Текст книги "Идеалист"
Автор книги: Владимир Корнилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
ЗАСТОЛЬЕ
1
Застолье у Юрия Михайловича Кобликова шумело, пило, жевало, прерывалось время от времени речами и тостами, после очередного тоста гости с новым приливом энергии охватывали широкий, расставленный почти от стены до стены, сверкающий фужерами, рюмками, бутылками и графинчиками стол. Такого обилия яств и вин Алексею Ивановичу не приходилось видеть даже на приёмах в Кремле. Но не само роскошество стола удивляло – не составляло труда догадаться, что каждый из сидящих за столом знает, что благодетелем и дарителем всех этих необычных коньяков, бальзамов, вин, настоек, закусок, редких даже для столицы фруктов, сладостей, был, ни кто иной, как Геннадий Александрович, «наш Генаша», как дружески, в то же время с нескрываемым почтением величал его при гостях Юрочка.
Уставя невидящий взгляд в край стола, Алексей Иванович подавленно сидел, мысленно ругал Юрочку за навязанное им гостеприимство. Повстречались они на Тверском бульваре, где Алексей Иванович предавался воспоминаниям о своём отрочестве, прошедшем здесь, среди липовых аллей под звон трамваев, и Юрочка почти силой затащил его к себе, обещая потрясающий вечер, и, главное, знакомство с обществом «без которого невозможно жить».
Усадив братца в кресло в семейной своей спальне, с широкой тахтой, ковром на полу и напольным светильником-шаром, зелёным светом своим располагающим к интимности, Юрочка исчез по хозяйским заботам, сунув Алексею Ивановичу отблескивающий заграничным глянцем престижный среди столичной элиты журнал «Америка», и Алексей Иванович в таком глупом затворничестве просидел до прихода гостей. Отложив журнал, он прислушивался к звонкам, преувеличенно оживлённым голосам входящих в квартиру людей и всё более ощущал свою непричастность к затее братца. Не раз порывался подняться, уйти к себе, в гостиницу, но каждый новый звонок приостанавливал его порыв, стеснительность от обретённой неуклюжести, неминуемая обязанность знакомиться и объясняться с людьми незнакомыми, заставляли его глубже втискиваться в кресло, ждать другой, благоприятной минуты. В конце концов Алексей Иванович понял, что уйти не удастся и смирился с неизбежностью.
Взрыв согласно восхищённых голосов приветствовал в прихожей нового, видимо всем хорошо знакомого гостя. Когда громкий, как оркестровый туш, восторг приутих, и гости, предупредительно поощряя друг друга, прошли в столовую, Алексей Иванович, услышал смущённый и восхищённый шёпот Юрочки:
− Ну, что ты, Генаша! Ты и так сверх возможного…
− Что за счёты, Юрий Михайлович! Всё – на стол… Пока – можем!
Голос гостя был высоким, резким, даже в той снисходительности, с которой слова произносились, сам звук голоса насторожил Алексея Ивановича.
В какой-то из газет один из известных криминалистов утверждал, что голос человека так же неповторим, как рисунок кожи на подушечках пальцев. А память Алексея Ивановича хранила звук именно этого голоса – суховато-пронзительного, как скрип укатанного снега под каблуком. Он не успел вспомнить кому мог принадлежать настороживший его голос, как дверь распахнулась, и Юрочка, сияя всем лицом, ввёл в комнату самого гостя.
− Знакомьтесь! – сказал он, озаряя сияющим взглядом комнату. – Это – Алексей Иванович, мой двоюродный брат. А это, – представил он, – самыйсамый, всеми уважаемый человек, Геннадий Александрович!
Алексей Иванович тяжело поднялся с кресла, взглянул близко, сердце дрогнуло: перед ним стоял несколько пополневший, с лицом округлившимся, изменённым щёточкой странных молочно-белых усов, вежливо улыбающийся Авров.
Взгляды их соприкоснулись; веки Аврова прикрылись.
− Значит, Алексей Иванович? Юрия Михайловича братец? – с любезным поклоном уточнил он. – Что ж, будем знакомы. Он повернулся к Юрочке.
− Надеюсь, Алексей Иванович не откажется принять участие в нашем скромном ужине?
Удовлетворившись утвердительным кивком радостно сияющего Юрочки, как бы уходя от самой возможности дальнейшего разговора, сказал:
− Что же, Юрий Михайлович! Пора к народу?..
Авров, видимо, лучше владел собой, чем Алексей Иванович Полянин, потрясённый встречей с бывшим своим фронтовым старшиной.
Он как-то сразу вошёл в общий разговор, с какой-то даже изысканностью ухаживал за сидящими рядом дамами, подкладывал в тарелочки им деликатесы, принимал и отвечал на тосты, сдержанно пил из хрустальной рюмочки.
Лишь по тому, как старательно избегал он смотреть на бывшего своего командира, как бы обходил взглядом опасное для себя место, Алексей Иванович мог догадаться, что Авров не так спокоен, как хочет казаться.
Обслуживали застолье две стремительно-ловкие девицы – Инна и Алина – поскольку хозяйка Ниночка, – как объявил Юрочка «в данный момент поправляет здоровье с детьми у моря».
Девицы держали себя по-домашнему, они как бы плавали себе в удовольствие среди голов, рук, стульев плотно охвативших стол, поигрывая оголёнными плечами, приносили из кухни всё новые закуски и винные бутылки, удивляющие формами и этикетками, какие-то заморские баночки, разобраться в которых, видимо, мог только сам Авров. Юрочка взглядами руководил девицами, и когда одна из них – Инна – с симпатичным личиком и выпуклым умным лобиком, с подсветлёнными заколотыми в конский хвостик волосами, игриво похлёстывающий при движении её тонкую шею, ставила перед ним на стол блюдо, он рукой привлёк её к себе, взял хрупкую корзиночку из запечённого теста, заполненную зернисто отсвечивающей икрой, голосом взрослого, подсюсюкивающего ребёночку, проговорил:
− Бутер – в – ротик! – заставил её откусить, тут же поцеловал в солёные, как чувствовалось Алексею Ивановичу, губы. Глазами он указал на брата. Инна, повинуясь, наклонилась, щекоча упавшими волосами ухо и щеку Алексею Ивановичу. Зашептала укоризненно:
− Что же вы, дорогой гость, не пьёте, не едите?!. – Она подала ему, наполненную вином, ещё не тронутую им рюмку, достала чью-то чужую рюмку для себя, шепнула:
− За нашу с вами грусть. На брудершафт?!. – Она заставила его выпить, подставила для поцелуя пахнувшие вином губы, но Алексей Иванович отстранился: он не хотел повторять Юрочку.
Никто за столом не обратил внимания на персональную о нём заботу, только Авров скользнул быстрым взглядом по смущённому лицу Полянина, глаза его на мгновенье расширились от недоброй мысли.
Из мимолётных обращений друг к другу уже вольно расположившихся в застолье гостей, Алексей Иванович понял, что одна из дам сидящих рядом с Авровым – его супруга. Когда-то была она (судя по весёлому блеску глаз, великолепным бровям и выразительному маленькому рту) черноволосой миловидной хохотушкой, любительницей поцелуев и сладостей. Теперь сидела за столом тяжёлая от полноты женщина, с перекрашенными в рыжий цвет волосами, с широкой, почти не различимой шеей. Она заставляла Аврова подкладывать ей то салатика, то рыбки, то икорки, и быстро, как хомячок, с аппетитом ела: когда она наклонялась над тарелкой, пухлые её щёки отвисали, и остренький нос выглядывал из припухлых щёк, словно клюв совы.
Авров пытался сдерживать супругу:
− Белочка, не забывай о своём диабете! – осторожно напоминал он, на что супруга, пожёвывая кусочек осетрины, беззлобно отвечала, обращаясь к застолью:
− Что же, мне теперь вовсе не есть?!. Одна радость осталась. И ту отнять хотят!..
Отодвинув тарелку, она вдруг запела тоненьким приятным голоском:
«Мне бесконечно жаль
Своих несбывшихся желаний,
И только боль воспоминаний
Гнетёт меня…»
В руке она держала вилку, уставя костяным черенком в стол, рука её опиралась на вилку, как на скипетр, и сама она была похожа на царственную особу, восседающую на троне. Высокий голос её, вибрируя от непоставленного дыхания, звучал в почтительно наступившей тишине:
«Хотелось счастья мне с тобой найти,
Но очевидно нам… не по пути-и…»
Прежде, чем пропеть, «не по пути», она выдержала паузу, повернулась, играя глазами, к Аврову, и он, как бы принимая её игру, ответил скороговоркой: «По пути, по пути. С тобой нам всегда по пути, душечка!..» Снисходительно, в то же время и подобострастно он приобнял супругу за колыхнувшуюся жирком спину. И гости с умилением на лицах захлопали разыгранной, видимо не в первый раз, застольной сцене.
«Какая сентиментальность!» – думал Алексей Иванович в неловкости за чету Авровых, за гостей.
Он наблюдал этот чуждый ему мир с любопытством, с какой-то даже оторопью: он не представлял, что в действительности, в которой он жил, есть такие вот мирки, где установлены свои законы, эти вот подобострастные заискивающие отношения между людьми.
Юрий Михайлович, удостоверившись, что застолье ест и в меру шумит, подсел к Алексею Ивановичу.
− Что не лопаешь? – шепнул возбуждённо. – Возьми икорки. Севрюженки. Ох, хороша!.. Положить?..
Алексей Иванович отрицательно качнул головой: привык он к скудости провинциальной жизни и чужое изобилие его подавляло. Он обрадовался тому, что Юрочка оказался рядом, попросил тихонечко представить ему гостей. Юрочка, склонившись, поглядывая поверх стола, и, сохраняя на лице вежливую улыбку, стал с неожиданной иронией, с каким-то даже сарказмом, нашёптывать:
− Правее Генаши видишь? – супружеская пара. Того, что рюмку за рюмкой глотает и жрёт, как боров, зовём между собой, «Вурдалак», – писатель, журналист, всемирно известный, по собственному его утверждению, Василиарий Чарников. Книг его, может, ты и не читал. А вот громоподобные статьи да новеллки о природе по газеткам прошли. Себя величает защитником природы, а сам хуже выдры, всю рыбью живность у себя в речушке истребил! Отвратный тип. Как сказал поэт: «В лице-то мёд, в зубов оскале – яд!..»
Алексей Иванович прежде других выделил этого громкоголосого человека, бросающегося с объятьями к каждому гостю. Его багровое от какой-то постоянной внутренней натуги лицо, охваченное жиденькими бакенбардами, выделялось среди прочих лиц мрачным выражением. Глаза его, суженные красными воспалёнными веками, смотрели прицельно точками зрачков, и когда в какую-то из минут взгляды их соприкоснулись, Алексей Иванович даже пригнулся, будто от пули, просвистевшей рядом. Он ещё не знал, что в недалёком будущем этот мрачный человек, по повелению того же Генаши, будет беспощадно ломать его судьбу, но что-то похожее на опасность почувствовал.
А Юрочка, весело отозвавшись на чью-то реплику, снова зашептал, усиливая, казалось бы, беспричинную смуту:
− Заметил, какой у Василиария взгляд? Этот любитель речек и цветочков в заградотряде служил. Из пулемёта по своим метелил!..
− Так зачем же ты в дом его зовёшь?!. – не удержался от упрёка Алексей Иванович.
− Не мне – Генаше он нужен. Он, если не правая, то левая его рука. Надо – восславит, прикажут – в грязь втопчет. Любого!.. Ты жуй, давай! А то Генаша поглядывает. Не любит, когда кто-то шепчется… – Юрочка, оглядывая застолье, улыбаясь всем сразу и никому в отдельности, посмаковал в полных губах дольку лимона, снова склонился:
− Обрати внимание на смазливую девицу с бриллиантами в роскошных волосах. Эстрадная звезда. Ещё не взошла. Но – взойдёт! Это желание Генаши, а его желание – закон. Может, споёт, если Генаше захочется. Сегодня он что-то не как всегда… Визави, чернобородый, кучерявый, в тёмных очках – физик из какого-то засекреченного института. С ним у меня знакомство шапочное, но Генаше какие-то услуги оказывает. Приходит к застолью из-за эстрадной звезды. Влюблён, хоть и физик!..
− Ну, кого ещё представить? Через одного от девицы плечистый красавец, как говорит Татьяна Доронина. На цивильный костюмчик не смотри – широкие погоны носит. Генерал! Из этих самых, эм-ве-де. Глыба – не человек. Собакевичу подстать. Молча ест, молча пьёт, молча за решётку сажает. В министры метит. Ждёт, не дождётся, когда Генаша словечко замолвит. На застолья является, как на службу. Хочешь, заведу его сейчас? – Глаза Юрочки заблестели азартом. Не ожидая согласия, он легко обошёл вокруг стола, склонился над плечом Аврова, с весёлой настойчивостью, чтото пошептал, и Авров, взглянув пристально на Алексея Ивановича, стянул с груди салфетку, промокнул губы, не напрягая голоса, произнёс:
− Внимание, друзья!.. Многоголосье стихло, лица обратились к Аврову. Он выдержал паузу, сказал:
− Мне представляется небесполезным, особенно для молодого поколения, обратиться к некоторым парадоксам отгремевших лет. Беру на себя смелость попросить уважаемого Евстигнея Поликарповича, – движением узкой кисти руки, поставленной локтем на стол, он указал на молчаливо жующего генерала, – поведать нам некоторые подробности прелюбопытного эпизода, характерного для бывшей культовой пирамиды.
Работающие челюсти генерала остановились, круглые уши насторожились. Генерал проглотил недожёванный кусок, сильными пальцами притянул к себе фужер, от глотков дважды судорожно шевельнулся кадык на его шее.
Авров, не удовлетворившись тем, что генерал затяжелел в молчании, отодвинулся несколько от стола, произнёс с неожиданной комической значительностью:
− Я, Евстигней Поликарпович, имею ввиду случай, когда к Вам в Казань приезжал Василий Иосифович, сын великого отца. Приезжал, как вы, вероятно, помните, не совсем по служебным делам. Даже совсем не по служебным. Вела его обычная зудящая потребность освежить казанской экзотикой притомлённые однообразием чувства. Но парадокс в том, что Василий Иосифович беспросветно кутит, а генерал – генерал! – старший по званию, и по возрасту, с энным количеством подчинённых, бессонно, ночи и дни, бдительно охраняет драгоценную жизнь веселящегося полковника! И на уме одна только молитва: «Сбереги, всевышний! Не доведи до беды!..»
− Вспомните ситуацию из трёх «к», на которой в свой срок споткнулся наш дружок Никита? Та же ситуация, только из трёх «с» – служба, страх, и он, Отец!... – Авров рассказывал артистично, рассказывал, видимо, не в первый раз. Чувствовалось, что с некоторым даже удовольствием он показывает свою странную власть над молчаливым генералом.
Алексею Ивановичу даже показалось, что, унижая генерала, Авров вроде бы старается унизить и общее прошлое, в котором он, тогда безвестный старшина, с усердием искал признания.
Это его старание вызвало у Алексея Ивановича усмешку, и Авров усмешку заметил: глаза его сузились, щёточка белых усов приподнялась над верхней губой. Как бы в оскале, он уже готов был ответить на усмешку бывшего своего командира, но гости, оживлённые рассказом, зашумели, и Авров, удовлетворённый общим, одобрительным шумом запил свою речь глотком вина.
Генерал, пребывавший всё это время в неподвижности, вдруг шевельнул широкими плечами. Проговорил угрюмым басом:
− Вы не точны, Геннадий Александрович. Мы охраняли не личность. Мы охраняли должность. Исполняли долг. У каждого свой долг. Или не у каждого?!. – последние слова генерал произнёс с угрозой, поднял крупную голову, в упор, тяжёлым взглядом посмотрел на несмеющегося физика.
Авров тонко улыбнулся, счёл нужным уточнить: − Дорогой генерал! Вы охраняли не должность, вы охраняли своё благополучие!..
− Ну, как, прелюбопытная сценка? – шепнул Юрочка, возвратившись, глаза его лучисто блестели. – Генаша умеет придавливать мозоли!..
Алексей Иванович промолчал. Он не мог ответить на мучивший его вопрос: что связывает всех этих совершенно разных людей с Авровым? Почему все они, тесно сдавившие стол, так заискивающе дружны перед каждым его словом, даже взглядом?..
− Ты не сказал о главном, – склонился Алексей Иванович к Юрочке, – Не сказал, кто же такой сам Генаша?
− Не так громко, – осадил его Юрочка. – Не про всё говорят вслух.
Он придвинулся ближе, шепнул:
− Знай и – забудь. Он – первый помощник Самого. Возможности умопомрачительные. Захочет, тебя Министром сделает!..
Алексей Иванович почувствовал, как заломило виски, знакомая фронтовая звень ударила в уши, – так всегда бывало, когда жизнь сталкивала его с более чем очевидной несправедливостью. Сделав усилие, он тихо спросил:
− Но откуда такая власть у простого помощника?
Юрочка с укоризной покачал головой:
− Был ты чудиком, остался им. Всё. Молчок. Больше ни слова!..
Чернобородый физик, в какой-то обособленности сидевший и пивший, вдруг встал.
− Господа! – произнёс он сиплым от внутреннего усилия голосом. Гости, ещё пребывавшие в оживлении, в любопытстве повернули лица.
Физик, – Алексей Иванович его выделил непохожестью на всех других, – видимо почувствовал двусмысленность своего обращения, уточнил:
− Слово не есть суть. Я о сути. Мы охотно обращаем насмешливый взор в прошлое. Я бы хотел привлечь внимание к жизни нынешней. Вот, увиденная вчера натуральная, так сказать, сценка. Двое прохожих поднимают с тротуара пьяного гражданина. Тот куражится, бормочет, снова сползает на тротуар. Его снова поднимают, прислоняют к стене, заботливо отряхивают пиджачок, заглядывают искательно в мутные невидящие глазки.
Подходит постовой.
− Над кем, граждане, усердствуете? – спрашивает.
− Да, вот, – отвечают. – Человек в гостях повеселился, до дома никак не дойдёт. Помочь бы! Говорит, что продавец из мясного магазина…
− Продавец, продавец, точно продавец, – бормочет пьяный.
Милиционер склоняется, вглядывается.
− Ошибочка, граждане. Это доцент из Технологического. Давно страдает манией величия!..
Чернобородый физик уловил неловкое молчание, установившееся за столом, поморщился, невнятно договорил:
− Кажется, не всем ясно… Да… Не всем… – Ни на кого не глядя, запрокинул голову, вылил содержимое фужера в запрятанный среди бороды и усов рот, сел, подперев лоб ладонью.
На тонких губах Аврова застыла недобрая полуулыбка.
− Охломон! – прошептал Юрочка. – Не знает чьё жрёт и пьёт!.. – Юрочка заспешил снять неловкость, похлопал в ладоши, требуя внимания. Гости с готовностью потянулись к рюмкам, в ожидании примиряющего тоста.
− Нет-нет. Я не тост, – крикнул Юрочка. – Лишь одна поучительная история. Есть ли у присутствующих настроение послушать?.. Настроение было.
− Итак, – начал Юрочка, – с дикого денежного Севера в столицу прибыл Некто. В первый же вечер из гостиничного номера, как положено спустился в ресторан. За чистым столиком увидел сидящую в одиночестве приятную во всех отношениях женщину. Испросил разрешения, сел. Женщина была скромна, умно разговаривала. И, конечно, же, северянин, вырвавшийся из снегов и однообразия семейной жизни, постарался знакомство закрепить. Расплатился разумеется за двоих, вызвался проводить женщину до её дома. Не буду томить подробностями. Скажу лишь, что ночь северянин провёл в блаженстве. Поутру милая женщина по-домашнему предложила чаю. Он не отказался. Прощаясь до вечера, растроганно поцеловал обретённого друга.
Теперь представьте сценку.
Она в розовом халатике сидит за столом, ножка на ножку, пальчики с ухоженными ноготками подпирают щёчку. Он в приподнятых чувствах одевается, благодарно кивает ей, идёт к двери. И вдруг слышит догоняющий его тихий голос:
− А деньги?
− Деньги? Какие деньги?!– Северянин ощупывает карманы. Удостоверяется, деньги при нём.
Не отнимая руки от щёчки, женщина, утомлённо поясняет:
− За удовольствие надо платить!..
Северянин растерян, но что-то до него дошло, вынимает две десятирублёвочки, кладёт на стол. Женщина, не меняя задумчивой позы, качает несогласно головой. Он добавляет ещё две бумажки. Женщина снова качает головой.
− Сколько же? – вне себя выкрикивает он.
− Три тысячи, – спокойно отвечает женщина. Тут я должен сказать, что три тысячи – это были все деньги, с которыми северянин пожаловал в столицу. Объяснять не надо, что рассчитаны они были на домашние покупки, на подарки жене, детишкам. Но что удивительно, – он ещё раз ощупал пачки, – деньги все были при нём!
Северянин рассвирепел:
− Ну, знаешь! – по мужичьи выругался он. – вот тебе ещё две десятки за все твои приятности и чтоб больше мне тебя не видеть!.. чертыхнулся и – к двери. Вслед спокойный голос:
− Пожалуйста. Проверь свой партбилет… Хвать-похвать, билета нет. Он к ней, чуть не за горло.
− Три тысячи, – спокойно говорит женщина.
Наш северянин уходит от неё нищим…
Юрий Михайлович скорбно замолчал, давая время оценить трагедию. Застолье зашумело, как шумит театральный зал, когда опускается занавес. В общем шуме прорезался голос супруги Аврова:
− Так вас, кобелей, и надо учить!
И чей-то голос из группочки актёров, уточнил:
− Столица выучит!..
Юрий Михайлович поднял бокал с уже отстоявшимся шампанским, торжественно возвестил:
− Предлагаю компромисс: за тех, кто осмотрительно обходит слишком умных женщин!..
Общее возбуждение, шум голосов, звон бокалов, стук и скрип ножей о тарелки, лениво плывущий над столом табачный дым, всё многолюдье Юрочкиного застолья в какую-то из минут потеряло свои реальные очертания, – Алексей Иванович содрогнулся от первого удара фантомной боли.
«Сейчас начнётся!» – подумал он, напрягаясь. Говор, смех, звон, чмоканье – всё слилось в суетную возню шумливых кентавриков, которые в смутном его видении начали превращаться в одного, ему незнакомого хищного Кентавра, жадно поглощающего всё, что есть на столе.
Смутно видел он, как никла, таяла верхняя его половина, где были голова и руки. Голова и руки Кентавра, как будто вбирались разбухающим, лоснящимся конским его телом, и то, что только что было Кентавром, расползлось, превратилось в нечто тёмное, неохватное, удовлетворённо урчащее от поглощаемой пищи.
Алексей Иванович продолжал мученически сидеть на отведённом ему месте, всё с большим беспокойством чувствуя, как начинают подёргиваться скованные деревом и ремнями культи. То ли космос возмутил земную атмосферу магнитной бурей, то ли оборванные нервные волокна защемило в отвердевших рубцах, но от повторившейся адской боли, он на мгновение ослеп и оглох. В несуществующие стопы, как будто вонзились гвозди, судорогой скрутило в протезах культи, приостановилось дыхание и сердце. И всё это было лишь начальной прикидкой невидимого палача. Тут же клещами он защемил пальцы ног, стал выворачивать, ломать один, другой, пятый… Алексей Иванович покрылся испариной, в чудовищном напряжении закаменели руки, спина, закрыв глаза, он ждал, когда отступится боль невидимой пытки.
− Ты что, Алёха? – Юрочка в испуге толкал неподатливое его плечо. Разжав стиснутые зубы, Алексей Иванович прошептал:
− Плохо мне, Юрка, выйти надо… – С трудом он поднялся, опираясь на спинку соседнего стула, Юрочка повёл его к двери, собой прикрывая от любопытствующих взглядов.
Как ни был Алексей Иванович сдавлен болью, он заметил цепкий взгляд Аврова: Авров явно не хотел отпускать бывшего своего командира не объяснившись с ним.
