется такой, как есть.

– Антошечкина! – снова слышится рассерженный голос режиссера. – Можете улыбаться, но зачем вы ходите на носках, как балерина! Отставить! – кричит он.

Замолкает стрекотание аппарата. Оператор в черных очках устало вытирает лоб. Опять придется этот кусок переснимать.

Стеша виновато улыбается и молча возвращается на прежнее место. Проклятая привычка! Почему даже в поле, не на сцене, она старается казаться выше? Ведь она играет себя, Антошечкину, а не донну Анну. Оказывается, до чего же трудна роль, когда изображаешь саму себя. Наверное, будут смотреть эту картину сотни тысяч человек. Ну как же не захочется показаться красивее!

– Приготовились! Начали!

Стеша поправила свою спортивную шапочку и пошла на аппарат, твердо, всей подошвой ступая по земле. Оператор вздохнул, приподнял очки и прильнул к глазку камеры.

– Антошечкина! – закричал режиссер, и ей показалось, что от звука этого громового голоса сдуло ветром полгектара драгоценных семян каучуконосного одуванчика.

– Девушка! Милая!.. – уже молящим голосом причитал рыжебородый, прижимая руку к сердцу. – Да так заболеть можно. Что это вы сразу бросили улыбаться? Ну посмотрите на себя, достаньте ваше обязательное зеркальце… Полюбуйтесь! Да ведь с таким лицом только на зубоврачебном кресле снимаются. Что с вами случилось?

Ничего не могла ответить Антошечкина. Среди листвы она заметила суровое лицо Бабкина. Он как бы с укоризной смотрел на нее.

Стеша не встречалась с Тимофеем после того памятного разговора в день приезда москвичей. Казалось, что юноша избегает ее. На самом деле причины были к тому основательные. Бабкин впервые намекнул девушке о своем истинном отношении к ней. Однако он должен был знать, что никогда не уедет от родных полей полюбившаяся ему Стеша.

«Будь она не только героем, знатным человеком, известным в московских институтах, будь она академиком, и то бы не уехала!» «Человеку у нас просторно», – часто повторяла Стеша слова Анны Егоровны. А вот ему. Бабкину, технику, изучающему погоду, слишком тесно в Девичьей поляне.

Так размышлял Тимофей, наблюдая за Стешей.

О чем думала Антошечкина, мы не знаем. Однако эта случайная встреча вновь напомнила ей, что далеко не всегда можно быть совершенно счастливой.

Вадим изумлен! Солидный Бабкин – и вдруг ведет себя так непристойно. Увидев, что Стеша его заметила, Тимофей крепко схватил руку товарища и потащил его за собой.

Напрасно Димка противился и отбивался. Бабкин рассерженно сопел и тащил упиравшегося друга подальше от «одуванчикового поля».

Тимофей еще как следует не обдумал, что он скажет Стеше при новой встрече. А вдруг девушка его окликнет, – съемка может кончиться в любую минуту.

Две недели Бабкин думал об этом, и все время у него было такое чувство, словно он блуждает в темноте и не видит ни малейшего проблеска впереди.

«Напрасно, напрасно… – думал Бабкин, кусая запекшиеся губы. – И зачем только я приехал в Девичью поляну!»

– Зайчишка… зайчишка, – презрительно шипел Вадим, все еще оглядываясь назад. Ему очень хотелось посмотреть продолжение съемки. До чего же хороша была там одна девушка в голубом передничке!

– Девчонок испугался, – хрипло бурчал он, поправляя бинт на горле. Но стоило ему взглянуть на Тимофея, на его скорбное лицо, как он тут же пожалел о сказанном.

Всю дорогу до самого колхоза Вадим только и думал, как бы помочь товарищу. Сейчас он понял, что тут дело не шуточное. Как это он раньше не догадался?

«Такова печальная истина, – размышлял он, искоса поглядывая на молчаливого Бабкина. – Стеша никогда не переедет в Москву, так же как Тимофей в Девичью поляну. Значит, не совсем еще устраняется противоположность между городом и деревней. Горожанину Бабкину нечего делать в колхозе! Вот куда все упирается! А если решить эту проблему иначе? Пусть Тимка и Стеша живут в Девичьей поляне, вроде бы как на даче. Каждое утро Тимофей будет спешить на аэродром, садиться в очередной рейсовый самолет и уже через час вылезать в Москве. А почему бы нет? – спрашивал себя Вадим. – Ездят же дачники на работу. Некоторые по целому часу в электричке сидят».

Он подсчитал, сколько времени Бабкин потратит в оба конца. Выходило что-то около шести часов. Это бы и ничего, но когда Вадим перешел к меркантильной стороне дела, то пришлось почесать в затылке. Ежедневный воздушный транспорт обошелся бы молодым супругам в такую кругленькую сумму, что их пришлось бы колхозникам взять на свое иждивение. «А если Тимка купит себе спортивный самолет, – продолжал размышлять Вадим, – то, наверное, это дело обойдется дешевле. Но кто знает, какой из Бабкина получится летчик?»

Вадим сам готов стать летчиком, только бы помочь другу. Но что толку от этих наивных мечтаний? Все равно ничего путного не придумаешь.

Друзья зашли на диспетчерский пункт. Расторопный паренек по прозвищу Кузнечик, опутанный шнурами телефонов, кричал что-то в трубку, одновременно следя за вспыхивающими лампочками на щите.

– Мотоцикл или машину? – спросил он, не оборачиваясь, и тут же нажал зеленую кнопку.

Друзья из скромности попросили мотоцикл. Через минуту под окнами затрещал мотор. Бабкин надвинул по самые брови новую кепку, купленную в колхозном универмаге, и сел за руль. Вадим устроился на багажнике.

«Ну какой из него летчик? – думал он, смотря на неуверенные движения Бабкина. – На мотоцикле и то чуть в канаву не вывалил».

Проехали мимо рябиновой аллеи.

Возле новой больницы цвели красные лилии; их прямые стебли, будто только что выскочили вверх из пучков длинных листьев.

У защитной полосы уже отцвели акации. Звенели, раскачиваясь на ветру, высохшие стручки.

Тимофей остался в поле. Он должен был проверить некоторые из автоматических приборов, привезенных этой весной ребятами из института.

Вадим побродил по окрестностям и, не найдя себе дела, с попутной машиной уехал обратно в Девичью поляну. У него были какие-то свои планы.

…С трудом отыскивал Бабкин блестящие прутики антенн. В этом году их почти совсем не видно в высоких хлебах. Вскрывая герметические ящики, приборов, наполовину зарытые в землю возле антенн, Тимофей тщательно проверял, не окислились ли за эти месяцы контакты реле, не разрядились ли долговечные батареи, как работают приборы, отмечающие влажность, температуру, кислотность и другие показатели, определяющие состояние почвы.

Приборы работали надежно. Институтские ребята постарались, и Бабкин с удовольствием осматривал блестящие пайки, которые до сих пор еще не потемнели.

Отвинчивая винты на металлических коробках, Тимофей рассеянно брал их по очереди в зубы, чтобы не потерять, и думал о сегодняшней встрече. «Глупо все получилось. Неужели Стеша заметила, как я бежал? Действительно, «зайчишка»! Бабкин не мог по-настоящему оценить своего поступка. – Просто мальчишество, даже Димка и то бы этого не сделал».

– Тимофей Васильевич. Скорее! – услышал он знакомый голос.

Бабкин поднял голову и увидел встревоженное я вместе с тем радостное лицо Сергея.

– Парамонов будет здесь завтра утром, – нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, быстро заговорил Сергей. – Сейчас лесное звено перетаскивает старые липы в наш парк. По плану, Парамонов должен пройти через Ожоговскую рощу. Сейчас там такое творится!.. – он захлебнулся от возбуждения: – Каждый колхоз хочет побольше перетащить к себе старых деревьев. Дергачевцев мы пустили вперед.

– Не пойму толком. Почему для какого-то Парамонова надо рощу сводить?

– Дорогу мы ему делаем. – Сергей взмахнул своей войлочной шляпой. – Вон там, – указал он. – Тридцать метров ширины. За рощу не тревожьтесь. Она полностью остается. На этой дороге больше полян, чем деревьев. – Сергей поднял свои мохнатые брови и понизил голос: – А я чего хотел вам показать. Только молчите, пока про то никто не знает. Едемте, – уже совсем шепотом сказал он.

Второпях Бабкин чуть не проглотил винт. Он закрыл все приборы и поспешил за Сергеем.

Тот, не оглядываясь, мчался к своему мотоциклу, на ходу завязывая под подбородком тесемки широкополой шляпы.

С размаху вскочив на седло, он показал место Бабкину.

Тимофей никогда не видел такого комфортабельного багажника. Из блестящих стальных трубок было сделано кресло с красивым бархатным сиденьем. Это придумал Сергей. Он считал, что теперь ему никогда не потребуется автомобиль. Второе место для гостей не менее удобно, чем в «Москвиче», не говоря уже о мотоциклетной коляске.

Взобравшись на сиденье, Тимофей с некоторой опаской откинулся назад и прислонился к спинке.

– Не бойтесь, – предупредил хозяин рационализированного мотоцикла. – У меня, правда, не «Победа», да она не всем нужна. Вот Буровлев ее недавно купил. Говорит, что в «Москвиче» ему тесно – стекла плечами выдавливает… Задается!

…Сергей вел машину, как самый первоклассный гонщик. Бабкин втайне ему позавидовал.

Дороги колхозники сделали на совесть. Кирпичный завод Буровлева освоил производство клинкера, и теперь главные магистрали в колхозе «Путь к коммунизму» были покрыты красными добротными плитками. Дороги, правда, казались Тимофею очень узкими, но шире здесь и не требовалось.

Ехали мимо пастбища.

По зеленой траве медленно бродили тучные коротконогие коровы. Они были тоже кирпично-красными, как плитки Буровлева.

– Я сейчас! – крикнул Сергей и остановил мотоцикл.

Вскинув на лоб ветровые очки, он побежал посмотреть, как работает придуманная им передвижная электродоилка.

На полуторатонной машине стояла белая, словно покрытая изморозью, цистерна. Здесь же был укреплен доильный трехтактный аппарат. Длинные шланги, как змеи, тянулись по траве. Коровы, которых только что начали доить, мирно пережевывали жвачку.

Девушка в белоснежном халате сидела у небольшого щитка, куда подходили шланги, и там, открывая краны, наливала в пробирки для анализа молоко от каждой коровы.

– Нам пришлось на пастбище кабель провести, – сказал Сергей подошедшему Бабкину. Он открыл крышку на тумбочке, где была спрятана контактная втулка, похожая на штепсельную розетку, и пояснил: – Такие электроточки у меня раскиданы по всему лугу. Нечего коров гонять, они у нас к этому не привычны, ждут когда машина подъедет. Полное обслуживание. – Парень упрямо выставил лоб. – Как у вас говорят: «Дирекция не щадит затрат».

Не зря об этом сказал Сергей. Он себя всегда называл «директором молочной фермы», тогда как по штату числился заведующим. Вопиющая несправедливость! Почему Буровлев, который только и умеет кирпичи делать, считается «директором» завода? А разве у Сережки не завод? Посмотрели бы на его производство. Масло, сметана, сливки. А сыр? Специалисты приезжали, говорят, что не хуже знаменитого угличского. А это Что-нибудь да значит! «Ничего, – утешал себя Сергей. – Года через два в Москве будут знать о девичьеполянском сыре. Это вам не кирпичи!»

Проехали Сергеев завод, проехали Девичью поляну, огороды, и только тут Тетеркин заглушил мотор. Он поднял очки и указал Тимофею на поле.

Сено уже скосили. Кое-где остались еще не убранные копны. Они, как серо-зеленые шапки, стояли на земле. Но не на них сейчас смотрели широко раскрытые голубые глаза Тимофея.

Через все поле тянулась белая линия, будто лежал на земле кусок выбеленного холста.

Бабкин снял кепку, задумчиво провел рукой по ежику волос и подошел к странной полосе.

Три года тому назад, когда он бежал по этому полю с Сережкой, на срезанных травинках, на новой свежей поросли тоже оставалась полоса извести. Она указывала путь подземной реки.

Сейчас эта линия была плотной, видимо, вычерченная разведенным мелом или краской. Не оставалось никакого сомнения, что она имеет прямую связь с теми делами, о которых сейчас вспоминал Бабкин.

– Здесь пойдет река, – облизав пересохшие от волнения губы, вымолвил Сергей.

– Подземная?

– Нет. Кузьма мне по секрету еще давно сказал, что идет к нам в Девичью поляну знаменитый инженер Парамонов и ведет за собой настоящую реку. Что? Как? Ничего неизвестно.

Бабкин повернулся в ту сторону, откуда, по предположениям Сережки, должна «прийти» река, и, прикрыв ладонью глаза от солнца, посмотрел вдоль белой линии.

Где-то в траве, будто детская свистулька, тоненько пищала пичужка. Ничто не напоминало о готовящемся чуде.

– Тимофей Васильевич, может быть, вы по научному объясните, что же это будет? – быстро глотая воздух, словно ему тяжело дышать, спросил Сергей. – Не поверите, как я все науки полюбил, известные мне и неизвестные… Мало мне, Тимофей Васильевич, что на ферме все как надо поставлено, что в лаборатории у меня самая, что ни на есть лучшая техника. Только не смейтесь, – предупредил он, упрямо наклонив голову: – но кажется мне, что не может жить человек на свете, если он, кроме своего обыкновенного дела, ничего не знает. Анна Егоровна вам про геликоптеры рассказывала. Надоел, мол, ей Сережка Тетеркин со своей блажью. А все-таки чудится мне, что буду я висеть над полями и глядеть за пастбищем. В тысячи голов разрастется наше колхозное стадо. Но я хочу пощупать своими руками и все тонкости узнать не только в геликоптере, не только в фотоэлементах, которые вы мне прислали на ферму. Я хочу понять дождевальную машину, хочу все знать об Ольгиных лампах… Наконец я должен все прочитать о ветрах и погоде. Растут наши тополя, дубы, наши клены и липы. Скоро они закроют со всех сторон колхозные поля. Тут пойдет река, – указал он на белую линию. – Какая настанет погода в Девичьей поляне? Должен я знать или нет? Полгода я читал книги о климате, хотел изучить большую науку: клима-толо-гию. – Сергей, как обычно, поднял палец кверху и произнес это слово по слогам.

Бабкин невольно улыбнулся, узнав в этом движении прежнего пастушка Сережку.

– Вот вы смеетесь, – укоризненно заметил Сергей. – А я думаю, что вся эта наука пойдет по-новому. Изменится погода в Девичьей поляне, в других колхозах, во всей области… Во всей стране! И тогда откроется новая наука о том, как человек делает новый климат. Придется менять учебники географии. Ну вот, скажем, писали раньше, что в нашей области климат сухой, конти-нен-тальный. А теперь кругом вырастут леса да сады, пройдут здесь каналы да заработают дождевальные машины. И напишут тогда ученые, что климат здесь теплый и влажный.

– Если не станет лениться заведующий погодой, – с улыбкой вставил Бабкин.

– Конечно, – вполне серьезно согласился Сергей и продолжал: – «Зима в области, благодаря наличию специальных установок, длится не пять месяцев, а всего лишь три!» – так будет сказано в учебнике.