Текст книги "Идеалист"
Автор книги: Владимир Корнилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
ВСТРЕЧА
1
− Так кто же был там, среди заснеженного леса? Действительно ли Кентавр, или простой лесной бык с покорной самочкой-лосихой?..
Алексей Иванович Полянин и теперь, в обратной уже дороге, снова и снова мысленно возвращался к очаровавшему его видению.
Из морозной дымки, затуманившей притихший в снегах лес, из белой мглы, будто выплыли два крупных зверя. И встали. Замерли под снежной нависью деревьев.
Он сидел на открытом бугре, на заботливо подставленной ему скамеечке с ружьём на коленях. Он мог сделать два верных выстрела, и руки его уже привычно сжали, даже приподняли ружьё. И тут прорвавшееся сквозь навесь туч холодное, слепящее январское солнце явило чудо: он увидел над могучим сильным телом зверя – самца человеческий торс с поджатыми короткими руками, с крупной головой, окурчавленной снизу бородой, с длинными, спадающими на плечи волосами. Видение было настолько зримым, что он похолодел от восторга и страха – звери сейчас сдвинутся к линии стрелков, и кто из них вглядится что явилось – ожидаемый лось, или полузверь-получеловек!
Кентавр и покорно жавшаяся к нему , тёмная спиной и боками, молодая самочка, стояли, замерев в чувствуемой ими близкой опасности: впереди ждали их стрелки, сзади, тихо перекрикиваясь, надвигались загонщики.
Узкий коридорчик наискосок от линии стрелков к дорожной насыпи, куда могли ещё уйти звери, был. Надо было завернуть их в спасительный коридорчик!
И Алексей Иванович поднял ружьё. Выстрелил правее головы Кентавра, в затяжелевшую под снегом молодую ель. Пуля щёлкнула в промёрзший, твёрдый, как металл ствол, с мохнатых лап с шелестом посыпался снег, искрящееся снеговое облако зависло, преграждая путь к смерти. От звука выстрела дрожь прошла по телу Кентавра. Резко он повернул свою высокую голову, и Алексей Иванович поймал пристальный его взгляд. Кентавр как будто благодарил его. В то же мгновение полузверь и неотлучная его подруга исчезли, будто занырнули в белые волны снегов.
Ещё раз увидел он их в конце спасительного коридорчика. Кто-то из стрелков послал вдогонку им пулю. По счастью, не задевшую их. Упругими стремительными прыжками вымахнули они на высокую дорожную насыпь, красивой иноходью ушли в другой, соседний лес.
Алексей Иванович и сейчас, в сумеречности машины, пробирающейся по плохо наезженной дороге, ощущал осуждающее молчание сидящих позади охотников: ему, без промаха бившему уток влёт, непростительно было промахнуться по зверю. Знали бы они, кого он пожалел!..
Алексей Иванович покосился на слабо освещённое приборными лампочками хмурое лицо водителя, сосредоточенно вглядывающегося в дорогу. Симпатичный человек, с неудержимым охотничьим азартом, он так прославлял ум своей сообразительной собаки: «Всё понимает! Только не говорит…». Но в Кентавра выстрелить он способен. Таков уж человек нынешнего века: собаку очеловечивает, а самого его ведут по жизни страсти зверя!
Скажи он сейчас угрюмо сидящим в машине охотникам о своих мыслях – не поймут. Каждый из них предпочёл бы запас мяса замудрённостям ума. И промах ему не простят. В их охотничьем сознании он останется мазилой. «Что ж, поиск истины требует жертв и терпения», – заключил свои рассуждения Алексей Иванович, отстраняясь от свойственного ему желания объясниться.
«Уазик» катил, как бы нехотя, лучи фар то взмётывались вверх, то упирались близко в изъезженную, льдисто отсвечивающую дорогу, боковым свечением как бы сближая засугробленные обочины. Казалось, вот-вот снеговые гребни сомкнутся, и машина упрётся в сугроб. Дорога, однако, раздвинулась. Теперь шла она по территории обширнейшего Государственного заказника, к обустроенной для высокого начальства охотбазе. Дорогу здесь усердно расчищали в любую непогоду.
«Уазик» покатил веселее.
На крутом повороте свет фар высветил скопление машин и людей. Алексей Иванович успел разглядеть гусеничный трактор, тяжело выволакивающий из лесного заснежья длинные, сплочённые из брёвен сани. Свет фар сфокусировался на санях, и у всех, кто сидел в машине, разом вырвался вскрик завистливого изумления: на санях грудились две лосиные туши, с торчащим частоколом уже застывших ног.
Изумиться было чему: во-первых, ехали они через Государственный заказник, где охоты никому не дозволены, во-вторых, истекал третий день, как закончился срок отстрела по лицензиям. Правда, лесник, у которого после неудачной своей охоты они задержались ради зимней рыбалки, намекал, что возьмёт на себя грех, ещё на сутки продлит лицензию, сорганизует облаву – завершёнку на общее счастье, но Алексей Иванович был твёрд. Не поколебали его и уговоры друзей по охоте. И вот, будто на блюдечке, преподносится им урок из иной жизни!
Из тьмы в свет фар словно вломилась фигура милицейского чина с грозно поднятым катафотом в руке.
− Свет выключить! – донёсся грозный окрик.
«Несправедливость не любит света», – услышал Алексей Иванович ироничный голос с заднего сидения, и напрягся до сразу занемевших кончиков пальцев, предчувствуя неминуемую схватку с очевидным не только для него браконьерством.
Пока милицейский чин разбирался с документами водителя, Алексей Иванович, отяжелённый зимней одеждой, с трудом развернулся на сиденье, неловко вылез из машины, пошёл осторожно, переваливаясь и опираясь на палочку, к милиционеру.
Он готовился спросить служителя порядка о ночном беззаконии, но подойдя почти вплотную, услышал встречь ему направленный, сдержанный голос: «Алексей Иванович, прошу вас, ни во что не вмешивайтесь. Проезжайте, проезжайте, как можно скорее…»
Он узнал капитана милиции, прекрасного человека, которого долго изучал в работе, потом убеждённо восславил в журнальном очерке. Не только восславил: вникнув в барачную неустроенность, в которой жила его семья, он в настойчивых двухлетних хлопотах добился удобной для них квартиры. Он мог рассчитывать хотя бы на объяснение происходящего. Но капитан, при всей расположенности к нему, остался в непроницаемой сдержанности.
− Алексей Иванович! Прошу Вас, ни о чём не спрашивайте. Проезжайте скорее, – вполголоса, настойчиво повторял он, в явном ожидании окрика. Окрик последовал.
− Что там, капитан?!. – донёсся властный голос из темноты.
− Поезжайте, быстро! – шепнул капитан, и громко ответил:
− Всё в порядке, товарищ генерал. Машина следует своим маршрутом до города!..
Плотную верениц «Волг» и вездеходов объехать было легче, чем двух людей, стоящих посреди дороги. Один из них в небрежно сдвинутой к затылку генеральской папахе, видя медленно приближающуюся машину, даже не пошевелился, стоял, как на постаменте, широко расставив ноги в меховых унтах. Другой, в белом, хорошо подогнанном полушубке, пофронтовому подпоясанным широким офицерским ремнём, в светлой барашковой кубанке и белых бурках, с висящим на плече карабином, на котором опытный глаз Алексея Ивановича различил оптический прицел, спокойно в это время закуривал.
Как и генерал, он не обращал внимания на униженно, с тусклым светом подфарников подползающую почти вплотную к ним машину. Пламя зажигалки высветило лицо человека в кавалерийской кубанке, и Алексей Иванович весь напрягся в мучительном усилии вспомнить явно знакомого ему человека с неприятно жёстким лицом и щёточкой усов, ниже короткого широкого носа. Схватил он всё это мгновенным взглядом, пламя зажигалки тут же погасло, лишь в нижней части смутно различимого лица красной точкой тлела сигарета. Но зрительная память Алексея Ивановича запечатлевала мгновения также чётко, как фотоаппарат запечатлевает изображение на плёнке. Он уже не сомневался, что человек в белом полушубке ему знаком. Только вот, где, когда, сводила их жизнь?!.
Водитель не посмел даже робко посигналить. Объезжая властнонеподвижного генерала, он вынуждено заехал левыми колёсами в сугроб обочины. Колёса забуксовали. Ни генерал, ни человек в белом полушубке, никто из людей, стоящих у машин сопровождения не двинулся с места в желании помочь.
Машина долго раскачивалась, проминая себе колею, наконец, с включенными обеими мостами выползла на расчищенное пространство дороги. Алексей Иванович видел, как водитель отёр ладонью взмокший от напряжения лоб.
До города ехали в молчании. Только однажды сидящий на заднем сидении молодой, несколько циничный напарник Алексея Ивановича по охоте, нарушил общее молчание. С язвительностью человека оскорблённого, но не имеющего возможности ответить на оскорбление, он сказал в тягостную пустоту машины:
− Вот так! А вы, Алексей Иванович, говорите!..
Алексей Иванович не ответил, но справедливый упрёк к тому, что чувствовал он сам, ещё одну каплю горечи.
2
Странным человеком был Алексей Иванович Полянин: возможности спокойной, обеспеченной, счастливой по обывательским представлениям жизни, сами давались ему в руки. Он же как будто не замечал открывающихся возможностей, – иные высоты занимали его ум.
В душе его как будто вживлено было некое чуткое, как спираль барометра, устройство, улавливающее даже малые отклонения от того понимания справедливости, что зародилось ещё в отрочестве и окончательно утвердилось тяжким опытом прожитых лет. Он как будто чувствовал себя ответственным за справедливость, долженствующую определять жизнь, и постоянно, с излишней горячностью вмешивался, обычно во вред себе, если справедливость кем-то, где-то вдруг нарушалась.
Видение ночного, откровенно циничного, хорошо организованного разбоя в Государственном заповеднике, было для него как зубная боль. Он пробовал успокоить себя спасительным для многих размышлением о том, что в масштабах страны, с её Гималаями скопившихся проблем, случай этот, в общем-то, мелочь, пустяк. Не заслуживающий серьёзного к нему отношения, но успокоится не мог. Давно утвердился он в мысли, что мелочей в жизни не бывает: в любой мелочи, будь то поступок или слово, являет себя суть человека или той среды, в которой человек обитает. То, что произошло на дороге, чему стали они нежелательными свидетелями, не могло быть простой случайностью. Была здесь пусть малая, но частица общей несправедливости, которая с нарастающей силой заполняла жизнь разного рода несуразностями, найти объяснение которым он не всегда мог.
… Главный охотинспектор принял Алексея Ивановича Полянина в длинном, узком, как барсучья нора, но персональном кабинете, сидя спиной к единственно светлому квадрату окна. Некоторая изначальная настороженность сменилась в главохотинспекторе откровенным любопытством, когда прояснилась причина появления человека, отважившегося печатно критиковать надзор за состоянием дел в охотничьих угодьях.
Алексей Иванович знал, что принимающее его должностное лицо находится под непосредственным покровительством высокого областного начальства, время от времени разряжавшего свою страсть в шумных персональных охотах, организуемых лично им, главохотинспектором, с плотоядной фамилией Мясоедов.
Алексей Иванович прекрасно понимал. Что главохотинспектор сознаёт свою неуязвимость. Отсвет сознаваемого высокого покровительства просматривался в медлительных жестах его рук, длинных, худых, как у всех высоких людей, в ироничности взгляда запавших под брови глаз, которые, как поплавочки из воды, время от времени, всплывали из-под полуопущенных век, останавливались с откровенной насмешливостью на его, он чувствовал, излишне возбуждённом лице.
Почти физически он ощущал полосу отчуждения между собой и этим человеком, разграничивающую тех, кому посчастливилось оказаться за этой охранной полосой, и тех, других, подобных Алексею Ивановичу Полянину, чьи даже справедливые усилия не связывались с покровительством людей высокой власти. Оттуда, из-за разделительной полосы, и глядело на него, будто издалека, остренькое усмешливое лицо должностного человека, усвоившего в многолетней службе науку старательной исполнительности с точным знанием кому и что можно, и кому что нельзя.
− И что же вы намерены предпринять, исходя из вышеизложенного вами? – вопросил с нарочито медлительной расстановкой слов сухой должностной голос, и Алексей Иванович отчётливо понял, что приход его в это государственное учреждение не только бесполезен, но и наивен, несколько даже забавен для нынешнего властителя мрачноватого кабинета.
Ответить как-то надо было, и Алексей Иванович сказал:
− Пока я хотел бы выяснить, кто и кому дозволил явно браконьерскую охоту?
Маленькое личико должностного человека, казалось, приблизилось из своего далека, и Алексей Иванович услышал шелест перебираемых бумаг, вздох человека утомлённого бесполезной беседой.
− Если я скажу, что на той дороге, в то время, в том месте, о котором вы говорите, среди людей, производивших охоту, был лично я? Этого достаточно для вас?! – Спокойный голос, спокойный взгляд, полнейшая невозмутимость! «Нет, этот инспектор никогда не разглядит Кентавра в лесном быке. Природа для него – лишь товар,» – подумал Алексей Иванович не без горечи.
− Смелый вы человек! – произнёс он, стараясь хотя бы иронией разрушить невозмутимость сидящего за столом должностного лица. – Насколько я понимаю, дальнейший разговор бесполезен?
− Понимаете вы правильно. Все прочие разъяснения, если у вас есть такие возможности, можете получить в известном вам Красном доме.
− Благодарю вас! – Алексей Иванович привычным рывком поднялся, но левая его рука ошиблась в движении, не до конца защёлкнула замок бедренного протеза. Падая, он всей тяжестью тела навалился на край стола. Стол, несмотря на внушительность своих размеров, оказался шатким.
Посыпались на пол карандаши, ручки, фотоальбомы, ножички и пальмочки из чёрного дерева, фигурки собак, птиц из металла и фарфора, бог знает что ещё – подобострастные подарки тех, кто в суетном служении охотничьим страстям старался выговорить себе нечто лучшее, чем имели другие. Упал и стакан недопитого чая, жёлтое пятно растеклось по раскинутым по столу бумагам…
Маленькое лицо властителя кабинета побелело, он гневно вытянулся на стуле, но окрик не сорвался с искажённых его губ. Главохотинспектор был умным человеком, неумные долго не удерживаются в услужении. Ему хватило сообразительности понять, что с человеком случилось несчастье. В неподвижности он ждал, когда Алексей Иванович обретёт нормальное положение и когда Полянин, наконец, поднялся, сказал, назидательно:
− Вам давно следовало бы понять: не в первый раз вас подводит шаткость вашей опоры…
В Красном доме, среди работников Обкома партии были люди, всегда встречавшие писателя Полянина не только с показным уважением. Алексей Иванович узнал, что в область с охотничьим вояжем пожаловал заместитель министра внутренних дел, и с ним вместе некто Геннадий Александрович Авров, лицо стоящее даже выше Министра.
Министр министром, а вот фамилия «Авров» резанула слух, и тотчас отозвался, заныл в сознании отзвук незабытой войны. «Не может быть! – думал Алексей Иванович. – Столько лет прошло! В движении времени в небытие уходили и великие личности, не такие невзрачные людишки. Неужто снова, и в новом качестве, вплывает в мою жизнь тот самый Авров, недобрый мой попутчик по тем горестным годам ?!. Может ли такое быть?..»
А тревожный, на одной ноте, звук всё звенел. И вспоминая того, кто стоял рядом с генералом, в белом армейском полушубке, в форсистой кавалерийской кубанке, с сигаретой, вставленной в длинный мундштук, он по какому-то бытующему и в человеке инстинкту узнавания, всё определённее утверждался в мысли, что охотником на той ночной дороге был именно он – бывший старшина его взвода Авров.
− Не может быть! – повторял про себя Алексей Иванович, не в силах поверить, что бывший его старшина возвысился до участия в великосветской охоте.
В лице Алексея Ивановича видимо отобразилось нечто, что заставило насторожиться расположенного к нему человека, в кабинете которого он был, и который знал всё, и в области и выше.
Добрый человек, понимая и оберегая его, сказал мягким, в то же время и встревоженным голосом:
− Только не советую вам, Алексей Иванович, каким-либо образом ввязываться в рассказанную вами историю. Дело даже не в том, что человек этот в высокой должности. Вам решусь сказать больше: он связан с Самим!..
− С Самым-Самым? – догадливо спросил Алексей Иванович.
Человек глазами показал: с ним.
Алексей Иванович понял: госохотинспектор – лишь самая низшая ступенька. Устремлённая вверх лестница несправедливости была очень и очень высока!..
«ЗВЕРЬ – БОГАТЫРЬ»
1
Начало каждой весны врывалось в жизнь Алексея Ивановича пьянящими заботами – открывался короткий охотничий сезон. Откладывались, казалось бы, неотложные дела, он собирался на весенние разливы стрелять селезней.
Он не сомневался, что Зойка поедет с ним. Ведь в таких поездках по Волге, в лодке, превращающейся в маленький их дом, обрели они близость.
Быть вместе в лодочке среди затопленных половодьем лесных грив, слушать утиное кряканье, шварканье селезней, гогот летящих в притуманенной синеве неба гусиных стай, вместе распалить где-нибудь на островке костерок, сварить охотничий мулян, вскипятить чай и долго, не спеша, пить из кружек, поглядывая на жёлтый, не потухший ещё глазок вечерней зари, – не в этом ли, пусть короткая, но одна из радостей неразделимого их с Зойченькой бытия?!.
Так думал Алексей Иванович. В возбуждающих его сборах он не обратил внимание на то, что Зойка без прежней готовности, как-то неохотно, с каким-то вроде бы даже насилием над собой, согласилась с ним ехать. Сослалась было даже на кашляющего маленького Алёшку. Но Алексей Иванович и тут не вник в непривычную Зойкину отстранённость, уговорил Елену Васильевну пожить пару дней у них, присмотреть за Алёшкой.
Дорога обычно возбуждала Зойку. Она делалась не в меру говорливой, порой даже мешала своей болтовнёй вести машину. Но в это раз будто воды в рот набрала, на подбадривающие слова Алексея Ивановича не отвечала, замкнуто сидела, думала о чём-то своём.
− Что с тобой? Тебе не хочется ехать? – спросил он уже сердито, в охватившем его раздражении он готов был развернуть машину, возвратиться домой.
− Поехали же! – неопределённо ответила Зойка.
Ближе к охотбазе раскисшая дорога заблестела лужами, как река. Уже не раз колёса буксовали. Алексей Иванович нервничал, переключал скорости, раскачивал машину, каким-то чудом пробивался ещё на сотнюдругую метров.
Наконец, невдалеке от базы, сели намертво. Зойка попробовала толкать машину, – всё было напрасно. Раздражённая дурной дорогой, с чисто женской непоследовательностью она обвинила во всём Алексея Ивановича.
− Всё от того, что когда надо, ты не даёшь газ! – сказала она с такой категоричностью, с таким небрежением к его усилиям, что Алексей Иванович, и без того весь издёрганный, не удержал себя. Вспылил, послал Зойку, чуть ли не к дьяволу.
Лицо Зойки залилось краской, в ответной злости она выкрикнула:
− Ну, и сиди тут! Машину толкать больше не буду! – она вышла на придорожный бугор, оскорблено отвернулась, демонстративно сунула руки в рукава куртки.
Алексей Иванович не то чтобы любил, – в эту минуту он ненавидел Зойку! Не давая разыграться злым чувствам, достал лопату, неуклюже пристроившись в грязи на протезах, с упорством, с неотступностью, как когда-то случалось на фронте, стал откидывать грязь от колёс.
Тут-то, словно ниспосланный во искушение, и появился Зверьбогатырь, как сразу определил его про себя Алексей Иванович, да ещё с таким же дюжим напарником. В милицейской распахнутой шинели, в фуражке, сбитой на затылок, с хитровато-весёлыми глазами, он оглядел отстранённо стоявшую на бугре Зойку, осевшую в дорожное месиво машину, измазанного Алексея Ивановича с грязной лопатой в руках, присвистнул:
− Ну, путешественнички, копать вам да копать до сухого лета! Садись за руль, хозяин, – сказал он Алексею Ивановичу. – Да сильно не газуй, держись колеи. И вы, милая загрустившая барышня, садитесь – обратился он к Зойке. – По такой-то грязи, да в ваших сапожках! Разве только на руках пронести!..
Алексей Иванович постарался не заметить вольную фамильярность Богатыря, но садясь за руль, отметил, как оживилась Зойка: и хмурость, и злость слетела с её лица. Улыбнулась, опираясь на руку весёлого пришельца, занырнула в открытую дверцу машины.
Алексей Иванович знал, что беды могут следовать и за добрыми делами, но цепкая грязь дороги смирила его с неизбежностью.
Когда, почти уже в сумерках, машина толкаемая могучими плечами и криками, вырвалась, наконец, из грязи на сухую возвышенность у охотничьего дома, Алексею Ивановичу не оставалось ничего другого, как растроганно поблагодарить за помощь могучих мужиков. Зверь-Богатырь рассмеялся:
− Свои люди – сочтёмся! Ступайте в дом, а мы насчёт белья похлопочем… Ночевать-то под одной крышей придётся!
База ещё строилась, дом не был обихожен. В комнатах стояли лишь железные койки с матрацами. Но всё же потолок и стены в холодеющей ночи!
Зойка, всё ещё показывая обиду, отстранённо сидела на кровати. Алексей Иванович притащил из машины ружьё, рюкзак, молча выкладывал на подоконник хлеб, термос, прочую снедь, что обычно было в обязанности Зойки.
Всё, что случилось, он видел как бы со стороны, – и Зойку, и этого Богатыря-Зверя, и себя, и понимал, как, раздражённый, неуклюжий, весь заляпанный грязью, безвольный раб своей машины, он проигрывал в глазах Зойки рядом с могучим весёлым мужиком.
Зверь-Богатырь явился в деловой озабоченности, сообщил:
− Бельё на складе, Вам, вижу, трудно, – он предупредительно склонился к Алексею Ивановичу. – Может, супруга ваша пройдёт, получит?..
Зойка, сделав безразличное лицо, ждала, что ответит Алексей Иванович. И он, как-то не подумав, почему сильный мужик не может прихватить со склада два лишних комплекта белья, сказал:
− Сходи, Зой… Зойка в готовности встала. Вернулась она через двенадцать минут в непонятном возбуждении, швырнула бельё на матрац, зло и требовательно, крикнула:
− Немедленно едем домой!.. Я не хочу, я не могу здесь оставаться! Слышишь? Заводи машину!..
Чем больше Зойка кричала и размахивала руками, прятала глаза от вопрошающего взгляда Алексея Ивановича, тем определённее казалось, что она не столько рвётся домой, сколько старается оправдать себя за то, что случилось с ней на коротком пути от склада до этого вот дома. Ехать в город было безумием. Если бы Алексей Иванович даже поддался Зойкиному капризу, бросил бы машину в обратный путь, они напрочь засели бы в грязи на первом же десятке метров. Он не сомневался, что Зойка понимает это. И когда она, не выдерживая молчаливого его несогласия, выкрикнула с какойто детской угрозой:
− Я тебя предупредила, смотри теперь сам! – он, сдерживая готовый уже вырваться ответный крик, молча застелил постель, коротко приказал:
− Ложись…
Себе он постелил на соседней кровати, задул керосиновую лампу, скинул протезы, лёг.
Физически он весь был разбит, старался не сорваться нравственно. В полудрёме слышал, как в соседней комнате, за тёсовой перегородкой, ворочается на кровати Зверь-Богатырь, встаёт, выходит в коридор, курит. Или ждёт?.. Дыхания Зойки не слышно, затаилась, как мышь.
Алексей Иванович в общем-то догадывался, что произошло с Зойкой там, за стенами дома. Но запретил себе думать о том, он был не в состоянии раскрутить ещё одну мучительную думу.
Через усталое сознание прошла неожиданная мысль: а если бы Отелло возвратился к Дездемоне сразу же из долгого изнурительного похода, и Касио вручил бы ему роковой платок, когда ум его был отуплён общей физической измученностью, что произошло бы тогда? Трагедии, наверное бы, не случилось. Шекспир воссоздавал трагедии, исходя из комфортного физического и душевного состояния своих героев.
Утром Зверь-Богатырь исчез, похоже уплыл со своим напарником на разливы рыбачить.
Алексею Ивановичу было не до охоты, он ждал, когда хоть немного пообдует землю, чтобы возвратиться домой. Случайно пробившийся на базу «Газик» выволок на буксире их «Москвичонка» к проезжей дороге.
Все беды как будто остались позади. Но и в пути, за рулём, Алексей Иванович не почувствовал успокоения. По каким-то мельчайшим проявлениям в Зойкином поведении, в её настроении, он с большей долей вероятности мог представить, что произошло там, в ночи. Зверь-Богатырь, выбрав момент, стиснул Зойку, поймал губами её губы, самонадеянно рссчитывая на мимолётную интрижку. Зойка, однако, вырвалась, убежала. Она, вообще, терпеть не могла насилия, может быть, в какой-то миг, вспомнила, что рядом он, Алёша. Наверное, вспомнила, отбилась от Зверя. В чём же тогда её упрекать? Мало ли мужиков засматривалось на Зойку, мало ли женщин пытались увлечь и его, Алексея Ивановича? Страшно не то, что идёт со стороны, страшно, когда тоскливый зов одиночества зазвучит внутри!
Зойка вот она, рядом, в машине, сидит отвернувшись, всё ещё считает себя оскорблённой. Заметил, как пальцем она смахнула со щеки слезу. Слёзы Зойки действовали на Алексея Ивановича двояко: он или взрывался, не веря в искренность мокрых глаз, или в мгновенно охватывающей его жалости подходил, прижимал Зойку к себе. Гладил вздрагивающие её плечи. Молча виня себя за неуступчивость.
Ему вдруг до жара в глазах, захотелось протянуть руку, огладить дурную Зойкину голову, на том и закончить всё, что случилось в этой безрадостной поездке. Но рука оставалась на руле. Он вдруг подумал: «А что, если Зверь-Богатырь не отступит? Отыщет Зойку, станет настойчиво обхаживать?.. Характер её он знал: Зойка шла к чувственным радостям, отбрасывая всё, что могло помешать им. Не случится ли нечто подобное и теперь?..» От этой, казалось бы невероятной мысли, стало ему нехорошо.
До города доехали молча.
