Текст книги "Завтра начинается вчера.Трилогия"

Автор книги: Владимир Контровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 66 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ВЕДУНЬЯ

 
Твои глаза, как два тумана,
Как два прыжка из темноты
Скажи, скажи, каким обманом
В двадцатый век пробралась ты?
 

Леонид Дербенев, «Колдовство»

Первая танковая армия Катукова сражалась на Украине девять месяцев, освободив десятки городов и сотни сел и деревень, и Павел привык к своеобычности этого края, очень похожего на Россию, но в то же время заметно от нее отличавшегося, особенно здесь, на западе Украины. Он привык к местному говору и начал его понимать, привык к достатку и к мирному виду селений из числа тех, кого война пощадила, – эти села и городки утопали в зелени садов, все домики были аккуратно выбелены, двери и наличники обязательно расписаны голубой или красной краской, у ворот красовались стеклянные фонари. В чистых горницах здесь лежали на полу яркие домотканые коврики, стояли в каждой хате причудливо разрисованные сундуки, а на кроватях высились пирамиды пуховых подушек, от огромной нижней до крохотной верхней. В сельских домах России иконы были очень большой редкостью, а здесь, на Западной Украине, иконы с ликом Христа можно было увидеть в каждом доме – они висели на стенах по соседству с веерами застекленных фотографий, изображавших хозяина дома и всех его родственников, ближних и дальних.

Отличалась и здешняя одежда – мужчины носили сорочкивышиванки, а при взгляде на одежду женщин рябило в глазах: юбки, кофты и передники были расшиты узорами, на шеях девушек и молодаек красовались мониста – намысто, поместному. К русским здесь относились поразному – в большинстве случаев доброжелательно, однако Павел Дементьев уже знал, что если хозяйка на вопрос: «А где твой муж?» отвечает, честно глядя в глаза: «Та вин пыйшов у соседне село, скоро должен вернутся», это почти наверняка означает, что на самом деле муж ее обретается в какойнибудь националистической банде, прячется в лесном схроне, а то и сидит гденибудь в засаде, выцеливая в спину зазевавшегося красноармейца. Это удручало, хотя в целом Павел ощущал себя среди своих, в своей стране, освобожденной, а не завоеванной.

В конце июня 1я гвардейская танковая армия была переброшена на отдых северозападнее города Дубно: здесь, в прикарпатских лесах, она готовилась к наступлению и к предстоящим боям на территории Польши.

* * *

Баратин был самым обычным селом запада Украины, каких Павел видел уже много. Дивизион обживал небольшой лес, примыкавший к окраине Баратина, – солдаты строили землянки, маскировали пушки и тягачи. Власенко, верный привычке, остался жить в своем командирском фургоне, а Дементьев, Семенов и Федоров решили разместиться в какомнибудь деревенском доме, хозяева которого согласятся принять на постой троих советских офицеров. Облюбовав добротный дом на окраине села (поближе к своим батарейцам – так, на всякий случай), Павел отправил туда квартирьером своего ординарца Васю Полеводина – «наводить мосты», – и верный Василий с честью выполнил ответственное «боевое задание».

– Ждут нас, – доложил он, вернувшись.

Вообщето выяснилось, что не «ждут», а «ждет» – в единственном числе. Офицеров встретила кареглазая миловидная женщина лет двадцати пяти – в этом большом доме жила только она одна. Порусски она говорила чисто и правильно, и неудивительно: женщина эта оказалась вдовой офицерапограничника, погибшего на заставе неподалеку в первый день войны.

– Мир не без добрых людей, – объяснила она. – Пригрели меня здесь, выдали за свою родственницу. Так и прожила я эти три года, вас дождалась, а теперь вот, наверно, домой поеду.

– А куда хозяева делись? – напрямик спросил Федоров, недоверчиво глядя на нее.

– Так, – уклончиво ответила та, – ушли и пропали: война.

– А как же ты одна тут жила? – не отставал комиссар. – Не обижали тебя? Лесто – вон он, рядом.

– Не обижали, – женщина както странно усмехнулась. – Я им глаза отводила.

Она отвечала вроде бы охотно, но в то же время умудрялась почти ничего не сказать, ускользая от ответа капелькой живой ртути. А Павел смотрел на нее и чувствовал, как сердце его стремительно падает кудато в пропасть. И это было не обычной реакцией молодого и здорового мужчины при виде молодой и красивой женщины, и даже не ударом внезапной влюбленности – это было чтото другое. В карих глазах женщины мерцали таинственные огоньки, и веяло от нее чемто загадочным, как будто сошла она со страниц древних сказок или преданий. За ужином она незаметно, но внимательно и даже изучающе рассматривала своих постояльцев, словно чтото прикидывала и решала, и Павлу казалось, что взгляд ее задерживается на нем дольше, чем на его товарищах. Была в ней чтото непонятное, хотя звали ее очень просто: Анютой – Анной.

* * *

…Прошло несколько дней. Все эти дни Павел ловил себя на том, что ждет вечера и возвращения в дом на окраине Баратина – в дом, наполненный мягким светом карих глаз Анны. Он был очарован, и принял как должное глубокомысленное изречение Василия: «А хозяйкато наша – колдунья, как есть колдунья! Такие у нас в деревнях порчу наводят – глаз у нее пронзительный». Дементьеву было безразлично, колдунья Анюта или нет: он был рад тому, что она есть, и что он каждый вечер может ее видеть.

Павел не узнавал себя. Он не то чтобы был прожженным ухажером, но и наивным мальчиком назвать его было нельзя, однако перед Анной Павел терялся, не зная, что сказать, хотя заговорить с ней играючи, как с другими женщинами, ему очень хотелось. И однажды вечером это ему удалось.

Два Александра – Семенов и Фролов – задержались, ординарец Вася затаривался на кухне продуктами (объедать одинокую женщину, тогда как снабжение дивизиона заметно улучшилось, Павел считал непорядочным), и Дементьев вернулся на «постоялый двор» в одиночестве.

Анна встретила его приветливо. Она набирала в сарае дрова, чтобы занести их в хату, но при виде Павла прекратила это занятие.

– Давай помогу! – предложил Павел, обрадовавшись, что может быть ей полезен.

– Помоги. А может, ты не только носить дрова умеешь, но и колоть? У меня много их, дров неколотых.

– Да запросто! Где у тебя топор, Анюта?

– Вон он. Ну что ж, – в глазах Анны заплясали янтарные огоньки, – давай, покажи, на что ты способен. Мужика – его ведь по работе видно.

Дрова колоть Павел умел – чай, в деревне рос, да и потом приходилось ему иметь дело с печным отоплением. Он с наслаждением располовинивал увесистые чурбачки, ловя на себе одобрительный взгляд карих глаз Анны, действующий на него, как шпоры на горячего скакуна, и разговор между ними потянулся сам собой, слово за слово.

– Ты говорила, что домой собираешься, – спросил Дементьев, откладывая в сторону расколотые поленья. – А откуда ты родом?

– С Дону я, – ответила Анюта и добавила: – Казачка я, коренная.

– Казачка? А как же тебя сюдато занесло, в такую даль? Или муж твой тоже был из твоих родных мест?

– Муж? Нет, он не казак был, другого родуплемени. А как занесло… – она вздохнула и впервые назвала Дементьева по имени: – Долгая эта история, Павел.

– А ты расскажи. Под рассказ твой веселей работается, а дровто у тебя вон сколько!

– Расскажу, только, – она запнулась, – боюсь, как бы ты меня врагом не стал считать.

– Врагом? С какой это стати? – удивился Павел, но Анюта словно и не слышала его вопроса.

– Родилась я в девятнадцатом году, – начала она, глядя в сторону, – в самый разгар гражданской войны. Отец пришел на побывку, позоревал дома две ночи, и получилась я, девчонкапоследыш. Семья у нас большая была, но сестер у меня не было: одни братья, и все меня старше. Мама уже и не чаяла, что еще одного ребенка родит – самый младший из моих братьев был на пятнадцать лет меня старше.

– И все твои братья, – спросил Дементьев, опуская топор, – воевали за белых?

– Да, – Анюта обожгла его взглядом, – и отец, и братья, все семеро. Сначала они еще думалиразмышляли, а как раскусили, что такое есть Советская власть, и когда на Дону восстание началось, то взяли они шашки да винтовки и пошли воевать.

– А потом? – спросил Павел, сглотнув слюну.

– Потом? – Анна горько усмехнулась. – Домой вернулись трое – отец и два брата; остальные кто погиб, кто за границу подался. Повинились перед Советской властью, и она их простила – вроде бы, – да только память у нее крепкой оказалась. Как началась на Дону коллективизация, так власть и припомнила моему старикуотцу да братьям все старые грехи, и спросила с них жестоко. Мать не выдержала – померла в одночасье, и осталась я на свете однаодинешенька из всех десяти душ семейства моего. Отправили в детский дом; там я и росла под взглядами косыми да под шипенье гадючье – мол, вражье отродье. Всякое было – вспоминать не хочется. А как заневестилась я, тут и повстречался мне на пути мой сокол сизокрылый. Дрогнуло у меня сердечко, хоть и ненавидела я ненавистью лютой тех, на ком форма красноармейская.

Павел молчал, пораженный неожиданной исповедью Анны и звучавшей в ее словах болью, перемешанной с ненавистью.

– Да только недолгим было счастье мое, – продолжала меж тем Анюта. – Пришел с запада Зверь ненасытный, и умер муж мой на самой границе земли русской. Вот так, Паша. Заканчивай свое дровокольство – пора вечерять. Вон уже и товарищи твои идут, видишь?

* * *

Ночью, несмотря на усталость, он долго не мог уснуть, вспоминая разговор с Анной. Всякие мысли теснились у него в голове, были среди них и такие: «А ну как она наведет на нас бандеровцев или попросту возьмет и отравит?». Но эти мысли Павел от себя гнал: если бы Анюта замышляла дурное, не стала бы она с ним так откровенничать. Никто ее за язык не тянул, а как она умеет уходить от ответов, Дементьев уже знал.

Павел лежал на спине, и мерещились ему в темноте глаза Анны и янтарные огоньки, горевшие в глубине этих глаз. Наконец, не выдержав, Дементьев привстал на своей постели и прислушался. Все было тихо – сонно дышали его товарищи, спавшие вместе с ним в горнице, тихо было за окнами, тихо было и в комнате Анюты, за притворенной дверью. И тогда он осторожно поднялся и, стараясь ненароком не скрипнуть половицей и не разбудить спящих офицеров, пошел туда, к той двери, за которой спала казачка с колдовскими глазами.

Дверь оказалась незапертой. Она открылась бесшумно, и сразу же за порогом Павел наткнулся на белую фигуру Анны – она стояла за дверью, как будто ждала его и знала, что он придет. Павел обнял ее и прижал к себе, чувствуя, какая она горячая – там, под тонкой тканью ночной рубашки. Анюта ответила на его поцелуй, но руки ее вдруг сделались словно стальными: Павлу показалось, что он навалился грудью на два железнодорожных рельса.

– Плохая сегодня ночь, Паша, – прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь, – не наша. Завтра будет хорошая ночь, наша ночь – приходи, я ждать буду. А сейчас – иди, спи…

И Павел повернулся и тенью скользнул назад в горницу. Дверь за его спиной тихо затворилась, а он дошел до своей постели, лег и уснул – мгновенно, как провалился.

* * *

Утро принесло с собой неожиданность: дивизиону пришел приказ перебазироваться в соседнее село Хотын, километрах в пяти от Баратина. На вопрос Павла, в чем дело, Власенко только пожал плечами:

– Не знаю. Может, куда дальше двинемся, а может, изза бандеровцев. Нехорошее это село, Баратин, – у них тут чуть ли не все мужское население в лесах прячется. Глядишь, еще перережут нас ночью, как курят, вот начальство и опасается.

Бандеровцы окрест действительно пошаливали: то автомашину угонят, то зарежут солдата или офицера, то оружие украдут. Не раз и не два по приказу Липатенкова пушкари прочесывали округу, и всякий раз вылавливали крепких мужичков, маскировавшихся под стариков и старух и прятавших под свитками и юбками «шмайссеры». Как бы то ни было, дивизион снялся с насиженного места и перебрался в Хотын. Сколько он будет здесь стоять, никто не знал, но у Дементьева не шли из головы слова Анны: «Завтра будет хорошая ночь, наша ночь – приходи, я ждать буду». И ближе к вечеру, когда стало ясно, что до утра нового марша не будет, он решился и стал обдумывать, как ему тайком попасть в Баратин.

Идти пешком – далековато, а ехать на машине нельзя: вопервых, отсутствие машины в дивизионе сразу же заметят, а вовторых – на шум мотора в ночи наверняка слетятся не самые приятные люди. Оставался велосипед: тихо и быстро, какихнибудь двадцать минут.

Приняв решение, Павел вызвал ординарца и провел с ним краткий инструктаж, закончив его словами:

– Если что, утром бери машину и гони в Баратин – сам знаешь куда. А пока – молчок, никому ни слова, понял?

– Так точно, – уныло отозвался Василий, наблюдая, как Дементьев распихивает по карманам запасные обоймы для «ТТ» и пару гранатлимонок. – А только не ездили бы вы туда, товарищ капитан. Или возьмите с собой хотя бы пару автоматчиков…

– Может, мне еще и пушку с собой прихватить с полным расчетом? – иронически осведомился Дементьев. – Чтоб, значит, под окнами до утра постояла, на страже?

Полеводин вздохнул, но всетаки не удержался и сказал, понизив голос:

– Да вы не бандеровцев бойтесь, а бабы этой, Анюты. Ведьма она, это я вам точно говорю. Выцедит она из вас всю кровь по капле, а потом…

– Не мели ерунды! – сердито оборвал его Павел. – Все, я поехал.

…Он мчался по ночной дороге, прислушиваясь к лесным шорохам и вглядываясь в заросли. Сердце его билось учащенно, но Павел знал, что на пути к этой женщине с карими глазами его не остановит даже глубоко эшелонированная вражеская оборона: капитан готов был прорвать ее в одиночку, без поддержки танков, тяжелой артиллерии и авиации.

Боги хранят влюбленных и сумасшедших – до Баратина Павел добрался без всяких приключений и тихо постучал в окно знакомого дома на окраине села. Занавеска откинулась, за ней мелькнуло лицо Анны, и через несколько мгновений распахнулась дверь.

– Пришел, – жарко выдохнул Анюта, обнимая его на пороге, – не побоялся. Знать, не ошиблась я в тебе, воин…

* * *

…Такого Павел не испытывал никогда: он и не знал, что блаженство может быть таким выматывающим. Он умирал и вновь рождался, летел сквозь ночь и падал в пропасть, горел в огне и вновь воскресал, чтобы жадно пить пьянящее любовное зелье. Павел был неутомим, Анна – ненасытна, и когда наконец они оба обессилели, Дементьеву показалось, что прошла целая вечность, или что по крайней мере вотвот наступит утро и взойдет солнце. К его удивлению, за окнами было темно, и ходики на стене толькотолько пробили полночь. «Колдовство, не иначе, – расслабленно думал Павел, припоминая предостережение Василия. – Ну и пусть…».

– Хорошо, воин, – прошелестела Анюта, гибко, позмеиному приникая к его груди. – Род твой древний, и кровь твоя драгоценная – выпала мне счастьеудача…

«Выцедит она из вас всю кровь по капле…» – прозвучало в сознании Дементьева.

– Странно ты говоришь, Анюта, – отозвался он, еле шевеля губами, – словно ведьмаколдунья какая…

– А я и есть ведьмаведунья, – легко согласилась женщина. – Дар у меня такой, в роду моем он по женской линии передается. А ведунья – это не злая сила, это слово от «ведать» происходит, знать то есть. Во все века цари да князьябояре боялись знания: народом глупым легко править – щелкнул кнутом, поманил пряником, и пошло стадо за пастухом, не думая и вопросами разными не мучаясь. Вот поэтому и боялись власть имущие ведунов да ведуний, жгли их на кострах и в прорубях топили. А ты не бойся – кровь я твою не выпью, и плоть не иссушу. Наоборот – сохраню я семя твое, и прорастет оно, – Анна прижалась щекой к груди Павла, покрывая его пологом густых своих черных волос. – И праправнуки твои выйдут на бой со Зверем, и одолеют его…

– С каким Зверем? – лежа на спине, Павел с усилием поднял голову, вглядываясь в глаза ведуньи, горевшие желтым кошачьим огнем. «Как есть ведьма…» – подумал он, однако не испытал при этом никакого страха.

– С хозяином того Дракона, с которым вы сейчас бьетесь, – с Кощеем Бессмертным.

– С каким еще Кощеем? Сказки это, Анюта.

– С тем, который над златом чахнет. Сказка ложь, свет мой Пашенька, да в ней намек. Пришел к нам Кощей этот во времена незапамятные и начал Мир наш под себя подбирать. И преуспел Кощей Бессмертный в деле своем неправедном, но никак не может он осилить силу русскую, оттого и яритсябесится. И взрастилвыкормил он Дракона злого, ненасытного, и напустил на Русь этого Зверя. И началась война страшная, и потекла рекой кровь русская. Но одолеете вы, воины, Дракона лютого, и сломаете ему спину, и отрубите голову, и пировать будете в логове его смрадном – и года не пройдет. И жив ты будешь, и жить будешь долго, и увидишь многое – такое, во что ты сейчас и поверить не можешь, – она ласково провела кончиками пальцев по щеке Павла, и ему вдруг показалось, что на тонких и прохладных ее пальцах не ногти, а острые кошачьи когти.

– Дорогая победа получается, – сказал Павел, отчетливо сознавая всю нереальность происходящего, но поневоле подчиняясь колдовской музыке странной анютиной речи, – цена уж больно высокая. Очень уж много людей поел этот Змей твой Горыныч, чуть ли не всю нашу землю обезлюдил. Видел я, сколько русских людей пало и в землю эту легло.

– Много, – Анна горестно вздохнула. – Да только нельзя иначе: грех свой искупает народ русский. Поверил народ наш Слову льстивому да лживому и посадил себе на шею идолище поганое. Вот и приходится теперь смывать этот грех кровью русской…

Павел молчал – слушал.

– И еще одно, – продолжала Анюта. – Спит в земле нашей Меч зачарованный, и в нем спасение земли русской. И хранят его то ли Святогорбогатырь, то ли Вольгабогатырь – то мне доподлинно неведомо, – и заклятье могучее. А кровь русская пробуждает Меч от сна его тысячелетнего.

«Чего ж этот мечкладенец не проснулся, когда немцы рвались к Москве? – подумал Павел. – Самое время было вроде бы…». И вдруг он вспомнил слова из видения, посетившего его месяц назад, в мае, на берегу Днестра, где они сидели с Володькой Подгорбунским, снявшим свою гимнастеркукольчугу: «Ты дашь нам Меч, отец?» – «Нет. Это Зло вы остановите простыми мечами – если очень захотите. А Меч – Меч будет ждать, ждать своего часа…».

– Не проснулся Меч в годину тяжкую, – ведунья словно прочла мысли Дементьева, – не пришел потому что час Последней Битвы со Злом. Но кровь русская льется не зря – этот час придет. Вы убьете Дракона, но Кощей не успокоится – он пустит в ход колдовские свои чары и опутает души ваши Соблазном, и снова земля наша будет на краю гибели. Но когда весь наш Мир закачается над пропастью, вот тогда и проснется Меч, вспоенный русской кровью. Все я сказала тебе, воин, защитник земли русской, – из того, что мне ведомо, и что тебе знать положено. Иди ко мне – наша ночь еще не кончилась…

* * *

Морок растаял с первыми проблесками рассвета. Янтарноглазая ведьма с кошачьими когтями обернулся обыкновенной женщиной, утомленной жаркими ласками, и Павел даже подумал, что все это ему приснилось или привиделось в любовной горячке. Они простились на пороге хаты, и прощание это было горьким – оба знали, что никогда больше не встретятся в мире живых.

По дороге через лес Дементьев изо всех сил жал на педали – он как чувствовал, что надо спешить. И предчувствия не обманули: в Хотыне царила суета, раздавались команды офицеров, бегали солдаты, урчали прогреваемые моторы машин – артдивизион готовился к передислокации. Павел успел вовремя – Полеводин уже собирался ехать за ним в Баратин.

Все обошлось – Власенко не заметил отсутствия своего начальника штаба, и Павел быстро включился в привычный рабочий ритм. Семенов, правда, заметил, что Дементьев в дивизионе не ночевал, и когда колонна двинулась в путь, пристал с расспросами. Пришлось рассказать – коротко, не вдаваясь в подробности.

– Ох, не доведут тебя бабы до добра, Павел Михайлович, – резюмировал боевой зам, – залетишь ты когданибудь, помяни мое слово. Накажут тебя, и поделом. Баба – она отрава есть для мужчины.

– Да ладно тебе, философ, – вяло отмахнулся от него Павел, опустошенный душой и телом.

– Ладно так ладно, – смилостивился Александр. – Все хорошо, что хорошо кончается. Зато есть что вспомнить – сладко, небось, было, а?

Семенов хохотнул и дружески толкнул Дементьева локтем в бок, но Павел не стал развивать затронутую тему. В другое время и в другой ситуации он, возможно, и поддержал бы фривольный мужской разговор о женщинах, но сейчас ему шутить совсем не хотелось: он чувствовал, что с ним произошло чтото ирреальное, далеко выходящее за рамки простого человеческого понимания.