Текст книги "Наследник"
Автор книги: Владимир Малыхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Владимир МАЛЫХИН
Наследник
ПОВЕСТЬ-ТРИЛОГИЯ
Москва
«Книга»
1991
ББК84Р7-4 М20
Художник Олег Семёнов
Книга издана за счет средств автора
Текст печатается в авторской редакции
ISBN 5-212-00641-4
© Малыхин В.Г., 1991
БОЛЬШАЯ ОРДЫНКА
(часть первая)
На Большую Ордынку Дружинины переехали в тридцатом году, когда Витьке исполнилось шесть
лет. До этого они жили в Ананьевском переулке, вблизи Садового кольца, в старом красивом
доходном пятиэтажном доме с колоннами. Они занимали там пятикомнатную благоустроенную
квартиру, в которой до революции жила семья известного московского адвоката. В двадцатые годы
Георгий Дружинин занимал пост начальника одного из районов милиции Москвы, куда был
направлен с третьего курса военной академии РККА.
– Зачем нам такие хоромы? – говорил он своей молоденькой жене Ане, когда они, получив
ордер, приехали осматривать квартиру. – Нам бы вполне хватило и двух комнат. Вот эту, с книжными
шкафами и камином – под спальню, а ту, которая побольше, с мягкой мебелью и роялем – под
столовую. Остальное нам зачем? Что мы нэпманы? – Я с тобой абсолютно согласна, Жора, —
отвечала Аня, – Похлопочи, чтобы остальные отдали кому-нибудь из твоих сослуживцев-
милиционеров, ведь сейчас так много нуждающихся.
Однако высокое милицейское начальство не вняло просьбе Дружинина, и квартира целиком
осталась за ним. – Въезжай, живи и не тужи, – сказало высокое начальство, – барские квартиры
теперь для народа, а рабоче-крестьянская милиция – его боевой авангард. – И Дружинины
поселились в роскошной адвокатской квартире.
Аня и маленький Витька уже давно привыкли к ночным дежурствам Георгия. Но в ту ночь Аню
мучила какая-то смутная тревога, она никак не могла заснуть и, чтобы скоротать время, достала из
книжного адвокатского шкафа томик "Поэзы" Игоря Северянина и уселась в кресло-качалку. Глаза
заскользили по строкам.
... Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж.
Королева играла в байте замка Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Она захлопнула томик и устало прикрыла глаза, подумала: "Ажурная пена, королева, паж..." —
Вчера его милицейский кучер нечаянно проговорился, что сегодня ночью облава на притон
налетчиков. Она тревожно взглянула на дорогие напольные кабинетные часы "Павел Бурэ", и они,
словно отвечая ей, сердито пробили три раза.
Георгий появился в четыре. Его ввели в комнату два милиционера, бережно поддерживая под руки.
Он проговорил, силясь улыбнуться:
– Не волнуйся... Пустяки... Царапина. – Гимнастерка его была расстегнута, и Аня увидела
перевязанную грудь. Аня вскрикнула. Закружилась голова, розовый абажур настольной лампы как
жар-птица, порхнул в ее сторону, ослепил глаза. Она очнулась на диване. Георгий сидел рядом с ней,
гладил ее по голове:
– Ну, что ты, Анка? Успокойся! Это же царапина. – Разбуженный шумом, в комнату вбежал
перепуганный, заспанный Витька. Увидев раненного отца и лежащую на диване бледную,
заплаканную мать, он долго сдерживал слезы, но в.конце концов не выдержал и с плачем бросился к
ним.
"Царапина оказалась серьезным ранением, и Дружинину по этой причине пришлось уйти из
милиции. Он был направлен, в счет первой партгысячи, на учебу в МВТУ имени Баумана.
* * *
Скоро в квартире появились новые, не виданные еще Витькой вещи: чертежные доски, рейсшины,
треугольники и фигурные линейки, рулоны чертежной бумаги, готовальни, карандаши «Сакко и
Ванцетги»... По вечерам у них стали собираться новые друзья Георгия – студенты парттысячники.
Их бурные диспуты по диамату, сопромату, политэкономии, истории партии и другим мудреным
наукам часто продолжались до рассвета. Для Ани и Витьки стали привычными слова: КПД,
производительность труда, цена производства, режим экономии, НОТ, система Тейлора... Сонная Аня,
подавая им очередной кипящий чайник, хлеб и сахар, нередко предупреждала: – Господа студиозы!
Хлеб и сахар кончился, пора закругляться! – В ответ они высоко поднимали чайные стаканы и
весело провозглашали в ее честь изысканные тосты, заявляя, что она их добрая кормилица и что
после грядущей победы мировой революции ей непременно поставят золотой памятник за то, что она
бескорыстно и самоотверженно помогала республике Советов ковать кадры красных командиров
производства. Иногда хлеб и сахар они приносили с собой.
* * *
Переезд Дружининых в Замоскворечье был для всех неожиданным и непонятным. Их новая
квартира по размерам и удобствам была несравненно меньше и хуже адвокатской. Она состояла из
двух смежных комнат и маленькой кухни, а туалет и ванная были общественные в густо населенной
"коммуналке" , расположенной напротив, через лестничную площадку. На недоуменные вопросы
знакомых Анна Семеновна отвечала, что все это мелочь и пустяки, а переезд вызван тем, что
маленький Витька перенес скарлатину в тяжелой форме и, по совету врачей, ему нужны не пыль и чад
Садового кольца, а свежий воздух Замоскворечья.
В просторном дворе дома, в котором поселились Дружинины, и в самом деле шумели многолетние
дубы и клены, а обсаженная липами Большая Ордынка была тихой, булыжной улицей. Ее
патриархальную тишину время от времени нарушал перестук лошадиных копыт, дробный и веселый
у лихачей, глухой и тяжелый у ломовых тяжеловозов. Иногда, прорычит, бывало, неуклюжий
пятитонный «Бюссинг" со львом на радиаторе, громыхнет более проворное "AMО" или быстро
проскочит похожий на старинную карету французский таксомотор "Рено".Но большую часть дня на
булыжной мостовой, облюбовав теплые и душистые лошадиные "яблоки",, хозяйничали шустрые
воробьи и зобастые сизые голуби. Несмотря на Замоскворецкую идиллию и доводы Анны
Семеновны, для друзей и знакомых Дружининых их неожиданный переезд оставался загадкой.
* * *
Во дворе дома по выходным дням и праздникам отцы и дети играли в волейбол, футбол или лапту,
устраивали городошные баталии, а кто постарше забивали "козла" или, с опаской поглядывая на
открытые окна дома, баловались по мелочи в "очко". Много было голубятников и страстных
любителей танцплощадок. У последних на лацкане пиджака, рядом со значком "ГТО" или
"Ворошиловский стрелок", обычно красовалась искусно вырезанная из блестящей латуни томно
вальсирующая танцевальная влюбленная пара... Что касается Витьки Дружинина, то он со временем
стал признанным голкипером и не раз выручал свою дворовую футбольную команду, самоотверженно
бросаясь в ноги нападающим, забирая "мертвые мячи".
Жил во дворе веселый шофер, известный всей улице гитарист и исполнитель жестоких романсов,
по кличке Цыган. Он научил Витьку неплохо играть на гитаре и нередко под их ладный
аккомпанемент на двух гитарах ребята отплясывали чечетку или пели любимые песни. Одной из
любимых была популярная тогда песня, в которой особенно нравился припев:
В бой за Родину, в бой за Сталина,
Боевая честь нам дорога.
Кони сытые бьют копытами,
Встретим мы по-Сталински врага.
В эти минуты Витька прищуривался и ему виделось, как он в боевом строю, обнажив острую
саблю, несется в атаку на врага, а сам товарищ Сталин и его боевой соратник нарком Ворошилов
стоят на командной высоте и наблюдают в бинокли эту геройскую кавалерийскую атаку.
К ним во двор по вечерам часто приходили ребята и девчата со всейулицы. Дружный и веселый
двор славился на всю округу, и Виктор гордился его заслуженной славой.
* * *
Одним из лучших друзей Витьки был его сосед по подъезду и по парте в школе Гурген Погосьян.
Отец Гургена, Арменак Макарович, шестидесятилетний седой красавец, работал инженером в
научной лаборатории легкой промышленности и считался большим знатоком своего дела, а мать,
Татьяна Михайловна, добрая, невысокая женщина с печальными библейскими глазами, в свое время
исполняла вокальные партии в Большом театре с самим Шаляпиным. Татьяна Михайловна любила об
этом вспоминать и с застенчивой улыбкой показывала пожелтевшие театральные афишки, где рядом с
большим овальным портретом Федора Ивановича и его шикарной фамилией, набранной огромными
плакатными буквами, значилось набранное мелким шрифтом и ее театральное имя – Татьяна
Дарьяни. Во дворе был слух, что уйти со сцены ее заставил молодой и ревнивый Арменак, кавказская
кровь которого не могла стерпеть оперных объятий и поцелуев, даже, когда они были шаляпинские...
Гурген однажды громко высказал мысль о том, что мать зря послушалась отца и ушла со сцены.
– Ты, мам, была бы сейчас наверняка заслуженной, а то и народной и не давала бы музыкальные
уроки всяким пустым девчонкам...
– Но ведь тогда не было бы тебя, мой Гургенчик, – смущенно улыбнулась Татьяна Михайловна.
– Почему?! – искренне удивился Гурген. – Я тоже был бы, только не Погосьяновский, а
Шаляпинский. Даже лучше.
Когда об этом разговоре узнал Арменак Макарович, он блеснул бычьим глазом в сторону сына, дал
ему подзатыльник и буркнул:
– Паршивый щенок!
...В один из выходных дней старший Дружинин по какой-то причине не пошел на завод, хотя
обычно он работал и в выходные. К тому времени он уже окончил Бауманский институт в числе
первых парттысячников и работал на крупном военном заводе начальником цеха. В то утро он читал в
садике под окном "Правду", потягивая из своей большой кружки крепкий чай. Проходя мимо их
садика, Арменак Макарович решил зайти и побеседовать с соседом о житье-бытье. Дружинин угостил
Арменака Макаровича чайком и они мирно беседовали о том, о сем. – А почему, уважаемый сосед, у
нас все-таки не хватает элементарной колбасы и... к примеру, селедок? – допытывался старый
инженер. – Ведь они-то, извините, всегда в России бывали в достатке... – Такое Георгий
Николаевич не мог простить даже доброму соседу. Он опустил свой тяжелый кулак на стол и спросил,
понизив голос до шепота:
– Вам захотелось колбаски, Арменак Макарович? А парижского шампанского "Мадам Клико" Вы
не желаете? А что Вам дороже, уважаемый гурман, банка селедок или Днепрогэс. Бутерброд с
колбаской или новые станки "ДИПы" и тракторы "ЧТЗ " ?! Эх, Вы!.. А еще сочувствующий советской
власти инженер!
Арменак Макарович с нескрываемым интересом некоторое время смотрел на собеседника широко
раскрытыми, немного выпуклыми и скорбными армянскими глазами. Потом задумчиво произнес:
– А знаете, уважаемый сосед, я Вам искренне завидую. Клянусь собой, завидую. Когда так
веришь, легче жить. – Дружинин тоже с интересом взглянул на Арменака Макаровича и, поняв, что
погорячился, улыбнулся: – Я ведь тоже, честно говоря, люблю селедочку. . Но ведь не хлебом
единым живем, а?
Арменак Макарович поправил свой галстук-бабочку (он всегда очень следил за своей внешностью)
и немного церемонно сказал:
– У нас сегодня маленькое семейное торжество. Я приглашаю Вас и уважаемую Анну Семеновну
на чашку чая, – он, улыбаясь, развел руками, – и уж извините меня, ради бога, за мое восточное
гурманство, – на рюмочку армянского коньяка.
Они, улыбаясь, пожали друг другу руки и рассмеялись.
* * *
Нерушимая дружба Витьки и Гургена однажды подверглась жестокому испытанию и была на
грани полного разрыва. Когда они учились в шестом классе, на уроках обществознания им
рассказывали о том, как буржуи всего мира пытаются задушить республику Советов. Среди этих
"душителей" был и тогдашний Папа Римский Пий XI. Они узнали, что этот "папа" – один из
организаторов "Крестового похода" против СССР – в своих энцикликах предает анафеме советскую,
власть и является другом-приятелем Муссолини. Особенно их возмутило то, что этот Пий
благославлял итальянских солдат, которых Муссолини посылал генералу Франко, возглавившему
мятеж против республиканской Испании. Они решили разоблачить и заклеймить этого "папу" в своей
самодеятельной программе, посвященной Первомаю.
Был написан сценарий. Он назывался "На свалкуистории". Из фанерных листов соорудили
декорации, на которых масляной краской намалевали, на глазок, контуры собора Святого Петра. Один
из фанерных листов был окрашен черной краской, наискосок его мелом было написано: "Свалка
истории".
Стали распределять роли. Итальянских рабочих, которые должны были по сценарию выбросить
"папу" и Муссолини на свалку истории, желали играть все. А Пия XI и Муссолини никто.
Староста класса Маша Туманова уговаривала Гургена:
– Ты обязан сыграть "папу". Это твой гражданский долг. Понял? – Нет, не понял. Почему это
именно я "обязан"? Что я хуже других? – горячился Гурген., – Нет! Ты лучше других. Но у тебя
внешние данные... "папы . Глаза, брови, нос и вообще... – У меня его внешние данные?! Ты хочешь
сказать, что я похож на этого... этого... подлеца Пия?! Да?! – Не на Пия, а на итальянца. – Ну,
знаешь!! В такое случае, ты сама похожа на... на... – он задыхался от гнева.
– На кого же я по-твоему похожа? – спросила Маша, гордо подняв свою каштановую головку со
вздернутым носиком. – Так на кого же я все-таки похожа, Гургенчик? Почему же ты вдруг замолчал?
Гурген молчал. В ту минуту у него не нашлось нужных слов.
– Ну вот, видишь! – улыбнулась Маша. – Твой несносный язык всегда обгоняет твой разум. Ну
будь же умницей, Гургенчик! Между прочим, ты в тысячу раз больше похож на Гарибальди, чем на
этого дурацкого Пия.
– Да? – спросил Гурген. – А ты не врешь?
– Клянусь собой, – поклялась Маша любимой клятвой Гургена.
Это решило дело. Гурген еще раз взглянул на красивую головку Маши и согласился быть Римским
Папой.
Пришел Первомай. Вечер самодеятельности проходил в большом физкультурном зале школы. Зал
был переполнен. На сцене в большом кресле, взятом напрокат в учительской, сидел, облаченный в
белый медицинский халат, Гургенчик. На его груди висел большой картонный крест и черная
табличка, на которой мелом было написано: "Папа Пий XI". В руках он держал другой крест, тоже
вырезанный из картона.
Из-за кулис вышел Муссолини в сопровождении своих приближенных, его изображал Витька
Дружинин.
Муссолини был в коричневом френче, на голове его красовалась черная бумажная пилотка с
нарисованной сбоку фашистской свастикой. Приближенные итальянского дуче были одеты в сюртуки
и фраки, на головах у них блестели черные цилиндры. Они несли плакат: "Крестовый поход на
СССР". Вся фашистская компания подошла к Пию и упала перед ним на колени, прося
благословления на поход. Пий благословил их крестным знамением. Фашисты встали, выбросили
вверх правые руки в своем фашистском приветствии и, хором выкрикивая "Вперед, на СССР!" —
стали давать круги возле трона "папы". На третьем витке произошло неожиданное. "Папа" вдруг
вскочил с кресла, подбежал к Муссолини и ... дал ему в челюсть. От неожиданности Муссолини упал.
Его приближенные оцепенели. А зал загрохотал аплодисментами и криками "Ура!". "Папа" и
Муссолини вцепились друг в друга и катались по полу, пока подручные "дуче" не уволокли их за
кулисы.
Там, на "свалке истории" они стояли на коленях друг перед другом и постепенно приходили в себя.
– Ты что, балда, сделал? – закричал Муссолини, потирая челюсть, – я же тебе ребра
переломаю, гад.
– А ты почему орал: "Вперед, на СССР!" ?
– Так ведь так же по сценарию, дубина!
– Мог бы орать эти идиотские слова и не так... громко...
– Ну ладно, черт сумасшедший, я тебе этого никогда не прощу.
А зал ревел от восторга.
– Слышишь? – спросил довольный "Пий", – все ребята поддерживают. – Муссолини вскочил,
плюнул, ткнул ногой "папу" и убежал из школы.
Скоро в стенной газете была нарисована карикатура. На ринге дрались Папа Пий XI и Муссолини.
Подпись гласила: "Так закончился крестовый поход против СССР".
Витька и Гурген долго не разговаривали друг с другом и даже переселились на разные парты.
Помирила их Маша Туманова. Во время "переменки" она нашла Гургена, подвела к Витьке и сказала:
– Вы оба ведете себя как жалкие маменькины сынки. Подумаешь, надулись! Неужели вы не
понимаете, что искусство требует жертв? Тем более революционное! Подайте сейчас же друг другу
руки и чтобы опять – дружба на всю жизнь! – Витька и Гурген одновременно взглянули на
презрительно сощуренные голубые щелочки ее глаз и, помедлив, нехотя подчинились приказу. Маша
на радостях чмокнула одного и другого в щеку и убежала.
– Если б не она, – проворчал Витька, – никогда бы... – Ладно, кончай психовать, – смущенно
сказал Гурген, – я ведь тогда не нарочно, а так... по... инерции.
Постепенно их дружба снова стала нерушимой. В седьмом классе у них родилась идея тайно через
Одессу добраться до Испании и стать добровольцами в какой-нибудь интернациональной бригаде.
Витька говорил Гургену:
– Товарищ Сталин не зря сказал, что это дело не только испанцев, а всего передового и
прогрессивного человечества.
– Точно, – соглашался Гурген и добавлял: – надо только денег немного накопить на дорогу до
Одессы, а там – на пароход и все в порядке. Не выбросят же нас советские моряки за борт!
– Доберемся как-нибудь, ведь Кольке Грибу с Пятницкой удалось, – говорил Витька, – а чем
мы хуже?
Они стали откладывать на дорогу деньги, которые получали дома на кино и школьные завтраки.
Но они не успели. Мадрид был взят мятежниками. – Сволочь этот генерал Миаха, – возмущались
они, – как его раньше не раскусили республиканцы! Но он еще ответит за свое предательство.
Витька и Гурген договорились, что лозунг республиканцев "Но пассаран!" ("Они не пройдут")
будет у них тайным знаком, если они захотят в минуту опасности поклясться в твердости и дружбе.
Когда об этом узнал их класс, то все тут же выразили горячее желание присоединиться к их тайному
договору. И с той поры, если классу по какой-либо причине нужно было занять "круговую оборону ,
староста Маша Туманова поднимала согнутую в локте руку с крепко сжатым кулаком и негромко
командовала: – Но пассаран! В ответ руки поднимал весь класс и такую "оборону" не могли
сокрушить даже самые опытные педагогические стратеги.
Любимым учителем у них был физик Борис Федорович Лукин. У него было нервное сухое лицо с
проницательными серыми глазами. Он часто поражал их своей интуицией. Стоит, бывало, спиной к
классу и пишет на доске какие-нибудь формулы. Вдруг, не оборачиваясь, говорит: – Слушай,
Дружинин, перестань морочить голову Тумановой. Или: – Друг мой, Погосьян, положи руки на
парту, а рогатку убери, пожалуйста, в свой ранец. Она тебе еще пригодится дома...
Класс замирал от удивления, а Борис Федорович, как ни в чем не бывало, продолжал, не
оборачиваясь, спокойно писать на доске формулы и рисовать графики. Он говорил: – В короне Её
Величества Средней школы, физика – самый драгоценный рубин. Это – наука наук, библия
цивилизованного человека. Учебник физики должен лежать у вас под подушкой... А у вас там —
"Королева Марго".
На уроках физики часто ставились интересные опыты. Вернее, интересными их умел делать
изобретательный Борис Федорович. Отметки он ставил строго, но справедливо. На своем последнем
уроке в девятом классе он взволнованно сказал: – Всегда помните и любите свою школу! Школьные
звонки – это неповторимые бубенцы детства. – Класс устроил ему овацию.
Интересно проходили у них уроки географии. Ее преподавал невысокий розовощекий толстяк.
Звали его Иваном Ивановичем. Он много поездил по свету и одевался по тем временам, как
иностранец. Носил серый в розовую клетку костюм "тройку" и шляпу. Иван Иванович был
добродушным и веселым человеком. За клетчатый костюм, шляпу, невысокий рост и довольно
заметное брюшко его прозвали мистером Пиквиком. Он об этом знал и, протирая замшевым
лоскутком выпуклые стекла заграничных роговых очков, добродушно улыбался, справедливо считая
это прозвище не самым плохим. Перед уроком он вместе с дежурным всегда развешивал по стенам
географические карты. Однажды он сказал: – Каждая из этих карт – окно в мир. Вот эта – окно в
Азию, эта – в Европу, а эта – в Америку. Завтра я вам принесу окно в Африку. Вы сейчас любите
петь глупую песенку о туземце в бамбуковой хижине с бородавкой на левой ноздре, который
влюбился в... страусиху. . Знаю, знаю. Не отпирайтесь. Но учтите, Африка – пороховой погреб для
капиталистов. Когда этот погреб взорвется, весь наш земной шарик задрожит.
Увлекшись рассказом, он однажды влез на стул и, проводя указкой вдоль Северного Ледовитого
океана, прочитал классу интереснейшую лекцию о важности Северного морского пути, об огромных
богатствах Крайнего Севера – угле, нефти, газе, редких металлах. Но вдруг произошло неожиданное.
Увлекшись, Иван Иванович поставил ногу мимо стула и с грохотом упал на пол. Не последовало ни
смеха, ни улыбок. Класс сочувственно охнул и многие бросились поднимать Ивана Ивановича. Когда
все снова уселись за парты, он смущенно поблагодарил за помощь и, улыбаясь, развел руками: —
Наука, друзья, тоже требует жертв...
Но самой любимой была историчка – Лидия Дмитриевна Рыбакова, их классный руководитель.
Была она молодая, добрая, с пышными золотистыми волосами, увлекающаяся и экспансивная.
Однажды она сказала: – Владимир Владимирович Маяковский окрестил историю "бабой
капризной". Ну что ж, это может быть ц так, но она еще и память человечества. Без нее все мы —
слепые котята. Поэтому будем прозревать.
Рассказывая на уроке о Великой Французской революции, она сказала: – Ромен Роллан предлагает
дать всем великим революционерам вторую Родину для сохранения их жизни, которую они
посвящают борьбе за благо народов. И, раскрыв книгу Ромена Роллана, прочитала: "... подобно тому,
как Шиллер, Веллингтон, Пристли, Костюшко были объявлены декретом Дантона французскими
гражданами, сделаем героев всего мира также и нашими героями. И, прежде всего, пусть найдут у вас
вторую Родину все те, кто были народными героями других времен и других стран". Она предложила
написать письмо Михаилу Ивановичу Калинину и выразить согласие с этим предложением. Тут же
такое письмо было написано и отправлено по адресу: Москва, Кремль, товарищу М.И.Калинину". В
нем предлагалось издать специальное постановление ВЦИКа о международных революционных
героях. Случилось так, что вскоре после этого письма из фашистской Германии в Москву приехал
Георгий Димитров с товарищами по Лейпцигскому процессу. Им было дано советское гражданство.
Класс ликовал, считая это и своей заслугой.
* * *
В восьмом классе на вечере художественной самодеятельности Виктор в паре с Машей Тумановой
спели под его гитару модную утесовскую песенку "Все хорошо, прекрасная маркиза". Успех был
громадный, ему способствовала Витькина шляпа с пером и густо подведенные Машины глаза и
ресницы. На другой день вся школа произвела его в Маркизы. Машу маркизой величать не стали, она
по-прежнему осталась для всех "Мэри". Эта кличка, по общему мнению, была ей больше к лицу.
Маша была стройной и привлекательной девушкой с густыми каштановыми локонами и
загадочными глазами. Она любила танцы и веселые компании, но временами становилась задумчивой
и жадно набрасывалась на книги. Виктор тоже много читал, и подружились они поначалу на этой
почве, хотя острые язычки некоторых Машиных подружек толковали это по-своему. У Дружининых
была довольно большая домашняя библиотека, и Маша любила рыться там в книгах. Однажды с
высоты стремянки она сказала, фыркая от пыли, матери Виктора:
– Самая прекрасная девушка на свете – Наташа Ростова, а самая противная... – Анна Каренина.
– Бог с тобой, Машенька, – замахала рукой Анна Семеновна. – Анна Каренина – это же
извечная трагедия любви, это же пример самопожертвования...
– Ерунда, – ответила Маша, – сама во всем виновата, истеричная дворянка, избалованная
бездельем, богатством и лопоухим Карениным...Толстой не зря описал его ослиные уши.
Анна Семеновна рассказала об этом разговоре Виктору и добавила:
– Машенька Туманова – сама непосредственность, в ней море обаяния! Она в тысячу раз умнее
и привлекательнее; многих ваших школьных жеманниц.
Виктор смолчал. Он был целиком и полностью согласен с матерью. "Если б ты еще знала, как
Машка здорово целуется! – усмехнулся он про себя, – так, наверное, Вронскому и во сне не
снилось".
* * *
Шли годы. Георгий Николаевич Дружинин работал уже главным инженером завода, на котором
начинал начальником цеха. В небольшой, но по-прежнему гостеприимной квартире Дружининых
часто собирались их старые и новые друзья. Виктор слышал разговоры этихлюдей за столом, за
шахматами, за папиросами. Они говорили о чем угодно, но, как и сами Дружинины, никогда не
сетовали на свои материальные или бытовые затруднения, им был совершенно чужд дух какого-либо
приобретательства и тихого благополучия. Но среди них была супружеская пара, о которой даже они
говорили, что те не от мира сего. Это были старые большевики – муж и жена по фамилии Нодель.
Оба были небольшого роста, носили старомодные пенсне на шнурке и много курили. До революции
они долго жили в эмиграции и скитальческая жизнь на чужбине во многом определила их облик и
быт.
Своего позднего сына они назвали Робеспьером, и, наверное, поэтому Георгий Николаевич
называл Ноделя, в шутку, Маратом.
Однажды Виктор попал с Анной Семеновной к ним в дом. Они занимали две небольшие комнаты в
шумной коммунальной квартире. В комнатах было неуютно и пустовато, но царил культ книги. Они
лежали не только в переполненном книжном шкафу, но и на тумбочках, столах, подоконниках и даже
стопками на полу, возле кровати хозяев. Роза Нодель угостила гостей чаем и завела разговор с Анной
Семеновной о волнующем тогда всех Лейпцигском процессе над Георгием Димитровым и его
товарищами. Она горячо говорила о мировом мещанстве, которое, по ее словам, породило фашизм и
может погубить грядущую мировую революцию. Виктор слушал, проникаясь еще большим
уважением к строгой и всезнающей тете Розе. Но вскоре произошло событие, которое надолго
переполошило их коммунальную квартиру и дало повод Дружининым и другим друзьям Ноделей
беззлобно острить по поводу "устойчивых природных инстинктов красной Розы".
Дело было в том, что Роза Нодель вдруг приревновала своего супруга к одной из соседок по
квартире. Между супругами произошел крупный разговор. Он был похож на спор двух партийных
противников где-нибудь в кафе на берегу Женевского озера. Роза Нодель гневно бросала в лицо мужу
цитаты из классиков марксизма по проблемам семьи и брака. Она обвиняла его не столько в измене,
сколько в том, что он растоптал большевистские устои и превратился в мещанина. Исаак Нодель
закрывал маленькими волосатыми руками лицо и уши, крутил головой. Он не желал слушать эти
ужасные и несправедливые обвинения. Он их начисто отметал. Но Роза Нодель была непреклонна и
принципиальна, как и всегда в любом партийном споре, будь то в Женеве, Цюрихе или в Москве.
Потрясенный неслыханным обвинением Нодель-муж стукнул кулачком по столу и выбежал из дома.
Но когда он появился во дворе перед окнами своей квартиры, то увидел разгневанную супругу,
которая грозила ему пальцем и выкрикивала: – Ничего, товарищ Нодель, ничего! Вам не удастся
уйти от партийного ответа. Завтра же мы встретимся в парткоме вашего Наркомата. Вы жалкий трус и
перерожденец, товарищ Нодель!
Никто не знал, встречались ли они в парткоме. Судя по всему – нет, потому что скоро опять стали
вместе выходить на вечерние прогулки.
* * *
Наступил 1935 год, но трагический тридцать четвертый, год убийства СМ.Кирова, у всех еще
кровоточил свежей раной. В газетах выступали бывшие партийные лидеры-оппозиционеры, они
критиковали друг друга и присягали в верности Сталину. Тяжелые думы одолевали Дружинина. Он
сам был в партии с марта 1916 года, вступил в ее ряды семнадцатилетним парнем. Работая
лампоносом на шахте Щербиновского рудника в Донбассе, избирался делегатом партийных
конференций, несколько раз присутствовал по гостевым билетам на партийных съездах. Он всей
душой был за единство партийных рядов, считал, что Троцкий, Зиновьев и их сторонники своими
бесконечными дискуссиями и "платформами" ослабляют партию. Он отлично знал о революционном
прошлом этих людей, об их заслугах перед Революцией, о близости с Лениным. Но его поражало их
поведение – "Грешат и каются, каются и грешат, – с досадой думал он, – где же их большевистская
принципиальность, где их твердость в отстаивании своих взглядов? "
Он понимал, что бурные дискуссии на последних партийных конференциях и съездах вызваны не
только теоретическими и тактическими разногласиями, что это и борьба за лидерство в партии. Зная о
политическом завещании Ленина, он, тем не менее, считал, что лидерами должны быть не те, кто
будучи в меньшинстве, легко и просто признают ошибки и слезно каются в своих грехах, а твердый и
целеустремленный большевик, не сворачивающий с избранного пути. Именно таким, по мнению
Дружинина, был в этой борьбе Сталин. Но при всем этом, он не мог себе представить, что эти люди
стали врагами партии и советской власти.
В стране шли массовые аресты. Среди арестованных в последние два года было немало его
товарищей по службе в армии, по работе в милиции, были и бывшие студенты-парттысячники.
Дружинин очень тяжело это переживал, его терзали противоречивые мысли, одолевали сомнения.
Последней каплей, которая переполнила чашу его сомнений, стал семнадцатый съезд партии. Из
верных источников Дружинин узнал, что во время тайного голосования в новый состав ЦК против
Сталина проголосовало более двухсот делегатов, а Киров прошел почти единогласно. Такая
антисталинская атака привела в смущение и озадачила председателя счетной комиссии старого
большевика ВЛ.Затонского, и он решил посоветоваться с Лазарем Кагановичем, который руководил
организационной работой съезда. Каганович поставил об этом в известность Сталина. Последовало
указание: "Сделать, как у Кирова". Председателя счетной комиссии и ее членов, очевидно, сумели
убедить в том, что этого требуют высшие интересы партии и государства...
В декабре того же года был убит СМ.Киров. А следом за этим начались массовые аресты бывших
делегатов съезда – членов нового ЦК и других высших руководящих органов партии, избранных на
съезде. Нет, Дружинин не ставил тогда в какую-то зависимость эти трагические события, о таком он
не смел даже подумать. Но мучительный вопрос: "Что происходит?" – стал угнетать его все больше
и больше.
* * *
В начале тридцать шестого года был арестован директор завода, где работал Дружинин. После его
ареста было официально объявлено, что он являлся участником "террористического троцкистско-
зиновьевского объединенного центра". За годы работы на заводе Дружинин хорошо узнал этого
человека, члена партии с дореволюционным стажем, бывшего пугиловца, глубоко его уважал и верил
ему. Через несколько дней после ареста директора, Дружинина вызвали в наркомат и нарком
предложил ему пост директора. Дружинин заявил, что не верит в принадлежность бывшего директора
