Текст книги "Завтра начинается вчера.Трилогия"

Автор книги: Владимир Контровский

* * *

– Поговорим?

– Поговорим.

Вадим Петрович Костомаров и Сергей Леонидович Алексеев сидели друг напротив друга в мягких креслах «для посетителей особого статуса» возле монументального стола в кабинете генерального директора фирмы «Грёзы Музы». А директорское кресло по другую сторону стола пустовало. «Трон ждёт короля, – подумал Вадим. – Или… эшафот?».

– Другого выхода нет, – холодно сказал Сергей, и глаза его блеснули синей сталью. – Тебе придётся уйти. Это бизнес – ничего личного. Свою долю ты получишь, но фирма теперь будет моей.

– Ты уже всё решил? Без меня?

– Не я, – холодный блеск глаз Алексеева чуть потускнел. – Так решил Саммерс.

– О как! С каких это пор дядя Хьюго решает, что нам с тобой делать?

– Ты не понимаешь, – Сергей тяжело вздохнул. – Они держат нас за глотку. Саммерс располагает подробной информацией обо всех наших делах – он знает всё: и о «кроликах», и о «КК».

«Мы прекрасно осведомлены обо всех ваших мелочах, – вспомнились Вадиму слова топменеджера „DVD World Conqueror“. – Так вот оно что…».

– И он поставил жёсткое условие: или «Грёзы» продолжают сотрудничать с «World Conqueror» без господина Костомарова в качестве генерального и на условиях, диктуемых советом директоров корпорации, или… Или они сдают нас со всеми потрохами, и мы с тобой чалимся сразу по многим статьям, от незаконного производства и распространения наркотиков до проведения опытов над живыми людьми в корыстных целях. Хорошая перспектива?

– И ты с ним договорился…

– Да, – невозмутимо подтвердил Алексеев, – я с ним договорился. А зачем я ездил по Европам, потвоему? Готовил почву, так сказать…

«Я мог бы догадаться, – с досадой подумал Вадим. – Хотя это уже не важно…».

– И ты решил добавить ко многим нашим прегрешениям ещё одно: соучастие в духовном геноциде?

– Слова это, – Алексеев поморщился. – Я бизнесмен, я делаю деньги, а всё остальное – суета беспонтовая. Странно, – он внимательно посмотрел на Костомарова. – Раньше, когда мы с тобой продавали чудодейственные препараты из морской капусты, угрызения совести тебя почемуто не мучили.

– Времена меняются, Серёга, и люди тоже.

– Люди не меняются – они как были свиньями, так ими и остались. Ты наверняка ломал себе голову, зачем мы были нужны Саммерсу и его хозяевам, верно? Могу объяснить. «DVD World» делает деньги на нас с тобой и на наших «кроликах». Организуй они такой Центр там, у себя, тут же возникла бы опасность – а ну как какойнибудь ушлый журналюга разнюхает, что к чему? Оно им надо? Демократия, права человека, свобода личности – и тут вдруг такое! Скандал в благородном семействе! А так – всё путём: это там, в беззаконной России, далёкой от истинных демократических ценностей, возможны такие чудовищные вещи, а у нас – да что вы, господа! Мы белые и пушистые, и мы и знать не знали, каким образом создаются произведения, которые мы продаём. Именно поэтому мы были нужны им, и продолжаем оставаться нужными. Вот так, Вадим. И к тому же жертвы «КК» – не граждане «свободного мира», а какието дикие туземцы с матрёшками и балалайками, потенциальные солдаты потенциального противника.

– И я не устраиваю Саммерса как управляющий подобным предприятием…

– Перестал устраивать. Дядя Хьюго неплохо разбирается в людях – он заметил, что ты стал какимто другим, и окончательно утвердился в своём решении убрать тебя из дела после вашей последней встречи. Что ты ему там наговорил?

– Да ничего особенного, – Вадим пожал плечами. – Хотя образ моих мыслей Саммерс понял – наверняка. Ладно, Серёга, образ твоих мыслей я тоже понял. Подведём черту – к чему лишние разговоры. Командуй, господин генеральный директор. Документы я подпишу. Долю мою переведёшь на мой счёт – надеюсь, остатков совести у тебя на это хватит.

– Обижаешь. Что я, потвоему, монстр из фильмов ужасов? Твои деньги – это твои деньги, и я не собираюсь тебя кидать. Я подчиняюсь форсмажорным обстоятельствам…

– …которые тебя очень устраивают. Только вот ещё что: мне почемуто кажется, что ты просчитываешь вариант – а не выписать ли мне билет в лучший мир? Так вот учти: я категорически против.

– Да ты что, Вадим! Ты же знаешь меня пятнадцать лет!

– Знаю, Серёга, – потому и говорю. И предупреждаю тебя: если со мной чтонибудь случится, подробнейшая информация о «КК» и о проекте «Слой» окажется там, где ею очень заинтересуются – в компетентных органах, как раньше говорили. Я окажусь в аду, в астрале, о котором проникновенно вещает Доржиев, в энергоинформационном слое, а ты вернёшься на Сахалин – надолго. И на крутом бережку далёкого пролива Лаперуза под зорким оком суровых ребят из этих самых органов ты будешь работать… в нужном им направлении.

В глазах Алексеева промелькнули злые искорки и погасли – он понял, что Костомаров не шутит.

– И чем ты собираешься заниматься? – осторожно поинтересовался он.

– Не беспокойся, – Вадим усмехнулся, – мешать тебе я не буду. Если ты будешь вести себя честно, то и от меня никакой пакости можешь не ждать.

– Может, возьмёшь под крыло Творческий Центр? Ты бард, тебе и карты в руки. На Саммерсе свет клином не сошёлся – оставайся Повелителем Муз!

– Я подумаю, – сказал Вадим, поднимаясь. – Обмывать мои проводы не будем – ты уж извини, нет желания. Давай закончим все формальности, да я пойду. Да, чуть не забыл: табу неприкосновенности распространяется ещё на двоих людей: на Терешеву и на её сына. Усёк?

Шли долгоиграющие новогодние каникулы, и офис «Грёз» пустовал, однако Диана – третий человек в фирме, точнее, теперь уже второй, – находилась на своём рабочем месте. Костомаров и Алексеев вышли из кабинета вместе, как ни в чём ни бывало, но секретарша наверняка была уже в курсе дела.

– Сергей Леонидович, – мурлыкнула она, скользнув по Костомарову отсутствующим взглядом. – С вами настоятельно хочет пообщаться…

«Дворцовый переворот прошёл в теплой дружеской обстановке» – подумал Вадим Петрович, открывая массивную дверь приёмной.

Эпилог

Вадим стоял у окна и с высоты восьмого этажа наблюдал, как охранник, закинув в багажник «джипа» два громадных чемодана типа «мечта оккупанта», распахнул дверцу, и как Диана, похожая в своей алой дублёнке с меховой оторочкой на яркую тропическую бабочку, невесть как очутившуюся посреди слякотной питерской зимы, села в машину.

«Переходящее красное знамя победителя в социалистическом соревновании, – всплыли в памяти Костомарова слова из газетной передовицы времён его далёкого детства, – получил коллектив…» «Не коллектив, – подумал Вадим, провожая глазами отъезжающий „джип“, – а ударник капиталистического труда, предприниматель Сергей Леонидович Алексеев. Ну и флаг ему этот в руки – пусть несёт, пока не уронит».

Диана приехала с телохранителем не потому, что опасалась неадекватных действий со стороны Вадима. Просто за годы проживания в его квартире в роли псевдосупруги она с трудолюбием белки натаскала в своё гнёздышко изрядное количество разного барахла, и ей требовалась тягловая сила для перемещения всего этого инвентаря.

Она собиралась молча и деловито, не снисходя до разговоров с наблюдавшим за ней Костомаровым, но в конце концов уловила полное равнодушие своего бывшего любовника к происходящему, и это её задело. Уже уходя, Диана хотела сказать напоследок чтонибудь колкое, с вызовом посмотрела ему в глаза и… осеклась. Она всегда была умной девочкой и поняла, что любые её слова не произведут ровным счётом никакого впечатления. А поняв это, сникла и торопливо вышла на лестничную площадку к своим чемоданам.

На улице было уже совсем темно. Вадим ещё постоял у окна, рассеянно наблюдая за скользившими внизу в жёлтом свете фонарей машинами и за маленькими фигурками людей, потом подошёл к бару, встроенному в мебельную стенку, и потянул на себя дверцу.

«Почему нет? – думал он, изучая плотную шеренгу бутылок. – Все долги оплачены до захода солнца… Официальная траурная церемония завершилась, и теперь можно справить тризну в очень узком кругу друзей – наедине с самим собой».

Он выбрал пузатую бутылку впечатляющей ёмкостью в полгаллона («Портвейн – он и в Африке портвейн, тряхнём стариной!») и отвинтил пробку.

* * *

Пробуждение было странным – Вадим не сразу понял, что он у себя дома. Он лежал одетым на диване в гостиной, а не в спальне на широкой постели, и не было рядом Дианы, готовой отозваться на любое прикосновение повелителя. Особого сожаления по поводу её отсутствия Вадим не испытывал, просто это было както непривычно. И было ещё одно непривычное – точнее, давнымдавно забытое.

Перед его глазами вспыхивали в темноте звучащие строчки.

Вадим вскочил, кинулся к столу, зажёг свет – вспугнутая тьма брызнула в стороны – и схватил чистый лист бумаги. И возникла на этом листе вязь торопливо начертанных строк.

Мне приснился странный сон,

Я стираю пот холодный

Плотоядный, как питон

Или злыдень подколодный,

Сон оплёл меня кольцом

И сдавил тугой петлёю,

Пустоглазым мертвецом,

Перепачканным землёю,

Напугал и ошарашил,

И вогнал в озноб и дрожь

Смутным видом чёрных башен,

Где гнездились страх и ложь…

Тёмный лес глухой стеной

Перекрыл путидороги,

Ясно пахнет Сатаной

В развороченной берлоге

Гулкий хохот проскакал

По нехоженым чащобам,

Гдето лязгает металл,

Стонут призраки в трущобах,

Тянут руки в никуда

И, утробно воя,

Заползают в города

Бесконечным строем…

Сердце сдавит, застучит,

Темень ближе подступает,

Заскучавшие мечи

Потихоньку обнажает

Стража сумрачных твердынь,

Опустив на лик забрало

Пепел выжженных святынь

Диким вихрем разметало…

Вместе с дымом сигаретным

Сон уполз кудато вбок

Ночь уходит незаметно,

Светом тронулся восток…

«Гитара… Где гитара? Ритм уже родился, теперь надо сделать так, чтобы пальцы его запомнили и накрепко связали с текстом… Звукоизоляция в этих домах хорошая, да и оратьвыкладываться мы не будем…»

Гитара оказалась расстроенной (и неудивительно – за столькото лет!), и Вадим долго возился, крутя колки и беря полузабытые аккорды. Гитара отозвалась на прикосновение его пальцев жалобно, словно укоряя за то, что он так долго о ней не вспоминал, но потом заговорила, привычно превращая услышанное и записанное в звучащее.

Отложив гитару, Вадим посмотрел на недопитую бутылку, усмехнулся, снова лёг на диван и уснул – крепко, без сновидений.

* * *

Он окончательно проснулся, когда было уже совсем светло, и яркое солнце яростно било в окна. Небо было синим и безоблачным, без обычной для северной столицы серой хмари. Вадим встал, пошёл в ванную и принял контрастный душ, сначала горячий, потом холодный, выгоняя из тела похмельную дрожь. Растёрся махровым полотенцем, тщательно побрился и сварил себе кофе.

«Я знаю, как я буду жить, – думал он, глядя из окна кухни на белую гладь затянутого льдом Финского залива и прихлёбывая обжигающий напиток. – Энергоинформационный слой – какие ещё сокровища Вселенной там хранятся? Доступ туда опасен, но если подойти с умом… Нож бандита убивает, скальпель хирурга лечит – всё дело в том, что за рука держит клинок…»

Потом он взял телефон и набрал номер Лидии. И услышав в трубке её голос, произнёс слова из песни Владимира Высоцкого, вложив в них всю теплоту, на которую был способен:

– Ну, здравствуй, это я…

Судьба третья

ПОСЛЕДНИЙ ОФИЦЕР

 
«…честь Всероссийскому флоту!
С 25 на 26 неприятельский военный…
флот атаковали, разбили, разломали, сожгли,
на небо пустили, потопили и в пепел обратили…
а сами стали быть во всем Архипелаге… господствующими».
(Из письма адмирала Спиридова в Адмиралтействколлегию
 

после Чесменского сражения).

«Грохот пушек оборвался в два часа дня. Турецкий флот, несмотря на своё численное превосходство и на равные потери, понесённые противниками – в ходе двухчасового боя в Хиосском проливе взорвались два линейных корабля: русский «Евстафий» и турецкий «Реал Мустафа», – в беспорядке отступил к малоазийскому побережью и укрылся в бухте древнего города Эфеса, обозначенного на голландских картах как Чесма.

В шестом часу пополудни на флагмане кордебаталии «Трёх иерархов» граф Алексей Орлов, главнокомандующий русским экспедиционным флотом в Архипелаге, созвал совет из адмиралов и командиров кораблей для подведения итогов сражения и обсуждения вопроса, как развить достигнутый успех. Решение было единодушным – запереть турецкий флот и уничтожить его брандерами при поддержке артиллерии кораблей.

– Бухта Чесменская тесна, – сказал адмирал Спиридов, – длина её всего четыреста саженей, а ширина по входу и того меньше. Капуданпаша сгрудил флот свой – семьдесят его кораблей мало что реями не цепляются. И ущерб флоту басурманскому от брандскугелей и брандеров велик будет – вплоть до полного истребления неприятеля.

– На том и порешим, – подытожил Орлов, – так тому и быть. К берегу пойдут четыре корабля линейных, менее всего в бою пострадавшие. Ещё бомбардирский корабль «Гром» с двумя фрегатами. И поведёт их, – граф на секунду замолчал, следя за выражением лица Спиридова, – бригадир Грейг. Бригадиру морской артиллерии Ганнибалу изготовить со всем поспешанием четыре брандера – должны готовы быть к закату завтрашнего дня. А пока мы будем тревожить неприятеля обстрелом, дабы флот турецкий не мыслил покинуть бухту и пребывал в состоянии нервическом.

Царский фаворит недолюбливал адмирала Спиридова и откровенно завидовал его таланту и авторитету – именно поэтому исполнение решительной атаки Орлов поручил капитану бригадирского ранга Грейгу. Тёртый царедворец умел провидеть будущее: он знал наверняка, что в случае победы титул «Чесменский» всё равно достанется ему, графу Алексею Орлову, – и Грейг, и Спиридов останутся в тени. И не только они…

Боевой приказ, оглашённый на кораблях русской эскадры 25 июня 1770 года, гласил: «Всем видимо расположение турецкого флота, который после вчерашнего сражения пришел здесь в Анатолии к своему городу Эфесу, стоя у оного в бухте от нас на SO в тесном и непорядочном стоянии, что некоторые корабли носами к нам на NW, а 4 корабля к нам боками и на NO прочие в тесноте к берегу как бы в куче. Всех же впереди мы считаем кораблей 14, фрегатов 2, пинков 6. Наше же дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь в Архипелаге не можем мы к дальнейшим победам иметь свободные руки, и для того по общему совету положено и определяется к наступающей ныне ночи приготовиться, а около полуночи и приступить к точному исполнению, а именно: приготовленные 4 брандерные судна… да корабли „Европа“, „Ростислав“, „Не тронь меня“, „Саратов“, фрегаты „Надежда благополучия“ и „Африка“ около полуночи подойти к турецкому флоту и в таком расстоянии, чтобы выстрелы могли быть действительны не только с нижнего дека, но и с верхнего… Кораблям оного отряда предписывается открыть усиленный огонь по турецкому флоту и под прикрытием того огня и дыма пустить брандеры, дабы поджечь неприятеля».

Русская эскадра приводила себя в порядок. На ютах отпевали мёртвых, а на палубах бойко стучали топоры – плотники споро заменяли доски, расщеплённые турецкими ядрами, и латали пробоины в бортах. Мастера штопали дыры в парусах, заменяли порванные снасти; и лица матросов, продублённые студёными ветрами Северного моря и палящим солнцем моря Эгейского, были уверенноспокойными: умелые и опытные моряки флота, умеющего побеждать, знали своё дело и не страшились нового боя.

Грейг выстроил перед Орловым четырех офицеров, выбранных для отчаянного дела:

– Брандер первый – капитанлейтенант Дугдаль!

– Брандер второй – капитанлейтенант Маккензи!

– Брандер третий – мичман князь Гагарин!

– Брандер четвертый – лейтенант Ильин!

– Смерти я вам не желаю, а жизни не обещаю, – произнёс Орлов, оглядев офицеров. – Вы уж не подгадьте, ребятушки, – на вас вся надёжа.

«Боюсь ли я смерти? – думал Дмитрий Ильин, всматриваясь в лес мачт в бухте. – Да, наверно, как любое существо, разумением наделённое… Там сотни пушек турецких, готовых изрыгнуть в меня смерть и пламя, и с лёгкостью пресечь моё земное бытие… Но я офицер флота российского, и долг мой – служение Отечеству!».

Вечерело. Солнце, окровенив закатными лучами паруса, пряталось за скалы острова Хиос, уступая место ночи. Над бомбардирским кораблём «Гром» вспухло белое облачко, и по воде прокатился рокочущий гул – очередной снаряд полетел в сторону бухты. Линейные корабли «Трёх иерархов», «Святослав», бриг «Почтальон» и «Гром» вели по неприятелю беспокоящий огонь, не давая туркам расслабиться в ежечасном ожидании атаки русских.

И спустилась ночь – тихая и лунная. За полчаса до полуночи Грейг засветил на корме «Ростислава» три фонаря – сигнал атаки, – и первым к берегу двинулся линейный корабль «Европа». Во вчерашнем бою его командир, капитан первого ранга Клокачёв, удостоился адмиральского неудовольствия за мешкотное маневрирование. «Поздравляю вас матросом!» – прокричал ему Спиридов, при всей эскадре обвиняя Клокачёва в трусости и неумении. Но Клокачёв не был трусом, что он и доказал в эту ночь славы русского флота. Турки били по «Европе» книппелями[14]14
  Книппель – сдвоенное ядро (два ядра, соединённые короткой цепью).
  


[Закрыть], целясь по рангоуту, чтобы лишить корабль маневренности, однако «Европа» и не собиралась отступать: в половине первого ночи она завязала бой со всем турецким флотом, паля ядрами и брандскугелями[15]15
  Брандскугель – зажигательное ядро.
  


[Закрыть]. Вслед за «Европой» на дистанцию действительного огня вышел «Гром», к часу ночи подтянулся «Ростислав», подходили и остальные корабли. А тем временем фрегаты «Надежда» и «Африка», готовя путь брандерам, взялись за береговые батареи, прикрывавшие подходы к бухте.

Во втором часу от огня «Европы» и «Грома» вспыхнул первый турецкий корабль.

– Почин сделан, – проговорил Грейг и приказал: – Брандеры – вперёд!

Маленькие кораблики, начинённые бочками со смолой, серой и порохом, скользили лёгкими тенями, такими маленькими по сравнению с многопалубными громадами линейных кораблей. Однако турки знали, чем грозят им эти утлые лодки, и заметили их приближение: светила луна, и багровый отсвет пожаров на турецких кораблях рассеивал ночную тьму.

За деревянным бортом брандера плескала чёрная вода. Дмитрий видел неудачу двух своих сотоварищей: брандер Дугдаля попал под плотный огонь, прервал свой стремительный бег и завертелся на месте. К нему уже спешили турецкие галеры, и судьба экипажа брандера была решена – горстке моряков не выстоять в абордаже против ятаганов десятков янычар. А второй брандер – Маккензи, – избегая турецких ядер, сел на мель, не дойдя до входа в бухту и до линии турецких кораблей.

– Скверно начали! – пробормотал Грейг. – Князь Гагарин, с богом!

Брандер лихого мичмана птицей ворвался в бухту и сцепился с уже горевшим от русских ядер турецким кораблем. Взметнулся багровый гриб взрыва, но из моря огня так и не появилась шлюпка с отважными моряками – команда брандера не успела или не смогла его покинуть.

– Не хорошо, – покачал головой адмирал, – большая часть флота Гассана невредима. – И крикнул на проходящий мимо «Ростислава» четвёртый брандер: – Лейтенант Ильин, ты остался последним! Навались на турок, что стоят ещё не зажжёны!

– Сделаю! – отозвался Дмитрий и добавил негромко: – Остался последним, значит, буду первым…

На левом фланге турецкой линии горело уже несколько вражеских судов, но справа – там, куда не дошли первые два брандера, – турки продолжали яростно огрызаться. Ильин не стал повторять путь капитанлейтенантов Дугдаля и Маккензи, пытавшихся зайти изпод берега, не пошёл он и туда, откуда не вернулся мичман Гагарин. Пройдя под кормой «Ростислава», лейтенант круто развернул своё судёнышко влево и повёл его вдоль линии неприятельских кораблей, уповая на быстроту и неожиданность своего маневра. Дмитрий выбрал целью крупный линейный корабль, стоявший носом к выходу, – его можно было атаковать, не рискуя попасть под сокрушительный бортовой залп. «А и накажу я басурман за ошибку, – думал лейтенант, управляя брандером, – вот ужо…».

Ядра с шипением плюхались в тёмную воду, однако ни одно из них не попало в цель – смелых удача любит. Брандер с разгону притёрся с носа к левому борту неприятельского судна – плотно, словно пуля, загнанная шомполом в ружейный ствол. Наверху чтото орали турецкие матросы, сверкали вспышки ружейных выстрелов и по палубе брандера щёлкали пули.

– Поспешай, братцы! – крикнул лейтенант своим, но те и сами знали, что и как надо делать. Боцман поджигал фитили, а двое дюжих матросов стучали деревянными молотками, помогая Дмитрию прикрепить к борту турецкого корабля «каркас» – особый зажигательноразрывной заряд. Они прибили «каркас», а боцман поджёг пороховую дорожку и швырнул в трюм брандера горящий факел.

– Всё, – выдохнул Дмитрий. – Уходим!!!

Они слетели в шлюпку, привязанную под бортом готового взорваться брандера, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. Гребли так, что сгибались вёсла, а чёрная вода за бортом уже не плескалась – она кипела.

– Стой! – скомандовал вдруг лейтенант. – Суши вёсла! Сейчас…

Ильин не ошибся. Грохнул сильнейший взрыв, и атакованный ими корабль вспыхнул, разваливаясь на куски. И один за другим вспыхивали другие неприятельские корабли, щедро осыпанные разлетевшимися горящими обломками. Вода за бортом уже не была чёрной – она стала багровокрасной…

…Взрывы продолжались всю ночь. Русские корабли, прекратившие огонь с началом атаки брандеров, вновь возобновили стрельбу. Около двух часов ночи взлетели на воздух два турецких корабля, через полчаса – ещё три. К этому времени в бухте пылало свыше сорока судов – пожары слились в сплошное огненное море. Затем за полтора часа – с четырёх до половины шестого – взорвались ещё шесть линейных кораблей. А в седьмом часу прогремел взрыв, по силе превосходивший все предыдущие – это одновременно взорвались еще четыре корабля. К восьми часам утра взорвались и остальные, более мелкие суда. Взошедшее солнце осветило жуткую картину: вода в бухте, ставшей могилой для одиннадцати тысяч турецких моряков, представляла собой густую смесь пепла, грязи, обломков и крови…

Турецкий флот погиб полностью – в Чесменской бухте сгорели пятнадцать линейных кораблей, шесть фрегатов и около пятидесяти мелких судов. Линейный корабль «Родос» и пять галер достались победителям в качестве трофеев. Недаром на медали, выбитой в честь этой победы (ею были награждены все участники сражения), на одной стороне изображен погибающий турецкий флот, а на другой – отчеканено одно лаконичное слово: «БЫЛ».

Телефонный звонок спугнул вязкую ночную тишину и вернул Дмитрия из прошлого в настоящее. Он закрыл книгу с белокрылым фрегатом под андреевским флагом на обложке и снял трубку.

– Помощник дежурного по училищу курсант Ильин слушает!