Текст книги "Наследник"
Автор книги: Владимир Малыхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Мы готовы в бой!..
На душе у него сейчас было радостно, он понял, что выдержал еще один трудный экзамен. "Ты ж
москвич, Витька! А это, друг ситный, не хухры-мухры...", – вспомнил он слова капитана Крутокопа.
После полевых занятий по вечерам Виктор заходил в хаты к солдатам. Они беседовали на разные
темы, ему приходилось отвечать на самые замысловатые вопросы: "Не предаст ли нас Черчилль?",
"Когда откроется второй фронт?", "Почему французские партизаны не казнят предателя маршала
Петэна? "...
Что не любил он, так это разговоров об урожае, посевной, уборочной, озимых и яровых... В этих
делах он был полным неучем. Часто заходил в хату, где жил орудийный расчет старшего сержанта
Итина. Здесь любили поговорить на "стратегические" темы. Сам Итин до войны работал забойщиком
на одной из шахт Донбасса. Когда Виктор принял батарею, он был ее парторгом. Замполита тогда у
Виктора не было, поэтому Итин исполнял и его обязанности. Из-за него Виктор однажды нарушил
партийный устав.
..Шло открытое партийное собрание батареи. Когда началось голосование, Виктор руки не поднял
по той причине, что был тогда кандидатом в члены партии. Вдруг он слышит шепот сидящего рядом
Итина:
– Голосуйте, товарищ комбат! Голосуйте! Ведь солдаты смотрят!..
– Да не могу я, не имею права, – шепчет ему Виктор в ответ.
– Голосуйте! В этом конкретном случае Вам бы сам товарищ Сталин разрешил. Ведь солдаты же
на Вас смотрят. . И Виктор поднял руку.
* * *
Частенько вечерами к Виктору захаживал дед Пискарь. Он всегда приносил с собой шахматную
доску и коробку, заполненную шашками. Играл он в шашки виртуозно. За игрой нередко рассказывал
Виктору всякие истории. Однажды, передвигая шашки и отхлебывая из большой жестяной кружки
чай, он сказал:
– Вчерась вернулся до дому из военного лазарета без одной ноги прошлый председатель нашего
РИКа, он родом отсюдова... – Дед передвинул шашку и вздохнул: – А я, грешный, не уважал его
трепача.
– Почему же? – рассеянно спросил Виктор, обдумывая ответный ход.
Дед оторвал взгляд от доски и спросил:
– Почему не уважал-то? Уж больно прыток был. Красивые да фальшивые грамоты сочинял для
районного начальства, ублажал их. А те – свое московское... А жили-то мы тогда не дюже как... На
трудодень получали всего ничего.
Дед помолчал и вдруг спросил:
– А ты, сынок, про небесную китайскую музыку слахал, аи нет?
– Про небесную? – переспросил Виктор и, чувствуя, что на доске ситуация складывается не в
его пользу и надеясь, что рассказ деда о какой-то небесной музыке ослабит его внимание и отвлечет
от игры, попросил:
– Расскажите...
– Ну что ж, расскажу, коли желание такое имеешь.
Дед задумчиво потеребил рукой свою редкую бороденку и начал рассказ:
– Жил-был на свете китайский царь, которого по ихнему звать богдыханом. Не любил тот царь-
богдыхан слухать правду-матку о жизни. За плохую весть подобных гонцов велел садить на кол. Ну, и
перестали слуги ему правду-матку в глаза сказывать, и стали только ублажать. Изобрели они для
ублажения его л небесную музыку. Он сидит, бывало, на своем царском троне в своем цар-:ком парке,
слухает ту музыку и свое царское пузо поглаживает. .
Виктор поглядел в хитро прищуренные глаза деда и спросил:
– Что же это была за музыка? Уж не бог ли ее на трубе наигрывал?
– А ты меня не сбивай. Я и сам собьюсь, – нахмурился старик. – Пока его дуги ублажали той
музыкой, а ен пузо свое почесывал, другой китайский царь-богдыхан пошел на него войной, да и
разбил его войско, а самого его на кол посадили. Понял? Вот так-то, брат! А музыка та была не
небесная и не божья, а обманная. Это слуги богдыхана попривязывали к лапкам приученных голубей
бамбуковые свистульки с дырками. Голуби кружились в парке над царем-богдыханом и от свистулек
тех небесная музыка получалась... – Дед вздохнул: – Такая музыка для всякого дела погибель. И для
Вашего воинского, и для нашего крестьянского... За ту музыку и не уважал я нашего председателя. Да
не я один... А он ишо орден из центра получил. – Дед долго глядел на доску, шевеля в воздухе
прокуренными пальцами, потом передвинул шашку и засмеялся мелким смехом: – А тебе, ноне, в
сартире посидеть чуток придется, сынок, хе-хе-хе... Хотя ты и красный командир и защитник
Отечества...
* * *
Однажды в батарею пришло пополнение, пять бойцов и связистка. Командиру батареи прибывших
представлял старшина. Трое из них, в том числе связистка, прибыли после ранения из госпиталей, а
двое были вновь мобилизованные, из тех, кто во время отступления "прописывался" на хлеба у вдов и
солдаток. Они были в гражданском, один в телогрейке и картузе, другой – в пальто и кепке. Виктор
не любил таких "нахлебников", понимал что к чему, но не мог отказать себе в удовольствии лишний
раз преподать им урок...
– Почему эти двое в гражданском? – строго спросил он старшину, который с ходу понял задумку
своего командира и бойко ответил:
– Не смог подобрать аммуницию, не лезет, мала...
Виктор усмехнулся:
– Понятно, разжирели на любовных харчах... Один боец мне рассказал такой случай. Выбивали
наши фрицев из Ворошиловграда, бежит он с автоматом по улице, смотрит, – за углом прячется
какой-то тип, он к нему, а у того рожа – во, брюхо – во, на ногах сапожки хромовые. Еле узнал наш
боец своего бывшего однополчанина. – Ты откуда взялся, черт сытый, так твою перетак?.. – А тот в
ответ хнычет, что у тетки одной, дескать, временно проживал, увидела, мол, при отступлении,
заманила в хату и на замок... – Ну и как? – засмеялся наш боец, – выдюжил теткин боевой натиск?
– Выдюжил, – отвечает тот, – тяжело вздохнув, – харчей хватало, самогону тоже... Только
морально, понимаешь, тяжело было..."
Связистка фыркнула и еле сдерживая смех, закрыла рот ладонью.
А старшина, хитро прищурясь и подыгрывая своему командиру, спросил:
– Что же ему на то сказал гвардеец?
– Да ничего не сказал, – влепил зуботычину и побежал дальше бить фрицев, – ответил Виктор.
– Правильно сделал, – одобрил старшина.
Двое, в гражданском, опустив глаза, переминались с ноги на ногу. А Виктор еще раз строго
поглядел на них и сказал:
– Определи их, старшина, пока в хозвзвод... Там видно будет. . – Он помолчал и добавил, – всех
накормить и расселить по хатам. А связистку, – он внимательно взглянул на нее, и, вдруг, не спуская
с нее изумленного взгляда, тихо проговорил, – а... связистку посели... к химинструктору сержанту
Петровой...
Он смотрел на нее и не верил своим глазам. Это была... Ирина. Та самая Ирина... с Валовой
улицы...
– Исполняйте! – приказал он старшине, – не спуская с нее взгляда. – А Вы, – обратился он к
связистке, – останьтесь..., пожалуйста...
Когда все остальные вышли, он не очень уверенно спросил:
– Вы меня узнаете? ... Вас зовут ... Ирина?
Девушка, слегка покраснев, ответила:
– Да... а Вы ... Виктор?
Он схватил стул и поднес к ней:
– Садитесь...
Она, не спуская с него широко раскрытых глаз, села и прошептала:
– Господи.., что только в жизни... не бывает. Неужели... это Вы?
Он стоял перед нею и долго не находил слов.
– А ведь я Вас так... долго тогда... искал.
Опустив глаза, она вдруг тихо и быстро заговорила:
– Я оттуда убежала... Когда началась война, я хотела – добровольцем... Не взяли по возрасту,
тогда я... прибилась под Москвой к зенитчикам... Потом... курсы радисток... потом – фронт. А вот. .
теперь... после госпиталя... вдруг – Вы...
Она замолчала и нервно сжимая пальцы, прошептала:
– Я теперь... другая... Вы ... не подумайте...
– Что Вы! ... Ирина! – воскликнул Виктор. – Как ... Вы можете... Я тогда ничего... такого... не
думал... Я Вас... искал... Я...
Она закрыла ладонями лицо и зарыдала.
Он положил руки ей на плечи:
– Не надо, Ирина... Не надо. Я ведь и тогда... не верил... Я знал, что Вы там случайно...
Сквозь рыдания она шептала:
– Да... это... правда... отца шофера замнаркома арестовали...Я осталась с мамой... Никакой
коровы... никаких Мытищ... Я все Вам тогда наврала... Мама нанялась домработницей к чужим
людям... Я хотела... ей помочь ... Нам было... трудно... Я... Я...
Услышав такое, Виктор подошел к ней:
– Не надо... Я все понимаю... Не плачь... Я... все понимаю... Не плачь, пожалуйста... Я буду
твоим... другом... Понимаешь?
Она подняла голову и глядя на него заплаканными глазами, закивала головой:
– Да, да, конечно... спасибо... – Немного успокоившись, она вытерла скомканным платочком
глаза и вопросительно прошептала: – Ну я пойду?.. Ладно?
– Да, да... Ирина, иди... идите... – заторопился он.
Она поднялась со стула, встала по стойке "смирно" и тихо спросила:
– Разрешите идти?
Виктор смущенно проговорил:
– Ну зачем так?.... Не надо..., провожая ее до двери, он говорил: – Если... что-нибудь будет
нужно... заходите, не стесняйтесь.
Она кивнула головой и вышла. Виктор остался один. Он долго ходил из угла в угол, достал
фляжку, отпил несколько глотков, сел на койку, взъерошил волосы и задумался.
* * *
В их школе учился парень по кличке Копченый.. Он на самом деле был коричневый, как метис. У
него было два старших брата, тоже такие же метисы. Оба они имели судимости и считались "ворами в
законе". Младший Копченый был невысокого роста, смелый, мускулистый, с черными, глубоко
сидящими, быстрыми глазками. Его побаивались, но уважали за смелость и справедливость. Он
всегда был готов помочь в беде, а если надо, то и взять под свою " высокую руку". К Виктору он
относился, как к своему " корешу". Может быть это объяснялось тем, что Виктор давал ему читать
разные книжки. Особенно Копченый любил детективы в красочной обложке про сыщиков Ната
Пинкертона и Ника Картера. Но очень ему нравился и "Том Сойер". Он был уверен, что вся эта
история – истинная правда. А Марка Твена считал почему-то незаконным отцом Тома.
Однажды Виктор пригласил его на дачу в Пушкино. С ними на даче жили тогда хорошие друзья
родителей – Булановы. Сам Буланов, майор милиции, был начальником одного из районных
отделений. Был он добрым человеком. И Виктор решил его попросить вступиться за Копченого,
которого хотели из-за бесчисленных приводов выслать из Москвы в какой-то исправительный лагерь.
На даче Виктор познакомил Копченого с Булановым и был очень удивлен, видя, как смелый и
уверенный в себе парень смущается и краснеет, слушая нравоучения. Буланов обещал помочь, но
поставил условие:
– "Если еще раз попадешься – пеняй на себя".
Он помог, Копченого оставили в покое. И вскоре после этого Копченый пригласил Виктора к
"Пантелевне".
– Не пожалеешь, – подмигнул он.
Приглашение Копченого польстило самолюбию Виктора и сулило увидеть неведомую ему,
блатную, запретную жизнь.
... Они подошли к старому деревянному двухэтажному дому с мезонином на Валовой улице. На
второй этаж поднимались со двора по крутой и скрипучей деревянной лестнице. Пахло кошками, был
слышен патефон. Копченый постучал условным стуком. Дверь открыла пожилая, рыжая женщина с
ярко накрашенными губами и припухшими глазами.
– Принимай гостей, Пантелевна, – сказал Копченый.
Она посторонилась, пропуская их в квартиру, гостеприимно улыбаясь золотым ртом. Они вошли в
большую низкую комнату. Натертые деревянные полы покрыты дорожками, на подоконниках фикусы,
на окнах тюль, в дальнем углу голландская печка. На круглом столике – пузатый самовар с
медалями. Потолок почти подпирал такой же пузатый буфет. На бамбуковой этажерке была целая
выставка духов и одеколонов. За большим столом, уставленным вином и закусками, под низким
голубым шелковым абажуром, сидели четыре девушки и один парень с челкой. Другой возился в углу
у тумбочки с патефоном. Пантелевна проворковала:
– Будьте, как дома, ребятки.
– Но помните, что вы в гостях, – сострил парень с челкой и хрипло засмеялся.
– Это Вы тот самый маркиз? – певуче спросила одна из девушек и королевским жестом тонкой
руки указала Виктору на трон рядом с собой.
Копченый подсел к другой. При этом он, очевидно, по праву старинного друга, похлопал ее по
спине. Девушка улыбнулась и чмокнула его в щеку. Парень у патефона завел "Кукарачу. Пантелевна
налила всем по полной, себе и девочкам в рюмки – вино, остальным в стаканы – водку. После этого
она же произнесла тост:
– Выпьем до дна, миленькие вы мои, как скажет, бывало, мой незабвенный супруг: "За надо
понимать". – И она подмигнула глазом старого пуделя. Все согласно закивали и выпили. Виктор
выпил не до дна. Его соседка это заметила и шепнула:
– Нечестно, маркиз...
Виктор смутился, тут же героически опрокинул в себя все, что оставалось в стакане и быстро
осмелев, стал в упор рассматривать свою соседку.
Она была очень хороша собой. Золотистые волнистые волосы спадали на ее красивые оголенные
плечи. А когда она улыбалась, Виктору казалось, что у нее на щеках светились маленькие солнечные
зайчики. После очередного тоста он почувствовал, что уже по уши влюблен... Раскрасневшаяся
хозяйка сняла со стены гитару с большим розовым бантом и низко поклонилась гостям:
– Дорогие и любезные граждане-гости, я сейчас исполню ради вашего удовольствия старинный
душевный романс, который ужасно любил мой дорогой супруг. Он говорил: спой мне, моя
незабвенная Пантелевна, мой любимый романс о жестокости людской жизни.
Она села на кушетку, закатила глаза и запела неожиданным баритоном,
Перебиты, поломаны крылья,
Дикой болью всю душу свело,
Кокаином, серебряной пылью
Все дороги мои замело.
Тихо струны гитары рыдают
Моим думам угрюмым в ответ,
Я девчонка еще молодая,
Но душе моей тысяча лет...
Вдруг Пантелевна отбросила гитару и всхлипнула:
– Нет моих сил... больше петь этот задушевный романс... Налейте-ка мне, ребятки, сладкой
мадеры... И будем петь-гулять до утра. Копченый что-то шепнул соседке Виктора и она во время
очередного танца незаметно втянула Виктора в соседнюю полутемную комнату. Там она уселась на
диван. Виктор сел рядом, обнял ее и спросил:
– Можно я тебя поцелую?
Она рассмеялась:
– А у тебя есть такое желание?!
– Ты очень красивая...
– В таком случае – можно, сказала она, продолжая смеяться и запрокидывая голову.
...Очнувшись под утро, он увидел на своем плече локон волос Ирины, она еще спала. Осторожно,
боясь ее разбудить, Виктор соскользнул с дивана и на цыпочках прошел в соседнюю комнату,
намереваясь найти туалет и привести себя в порядок. В соседней комнате было пусто. Вдруг он
услышал за стенкой голос Пантелевны. Она говорила о каких-то костюмах и шалях, называла цены.
Хриплый мужской голос спорил с ней, называл другие цены. Они зло переругивались.
В этот миг Виктор все вспомнил. Остатки хмеля улетели к богу в рай, а сам он спустился с небес
на родную грешную землю, на Валовую улицу в малину" тетки Пантелевны. Через несколько минут,
напившись из-под крана и освежив лицо и голову, он на цыпочках, стараясь не шуметь, вернулся к
Ирине. Она уже сидела на диване, одетая и причесанная.
Виктор подошел к дивану и неожиданно для себя поцеловал ей руку. Она улыбнулась и погладила
его по голове. Он обнял ее и стал целовать, но она отрицательно покачала головой и встала.
Они ушли, не простившись с Пантелевной. Виктор проводил Ирину до Климентовского переулка,
дальше она не разрешила, сославшись на какое-то срочное дело. По дороге Виктор говорил ей о своей
любви, она не очень весело смеялась, закрывала ему рот ладошкой. Когда же он стал уговаривать ее
забыть дорогу на Валовую улицу, она нахмурилась и ушла в себя.
Прощаясь, Виктор протянул ей бумажку с номером своего домашнего телефона и смущаясь
проговорил:
– Обязательно позвони. А... если... что-нибудь будет. . не беспокойся... у меня тетка гинеколог. .
Девушка удивленно спросила:
– А что может произойти? Ты о чем?
– Ну как?... – покраснел Виктор. – Мало ли... ведь всякое бывает. .
Она поняла о чем он и расхохоталась:
– Испугался? Не бойся... У моей матери корова в Мытищах есть... прокормлю... Она помахала ему
рукой и убежала.
Шли дни, недели. Ирина не давала о себе знать. На все вопросы Виктора Копченый пожимал
плечами:
– Откуда мне знать, где летает эта птаха. Что я доктор?
Виктор не отставал:
– Ты мне друг или кто?
– Откуда мне знать? Я и сам ее тогда в первый раз увидел.
– Как это? – изумился Виктор.
– Очень просто, – ответил Копченый. – Ты что, маленький? Для тебя ж ее пригласили. У нас за
добро добром платят. Понял?
– Знал бы, не пошел, – зло сказал Виктор.
– Гордость фраера сгубила, – засмеялся Копченый. – Влюбился что ли? У тебя ж есть Машка
Туманова, вот и гужуйся с ней. А это так – семечки.
Виктор покраснел и смущенно отвел глаза. Копченый напомнил ему о том, о чем он так не хотел
думать...
* * *
Их тянуло друг к другу, но они старались не давать никакого повода окружающим догадываться об
этом. Только ушлый старшина стал со временем кое-что подозревать. Началось с того, что Дружинин
приказал ему достать для нее дубленку:
– Мерзнет девушка, аж носик вчера на учении в поле посинел... Неужели не жалко?
Старшина ухмыльнулся.
– Жалко, конечно, товарищ комбат. Только ведь дубленка носик не согреет. . Ей бы при ее хрупкой
внешности при штабе воевать...
– Ладно, ладно... при штабе... – нахмурился Виктор, – может еще при Ставке? Добудьте и
доложите. Ясно?
– Ясно! – козырнул старшина.
Были у старшины и другие наблюдения. Однажды днем он случайно заметил, как ординарец
командира батареи Медведенко отнес в хату, где квартировали химинструктор и связистка какой-то
кулек.
– Ты чего туда отнес? – поинтересовался он у ординарца. – Уж не посылку ли из глубокого
тыла с теплыми... этими бузгалтерами?
– Что приказано, то и отнес, – ответил ординарец, единственный батареец, который в силу
своего приближенного к начальству положения, не заискивал перед всесильным старшиной.
Старшина тоже учитывал высокое положение ординарца и потому сменил тон:
– Правильно отвечаешь, солдат, приказ командира не обсуждают.
– Знаем, не первый год служим, – ответил ординарец и заспешил докладывать командиру о
выполнении задания.
А задание ему было дано такое: отнести в хату и положить на койку связистке Ирине, которую так
звала вся батарея, врученный ему кулек, в котором был чай и печенье из офицерского пайка его
командира.
– Отнеси, пока она на учении, а то не возьмет. . – При этом Виктор добавил: – Ведь москвичка,
землячка, а землякам надо помогать... Правильно?
– Так точно! – ответил Медведенко, который относил такие кульки уже не впервой и, конечно,
не знал, что всякий раз к ним была приложена записка в которой Виктор, ссылаясь на братские
чувства, просил Ирину принять от него скромный подарок. Она сначала отказывалась, но потом
смирилась... Ей было приятно, что Виктор думает о ней. В своей заветной тетрадке-дневнике она
записала: "Такое у меня первый раз в жизни... Наверное, это судьба! Как хорошо, господи!".
Старшина посмотрел вслед ординарцу и думал: "Хитришь, рыжий черт. Но ничего, меня не
проведешь". Но больше ничего он так и не смог приметить. Больше ничего не было...
* * *
Был вьюжный январский вечер. Вернувшись в свою хату, замерзший и усталый после полевых
занятий, Виктор повесил на гвоздь шинель и ушанку, скинул валенки и завалился на койку. На столе
мигал огонек керосиновой лампы, он то вздрагивал, то упруго выпрямлялся, словно боролся с какой-
то невидимой силой. Его дрожащая тень на стене напоминала прыгающего чертика, приставившего к
длинному носу растопыренную пятерню... Где-то в углу негромко пиликал знакомый сверчок.
Засыпая, Виктор слышал, как покашливал, ворочаясь на печке, Медведенко, как на покрытых
зеленоватым льдом стеклах окон слегка потрескивал морозец.
Его разбудил громкий стук. Дверь открыл соскочивший с печи Медведенко. Дежурный по
дивизиону лейтенант вручил Виктору телеграмму. Он зажег лампу, быстро пробежал ее глазами.
Прочитал еще и еще раз. Мать сообщала, что 5 января при исполнении служебных обязанностей
погиб его отец. До сознания Виктора долго не доходила эта страшная весть. Он ходил взад и вперед
по комнате, сжимая телеграмму в кулаке.. Он не мог представить себе, что на свете больше нет его
отца, которого он всегда чувствовал где-то рядом, как строгого судью и самого верного друга. И
теперь его больше нет?! Нет, он не желал в это верить...
Медведенко молча наблюдал, как он ходил по комнате, сжимая в кулаке бумажку, чувствовал, что у
Виктора случилось больше горе, но не решался ни о чем спрашивать. Вдруг Виктор всунул ноги без
портянок в валенки, накинул на плечи полушубок и выбежал из хаты. Следом за ним, одеваясь на
ходу, выбежал и Медведенко. Он шел от Виктора на расстоянии десятка шагов и зорко за ним
наблюдал. А Виктор ходил кругами по снежному полю. Вдруг он остановился, достал кисет и долго
сворачивал цыгарку, потом стал шарить по карманам. Медведенко понял: ищет огонька. Он быстро
достал огниво, подбежал к Виктору, высек искру и протянул ему тлеющий фитиль. Виктор сначала
недоуменно поглядел на Медведенко, потом взгляд его стал осмысленным, он прикурил, глубоко
затянулся и, помолчав, глухо сказал:
– Худо мне, Кузьмич. Очень худо... Отец...
– Да я ж так и почуял, – тихо произнес Медведенко. – Война она и есть... война...
Виктор положил руку ему на плечо:
– Пошли в хату, холодно... В хате он лег на койку, закрыл глаза и замер. Мысли путались, перед
глазами проплывало лицо отца, строгое, задумчивое, улыбчивое... Вдруг дверь приоткрылась и вместе
с крутой волной голубых снежинок в хату кто-то вошел, бесшумно, как приведение... Но он это
почувствовал, до его лица долетели снежинки. Приподнялся на локте:
– Кто там?
Увидел:
– Ирина. Она остановилась посреди хаты и скрестив руки на груди, прошептала:
– Это ... я.
Он вскочил и подбежал к ней:
–Вы?!
– Я, – тихо сказала она.
– Я все знаю..., я знаю, как это ужасно... Я хочу сейчас быть с Вами рядом.. – она, глядя на него
широко раскрытыми, полными слез, глазами, положила)руки на его плечи. – Извините..., но я... не
могла иначе...
Виктор прижал голову к ее груди, его плечи дрогнули. Она, сдерживая слезы, молча гладила его по
голове, тяжело дыша, прошептала:
– Я... побуду. . с тобой..., можно? – Он глухо спросил: – Тебя кто-нибудь видел? – Она вдруг
преобразилась, гордо подняла голову и громко сказала: – Не знаю! Может быть! Мне наплевать! —
Он обнял ее, поднял на руки и понес на койку. В голове мелькнуло: "Медведенко!", но Медведенко в
хате давно не было. Виктор не знал, что Медведенко после их "прогулки", незаметно исчезнув,
побежал к Ирине, вызвал ее на крыльцо и прошептал:
– Слышь, Ирина, беги до него... У него отец убитый...
* * *
Замели февральские метели. Солдатская молва принесла весть о том, что скоро их армию двинут
на Крым. Солдатская молва на фронте – дело не шуточное, она нередко угадывала замыслы больших
штабов...
И вскоре на рассвете дивизион покинул гостеприимную деревушку. Все ее жители вышли на
широкий выгон. Женщины плакали и крестили солдат. Многие провожали колонну до околицы. А дед
Пискарь пошел дальше. Он долго шел рядом с Виктором, который из-за него не садился в кабину
тягача. Когда деревня уже скрылась за дальним снежным косогором, Виктор остановился:
– Ну, дедуля, пора!
Он обнял старика и они крепко трижды поцеловались.
– Ты, сынок Витя, того... не дюже подставляй свою грудинку-то под вражьи пули... Ты их бей с
умом. А мне письмо отпиши... – говорил дед, шмыгая носом и смахивая варежкой предательскую
слезу.
– Обязательно, – сказал Виктор, с трудом сдерживая волнение.
Они еще раз обнялись и круто отвернулись друг от друга. Дед долго махал своей фуражкой с
красным околышем вслед колонне.
...И вот Виктор, уже покачиваясь в тесноватой, пахнувшей бензином, теплой кабине трудолюбиво
урчащего тягача, поглядывает на сверкающие бисером под лучами нежаркого февральского солнца
приднепровские снежные дали, пытается угадать конечный пункт назначения. Он вспоминает
прочитанные когда-то книги о геройском штурме Перекопа и Сиваша, альбом "Плакаты Гражданской
войны", который отец однажды подарил ему в день рождения. Особенно ему понравился тогда плакат,
на котором был изображен скачущий в атаку герой кавалерист в буденновке, с пикой в одной руке и с
поднятой шашкой в другой. Его большой и зубастый квадратный рот был яростно скошен в крике:
"Даешь Крым? Смерть барону!".
Артиллерийский полк длинно растянулся по заснеженному зимнику. Вик-гор выглянул в окошко.
Негромко урчавшие тягачи чем-то напоминали могучих буйволов, которые, опустив широкие лбы и
выгнув крутые шеи, упрямо тянут свою тяжкую лямку. Он достал из планшетки карту, сверил на
всякий случай маршрут по местности и, устроившись поуютнее, закрыл глаза. Пока можно было
вздремнуть. Впереди предстоял трудный ночной марш-бросок куда-то на юг. .
* * *
Конечным пунктом их долгого пути оказалось большое село в нескольких километрах от Сиваша.
Оно было окружено высокими пирамидальными тополями и издали напоминало оазис в снежной
пустыне. В том селе разместился весь артполк.
Наутро командир полка собрал командиров дивизионов и батарей в просторной избе и ознакомил с
обстановкой. Они узнали, что в ноябре сорок третьего наши войска форсировали Сиваш, захватили
плацдарм на его южном берегу, но дальше продвинуться не смогли..
– Сегодня, – продолжал подполковник, – задача состоит в том, чтобы, сосредоточив на
плацдарме силы, ударить отсюда, а также со стороны Перекопского перешейка на юг, а с Керченского
плацдарма – вдоль побережья. Прорвать оборону, разгромить их семнадцатую армию и освободить
Крым.
... Через сутки полк переправился на южный берег Сиваша и занял огневые позиции. Виктор
выбрал свой НП на той высотке, где был командный пункт командира батальона. Здесь и видимость
была хорошей и связь с пехотой самая родственная...
Вдруг началась снежная круговерть. Она мела день, другой, третий... Казалось, не будет ей ни
конца, ни края...
* * *
Прекратилась пурга неожиданно ночью.
Настали теплые весенние дни. Закисли сугробы, окопы, дороги. Облысели песчаные холмы и
пригорки. Забулькали серебряные ручейки. Воздух наполнился запахом тающего снега, влажной
земли и чего-то еще, очень похожего на аромат срезанной дольки свежего огурчика...
Все ждали решающего часа. И этот час настал.
На рассвете 8 апреля пришел наконец приказ Военного Совета фронта. В нем говорилось, что эта
земля полита кровью их отцов и братьев в 1920 году и что надо сегодня разгромить врага, увеличить
их мировую славу, славу воинов Фрунзе, славу русского оружия.
Начался штурм. Артиллерийская канонада потрясала землю и воздух. Батарея гвардии старшего
лейтенанта Дружинина, как и вся артиллерия, вела огонь по заранее намеченным целям. Виктор не
видел разрывов своих снарядов, но чувствовал, что батарея работает четко.
Горизонт сначала запылал, потом окутался плотной стеной огненно-черного дыма. Над головами
волнами, одна за другой, спокойно и неудержимо шли сотни бомбардировщиков. Бойцы в окопах
радостно приветствовали их криками "ура", махали шапками, потрясали автоматами и винтовками.
Артиллерия перенесла огонь в глубь немецкой обороны, а вскоре послышались частые глухие удары
гигантских молотов – это вступила в дело авиация.
* * *
10 апреля оборона немцев была прорвана. В тот день артполк переместился влево вперед, фронтом
в сторону Джанкоя. Их пушки должны были поддерживать танковый корпус, который фронтовое
командование вводило в прорыв.
Виктор пришел с наблюдательного пункта на огневую позицию батареи и собирался оттуда идти
выбирать свой новый НП. В последний момент к нему на огневой позиции подошла Ирина, встала по
стойке "смирно", взяла под козырек и громко сказала:
– Разрешите обратиться, товарищ гвардии старший лейтенант!
Виктор посмотрел на нее и невольно улыбнулся. У нее была бравая выправка заправского
строевика. Талия туго перетянута ремнем, пилотка чуть надвинута на правую бровь, ресницы и губы
Ирины были слегка подкрашены... " Обращайтесь,... Ирина, – сказал он не по уставу. . – Возьмите
меня с собой, товарищ командир, – сказала она, опуская руку от виска и сразу становясь не
связисткой Смирновой, а обычной красивой девушкой, немножко смущенной своим поступком.
Виктор посмотрел ей в глаза, подумал: "Не надо бы ей туда..., но нельзя и не взять... Так просят раз в
жизни".
– Хорошо, Ирина, – тихо сказал он. – Собирайся!
Она радостно прижала руку к груди:
– Ой, спасибо...
Но тут же опять встала по стойке "смирно", поправила на плече ремень автомата:
– Слушаюсь!
– Медведенко, – сказал Виктор, – помоги, возьми у нее рацию.
Они ушли втроем – командир батареи Виктор Дружинин, ординарец Медведенко и радистка
Ирина Смирнова.
* * *
Временный наблюдательный пункт был выбран в бывших вражеских окопах. Оттуда был хороший
обзор. Виктор быстро определил по карте координаты своего НП, батареи и стал наблюдать в бинокль
за немцами.
Его внимание привлекло двухэтажное кирпичное здание на территории бывшего совхоза. Он
заметил, что в окне чердака то и дело появлялись мгновенные зеркальные блики. "Наблюдатель", —
решил Виктор и открыл по зданию огонь батареи. Ирина четко и быстро передавала его команды.
Снаряды начали рваться вблизи фермы.» Наконец, три снаряда, один за другим, угодили точно в цель.
Крыша фермы осела и рухнула. Порядок", – прошептал Виктор. Продолжая наблюдение, он вдруг
заметил, что впереди, метрах в ста от НП, ползут цепью немцы. Их было примерно полсотни. "Куда
они? – подумал Виктор. – Ведь меня-то они видеть не могут". Но рассмотрев пристально
ближайшую местность он понял, что они хотят оседлать проселочную дорогу. "Надо их накрыть" —
решил он. Но тут же подумал: "А ведь это будет почти огонь на себя! Он еще и еще раз прикинул
расстояние. Подумал: Да, это почти по себе, но где наша не пропадала!" Негромко приказал:
– Медведенко, Ирина – в блиндаж!
Медведенко удивленно взглянул на командира, а Ирина спросила:
– Как в блиндаж? Зачем?!
Виктор строго посмотрел на них:
– Выполняйте приказание! Быстро!
Ирина испуганно прошептала:
– Но... почему?
Виктор, наблюдая в бинокль, не оглядываясь, прошептал:
– Быстро в блиндаж!
Медведенко понял, что спорить бессмысленно, схватил Ирину за руку и потащил в блиндаж.
Виктор же, выхватив на ходу у нее из рук радиопередатчик, крикнул:
– Быстрее!
Через несколько секунд он уже сам передавал команды на батарею. Снаряды стали ложиться
совсем рядом: справа, слева, спереди, сзади. В воздухе, вперемежку с дымом, висела земляная и
снежная пыль, воняло гарью и порохом. Во рту Виктор чувствовал привкус свинца...
Передавая очередную команду, он заметил рядом с собой Медведенко:
– Ты зачем?!
Медведенко промолчал, а Виктор тут же забыл о нем. Корректируя огонь, он видел, как его
снаряды поражают врага, видел, как заметались немцы и поползли назад, оставляя убитых и волоча
