Текст книги "Наследник"
Автор книги: Владимир Малыхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
раненых, видел, как офицер с пистолетом в руках что-то кричал, а потом вдруг, беспорядочно
взмахнув руками, рухнул на снег. И в это же мгновенье перед глазами Виктора вспыхнул огненный
фонтан, он был оглушен горячим ударом в голову. Земной шар вздрогнул и остановился. А Виктор
продолжал лететь в бездонную пропасть своего окопа...
Этим же снарядом был убит сержант Медведенко.
* * *
Ирина с огромным трудом тащила Виктора на плащпалатке в ближайший овражек. Он приоткрыл
глаза, увидел высокое голубое небо, потом оно расплылось в огненное пятно с дрожащими языками
пламени... Он опять потерял сознание. Иногда он ощущал на своем лице жестковатые, теплые
прикосновения. Это были обветренные губы Ирины. Целуя его, она, задыхаясь от усталости и
волнения, шептала:
– Родненький, Витенька... не умирай... пожалуйста... не надо... я же тебя... спасу. . Родненький...
От толчков по кочкам и рытвинам, от ее поцелуев, он то приходил в себя, то опять терял сознание..
Когда их увидели санитары, Виктор был в глубоком беспамятстве... а Ирина сидела рядом на снегу,
бессильно уронив голову.
* * *
Виктор Дружинин был тяжело ранен в голову. Несколько суток находился без сознания. Очнулся
на операционном столе во фронтовом госпитале, куда был доставлен на санитарном "У-2". Операция
была сложной. После нее ему долго не разрешали даже садиться на койке. Почти два месяца никто не
получал от него писем. Лишь одно короткое Письмо матери о том, что "жив и здоров", он
продиктовал дежурной медсестре, которая назвалась москвичкой, хотя была родом из Воронежа и
никогда не видела Москвы. Но она знала, что такое встреча земляков на войне, а тем более в
госпитале и ей очень захотелось, чтобы у симпатичного раненого старшего лейтенанта стало легче на
душе...
Вскоре Виктор получил целую гору писем. Из писем фронтовых друзей он узнал, что его
представили к ордену Красного Знамени, но где-то в штабах поскупились и он был награжден
орденом Отечественной войны первой степени.
Среди этих писем было и письмо от Ирины. Она писала, что всегда помнит своего любимого
командира и надеется на их будущую встречу. "Мы встретимся, – писала Ирина, – на балу в честь
Победы в Центральном парке Горького и будем танцевать с Вами на набережной всю ночь до рассвета
мой любимый вальс "Дунайские волны". А потом на лодке с голубым парусом совершим чудесную
прогулку по Москве-реке, в которой будут плавать белые и красные розы и яркие огни
круглосуточного салюта в честь Победы".
Виктор написал Ирине длинное письмо, в котором излил все обуревающие его чувства. И решив
подтвердить их строками Есенина, начертал красивым почерком:
Я помню, любимая, помню,
Сиянье твоих волос.
Не радостно и не легко мне
Покинуть тебя привелось...
Написал и подумал: "Что-то ты в последних письмах, друг ситный, в лирику ударился, может
сентиментальность юношу одолела? Может быть вычеркнуть все это для ясности?" Но не вычеркнул,
оставил. А в конце письма сообщил ей свой московский адрес и просил писать побольше и почаще,
чтобы, когда он приедет домой его бы там ожидало целое собрание ее классических сочинений...
* * *
Виктор Дружинин пролежал в трех госпиталях почти полгода. При выписке из последнего
госпиталя медицинская комиссия признала его негодным к военной службе, демобилизовала и
определила инвалидом второй группы.
– Инвалид войны, молодой человек, это нынче звучит гордо! – сказал ему пожилой полковник
медицинской службы, председатель комиссии. Виктор ухмыльнулся:
– Вы извращаете, товарищ полковник, известное высказывание Максима Горького.
– Ну будет, будет Вам, – добродушно проговорил полковник.
– Ну какой же я, к дьяволу, инвалид! – горячился Виктор. – Ведь мне всего двадцать! Ну
напишите хотя бы так: демобилизован по ранению. А то – инвалид! Я не согласен.
– Вы, может быть, боитесь, что Вас не возьмут в мужья наши тыловые красавицы? – улыбнулся
полковник. – Такая опасность Вам не грозит. Не правда ли, Вероника? – обратился он к
молоденькой медсестре, секретарю комиссии.
Девушка подняла глаза на Виктора и смущенно улыбнулась:
– Я думаю, Геннадий Гаврилович, что гвардии старший лейтенант будет пользоваться
заслуженным успехом...
– Ну вот, видите, – весело сказал председатель. – Не надо огорчаться.
Вручая Виктору справку, он пожал ему руку и сказал на этот раз без улыбки:
– У Вас еще все впереди, дружок. Солдат должен гордиться боевыми ранами, а не стыдиться их.
Так-то, милейший. Желаю Вам всего самого наилучшего.
Виктор взял справку и хмурый вышел из комнаты. В коридоре прочитал: "... черепное
проникающее ранение... дефект черепа..., инвалидность второй группы... уволить со снятием с учета".
Он вздохнул, сунул справку в карман гимнастерки и подумал:
– Хорошо, что еще не придумали инвалидный значок. А если придумают?! Хорошо ему, черту
лысому изрыгать истины. Кто-то здорово сказал, что каждый мнит себя стратегом, видя бой со
стороны.
* * *
Незадолго до выписки из госпиталя, Виктор получил большое письмо от матери из далекого
сибирского городка, где трагически погиб Георгий Николаевич Дружинин. Она подробно писала, при
каких обстоятельствах это произошло. Несмотря на цензурные "купюры", Виктор понял, что это
случилось на полигоне при испытании какого-то нового образца вооружения. "Знай, Витенька, что ты
теперь у меня остался один и я буду ожидать тебя у нас дома в Москве. Здесь я больше жить не в
силах, все мне напоминает тот ужасный день, а я хочу помнить Его живым. Мне уже выхлопотали
пропуск в Москву. Живу надеждой, что великую Победу мы с тобой будем встречать вместе в нашем
осиротевшем, но родном доме ".
* * *
Вернувшись в палату после медкомиссии, Виктор Достал это письмо, помотрел дату его
отправления и, прикинув в уме сроки, решил, что к его приезду мать уже должна быть дома. Это"
несколько подняло его настроение. Ему сейчас, как никогда, нужен был рядом искренний и
бескорыстный друг.
ПОСЛЕДНЯЯ КУПЕЛЬ
(часть третья)
В ноябре сорок четвертого года дудой и бледный военный с тощим вещмешком за плечами, в
широкой, не по плечу, шинели и шапке-ушанке, из-под которой виднелся забинтованный затылок,
стоял перед дверью отчего дома, из которого он два с половиной года назад ушел на войну. Он долго
стоял, стараясь побороть волнение. Наконец глубоко вздохнул и осторожно нажал знакомую с
детства, когда-то белую, а теперь желтую от времени пуговку звонка. За дверью послышались
торопливые шаги. Он узнал шаги матери. Дверь открыла еще не старая, но уже совсем седая
женщина. Несколько мгновений она молча смотрела на него. Потом глухо всхлипнув, прошептала
побелевшими губами: "Мальчик мой!" и бросилась к нему в объятия.
* * *
...Прошло несколько месяцев, как Виктор Дружинин вернулся домой. Поначалу он, опираясь на
палочку, с трудом выходил даже во двор посидеть на лавочке. Кружилась голова, подташнивало. Но
он неукоснительно выполнял все самые строгие предписания врачей, регулярно занимался
физзарядкой и даже почти бросил курить.
Сущей пыткой для Виктора были встречи с матерями погибших друзей. Они спрашивали его о
здоровье, желали выздоровления, а сами смотрели на него какими-то пустыми, ввалившимися
глазами. И от этих глаз он не знал, куда ему девать свои глаза. Было мучительно стыдно перед ними
за то, что он вернулся домой, а их сыновья, его друзья, не вернулись. Ему казалось, что они считают
его таким подонком, который в трудную фронтовую минуту прятался за спины своих товарищей...
Стараясь доказать им, что это совсем не так, он стал выходить во двор не в гражданском пиджаке, а в
гимнастерке, к которой мать прикрепила гвардейский значок и пришила ленточки за ранения. Ордена
ему в то время еще не были вручены, потому что первое и второе награждение застали его в
госпиталях.
Но и в таком виде он старался не попадаться им на глаза.
* * *
Виктор часто переписывался со своими друзьями-батарейцами. В одном из писем ему сообщили,
что он награжден орденом Отечественной войны первой степени. Особенно часто он переписывался с
Ириной. В этих письмах они мечтали о встрече после войны. И каждый из них вкладывал в эту мечту
что-то очень желанное и сокровенное...
Но однажды Виктор получил письмо, которое его потрясло и в которое он не хотел, не желал
верить. Письмо было от химинструктора батареи, подруги Ирины. Она писала, что в одном из боев
Ирина была смертельно ранена и, умирая у нее на руках, просила передать Виктору ее последний
привет, "Что я и делаю, скорбя и оплакивая мою дорогую Ириночку", – писала она. Думая об Ирине,
Виктор вспоминал склоненное над ним ее испуганное лицо, глаза, полные слез, слышал обращенные
к нему ее слова, которые она шептала, как молитву. Виктор считал, что в те минуты эти слова спасли
ему жизнь. Гибель Ирины он переживал мучительно и долго.
* * *
...Было раннее, светлое утро. Виктор, как всегда, постелил коврик, раскрыл окно и приготовился
было сделать первый глубокий вздох. Но ... замер от неожиданности. В лучах восходящего солнца он
увидел стройную высокую березу. Он, вместе с другими деревцами, посадил здесь года за три до
войны маленькую березку. Руководила посадкой страстная поборница озеленения, участница
гражданской войны и жена бывшего красного латышского стрелка, толстая и добрая латышка Амалия
– хозяйка знаменитого петуха по имени Педро. Утерев ладонью взмокший от ударной работы лоб и
уперев натруженные руки в могучие бедра, она, наблюдая как работают ребята, проговорила:
– Старайтесь, малчишки, старайтесь. Если каждый московский малшик посадит в свой двор один
красивый деревец, то наша столица Москва будет совсем похож на мой прекрасный Рига. – И,
передохнув самую малость, опять сама бралась за лопату.
...Виктор, не отрываясь, глядел на березку. Редкие желтые листья на тонких оголенных ветвях
напоминали цвестистую кружевную шаль, облегающую ее поникшие плечи, а чуть склоненная
вершина была похожа на грустно опущенную голову солдатской матери, потерявшей на войне сына,
или солдатской невесты, так и не ставшей женой.
"Обелиск! – мелькнула мысль у Виктора. – Живой обелиск ребятам!" – Перед его мысленным
взором поплыли знакомые образы... Он увидел стройного и сильного красавца-грузина Юрку Чхеидзе
по кличке Князь; ловкого и непробиваемого вратаря дворовой команды – Володьку Афанасьева по
кличке Афатик; смелого и всегда готового встать на защиту друга, – Вальку Зубкова по кличке
Цыган; влюбленного в танго, брюки клеш и всех красивых девочек сразу, баяниста Сашку Грибкова
по кличке Гриб; исполнителя, а возможно и тайного сочинителя некоторых из множества нехитрых
задушевных песенок, гитариста Юрку Воробьева. Репертуар Юркиных песенок был разнообразен: и о
морских пиратах, и о девушке в серенькой юбке, и о беспросветной воровской любви, и о
революционном матросе Железняке... Ребята и девчата звали его Воробушком.
Ветви березы зашелестели от легкого порыва ветра. Виктору показалось, что они шепчут их
имена...
* * *
Незадолго перед новогодним праздником Виктор встретил в районном отделении Госбанка, куда
забежал получить очередную месячную пенсию по инвалидности, своего старого друга Илью
Боярского. Виктор слышал, что Илья уже давно вернулся с фронта, тоже списанный "по чистой",
женился на своей Майке и учится в каком-то институте. Но видеться им до сих пор не приходилось,
хотя Виктор и пытался узнать адрес его жены, где он теперь обитал. Они бурно обрадовались встрече
и решили отметить ее в соседнем баре за кружкой пива. По дороге Илья говорил:
– Я два раза забегал к тебе домой, но никого не застал. Один раз записку под дверь подсунул.
Видел?
– Ладно, ладно, боярин, оправдываться будешь в милиции. Я ведь знаю: любимая жена, семейные
заботы, карточки надо отоварить в инвалидном магазине на Горького... Так и быть, прощаю.
Пришли в бар, заняли столик, заказали пиво и уставились друг на друга.
– Не узнаешь? – улыбнулся Виктор. Они рассмеялись и подняли кружки. Сидели и забрасывали
друг друга вопросами.
Постепенно бар стал наполняться посетителями. Большинство из них, судя по гимнастеркам, были
демобилизованными. Официантки быстро сновали между столиками, прижимая к груди тяжелые
подносы с кружками пива и балансируя локтями, как цирковые канатоходки. Многие из
присутствующих, увидев Илью, приветствовали его поднятым к виску кулаком:
– Салют!
Виктор удивленно спросил:
– Откуда все они тебя знают?
– Я – профком. Сегодня стипендия, вот они и пируют.
В баре становилось шумней. За одним "из столиков трое ребят негромко пели:
В первые минуты бог создал институты,
И Адам студентом первым был,
Он был парень смелый, ухаживал за Евой,
И бог его стипендии лишил...
Виктор улыбнулся:
– Веселые у вас ребята.
– Давай к нам, не ошибешься, – сказал Илья. – Экономист, брат, это сила. Сам Маркс, между
прочим, тоже был экономистом.
– И его товарищ Энгельс? – засмеялся Виктор.
– Вот именно!
Рядом за столиком громко спорили. Виктор прислушался. Парень с орденом Красной Ззезды на
гимнастерке доказывал своему соседу:
– Закон стоимости в преобразованном виде? Это же чепуха на постном масле. Зачем
преобразовывать Карла Маркса? Закон есть закон. Что значит в "преобразованном виде"? Тогда и
средства производства в "преобразованном" и средства потребления? Чушь! Я бы в молотки взял
наших профессоров!
Его собеседник, протирая очки, говорил:
– Ты, Колька, однако... того.., по политэкономии... хромаешь, брат, на обе ножки...
– Да брось ты! – отмахнулся Колька, – начитался всякой муры. Надо быть творческим
человеком... думать надо... Понял?
Виктор повернулся к Илье, кивнул головой в сторону спорщиков:
– Ученые, профессоров критикуют. .
Илья подмигнул:
– А ты думал.., не боги горшки обжигают. .
Они сидели и беседовали, не спеша попивая из кружек теплое пиво и наполняя окурками
пепельницу. Им было, что рассказать друг другу. Шум и гам бара им почти не мешал. Но Виктору
вдруг показалось, будто Илья что-то хочет ему сказать и не решается.
– Ты, Боярин, не темни, не дипломатничай, как в посольском приказе... Выкладывай начистоту, не
стесняйся. Давай в лоб...
– ну что ж, в лоб так в лоб, – сказал Илья.
– Ты... Машей Тумановой не интересовался?
– Машей?! – удивился Виктор. – А почему, собственно, я должен... – он помолчал и добавил:
– поезд ушел... отстучали колеса, знаешь эту песенку?
– А она сына... Виктором назвала, – тихо проговорил Илья, потягивая из кружки пиво...
Виктор передернул плечами:
– Это еще зачем? В насмешку?
– Брось, Маркиз, не надо, – поморщился Илья.
Некоторое время они молча пили пиво.
– А ты откуда о ней знаешь? – спросил Виктор.
– Однажды встретил, пригласил заходить к нам на Колобовский. Она как-то зашла, встретилась с
Майкой, опять стали дружить... Ну вот. . – Виктор молчал.
– Трудно ей, мать умерла.., одна она.., с пацаном.
Виктор быстро взглянул на Илью и тут же опустил глаза:
– А где же... этот. . самый, который?
– А ты разве не знаешь? – поднял брови Илья.
– Откуда же мне знать? Я в чужие замочные дырки не заглядываю...
– Ну ладно, ладно... Здесь случай особый... Этот мужик обитает сейчас в своем туманном
Альбионе, – проговорил Илья.
– Где?! – изумился Виктор. – Он что, лорд?
– Английский моряк. – невозмутимо ответил Илья, – Его ранили где-то на подступах к
Мурманску.
Виктор широко раскрытыми глазами, не отрываясь, глядел на Илью:
– Ну и что же было дальше? Каким же образом этот потомок адмирала Нельсона очутился в
постели... миледи Тумановой?
Илья завелся:
– Я там со свечкой не стоял! Поинтересуйся подробностями в другом месте. А заодно спроси,
почему ребенок наречен твоим славным именем... И вообще, разбирайтесь сами. Мое дело телячье.
Потом они долго молча курили. Прощаясь с Виктором, Илья сказал:
– Майка тоже считает, что... ты должен позвонить... А у нее нюх будь, будь.
– Это я знаю, – улыбнулся Виктор, – недаром тебя унюхала...
Со временем у Виктора появились новые знакомые, тоже демобилизованные по ранению
фронтовики. Виктор стал бывать в их компаниях. Его частые ночные загулы тревожили Анну
Семеновну. Она не раз говорила ему об этом. Виктор отшучивался и все оставалось по-прежнему.
Однажды, возвратившись под утро, он осторожно отпер дверь и вошел в квартиру, стараясь не
разбудить мать. Но Анна Семеновна уже не спала. Она лежала в постели и читала книгу.
– В такой ранний час и уже за науки? – попытался он пошутить. Анна Семеновна сняла очки и
внимательно на него посмотрела:
– У тебя вид заправского трактирного прожигателя... Посмотри на себя в зеркало. – Она села на
кровати. – Когда же окончатся твои ночные гулянки?
– Мам, ну не надо... Каюсь! Ей, ей, каюсь! Но ведь еще товарищ Маркс говорил, что ничто
человеческое ему не чуждо. А он ведь основоположник...
Она перебила его:
– Не паясничай! Папа в твои годы...
Виктор вздохнул, вышел в столовую и прилег на свой диван. Но несмотря на бессонную ночь сон к
нему не приходил, слова матери задели его за живое. Он ворочался с бока на бок, вздыхал,
чертыхался про себя. Наконец понял, что уснуть не сможет, поднялся и направился в свою "курилку"
– на кухню. Курил, задумчиво глядел в окно. Он был убежден, что его поведение вполне оправдано.
В эти минуты он был искренен в своих мыслях, но не в своих чувствах. Он все это время боялся
поглубже покопаться в себе, ему мешала ревность и обида... Думать так ему было легче... "Неужели я
не заслужил право пожить в свое удовольствие, – думал он."
Анна Семеновна подошла к нему, положила ладонь на его плечо и тихо сказала:
– Водкой, друг мой, не поможешь. Пора, мой мальчик, обрести себя. Пора!
Анна Семеновна лучше самого Виктора понимала его состояние. Все дело... в Маше – считала
она.
– Причем здесь водка! – обиделся Виктор, – Не своди все к этому. .
– Займись делом, уже пора. – Она помолчала и добавила: – Вспомни папу. . в тот страшный
тридцать седьмой... Его спасла только работа.
– И ты, мама, – тихо сказал Виктор, – и ты тоже.
Она погладила его по голове:
– Человеку всегда нужно плечо друга...
Анна Семеновна коснулась губами его виска, вышла в свою комнату и тут же вернулась с почтовой
открыткой в руке:
– А тебе, кажется, хотят сегодня, наконец, вручить твои ордена.
Виктор радостно воскликнул:
– Да ну?!
– Вот повестка из горвоенкомата.
– Если это так, – заявил он, подбегая к ней, то прикреплять их к моей геройской груди будете
Вы, дорогая Анна Семеновна! И никто другой!
Она улыбнулась.
– Ладно... подхалим. Чтобы завтра же пошел на завод и оформился на работу. Вчера вечером
звонил твой мастер Андреич. Почему, говорит, Ваш сын фронту не помогает?
– Все, мама, каникулы окончены! Блудный сын опять вступает в ряды рабочего класса. Все для
фронта, все для победы!
... В тот день Виктору горвоенком вручил две награды – ордена Отечественной войны и Красной
Звезды. Он привез их домой в маленьких картонных коробочках. Прикрепляя ордена к его
гимнастерке, Анна Семеновна, не вытирая слез, проговорила, указывая глазами на портрет Георгия
Николаевича Дружинина:
– Это был бы самый счастливый день в его жизни...
* * *
Виктор пришел на завод к началу утренней смены. Он был в гимнастерке со всеми своими
регалиями. На этом настояла Анна Семеновна. Позвонил у проходной в инструментальный цех,
попросил к телефону Андреича.
– Здравствуйте, дорогой профессор по лекалу, говорит гвардии старший лейтенант Дружинин. Я
прибыл в Ваше распоряжение для продолжения дальнейшей службы...
В трубке послышалось довольное похмыкивание, потом знакомый тенорок строгого мастера:
– Здравия желаю, товарищ гвардии командир. Рад тебя слышать, Витек. Сейчас... пропуск...
Ждем...
В цехе стоял негромкий ритмичный гул, напоминающий гул пчелиной пасеки. Виктор остановился
в проходе и стал искать глазами Андреича. На него стали оглядываться, стоящие на своих рабочих
местах ребята и девчата. Вдруг Виктор услышал громкий девичий возглас:
– Ой? мамонька!! Ребята, глядите! Да это ж Витька Дружинин!
Через минуту Виктор был в их окружении, его с интересом разглядывали. Он, в свою очередь,
тоже с любопытством поглядел на них, подумал: "Омолодился Андреич". Узнавшая его девушка
радостно говорила:
– Ребята, это же наш Виктор Дружинин, он от нас на фронт ушел... – И вдруг спросила: —
Витенька, а можно я тебя поцелую? Ты ж наш, родной!
– Давай, Лиля, – улыбнулся Виктор. – Тыл и фронт едины!
Неожиданно все расступились, пропуская в образовавшийся круг Андреича. Старый мастер
подошел к Виктору, снял со своего бугристого носа давно знакомые Виктору очки с треснутым
стеклышком, оглядел его опять, как когда-то, с ног до головы, положил обе руки ему на плечи и
негромко проговорил:
– Ну вот и вернулся. И слава богу!
Помолчал и, улыбаясь, добавил своей обычной рифмованной скороговоркой:
– Кровь за Родину пролил – честь и славу заслужил! Место твое тебя ожидает. Милости просим!
– А вы, чижики, – поглядел он повеселевшими глазами на собравшихся ребят и девчат, – глядите и
на ус мотайте, что к чему. .
* * *
Виктор взялся за работу с пылом-жаром. Каждая деталь, вышедшая из его рук, доставляла ему
радость и удовлетворение. Он соскучился по работе и радовался, когда видел результат своего труда.
Но постепенно пыл его стал остывать. Теперь, работая над деталью, он уже не думал, как в октябре
сорок первого, что от его работы чуть ли не зависит судьба Москвы. Это время ушло, да и он стал
другим. Сейчас ему хотелось, чтобы его самовыражение и трудовая отдача были какими то другими.
Более значительными. Какими? Этого он не знал, но стал чувствовать неудовлетворенность, ему
стало чего-то не хватать. И Виктор набросился на книги. Он перечитал "Войну и мир", "Хождение по
мукам", почти всего Горького. Полюбил романтику Грина и Паустовского, зачитывался стихами
Есенина. Правда, стихи эти тогда, если и выставлялись на библиотечных полках, то далеко не все и на
самых видных местах. Виктор чувствовал, что в нем происходит какая-то перемена, что-то отживало,
что-то нарождалось, что-то утверждалось. Каждодневная жизнь и содержание прочитанных книг
стали оцениваться им с поправкой на пережитое. Он даже стал сам пописывать стихи о войне и
любви. Но и под страшной угрозой никому бы их не показал.
Однажды во время обеда в заводской столовой Андреич его спросил: – Что-то ты, вроде, закис?
Что-то у тебя в глазах, Витя, мне не нравится. Не случилось ли чего? – Виктор поглядел на
Андреича, увидел его участливый взгляд и честно признался:
– Верно, Андреич, душа что-то стала метаться...
– Лекалить надоело?
Виктор промолчал. Андреич внимательно поглядел на него и сказал:
– Ну что ж, у каждого, как говорится, своя песня. У меня, к примеру, она в металле, я его
понимаю и он меня, вроде, понимает. . А ты грамотней... Ну что ж, ищи... твой отец это бы одобрил,
– он помолчал, вздохнул и проговорил: – Я не обижусь, пойму. Все поймут. .
* * *
Виктор решил закончить, наконец, десятый класс и поступить в вечернюю школу. "Надо получить
аттестат, а там будет видно", – думал он.
* * *
После разговора в баре Виктору мучительно захотелось увидеть Машу или хотя бы услышать ее
голос. Дома он несколько раз подходил к телефону и набирал ее номер, но не дожидаясь ответного
гудка, вешал трубку. Наконец он решился. Набрал номер и стал ожидать. От слышал ответные гудки и
представил себе, как она в своем распахнутом халатике спешит по коридору, стуча каблучками наспех
надетых туфель, как одна из туфель соскочила, и она кое-как, на ходу, снова всунула в нее туго
обтянутую шелковым чулком маленькую золотистую ступню. Вдруг он услышал ее голос: – "Вам
кого?" – Но он не ответил, только еще крепче прижал трубку к уху. Маша повторила вопрос. Виктор
продолжал молчать. Оба они молчали и никто из них не хотел вешать трубку. Они слушали дыхание
друг друга. Вдруг она прошептала: – Позвони еще когда-нибудь...
* * *
Новый, 1945-й год Виктор встречал в компании своего младшего двоюродного брата Леньки, сына
сестры Анны Семеновны, тети Кати. Это она подарила когда-то ему в день рождения того самого
плюшевого мишку, который однажды смутил Машу Туманову своими слишком любопытными
глазками...
Виктор любил небольшой особняк в Пушкаревом переулке. Он даже помнил, как они с матерью
впервые пришли в этот дом, ему тогда было лет семь. Пушкарев переулок оказался длинным,
горбатым и булыжным. Они медленно спускались по нему от Сретенки, высматривая нужный им
номер дома. Наконец в глубине большого и пустынного двора они увидели небольшой кирпичный
домик под зеленой жестяной крышей с полуподвалом и высоким каменным крыльцом. Из его
кирпичной с белым ободком трубы весело клубился дымок. Домик показался Виктору таинственным
пароходом, готовым двинуться в кругосветное плаванье. Анна Семеновна взяла сына за руку, они
поднялись по ступенькам на высокое каменное крыльцо, которое Виктор тут же окрестил про себя
капитанским мостиком, и нажала своим длинным пальцем в черной лайковой перчатке белую пуговку
звонка. Им открыли дверь, и они вошли в небольшую, ярко освещенную прихожую. Продолжая свою
игру, Виктор назвал ее про себя верхней палубой, а слева и справа были двери в каюты... Деревянная
лестница с перилами крутым витком вела куда-то вниз, там по расчетам Виктора, должно было
находиться машинное отделение...
Родители Леньки занимали в этом доме три небольших комнаты, все они отапливались одной
голландской печкой. Много дорогих воспоминаний было связано у Виктора с этим домом. Он любил
приходить сюда до войны. Растопит, бывало, зимой тетя Катя печку и убежит в полуподвал на кухню
("машинное отделение"), а печка гудит, дрова потрескивают. Тихо, тепло, уютно. Виктору в такие
минуты казалось, что откуда-то должен вылезти блоковский карлик и остановить стрелки, почти
неслышно тикающих старинных настенных часов. Хотелось сесть у окна, смотреть в синий снежный
зимний вечер и писать стихи.
...Это был первый Новый год Виктора, который он встречал после возвращения домой. Все еще
гремела война, все еще приходили "похоронки", но люди уже привыкли к победным фейерверкам и
салютам, все чувствовали, что этот новый год принесет наконец долгожданную победу. Настроение
было праздничное. Друзья брата знали, что Виктор бывший офицер-фронтовик и, несмотря на то, что
он был совсем не намного их старше, оказывали ему особое уважение и внимание. Заставили сесть за
стол на почетное место, усадили рядом с ним самую красивую девушку с огромными голубыми
глазами и длинными золотистыми локонами. Виктор старался, как мог ее развеселить, пытаясь быть
остроумным и находчивым, как и подобает гвардейскому офицеру. Но его прекрасная Незнакомка
лишь кокетливо опускала свои длинные ресницы и загадочно улыбалась. В конце концов Виктор
понял, что она его просто-напросто стесняется, что он кажется ей значительно старше своих двадцати
лет из-за офицерской формы и орденов.
Он почувствовал, что она, бедняжка, может испортить себе из-за него новогодний праздник, и
поэтому шепнул брату:
– Заведи патефон, а я во время танца передам ее в твои мужественные лапы, а то она совсем
скисла...
– Валяй! – шепнул в ответ Ленька.
Через несколько минут прекрасная Незнакомка, освободившись от пут "старого вояки", стала
самой веселой, остроумной и обаятельной из всех присутствующих в компании девчат. "Каждому
овощу свой сезон", – вспомнил Виктор народную мудрость. Он вышел в прихожую, закурил,
задумался. После того бессловесного разговора с Машей он больше ей не звонил. Мысль о новом
звонке не давала ему покоя все предновогодние дни, но он никак не мог решиться. А сейчас,
подвыпив, осмелел.
Трубку взяла она сама.
– Ну, здравствуй! – выдохнул Виктор. – Это я.
Ему показалось, что он видит ее усталую улыбку.
– Здравствуй, Витя, – просто сказала она. – Я... я... ждала сегодня твой звонок.
– Ты что делаешь? – спросил он, стараясь унять свое дыхание.
– Что я делаю? – переспросила Маша. – Ты помнишь Зою Кузнецову?
– Конечно, – ответил Виктор. – Мы выпили с ней по рюмке вина за... конец... войны,
немножко... всплакнули.., ну, вот. . и все.
– Слушай, Маш, а может быть... – он не решался сказать то, о чем, не признаваясь самому себе,
думал все эти дни, – а может. . я... загляну к вам?
Маша ответила сразу:
– Да, конечно. Я.., мы будем... ждать.
– Еду! – крикнул Виктор и, бросив трубку, стал искать Леньку. Он обнаружил его в одной из
комнат, сидящим на диване в обнимку со своей бывшей прекрасной соседкой. Будучи до крайности
возбужден только что состоявшимся разговором, он, даже не извинившись за свое вторжение,
попросил брата выйти с ним на минутку.
– Ну что тебе? – недовольно спросил Ленька, когда они вышли в другую комнату.
– Ревнуешь?
– Балда! – радостно зашептал Виктор.
– Я еду к Маше. Ясно?
– К Ма-а-аше?! – сделал большие глаза Ленька, который знал всю романтическую историю
брата. – Что все опять по-новой?
– Не знаю, ничего пока не знаю, – говорил Виктор, – но мне надо что-то с собой отсюда
прихватить. Не могу же я с пустыми руками... А магазины все давно закрыты...
Ленька обвел озабоченным, но уже немного помутневшим взглядом комнату и не очень уверенно
предложил:
– Может быть... возьми... елку?
– Елку?! – переспросил, заморгав, глазами, Виктор. – А может быть еще и тебя впридачу? —
Давай лучше пару бутылок вина и чего-нибудь из закуски. Упакуй все в какой-нибудь чемоданишко и
принеси в прихожую. Я бегу одеваться.
– А елку? – спросил, икнув, Ленька.
– Делай, как я сказал... Елку можешь подарить блондинке...
Виктор долго "голосовал" на Трубной площади, пока ему удалось нанять какую-то машину.
Полянка – знакомый дом – знакомый подъезд. Виктор не был здесь сто лет. . Он вбежал на второй
этаж через две ступеньки, остановился у двери, отдышался и позвонил. Дверь отворили сразу. Он
вошел в полутемный коридор. Перед ним стояла Маша. На ней был знакомый ему розовый
трикотажный костюм, который он когда-то любил видеть на ней, и лаковые туфли-лодочки. Он
поставил Ленькин чемодан на пол и не очень уверенно протянул ей руку. Она взяла его руку
холодными пальцами, подалась ему навстречу и прижала голову к его шинели. В эти минуты Зойка
Кузнецова сидела у Маши одна за столом и маленькими глотками насильно пила из фужера ужасно
кислое вино. Ее бил нервный озноб, а глаза были устремлены в одну точку. Она морщилась от этой
кислятины, но пила, считая, что вино должно ее успокоить. Зойка была приглашена встречать Новый
год к своим друзьям и, выпив с Машей рюмку вина и всплакнув по поводу женской доли, уже
собралась уезжать, но раздался звонок Виктора. Узнав, что он приедет, Зойка захотела обязательно
взглянуть на него, свою давнюю и тайную симпатию, хоть одним глазком.
