Текст книги "Завтра начинается вчера.Трилогия"

Автор книги: Владимир Контровский

* * *

За годы войны Павел Дементьев много раз форсировал разные реки, и почти всегда под огнем. Не стала исключением из этого правила и Висла конца июля сорок четвертого, которую 405й дивизион переходил по понтонному мосту, переправляясь на Сандомирский плацдарм.

…Понтоны качались вверхвниз под тяжестью идущих по мосту машин, а вокруг то и дело вставали столбы вспененной воды: немецкая авиация бомбила переправу. Надрывались тридцатисемимиллиметровые зенитки, прошивавшие дымное небо с обоих берегов Вислы, русские истребители сбивали пикировщиков одного за другим, но «юнкерсы» заходили на цель снова и снова, стремясь во что бы то ни стало разрушить понтонный мост.

Голова колонны «катюш» была на середине реки, когда пара «юнкерсов» прорвалась к переправе. Дементьев, стоя на подножке «студебеккера», видел, как они приближаются, завывая и вытягивая вперед хлесткие щупальца пулеметных трасс. Один из них задымил и отвалил в сторону, заваливаясь на крыло и теряя высоту, но второй падал прямо на Павла, с каждой секундой увеличиваясь в размерах. И Павел ощутил тягучее чувство приговоренного к смерти, над головой которого уже занесен топор палача.

– Жми без оглядки! Не останавливайся! – крикнул он водителю.

У края моста взметнулась вверх стена воды, пронизанная огнем и дымом. Дементьев машинально вытер рукавом брызги, окатившие его с ног до головы, и тут его будто толкнула в спину чьято невидимая ладонь. И показалось ему почемуто, что ладонь эта была хоть и сильной, но женской. Подчиняясь этому внезапному толчку, он соскочил с подножки, а в следующую секунду железо подножки вспучилось, взрытое врезавшимися в нее пулями. Они ударили сверху вниз, почти вертикально, и если бы на их пути оказалось тело человека по имени Павел Дементьев…

«Юнкерс», не выходя из пике, рухнул в реку, а Павел снова вскочил на изувеченную подножку, чувствуя подошвами сапог острые края пробоин. Машина с ревом вырвалась на твердую землю, где вовсю кипел бой, а он смотрел прямо перед собой невидящими глазами, все еще не веря в то, что остался в живых. И на самом краю сознания своего он разобрал еле слышное «Ты будешь жить, воин…» и узнал голос кареглазой колдуньи Анюты.

…Бои на Сандомирском плацдарме были жестокими. Здесь сложил свою буйную голову лихой разведчик Володя Подгорбунский, и здесь же погибли сотни и тысячи других русских воинов. Не всех, далеко не всех оберегала невидимая рука хранящая…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЖЕНСКИЙ ЛИК ВОЙНЫ

 
Этой должности нет на листах боевых расписаний,
Не до лирики там, где смертями набиты бои,
И «до гроба любить» на войне не дают обещаний,
Ведь война – это жизнь, у которой законы свои
Говорят, что у войн – абсолютно не женские лица,
Может, это и так, но опять через огненный ад
На высотку ползет, стиснув зубы, девчонкасестрица,
Словно ангел, крылом укрывая упавших солдат
И нагрянет весна, как кино довоенного мира,
Обожженную ночь забинтует черемухи цвет…
«Полевая жена», фронтовая жена командира
Вдруг заплачет от счастья, названья которому нет
Что поделаешь, если в землянке душа замерзает,
И под встречным огнем повстречались любовь и война
Ведь родная жена только раз на войну провожает,
И почти каждый день смотрит вслед «полевая жена».
Перепутал опять звездопад небеса и погоны,
Но примчится приказ, разметав фронтовое жилье,
И навстречу свинцу командир поведет батальоны,
У последней черты вспоминая совсем не ее
А потом будет май и парадная тяжесть мундира,
Но победный салют поездам не задержит разбег…
«Полевая жена», фронтовая жена командира
Вновь заплачет от счастья, с которым простится навек
 

Анатолий Пшеничный, «Полевая жена»

После грохота канонады тишина бьет по ушам взрывом тяжелого снаряда, и живые – те, кому в очередной раз удалось обыграть ненасытную старуху смерть, – чувствуют себя заново рожденными. С детским любопытством смотрят они на мир, надевающий свой желтобагряный осенний наряд, и с детской жадностью спешат попробовать его на вкус. Могучи законы природы и жизни, и никакая война не в силах их отменить.

…Начало осени сорок четвертого на Львовщине, на землях, принадлежавших некогда польскому вельможе графу Потоцкому, выдалось теплым. Огненная топь страшной войны ненадолго выпустила людей из своих цепких объятий, и люди спешили надышаться впрок, перед следующим погружением в кровавый омут. Нырять туда не хотелось – конец войны уже брезжил, это было видно по всему, в том числе и по триумфальному оттенку приказов Сталина, – но оставалось незыблемое «Кто, кроме нас?», и солдаты русские ждали приказа, чтобы снова идти в огонь. А пока они просто жили, радуясь каждой минуте бытия, такого драгоценного и такого хрупкого.

Павел с группой офицеров дивизиона побывал во Львове – древний город, почти не затронутый войной, того стоил. Дементьев бродил по его узким улочкам, где с трудом могли разъехаться два экипажа, любовался строгой готикой костелов, часовней Баимов, гротом со львами на горе Высокий Замок, памятниками поэту Адама Мицкевичу и первопечатнику Ивану Федорову – жила в душе воина тяга к прекрасному. Втайне он надеялся, что вновь отдернется завеса памяти и опять приоткроется дверь в прошлое, как это случилось с ним в Приднестровье, но тени прошлого безмолвствовали.

Прошлое молчало, зато рядом переливалось всеми красками жизни настоящее. Штаб дивизиона стоял несколько дней в селе Яворив, разместившись в школе. Директором школы был пожилой поляк интеллигентного вида, живший неподалеку от нее в собственном доме с женой и служанкой. По инициативе Прошкина, налаживавшего «отношения с местным населением», Дементьев приглашал пана директора в гости, сманивая его русской водкой и украинским борщом, но поляк отнекивался, ссылаясь на язву желудка.

Зато жена его, пани Гражина, весьма эффектная «язва» лет двадцати четырех, была не прочь пообщаться с «господами русскими офицерами» и охотно принимала приглашения на обед. Наблюдая за ее движениями, мимикой, блеском глаз, Дементьев быстро и безошибочно определил, что темпераменту этой особы позавидует ансамбль африканской песни и пляски: пани Гражина прямотаки излучала зовущие флюиды. «Да, – подумал Павел о болезном пане директоре, – с такой супругой не то что язву желудка, инфаркт в два счета заработаешь!». Офицеры общались с Гражиной на смеси польского, украинского и русского языков, но это не помешало Павлу понять, что очаровательная пани предпочитает его другим гвардейцам.

– А ведь ясновельможная наша на тебя нацелилась, Паша, – подтвердил его гипотезу Гиленков. – Завидую тебе – какая женщина!

Дементьев и сам это видел: Гражина кокетничала с ним напропалую, пустив в ход весь арсенал извечных женских уловок, предназначенных дать понять мужчине, что дама к нему «неровно дышит».

– Пан капитан, – спросила она однажды, – скажите, как военный человек, где лучше ховаться, если налетят немецки самолеты?

– Лучше всего в подвале школы, – ответил Дементьев, оценив обстановку и немного подумав.

– Покажите, – тут же потребовала Гражина.

В довольно просторном подвальном помещении, заваленном бочками, ящиками, баулами и банками со съестными припасами, было полутемно. Гражина бурно дышала, ее пышная грудь так и норовила выскочить из платья. Прекрасная пани, изображая испуг, взяла Павла за руку и стиснула ее так, словно «немецки самолеты» не только уже налетели, но и сбросили бомбы, которые вотвот угодят прямо в этот уютный подвал. И тогда Павел обнял Гражину и крепко поцеловал, прикидывая, как бы ему половчее уложить ее на очень кстати подвернувшийся объемистый тюк с какимито тряпками. Гражина страстно ответила на его поцелуй, но стоило только Дементьеву начать развивать наступление, как она вырвалась вдруг из его объятий и горячечно зашептала:

– Матка Боска, спаси меня! Не можу я, пан капитан, никак не можу!

– Почему, Гражина? – изумился Павел.

– Я мужняя жена, и Бог меня не простит, если я изменю мужу. Грех это большой! Вот если бы я была церковью разведена или вдова, тогда б я с радостью была бы твоя душой и телом, а так – не можу я, никак не можу. Грех это, грех…

«Ну, душа твоя мне както ни к чему, – подумал Дементьев, – а вот тело… Оно у тебя любого с ума сведет».

Однако он вынужден был отступить на исходные позиции: предложение быстренько сделать Гражину вдовой выглядело бы неуместным, а мысль о насилии Павлу даже в голову не приходила.

До сих пор он и не предполагал, что католическая церковь имеет в Польше такое влияние на души людей. Павел относился скептически к ее служителям, и на то были у него основания.

Во время боев на Западной Украине они с комдивом Власенко гостили в селе Петриков у местного ксендза. Ксендз оказался личностью интересной: он хорошо разбирался в политике, был образован, прекрасно говорил порусски и ненавидел «швабов» – так поляки называли немцев. Но царапнула Дементьева в его поведении тень фальши, когда ксендз, воздев очи горе, на вопрос о жене ответил, что он дал обет безбрачия, дабы посвятить себя всецело служению богу. В это можно было поверить, если бы служанкой в доме ксендза не была молоденькая красивая девушка с аппетитными формами, вилявшая крутыми бедрами и беззастенчиво обстреливавшая глазками обоих офицеров. «При такой служанке безбрачием тут и не пахнет, – подумал тогда Павел, приметив маслянистый блеск в глазах ксендза, когда тот поглядывал на девушку. – Хотел бы он посвятить себя богу, взял бы в дом какуюнибудь старушку, а с такой прислугой времени для всенощных молитв точно не останется. Богу, как говорится, богово, но о плоти своей грешной наш святой отец явно не забывает».

А совсем недавно, во Львове, Дементьев услышал легенду о женском католическом монастыре, расположенном недалеко от площади Рынок. У монахинь этого монастыря вдруг начали рождаться дети, что повергло в крайнее изумление и все местное католическое начальство, и далекий Рим. Проникнуть в монастырь лицу мужского пола было невозможно, да и монашки категорически отрицали плотскую связь с мужчинами. Правда, они упоминали о какихто эротических сновидениях, однако красивая версия безгрешного зачатия почемуто не нашла отклика в сердцах высших церковных иерархов. Дело о таинственном рождении детей расследовалось комиссией Ватикана во главе с папским нунцием, но докладывать Святейшему Престолу в результате оказалось нечего.

Тайну раскрыл умирающий настоятель соседнего мужского монастыря, исповедуясь на смертном одре. Оказалось, что его монахи много лет рыли подземный ход из мужского монастыря в женский, а по окончании саперных работ начали тайком посещать по этому ходу своих «коллежанок». По официальной версии, папский нунций не предал эту тайну огласке, пожалев бедных монахов и монахинь, но скорее всего, он просто оказался умным человеком и решил не расшатывать устои веры обнародованием такого прискорбного факта. В итоге все свелось к «безгрешному зачатию» – по распространенным нунцием слухам, дети в монастыре рождались исключительно «по воле божьей».

Понятно, что оба эти случая не слишком убедили Дементьева в том, что католическая церковь способна обуздать любовную стихию, однако случай с Гражиной доказывал именно это. Прекрасная пани, прощаясь с Павлом, пролила горючую слезу, но так и осталась для него чисто платоническим воспоминанием.

А Гиленков, которому Павел рассказал историю своей «любви» с очаровательной и темпераментной, но истово верующей полячкой, заметил философски:

– Да, Паша, женщина – существо загадочное.

* * *

Война – это смертельная игра мужчин, и женщинам, не сумевшим остаться в этой кровавой игре зрительницами, отводится роль или жертв, или призов. Все так, но стальной гребень Великой Войны нещадно проредил мужскую часть населения России, и женщинам пришлось сменить ситцевые платья на гимнастерки. Были среди них беспощадные амазонки – снайперы, считавшие убитых немцев десятками и даже сотнями, или «ночные ведьмы», пилоты легких бомбардировщиков «По2», доводившие завоевателей до исступления, – но в основном девушки служили связистками или медсестрами, спасавшими и возвращавшими в строй раненых воинов. Женщины шли рядом с мужчинами по жестоким дорогам войны, под теми же пулями и осколками, делили с воинами все тяготы и умирали вместе с ними. Но они оставались женщинами, которым природой назначено не отнимать, а дарить жизнь, и потому цвела на войне горькой полыньтравою фронтовая любовь.

Любовь эта была отчаянной, разбавленной привкусом смертного безумия. На глазах у женщин тысячи и тысячи молодых русских парней, не ставших мужьями и отцами, ложились в братские могилы, и плескался в женском подсознании темный ужас грядущей одинокой старости, не согретой детьми и внуками. И они кидались в любовь, как в омут, с головой, не думая о том, удастся им выплыть или нет. И мужчины, каждый день стоявшие на зыбкой грани, отделявшей живых от мертвых, тоже спешили любить, зная, что уже завтра может не быть ничего.

Зачастую (как и в мирной жизни) фронтовые романы были краткими и ни к чему не обязывающими, но иногда распускались на фронте дивные цветы настоящей любви, которой подоброму завидовали. И становилась такая любовь главной для обоих ее участников.

Походнополевые жены были таким же неотъемлемым атрибутом Великой Войны, как танковые атаки или массированные авианалеты. Фронтовая жена маршала Жукова стала и его «мирной» женой, оттеснив прежнюю супругу полководца, а «подвиги» Рокоссовского, одинаково прославленного и на поле брани, и в делах амурных, вызывали острую мужскую зависть его менее удачливых «боевых соратников». Дошло до того, что на красавцамаршала пожаловались Сталину – мол, распутничает на фронте товарищ Рокоссовский, знаменитых актрис соблазняет товарищ Рокоссовский, что будем делать с товарищем Рокоссовским? – на что вождь ответил: «Завидовать будем товарищу Рокоссовскому».

Любви все возрасты покорны – генералы обзаводились молоденькими фронтовыми женами, не уступая молодым лейтенантам и капитанам. В сорок втором Катуков разругался изза своей фронтовой жены – журналистки Екатерины Красавцевой, ставшей у Катукова секретареммашинисткой и дошедшей с ним до Берлина, – со своим сыном от первого брака, лейтенантомлетчиком: сын не смог простить отцу измены памяти матери. Но Катуков был вдовцом, а у большинства генералов в тылу были семьи, что нисколько не мешало им иметь походнополевых жен. И только Кривошеин – единственный из всех генералов – жил на фронте со своей законной женой, приехавшей к мужу и прошедшей рядом с ним всю войну.

Не избежал стрел «Амура в гимнастерке» и грозный генерал Дремов. Он настолько увлекся девушкойсанинструктором саперного батальона, что готов был ради нее бросить семью. Знающие люди втихаря посмеивались над пылкой генеральской любовью: шустрая девица периодически навещала «эрэсовский» дивизион, чтобы встретиться с фельдшером, с которым она основательно хороводилась до того, как на нее упал благосклонный взгляд «его превосходительства», предавалась с ним любовным утехам, а затем возвращалась на сытные генеральские хлеба. «Фронтовому мужу» эти свои отлучки она объясняла просто: хочу, мол, повидать своих подруг из саперного батальона, и Дремов, как ни странно, верил ей.

Капитан Павел Дементьев, заменив погибшего Сидоровича в должности начальника штаба 405го дивизиона «РС», получил «в наследство» и полевую жену Георгия, медсестру Тамару Василенок. Любовь «по штатному расписанию» не слишком воодушевила Павла, и его отношения с Тамарой быстро сошли на нет. Но та не расстроилась и сменила Дементьева на комиссара саперного батальона: мужчин на фронте была куда больше, чем женщин. И женщины знали себе цену и не стеснялись отстаивать свое право выбора: на фронте все ходили с оружием, и запомнился Павлу Дементьеву случай с одной отчаянной девчонкойрадисткой из штаба бригады, едва не всадившей пулю в живот не понравившемуся ухажеру, упорно не понимавшему отказа, облеченного в вежливую форму.

Медсанбатовское начальство принимало меры по охране своего персонала, дабы он, персонал, не слишком отвлекался от исполнения своих прямых служебных обязанностей. Эта предосторожность была совсем нелишней: лихие «гусары» иногда прорывались к своим возлюбленным с оружием в руках. До танковых прорывов в расположение медсанбата дело, правда, не доходило, но «виллисы» и вездеходы применялись частенько. И сам Дементьев использовал автотранспорт, когда по вечерам «выкрадывал» из медсанбата для своего другакомдива его пассию, медсестру Аню. Замаскировав «добычу» брезентом, Павел привозил ее в дивизион, а утром увозил обратно.

Юра Гиленков принадлежал к ценителям прекрасного пола, однако придерживался строгого правила: во вверенном ему дивизионе женщин быть не должно. Этим он походил на знаменитого генерала Василия Ивановича Чуйкова, героя обороны Сталинграда, храбреца, мордобойца и матерщинника. Тезка легендарного Чапаева слыл любвеобильным мужчиной, несколько раз был женат, но женщин в армии не терпел, и в его штабе их не было. А когда командарм ехал с проверкой в дивизию или в корпус, там тут же объявлялась тревога похлеще любой воздушной: к штабам подгонялись крытые машины, в них в спешном порядке грузили связистоктелефонисток и увозили куда подальше, чтобы дамы не попались на глаза «женоненавистнику». А Чуйков, пройдя по штабу и не обнаружив там ни одной особы женского пола, говорил одобрительно: «Вот это настоящий штаб – ни одной бабы! Порядок в танковых войсках, и не только в танковых!». Вот и Гиленков считал точно так же.

Както раз в дивизион из корпуса прибыло пополнение, среди которого оказалась симпатичная девушкарадистка. Пока Дементьев знакомился с новобранцами и распределял их кого куда, подошел Гиленков. Пройдя перед строем и обнаружив в нем пышногрудое юное диво, комдив отозвал Павла в сторонку.

– Что это за краля? – сурово спросил он.

– Радистка.

– В нашем дивизионе, капитан Дементьев, никогда не было баб, и быть не должно и впредь. Жили мы спокойно, а изза нее у нас наверняка будет куча неприятностей. Ты глянь, как смотрят на нее наши орлы – что твои коты на сметану! Баба на корабле – к несчастью, и у нас то же самое. Ты меня понял?

Красавицурадистку отправили обратно в корпус, невзирая на то, что она просила оставить ее в дивизионе, и повод для локальной Троянской войны внтридивизионного масштаба был ликвидирован.

* * *

Настоящая любовь настигла Юрия Гиленкова осенью сорок четвертого года, и Павел Дементьев был свидетелем зарождения этой фронтовой любви.

Будучи на отдыхе, друзья отправились в гости к Володе Бочковскому, командиру танкового батальона. Комбат принял «эрэсников» хлебосольно, а для украшения мужской компании пригласил своего офицера связи, капитана Александру Самусенко.

Двадцатипятилетняя украинка была явлением уникальным: единственной женщинойтанкистом во всей Красной Армии. О ней много писали и говорили, и Саша того стоила. В свое время, как это было модно в конце тридцатых годов, она написала письмо Калинину с просьбой помочь ей поступить в танковое училище. Извивы судьбы бывают причудливы: просьба девушки была удовлетворена.

Юра представил Дементьева как своего лучшего друга, и пока комбат с комдивом баловались трофейным винишком, Павел с Сашей, как великие трезвенники, посидев какоето время за столом, пошли погулять по расположению батальона. Саша среди всего прочего увлеченно рассказывала Дементьеву о новых танках, а он смотрел на нее и думал, как дико смотрятся мягкие черты ее лица на фоне железных машин смерти, опершихся на широкие лапы гусениц и уставивших в небо длинные орудийные стволы.

По дороге домой Гиленков дотошно расспрашивал Дементьева о Саше и о том, какое она произвела на него впечатление. И Дементьев понял, что друг Юра серьезно «запал» на чернобровую танкистку, и что ему важно знать мнение друга Павла об этой девушке. Как развивались дальнейшие события, Дементьев в точности не знал, однако вскоре его вылазки в медсанбат за Аней прекратились – Гиленков напрочь забыл прежнюю подругу, с головой уйдя в роман с Сашей Самусенко. Роман этот был красивым и ярким, но не слишком долгим, и кончился он, как и большинство красивых романов, трагически.

…Саша погибла в марте сорок пятого года, когда Павел Дементьев уже командовал дивизионом «катюш» в другой армии и даже в составе другого фронта. Он узнал о ее гибели уже после окончания войны, случайно встретив в Берлине комиссара Прошкина.

Погибла Саша нелепо – на войне вообще многое случается нелепо, как нелепой бывает и сама война. Первая танковая армия вместе с другими нашими частями добивала немецкую группу армий «Висла», и 405й гвардейский минометный дивизион совершал ночной марш следом за танками 1й бригады, в состав которой входил батальон Бочковского. В ночной темноте и при слабом свете дорогу было видно плохо, а немцы начали обстрел походной колонны. Александра сидела с другими бойцами на танке, и когда начали рваться немецкие снаряды, она кошкой спрыгнула с танка на землю и пошла рядом с ним, прикрываясь его бронированной тушей от летящих осколков. Неожиданно танк стал разворачиваться, его водительмеханик не заметил идущих людей, и стальная махина смяла хрупкое женское тело – под гусеницы попала только Саша.

Ехавший сзади Прошкин увидел на дороге в свете фар раздавленную человеческую фигуру и с удивлением и ужасом узнал в ней Сашу Самусенко. Она была еще жива, и последними ее словами были: «Георгий Николаевич, передайте Юре, что я его очень люблю…».

Много лет спустя Юра Гиленков скажет Павлу, оставшись с ним наедине: «А ведь я ее помню, Сашу. Помню, и никогда не забуду. Она была главной любовью всей моей жизни – такую женщину я не встречал, и никогда уже не встречу…».

…Люди поколения рожденных в двадцатые годы века двадцатого, они были такими же людьми, как и люди любого другого поколения рожденных на планете Земля, на Третьей планете системы Желтой звезды. Они жили, дружили, любили, но молодость их и любовь были обожжены самой страшной войной из всех бушевавших дотоле в этом Мире.