Текст книги "Наследник"
Автор книги: Владимир Малыхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
арестовали на следующий день в самом здании НКВД вместе с женой. Будучи уже арестованным, он,
для облегчения задачи своих бывших коллег, позвонил жене на улицу Мархлевского, где они
временно остановились, и попросил ее зайти за ним на Лубянку. Он сказал ей, что у него два билета в
консерваторию на концерт Буси Гольдштейна...
* * *
... Этот арест был страшным ударом для Дружининых и всех их родственников. Мать и сестры не
хотели в это поверить, они говорили, что если даже такое случилось, то эту ужасную ошибку со дня
на день исправят и ему принесут свои извинения. – Ведь его же лично знал сам Сталин, – говорила
мужу Анна Семеновна, – я сама однажды на даче была свидетельницей их разговора по телефону. —
Именно поэтому, – проговорил Георгий Николаевич, – не надо строить никаких иллюзий.
Что касается Виктора, то он был убежден и всем об этом говорил, что дядю Яна не арестовали, а
под чужой фамилией послали со специальным заданием в фашистскую Германию, слух же об его
аресте распустили специально, чтобы сбить с толку ищеек Гиммлера.
Между тем, тучи над головой Дружинина сгущались и вскоре грянул гром. Георгий Николаевич,
как было заведено в то время, написал заявление о том, что арестован его родственник, родной брат
жены. Через короткое время он узнал, что в партком завода поступила анонимка, где его
дополнительно обвиняли в связях с целой группой арестованных врагов народа. В этой анонимке
были названы многие люди, с которыми он в свое время воевал, учился и работал, значились там и
Нодели... Надо сказать, что Георгий Николаевич этому не очень удивился, больше, пожалуй, удивляло
то, что его самого так долго оставляли в покое. При обсуждении "дела" Дружинина на парткоме
никакие доводы и объяснения в расчет не принимались. А когда он, разгорячившись, заявил, что
"имярек" по его убеждению злостно оклеветан, как оклеветан сейчас и он сам, его участь была
решена. Его исключили из партии, а после утверждения этого решения на бюро райкома, сняли с
работы.
В их доме все изменилось. Перестали бывать гости и даже родственники, замолк телефон. Анна
Семеновна по ночам жгла над газовой плитой запретные книжки и газеты. Виктор однажды спросил
ее, зачем она это делает. Анна Семеновна, пряча глаза, сказала:
– Молчи, сынок, молчи... Так надо... Только папу ни о чем не спрашивай... Ему сейчас очень
тяжело...
– Да, – тихо сказал Виктор. – Я вижу.
Ожидая каждую ночь ареста, Георгий Николаевич писал письма в самые высокие инстанции и
даже на имя самого Сталина о том, что его оклеветали, требовал реабилитации и наказания
клеветников. Ответов на свои письма он не получал и потому еще больше впадал в отчаяние. В те
бессонные ночи Виктор слышал тревожный шепот родителей, чутко прислушивающихся к ночной
тишине и ожидающих в любую минуту роковой звонок в передней. Однажды до его слуха донеслись
такие слова: – Если за мной придут, я им в руки не дамся... – Анна Семеновна знала, что у мужа
сохранился его комиссарский маузер и прекрасно понимала, о чем он говорил. – Успокойся, никто и
никогда за тобой не придет. . Это может быть смешно, но я вчера гадала на картах... Виктор был
целиком согласен с матерью. Он тоже был убежден , что отца никогда не арестуют. "Никогда этого не
будет. Не будет и все...".
Дружинина томила бессоница. По ночам он ходил по квартире, курил, перечитывал Ленина и
Сталина... С утра уходил из дома на целый день, бродил по замоскворецким переулкам, приходил на
Красную площадь. Стоял у ГУМа и подолгу смотрел на Мавзолей. Однажды к нему подошел человек
в кожанке и негромко проговорил: – Проходите, гражданин... Здесь стоять не положено.
Всю обратную дорогу домой Дружинин шел со слезами на глазах." Какой-то нахальный молокосос
прогнал меня с Красной площади, от Ленина, – думал он. – Да кто ему, черт подери, дал на это
право!" И вдруг он вспомнил фразу, которую услышал от старика-отца, приехавшего из голодной
Курской деревни в Москву за хлебом-солью. " За што боролись, сынок, на то и напоролись", – сказал
тогда ему отец. Ох, какого же "перца" задал он тогда за это отцу! Анна Семеновна еле-еле их
помирила. Вспомнив об этом, Георгий Николаевич усмехнулся. "А ведь прав был старый. Сами во
всем виноваты. Сами...".
* * *
Мучительно долго потянулись дни, недели, месяцы. Дружининым пришлось занимать деньги у
родственников, сдавать вещи в ломбард. Георгий Николаевич попытался устроиться рядовым
инженером в ремонтные мастерские. Но когда заведующий мастерских узнал от Дружинина его
историю, он беспомощно развел руками и смущенно сказал:
– Не обессудь. Но... не могу. . Сам понимаешь.
– Нет, не понимаю. – сказал Дружинин.
– Я бы тебя взял! – И он, хлопнув дверью, ушел.
Прошло полгода. Когда человек долго живет под прессом страха и угнетения, он со временем
становится либо безропотным его рабом, либо в нем подспудно зреет протест и надежда. Надо
сказать, что Дружинин, вопреки всему, что происходило вокруг, не терял надежды на справедливый
исход своего дела. Он черпал эту слепую уверенность только в своей правоте. При этом он прекрасно
понимал, что и его арестованные друзья ни в чем не виноваты. И все же он верил... И когда писал
заявление в бюро МГК с просьбой о реабилитации и потом, когда страшными ночами держал под
подушкой свой старый маузер. Он побеждал свой страх верой.
* * *
Однажды утром в квартиру Дружининых ворвался громкий телефонный звонок. Анна Семеновна
потом говорила, что так громко их телефон никогда не звонил. Дружинина вызывали на заседание
бюро МГК, где должен был состояться разбор его персонального дела.
* * *
В большой приемной ожидали вызова на заседание бюро еще несколько человек. Перед дверью в
зал заседаний за столом сидела пожилая седая женщина со строгим лицом и усталыми,
внимательными глазами. Дружинину показалось, что лицом она похожа на Крупскую. "Хорошая
примета", – подумал он и назвал свою фамилию.
– Здравствуйте, товарищ. Присаживайтесь. Придется немного обождать, – и она подала ему
несколько свежих газет. Он сел на стул, развернул "Правду". В этот момент кто-то положил руку ему
на плечо. Рядом стоял давний знакомый Дружинина, бывший студент-парттысячник Иван Васин. Он
наклонился и взволнованно прошептал:
– Георгий, да ты ли это? – Дружинин встал и подал ему руку.
– Здорово, Иван! И ты... сюда? А у тебя...
Но тот перебил его:
– Это ты или не ты? – дрожа губами спросил он.
– Да ты что в самом деле? – удивился Дружинин.
Товарищ схватил его за руку и потащил из комнаты в коридор, приговаривая:
– Пошли, пошли. Ошалеть можно!
В коридоре он заговорил, глотая слова:
– Не смотри..., как на идиота. Ведь... меня из партии... за связь... с тобой! Ты понимаешь это, а?!
Ну и ну! Вот дела-то! Ошалеть можно!
– Да ты что на самом деле, Ванька! – проговорил Дружинин, чувствуя, что сам начинает
дрожать. – Какого черта!
Они уселись на подоконнике в коридоре.
– Что же ты не позвонил мне? – спросил Дружинин.
– Да я же был уверен, что ты... что тебя...
– Уверен! Эх ты...
Васин качал головой и бормотал:
– Ну и дела! Ну и ну! – Когда они оба пришли в себя, Дружинин тихо проговорил: – А знаешь,
Ваня, старик Талейран когда-то сказал, что существует более страшная вещь, чем клевета. Это —
истина. Не в бровь, а в глаз! А? Здорово сказано?
– Угадал, угадал, – глупо улыбаясь говорил Васин, – угадал старый дьявол, дай бог ему
здоровья! – Дружинин невольно улыбнулся: – Кому, Ваня?
– Да ему, Талейрану. . этому. . – Они посмотрели друг на друга и оба, несмотря на свое далеко
невеселое настроение, рассмеялись.
* * *
Бюро вел первый секретарь МГК Н.С.Хрущев. Он был в приподнятом настроении, перебрасывался
шутками с членами бюро. Перелистывая дело Дружинина, усмехнулся и сказал: – В народе говорят,
что пуганая ворона куста боится, а вот, клеветы, подлая, не боится... И мы сами виноваты, сами...
Товарищ Сталин на февральском Пленуме что сказал? Помните? Он сказал, что некоторые партийные
руководители считают пустяковым делом исключение из партии человека и что с этим безобразием
пора кончать. Предлагаю: восстановить товарища Дружинина в партии без всяких взысканий,
оплатить ему вынужденный прогул. – Он усмехнулся: хорошо бы за счет тех ворон, – и добавил —
и восстановить на прежней работе. А клеветников привлечь к партийной ответственности. —
Предложение Хрущева было принято единогласно. Дружинин не верил собственным ушам. Он думал,
что ему придется доказывать свою правоту, опровергать обвинения. И вдруг все оказалось так легко и
просто. Как будто и не было тех страшных шести месяцев... А эти симпатичнейшие люди во главе с
Хрущевым все это время только и думали о том, как бы ему помочь. Дружинину очень хотелось
горячо поблагодарить их всех, сказать о том, что наболело, раскрыть перед ними душу. Но он не смог
справиться с волнением и сумел лишь вымолвить дрожащими губами: – Спасибо, товарищи... – Он
выбежал из зала заседаний, чмокнул в щеку изумленную до крайности "Крупскую" и был таков...
* * *
...Анна Семеновна и Виктор ожидали его дома. Чтобы чем-то отвлечь себя, она занялась штопкой.
А Виктор изо всех сил старался понять смысл давным-давно знакомых ему страниц "Трех
мушкетеров . Эта книга в то время часто выручала его, унося в далекий, полный приключений мир
отважных и благородных людей, совершающих дерзкие подвиги во имя справедливости, любви и
дружбы. Но в этот вечер он не понимал читаемых строк. В конце концов он задремал.
Анна Семеновна тоже задремала. Ей грезилось, что Георгий Николаевич, крепко прижав ее в себе,
кружил по огромному залу Военной Академии... У нее распустилась коса и пылали щеки. Она
никогда не танцевала с таким наслаждением. В зале никого не было. Только они. И где-то На хорах —
духовой оркестр. Кружа ее по залу, он провел ладонью по ее влажному лбу: – Устала?
– Нет, нет! Еще!...
– Устала! – сказал он и погладил ее по голове. Она открыла глаза. Он стоял рядом.
– Устала ждать? – спросил он.
Она огляделась, вздохнула и тихо проговорила:
– О, господи, ты меня совсем закружил в вальсе.
– В вальсе? – удивился он.
Она встала, положа ему руки на плечи:
– Я сейчас видела чудесный сон. Мы с тобой в зале старой академии танцевали полонез. Тот
самый, помнишь?
Георгий Николаевич подхватил ее и стал кружить по комнате. Она перебирала в воздухе ногами и
весело говорила: – Тихо, тихо. Его разбудишь.
Но Виктор давно не спал и все слышал и видел. Стоял в дверях и еле сдерживал радость. Она
спрашивала: – Ну? Ну говори же, ужасный человек! Ну как там?
Она уже обо всем догадалась, но требовала, чтобы он ей все .рассказал по порядку. А он, улыбаясь,
носил ее по комнате и молчал, отворачивая лицо от ее просящих ладоней. По их щекам катились
слезы. Наконец он опустил ее на пол и сказал: – Иди к Погосьянам, одолжи денег. Закатим завтра
пир! У нас сегодня... Рождество... Хрущеве.
* * *
Возвращение Дружинина на завод произвело там впечатление грома среди ясного неба. Случай по
тем временам был и в самом деле необычный. Большинство радовалось: "разобрались где надо и
поступили по совести, недаром товарищ Сталин говорил о бездушном отношении к людям". Кое-кто,
из числа бдительных, многозначительно помалкивали. Исполняющий обязанности директора завода,
главный инженер, здороваясь с Дружининым в его бывшем кабинете, опустил глаза: – Извините,
Георгий Николаевич, бес попутал. Но ведь сам понимаешь... какая была ситуация... В душе я всегда
считал, что ты ни в чем не виноват. А теперь, поверь, я с преогромным удовольствием займу свое
прежнее место. – "А как голоснул бы я на его месте? – думал потом Дружинин. И, отвечая себе на
этот вопрос, решил: "Если бы я голоснул как он, за компанию", я бы перестал быть самим собой ". И
тут же подумал, что сейчас перестали быть самими собой почти все. "Откуда такое стадное чувство?
– размышлял он, – неужели прав Сталин, который, говорят, где-то в узком кругу за фужером
"Хванчкары", высказал мысль о том, что русский человек по своей природе "царист", то есть,
другими словами, человек, молящийся богу на небе и царю на земле. Но ведь этот "царист" совершил
Великую революцию и, совершая ее, распевал на всю Россию миллионами глоток "Никто не даст нам
избавленья – ни бог. ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой . —
Нет, он не "царист", он – бунтарь! Но куда подевался его бунтарский дух?": – В последнее время
ему на память часто приходила прочитанная еще в студенческие годы фраза из книжки известного
французского просветителя о том, что мало совершить революцию, необходимо, чтобы народ, ее
свершивший, был достоин этой революции. – "Неужели мы оказались недостойными Октября, —
думал он, – неужели был прав Плеханов?!". – Но здесь Дружинин обрывал себя, мысленно обзывая
жалким ревизионистом...
Дружинину не давала покоя и другая навязчивая мысль:
– Почему, все-таки, меня не арестовали? – гадал он, – почему восстановили во всех правах?
Может быть, мы не знаем чего-то очень важного, а именно там "собака зарыта" и причина всей
трагедии? Может быть и в самом деле существовал заговор лично против Сталина с целью свергнуть
его с поста генсека? А он за это мстит, рубит направо и налево? Но тогда почему на процессах " враги
народа" не говорят всю правду, а сами обливают себя грязью"?. – Этого он объяснить себе никак не
мог. А когда Дружинин вспоминал ночную исповедь Яна, который не мог бы не знать о таком
заговоре и мысленно видел "заговорщиков " Ноделей, он понимал, что его домысел не стоит и
ломаного гроша. И все же причина его реабилитации не давала ему покоя. – Как думаешь, Анюта,
почему меня тогда не тронули? – спросил он жену. Она пожала плечами: – Думаю, что ты родился в
сорочке. – А Васин? – спросил он. – Очевидно, Васин такой же счастливчик. – А ты с Витькой
тоже – в сорочке? – усмехнулся Георгий. – Что ты этим хочешь сказать? – насторожилась она, —
уж не хочешь ли ты сказать, что Ян...
– Если б я знал! – перебил он ее, тяжело вздохнув, – если бы я только знал, что я этим хочу
сказать. Если б я знал!..
* * *
Вскоре был арестован многолетний друг Дружинина, однокашник его по учебе в военной академии
– бывший комбриг Чапаевской дивизии, а после гибели Чапаева ее командир, заместитель
командующего Приволжским военным округом комкор Иван Кутяков.
Потрясенные и удрученные этой новой страшной вестью супруги Дружинины проговорили тогда
почти всю ночь. Говорили о Кутякове, вспоминали свою молодость, старых друзей. – Да.., – грустно
покачал головой Георгий, – иных уж нет, а те далече...
– А помнишь, как в общежитии Академии ты познакомил меня и Зиночку Милютину с
Кутяковым? – спросила Анна.
– Конечно помню, – тихо сказал Георгий. – Это было в его комнате, где он жил вместе с
комдивом Федько...
– Точно, – кивнула головой Анна, – он еще мне тогда неожиданно руку поцеловал.
Они помолчали.
– Зиночка была красавицей, Иван в нее сильно тогда влюбился, – вздохнул Георгий.
– Она это знала, – сказала Анна, – но на свидания приходила с опаской, уж очень боялась
старшего брата, который зорко следил за ее нравственностью. Он, кажется, был замом какого-то
наркома...
– Милютин, – сказал Георгий, – крупная личность, тогда он был замнаркомсобеса, а потом стал
премьером всей России – Председателем Малого Совнаркома...
Они опять надолго замолчали.
– Ведь Иван – весь как на ладони, – вздохнул Георгий, – из беднейшей крестьянской семьи,
самородок, герой, честнейший мужик... Он помолчал и положил ладонь на ее руку: – А знаешь,
Анка, я теперь, пожалуй, не удивлюсь, если они и за мной придут. Теперь уж не удивлюсь. —
Перестань! – строго сказала она, – накаркаешь на свою голову. Плюнь три раза. – Он легонько
пожал ее руку. – Ань, а нет ли у нас в буфете чего-нибудь горячительного? Уж больно тошно на
душе. – Помедлив, она поднялась с постели. – Не вставай, я принесу сюда. Пусть Витенька спит.
Ты представляешь, что с ним будет, когда он об этом узнает? Его кумир, герой чапаевец и вдруг
такое... Не надо пока ему знать об этом... Господи, когда же все это кончится? – с этими словами она
на цыпочках вышла в столовую.
* * *
В школе, где учился Витька, в актовом зале сняли портрет маршала Тухачевского и вместо него
повесили картину художника Саврасова Грачи прилетели". В тот день ребята ходили растерянные и
молчаливые, девочки тоже притихли. Все они очень любили Красную Армию и героев гражданской
войны...
* * *
Когда И.С.Кутяков служил в Москве, командуя корпусом в Московском военном округе, он иногда
заезжал к Дружининым. Виктор всегда встречал его с огромной радостью. Он гордился тем, что такой
знаменитый герой дружит с его отцом и что они вместе учились. Особенно он любил слушать, как
здорово они поют любимую песню Чапаева "Что ты кружишь, черный ворон, над моею головой...".
Иногда Виктор просил дядю Ваню рассказать что-нибудь о гражданской войне и когда тот
соглашался, затаив дыхание, слушал его рассказы о Фрунзе, Чапаеве, боевом друге – командире
чапаевской разведки Иване Бубенце...
Услышав о том, что Кутяков арестован, Виктор замотал головой:
– Нет, нет и нет! Этого не может быть! Ведь он – герой гражданской войны, у него три ордена
"Красного знамени"... Как же можно?! Это все равно, что арестовать самого Ворошилова или
Буденного! – Пап! – бросился он к отцу, – ну, что ты молчишь? Скажи что-нибудь! – Георгий
Николаевич развел руками: – Что я могу тебе сказать? Будем считать, что это – злая сплетня или
ужасная ошибка. – Он положил Виктору руку на плечо и тихо проговорил: – Будем так считать!
* * *
В один из февральских дней Гергий Николаевич и Виктор проезжали на служебной "эмке"
Дружинина по центру и увидели большую колонну демонстрантов, которые несли плакаты с
требованием беспощадной кары для презренных врагов народа Бухарина, Рыкова и другихучастников
" блока ". Поглядев в сторону колонны демонстрантов, шофер повернулся к Дружинину:
– Помню, у нас в деревне девки пели частушку:
Я девчоночка не лед,
И пока не спаренна,
Если Рыков не возьмет,
Выйду за Бухарина.
– Теперь по-другому запоют, – усмехнулся он, – верно, Георгий Николаевич?
Дружинин, не отвечая на его вопрос, негромко сказал:
– У нас в Донбассе, на руднике, любимой песней была старая горняцкая – "Он был шахтер,
простой рабочий". Слышал такую?
– Нет, не приходилось, – покачал головой шофер, – я ж родом Владимирский богомаз, у нас
уголек не добывали.
Виктор не слушал разговора отца с шофером. Он, не отрываясь, во все глаза смотрел на грозную
колонну демонстрантов.
* * *
Со временем Дружинин перестал воспринимать происходящее так остро и болезненно, как
прежде. Он лишь вздыхал и помалкивал. Им овладело несвойственное ему дотоле чувство бессилия и
покорности судьбе. В глубине души он понимал, что теряет истинное "я ", но пытался оправдать себя
тем, что так живут теперь все и что один в поле не воин. Одно время он воспрял духом. Это было,
когда объявили о снятии Ежова с поста наркома внутренних дел и назначении на эту должность
Берии. Ему показалось, что это – примета нового времени, что Сталин одумался и пришел конец
репрессиям, что вот-вот начнется массовое освобождение. Но когда, после короткого затишья, были
арестованы маршал Блюхер, командармы Белов и Алкснис, которые недавно сами участвовали в
судилище над Тухачевским и своими бывшими коллегами, он понял, что ничего не понимает и что все
осталось по-прежнему.
* * *
А время было тревожное. В Европе уже бушевала вторая мировая война. Дружинин понимал, что
она не обойдет стороной, что порогом войны не может долго оставаться согласованная с Гитлером
новая западная граница. Он видел свой долг в том, чтобы сделать все, от него зависящее, для
укрепления обороны. Дружинин пропадал на заводе дни и ночи. Это стало теперь для него самым
главным, его воскрешением из небытия. Он вновь обретал себя в этой жизни, а предстоящие тяжелые
испытания считал чуть ли не искуплением...
* * *
Очень любил Виктор праздничные парады на Красной площади. Его отец в майские и ноябрьские
праздники получал пропуск на гостевую трибуну и всегда брал его с собой. Но на майский парад
сорок первого года, когда Виктору уже минуло семнадцать и он получил паспорт, Георгию
Николаевичу пришлось похлопотать о втором пропуске.
И вот они вместе идут светлым майским утром по нарядному и красочно украшенному
Замоскворечью. На фасадах домов – красные флаги, на административных зданиях – портреты
вождей и плакаты. Нарядно одетые люди спешат на свои сборные пункты, настроение у них
праздничное. Уличные репродукторы разносят звуки маршей и песни хора имени Пятницкого. В
голубом высоком небе широкими кругами ходят голуби. Среди них выделяется своими "финтами"
знаменитый замоскворецкий красавец турман по прозвищу Федька Вертун... Сын обратился к отцу:
– Смотри, что выделывает наш Федя.
Они приостановились и, задрав головы, некоторое время любовались свободным, красивым
полетом золотистых от солнечных лучей птиц.
– Чей же этот красавец? – не без тайной зависти спросил отец, который в годы своего
шахтерского детства на донбасском руднике был заядлым голубятником.
– Его гоняет дворник Ахмед, – ответил Виктор, – знаменитый голубятник.
Глядя на замысловатые " кренделя" турмана, Георгий Николаевич задумчиво проговорил:
– Хорош! Артист! Очень хорош! – Они постояли еще немного, наблюдая за полетом голубиной
стаи, и продолжили свой путь на Красную площадь.
У Черниговского переулка им навстречу попался один из школьных приятелей Виктора. Он
приветственно поднял крепко сжатый кулак и весело на всю улицу провозгласил:
– Привет, маркиз! Пролетарии всех стран соединяйтесь!
Виктор с опаской покосился на отца, а он, провожая насмешливым взглядом паренька, спросил:
– Уж не тебя ли стали так величать?
– Меня, – неохотно проговорил Виктор.
– И ты терпишь?
Виктор промолчал, надеясь, что отец отстанет. Но Георгий Николаевич не унимался:
– Но почему маркиз, а не граф или... князь!
– Уж так получилось, – недовольно пробормотал Виктор и, помолчав, добавил: – Бывают
клички и похуже... А знаешь, как зовут того паренька?
– Как же зовут этого веселого борца за пролетарскую солидарность?
– Халой!
– Халой?! – удивился Георгий Николаевич. – Аппетитная кличка. Но почему же вдруг Халой?
– А потому, что его мать в булочной работает.
Георгий Николаевич расхохотался.
– Ну, в таком разе, ты и впрямь можешь не переживать, маркиз – это, все-таки, звучит. .
* * *
На Красной площади было, как всегда в такие минуты, торжественно и строго. На здании ГУМа
были вывешаны рядом огромные портреты Ленина и Сталина. Трибуны сдержанно гудели, вдоль
ГУМа и Исторического музея застыл четкий строй войск. Без десяти десять на трибуну Мавзолея
поднялись Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Каганович и другие вожди. Когда на Спасской
башне куранты пробили десять ударов, из Кремлевских ворот, верхом на гарцующем рыжем
красавце-скакуне выехал нарком обороны маршал Тимошенко в сопровождении адъютанта. Коротким
галопом они поскакали на середину площади. Навстречу им таким же аллюром скакали
командующий парадом маршал Буденный и его адъютант. Копыта их коней звонко цокали по
брусчатке площади. Напротив Мавзолея всадники остановились. Командующий парадом
отрапортовал, нарком принял рапорт, и они в сопровождении адъютантов начали объезжать строй
войск, поздравляя их с международным праздником трудящихся. В ответ гремело тысячеголосое
красноармейское "ура". Оно перекатывалось от строя к строю непрерывной могучей волной. После
объезда войск Тимошенко поднялся на трибуну Мавзолея и стал читать речь. Началась она, как
всегда, словами: – Товарищи бойцы, командиры и политработники... – И, как всегда, мощные
репродукторы повторили дальним эхом конец фразы: – ботники... И так – после каждой
произнесенной наркомом фразы. Это придавало речи какую-то особую торжественность и
значимость.
Выступление наркома закончилось, в Кремле загремели залпы артиллерийского салюта.
Торжественный марш войск начался.
Как и обычно, парад начался маршем бойцов Московской пролетарской дивизии в касках, с
винтовками наперевес. Потом, безукоризненно держа строй, прошел сводный батальон балтийских
моряков. Ленточки их бескозырок, тельняшки, широкие брюки-клеш живо напоминали волнующие
кадры любимых кинофильмов об Октябрьской революции и гражданской войне – "Балтийцы" и Мы
их Кронштадта".
После прохождения военных училищ и академий площадь замерла. Со стороны Исторического
музея доносся веселый и дробный, как весенний дождь по крыше, перестук копыт и на площади
появились лихие тачанки. Оркестр заиграл мелодию популярной тогда песни о гражданской войне —
"Тачанка". Виктор смотрел на тачанки и ему виделся Василий Иванович Чапаев с рукой, простертой в
сторону идущих в "психическую" атаку белых офицеров-каппелевцев, по которым строчит из
"Максима" знаменитая чапаевская пулеметчица Анка... После тачанок загарцевала на рысях
кавалерия и артиллерия в конных упряжках. Первая батарея – на рыжих конях, вторая – на
вороных, третья – на гнедых.
– Почему разные масти? – спросил Виктор.
– Так всегда было в русской армии, – задумчиво проговорил Георгий Николаевич, – традиция.
– Здорово, да?! – восторженно спросил Виктор.
Дружинин старший промолчал. Он не разделял восторженных чувств сына.
Работая в оборонной промышленности, Дружинин частенько размышлял о необходимости
совершенствовать Красную Армию и ее вооружение. "Ведь всем известно, – думал он, – что в
германской армии кавалерия уже давно перестала играть былую роль, что там сейчас главная ударная
сила – танковые дивизии, ведь еще Тухачевский предлагал такую же реформу у нас... Ведь сам же
Сталин заявил, что современная война – это война моторов. Почему же до сих пор мы гарцуем...? "
Подумал он об этом и сейчас, потому и промолчал. В это время на Красной площади появились
артиллерийские дивизионы и зенитная артиллерия на механической тяге и, наконец, танки. – "Вот
это – другое дело, – подумал Дружинин, – таких бы стальных лошадок наклепать, да побольше".
Парад, как всегда, заканчивался прохождением большого сводного оркестра.
Началась демонстрация.
Виктор привык видеть в голове демонстрации колонну вооруженных московских рабочих и в их
рядах поседевших участников баррикадных боев на Пресне в 1905 году. Впереди колонны всегда
гордо шел со знаменем Моссовета плечистый рабочий с окладистой бородой, одетый во все кожаное,
а по бокам у него шли такие же два бородача. Георгий Николаевич рассказывал Виктору о некоторых
людях из этой колонны, которых знал лично. Однажды он указал ему на одного из них в первой
шеренге.
– Видишь вон того невысокого седого мужичка в плаще и кожанной кепке?
– Вижу, – ответил Виктор.
– Запомни! Это – герой Красной Пресни, бывший председатель ее Ревкома, знаменитый
товарищ Седой. А того, что во второй шеренге, третий от края, узнаешь?
Виктор нашел глазами во второй шеренге третьего от края и радостно воскликнул:
– Конечно, узнаю! Еще бы! Это же дядя Марат!
– Он самый! – улыбнулся тогда Дружинин.
Колонна эта всегда проходила под звуки "Варшавянки" и шумные аплодисменты трибун. Но в тот
Первомай сорок первого года колонна вооруженных московских рабочих по Красной площади не
проходила. Виктор хотел было спросить у отца о причине, но, вспомнив о судьбе дяди Марата, осекся
на полуслове. Георгий Николаевич по выражению лица и глаз Виктора догадался о чем тот хотел его
спросить, но не спросил.
Площадь захлестнуло людские море. Гремели оркестры. Над головами демонстрантов плыли
портреты вождей, знамена, плакаты, транспаранты с рапортами о трудовых победах в городе и в
деревне. Проходя мимо Мавзолея, тысячи людей искали глазами Сталина, восторженно приветствуя
его громкими возгласами и красноречивыми жестами. А он, "по-отечески" улыбаясь в усы, время от
времени легонько помахивал им кистью руки. И в тот же момент, как по команде, демонстрантов
приветствовали все остальные вожди.
Наблюдая за праздничными колоннами, Дружинин думал: "Откуда эта любовь к Нему и вера?
Неужели всеми уже напрочь позабыто все, что происходило так недавно? А, может быть, именно за
это такая горячая любовь? Ведь все эти годы их убеждали, что товарищ Сталин всегда защищал и
защищает интересы народа. Сегодня в глазах миллионов он – защитник идеалов Октябрьской
революции, непримиримый борец за счастье народа, продолжатель дела Ленина..." – Невеселые
мысли его прервал голос Виктора: .. Отец, я вынужден тебя скоро покинуть. – Покинуть? —
удивился Дружинин. – Как это? Почему? – А мы договорились, что я, когда будет проходить наша
школа, вольюсь в ее боевые ряды... – Ты хочешь встретить их у Спасской? – Да, – сказал Виктор,
– мы так договорились. – Ну, что же валяй. Я тоже об этом договорился со своими заводскими.
Тоже их жду. . Встретимся дома, за пирожками с капустой. Иди.
У Спасской башни Виктор встретил своих. Маша взяла его под руку:
– Молодец, сдержал слово. Сегодня ты – настоящий рыцарь, маркиз.
– Только сегодня? – улыбнулся Виктор.
– Не будем уточнять, – засмеялась Маша. – Пошли!
* * *
Тот майский вечер они провели в компании школьных друзей. Были песни, танцы, остроумные
тосты, шуточные розыгрыши. Потом Виктор с Машей вышли на балкон и смотрели на сверкающую
огнями праздничную Москву. Он обнял ее и стал целовать. Вдруг она уперлась руками в его грудь,
отстранилась, в глазах ее блеснули слезы.
– Мне сегодня от твоих поцелуев хочется реветь!
– Реветь?! Это почему же?
Маша всхлипнула и уткнулась носом в его плечо:
– Мне ведь уже семнадцать и я не хочу больше прятаться с тобой по темным углам, как девчонка,
укравшая у злой бабушки любимое варенье... Мне стыдно...
– Что же ты хочешь? – спросил Виктор, уже привыкший к ее внезапным переменам.
– Или все, или ничего! – прошептала Маша. И вдруг схватила его за руку и потащила в комнату:
– Хочу танцевать!
Их встретили шутками и остротами. Закадычный друг Виктора, признанный школьный поэт Илья
Боярский по кличке "Боярин", сел за пианино, ударил по клавишам и пропел свой новый экспромт:
Была весна, цвела сирень и пела пташенъка,
Маркиз из Франции приехал покутить.
Ему понравилась хорошенькая Машенька,
Такой «кусочек» было жалко упустить...
– Замолкни, зарвавшийся менестрель! – крикнула Маша, – а то мой прекрасный и благородный
маркиз проткнет тебя своей непобедимой шпагой. – Да! – подтвердил Виктор. – И поставлю свой
кованый каблук на твой холодный и бездыханный труп... – Потом они всей компанией отправились
на последний киносеанс в "Ударник". Там показывали недавно вышедший на экраны фильм
"Истребители", где главную роль играл их любимый Марк Бернес.
