Текст книги "Наследник"
Автор книги: Владимир Малыхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
– Ладно, ладно, проворчал Сталин, – меня не проведешь, Саша-Александр. Он погладил усы и
беззлобно добавил: – Удивляюсь на себя. Как я до сих пор терплю тебя.
Зная много лет Сталина и изучив все его малейшие интонации, Поскребышев понял, что это
замечание не упрек, а просто так, для порядка.
– Разрешите идти, Иосиф Виссарионович? – спросил Поскребышев.
– Иди, – сказал Сталин, – ужинать будем в двенадцать часов. Глядя вслед уходящему
Поскребышеву, подумал: – Верный человек, преданный человек.
И вдруг нахмурился, вспомнив, как много лет назад один из его помощников – Бажанов – удрал
за границу. "До сих пор жив, негодяй, – гневно подумал он. – Чем занимаются эти бездельники на
Лубянке, столько лет прошло, а они не могут уничтожить предателя! Им не чекистами быть, а
шашлыком на Тифлисском базаре торговать. Бездельники!".
В полночь все приглашенные заняли свои места за большим обеденным столом. Когда
многочисленные тосты сделали свое дело, Сталин сказал:
– Один древний мудрец сказал: поступки людей – есть плоды их помыслов. Если помыслы
человека хорошие, значит будут хорошие поступки, если помыслы плохие, будут и поступки плохими.
Я разделяю эту точку зрения древнего мудреца. А Вы? Его рука описала над столом характерный жест
– полукруг, и легла кулаком на белоснежную скатерть.
– А Вы? – переспросил он, – согласны с этой сентенцией древнего мудреца? А теперь начнем
по порядку.
Он обратился к сидящему слева от него Ворошилову:
– Ты кому-нибудь говорил о моей шутке по поводу ухода на пенсию?
Ворошилов положил ладони на грудь:
– Ты меня знаешь, умру, но...
– Хорошо, слегка улыбнулся Сталин, – мы тебе верим, не надо умирать, живи на радость народа
и Красной Армии.
– А что скажешь ты? – обратился он к сидящему рядом с Ворошиловым Маленкову.
– Я?. у меня нет слов, товарищ Сталин...
– Хорошо! А ты? – спросил он Кагановича.
– Товарищ Сталин! – воскликнул Каганович, – как можно... я возмущен до глубины души!..
Дошла очередь до Молотова.
– Он поправил пенсне, выпил залпом рюмку коньяка и, заикаясь больше обычного, проговорил:
– Я... под..делился эт. той шшуткой только с По-олиной... Се-меновной, нно... Аччто,
соб..бственно про..изошло?
Сталин нахмурился, уставившись тяжелым взглядом на Молотова, медленно проговорил:
– А то, что твоя жена мадам Полина Жемчужина является осведомителем посла Израиля госпожи
Голды Мейер и, таким образом, сионистским осведомителем.
С этими словами он брезгливо, двумя пальцами, взял листок, на котором была напечатана
информация о сообщении радио Тель-Авива и передал его Ворошилову.
– Прочитай и передай дальше
Берия громко сказал:
– Какой позор!
Маленков пожал плечами:
– Уму непостижимо!
– Разговоры здесь делать достоянием... жены! – развел руками Каганович, – это, извините
меня.., не укладывается в голове...
– Мадам Полину Жемчужину мы арестуем, как шпионку-сионистку, – глухо сказал Сталин, – а
товарищу Молотову надо будет сделать выводы из этого позорного факта. Товарищ Молотов должен
был помнить, что он не только муж шпионки Полины Жемчужиной, но и пока еще член Политбюро
ленинской партии. – Сталин неторопливо наполнил свой бокал и сказал: – Я хочу поднять тост за
чистоту наших рядов. Что может быть хуже для большевика, чем потеря бдительности?! Ничего!
Все молча выпили.
Сталин встал из-за стола, подошел к тумбочке, на которой стоял патефон и стал неторопливо его
заводить. Потом поставил пластинку "Широка страна моя родная", он любил эту песню, особенно ему
нравился куплет:
За столом никто у нас нелишний,
По заслугам каждый награжден
Золотыми буквами мы пишем
Всенародный Сталинский закон.
* * *
...Вспоминая всю эту историю и сопоставляя ее с докладом Рюмина, Сталин сделал вывод, что это
звенья одной преступной цепи. "Но как попали в сионистскую банду Виноградов и другие русаки-
мудаки?" – подумал он. Еще раз прочитав докладную Рюмина, размашисто с угла написал
резолюцию, в которой приписывалось создать специальную правительственную комиссию для
расследования преступных действий Абакумова. В Комиссию он включил Берия, Маленкова,
Кагановича, подумал и дописал – Молотова. – "Проверим еще раз его благонадежность" – решил
он.
* * *
Поздним августовским вечером сотрудники центрального аппарата МГБ СССР, уходя с работы,
обратили внимание на то, что внутреннюю и внешнюю охрану здания министерства несут
незнакомые им офицеры и солдаты в общевойсковой форме. Лишних вопросов в этом ведомстве
задавать не положено. Но многих из них всю ночь одолевали мучительные вопросы. Им и в голову не
приходила мысль о том, что именно в те часы в зале коллегии их министерства члены
правительственной комиссии ведут допрос Абакумова, обвиняя его в измене Родине. Решением
Комиссии Абакумов был снят с поста министра государственной безопасности и тут же в зале
Коллегии арестован.
* * *
Через некоторое время министром государственной безопасности был назначен С.Д. Игнатьев,
бывший ответственный работник аппарата ЦК КПСС. Напутствуя его на новый пост, Сталин
раздраженно говорил:
– Пора покончить с ротозейством в чекистских рядах, у которых от бывших славных дел остались
только малиновые околыши. Пора им снять белые перчатки и заняться своим делом. Преступные
действия Абакумова, который пытался обмануть партию и народ и прикрыть группу сионистов —
врагов народа – надо разоблачить всенародно. Органы МГБ должны довести до конца это дело. Вы
понимаете, товарищ Игнатьев, всю ответственность, которая ложится на плечи органов?
– Да, товарищ Сталин, – ответил Игнатьев. – Ваши указания завтра же будут мною доведены до
сведения аппарата МГБ.
– Надо не только уметь передать указания, товарищ Игнатьев, – надо уметь их выполнять.
– Да, товарищ Сталин, органы государственной безопасности выполнят свой долг перед Родиной.
– Хорошо, – сказал Сталин, – мы посмотрим, как чекисты справятся со своей задачей.
* * *
Об этом сталинском напутствии новый министр незамедлительно поставил в известность
руководящих сотрудников аппарата МГБ и призвал их к немедленным и самым активным действиям
по выполнению указаний товарища Сталина. Несколько дней спустя, рентгенологу Главлечсанупра
Кремля Лидии Тимашук, которая являлась осведомителем МГБ, было поручено публично
подтвердить показания врача Этингера, что она и сделала, заявив, что при лечении А.А.Жданова,
несмотря на ее диагноз – инфаркт, профессор Вовси и другие участники заговора врачей настояли на
другом диагнозе (стенокардия), что по ее словам и послужило причиной рокового исхода. Сделав
такое публичное заявление, она заклеймила позором "врачей-убийц" и потребовала для них суровой
кары.
* * *
13 января 1953 года в газетах было опубликовано сообщение ТАСС, в котором, в частности,
говорилось: "Некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта
террористическая группа врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить
жизнь активным деятелям Советского Союза... Установлено, что все эти врачи-убийцы, ставшие
извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей
науки, – состояли в наемных агентах иностранной разведки...".
* * *
20 января того же года Указом Верховного Совета СССР за помощь в разоблачении "врачей-убийц"
Л.Тимашук была награждена орденом Ленина... В газетах и других средствах массовой информации
ее величали великой дочерью русского народа, а кое-кто даже сравнили ее с Жанной д'Арк.
* * *
Январской ночью пятьдесят второго года в прихожей Дружининых раздался звонок. Маша открыла
дверь и увидела огромные испуганные, наполненные слезами глаза знакомого врача заводской
поликлиники Баллы Григорьевны Магницкой.
– Можно к Вам? – тихо спросила она – я Вас не разбудила?
– Что случилось, Балла Григорьевна? – испуганно спросила Маша. – Проходите, раздевайтесь.
Заплаканная женщина, глядя перед собой полубезумными глазами, стянула рукой с головы теплый
платок и волоча его по полу прихожей, направилась в комнаты. Маша и Виктор усадили ее на диван и
сели рядом.
– Я пойду поставлю чайник, – проговорила Маша, с испугом глядя на Баллу Григорьевну.
Та безнадежно махнула рукой:
– Не надо чая, Машенька, мне сейчас впору выпить не чай, а... яд...
– Да что же случилось?! – воскликнул Виктор. – Почему Вы в таком ужасном состоянии?!
Она зарыдала и сквозь рыдания шептала:
– Вчера...и сегодня... ко мне не пришел... ни один больной. Ни один... А вечером мне подбросили
записку, в которой грозят. . расправой. Господи, за что все это? За что?
Она закрыла лицо ладонями и некоторое время молчала, плечи ее вздрагивали. Виктор и Маша,
пораженные ее рассказом, были растеряны и не знали, что предпринять. Наконец Маша очнулась,
вышла в другую комнату и принесла валерьяновые капли.
– Выпей, Бэллочка, – сказала она.
Балла Григорьевна, не отвечая Маше, проговорила:
– За что мне такие страдания? Я ведь была на фронте.... спасала несчастных раненых, как родных
детей... Какая дикая несправедливость.
Маша и Виктор успокаивали ее, как могли, а на ночь оставили у себя.
* * *
Виктор и Маша всю ночь не могли заснуть.
– Как ей помочь? – спрашивала Маша Виктора. – Все, что она рассказала, не умещается у меня
в голове. Это какой-то кошмар. За каких-то преступников должны отвечать честные люди. Почему в
эту историю не вмешивается товарищ Сталин?! Ведь одного его слова было бы достаточно, чтобы
прекратить избиение целой нации. Ну если кто-то виноват – судите их, причем здесь миллионы
других? Ведь у нас не может быть без вины виноватых. Что будем делать, Витя? Как ей помочь?
Виктор ей не ответил, он думал сейчас о другом. Ему вспомнился тридцать седьмой год, когда
арестовывали не только родственников "врагов народа", но даже их знакомых и сослуживцев...
"Что же происходит теперь? Неужели то же самое, только теперь по-новому признаку —
национальному? Но если это так, то ведь без Сталина этого никто бы не осмелился сделать. Ох,
Сталин, Сталин... Как же я тебя любил... Как же верил! Неужели ты обманул все мои надежды?! Но
ведь и отец тоже ему верил! И дядя Ян и тысячи других. Говорят, что когда расстреливали Якира, он
воскликнул: Да здравствует, товарищ Сталин! Неужели все это было блефом, обманом?" – Виктор
встал с постели, подошел к буфету, налил себе рюмку водки. Сел на постель к Маше и сказал:
– Ты о чем-то меня спросила?
– Я спросила, как помочь Балле, но зачем ты выпил?
– Тошно, Маша, очень поганно на душе. А как помочь, давай подумаем...
* * *
Утром он попросил зайти к себе секретаря партбюро и председателя месткома цеха.
– У меня к Вам, друзья, разговор, – как говорится, не для печати, – начал Виктор – разговор по
совести, по душам. Надо помочь хорошему человеку. Этот человек – врач Бэлла Григорьевна. Все вы
ее знаете.
И он рассказал им все, что услышал от Баллы Григорьевны. – Мы же все ее знаем как отличного
доктора, она же нормальный советский человек! Как же можно... ее превращать во врача-убийцу!
Черт их там знает, что случилось в Москве! Там сами разберутся, им видней! Но она-то тут причем?
– Я с тобой, Виктор Георгиевич, где-то согласен, – сказал секретарь партбюро, – но...
положение то аховое... Почитай газеты, послушай радио... Народ-то этому верит.
– Но причем здесь Бэлла Григорьевна? Она ведь фронтовой врач, капитан медслужбы, у нее два
ордена! Я то знаю, что такое врач в медсанбате! Если б не они, многие бы из нас концы отдали...
– Это точно! – сказала председатель месткома, одобрительно кивнув головой. Я тоже за Баллу,
она мою Светку с того света вытащила, когда у нее было воспаление легких. Надо ей, милочке,
помочь! Если там и были какие-то убийцы в белых халатах, она не виноватая. Но как помочь, когда
вокруг такое творится?
У Виктора ночью созрел план и он сказал:
– Давайте сегодня после работы пойдем к ней на прием, а? Пойдем сразу все. Ты, я, он, кого-то
пригласим еще... Это, может быть, подействует и люди опять в нее поверят. А?
– А у меня и в самом деле поясница ломит, – сказала председатель месткома, да и у Светки
насморк...
Секретарь партбюро нахмурился:
– Я бы и сам не против, но... партком. Сам понимаешь...
– Ладно, – сказал Виктор – не хочешь, не ходи. Это дело добровольное, но я пойду и Машу
прихвачу. А ты, Катя, с ребятами из цеха поговори, аккуратно, конечно... Может кто-нибудь еще
согласится.
– Поговорю, Виктор Петрович, обязательно поговорю. Хороших людей нельзя в беде бросать.
* * *
Вечером у кабинета врача Баллы Григорьевны Магницкой ожидала приема целая очередь. Были
тут Виктор с Машей, председатель месткома Катя с дочкой, немец Вольф с женой и сыном, и еще трое
"больных" рабочих цеха. Многие больные, ожидавшие своей очереди у других врачей, с опаской на
них поглядывали. Одна из них, знакомая Маши, подошла к ней и прошептала:
– А Вы не боитесь идти к этой... еврейке?
– Ну что Вы! – громко сказала Маша – она же прекрасный врач! Она на фронте спасла десятки
жизней наших солдат и офицеров! Мы с Виктором Георгиевичем предпочитаем лечиться только у
нее.
– Может быть, может быть, – пожала плечами ее знакомая, – но береженого, как говорится, бог
бережет. .
Когда Бэлла Григорьевна подошла к своему кабинету и увидела Виктора, Машу и целую очередь
пациентов, она поначалу слегка растерялась, но тут же все поняла и, с трудом сдерживая слезы,
проговорила дрожащим голосом:
– Спасибо, друзья мои... спасибо, дорогие...
Она всхлипнула и быстро прошла в свой кабинет.
* * *
Слух об этой истории на следующий день облетел весь завод. Судачили по этому поводу везде: в
столовой, в цехах, в курилках. Большинство осуждало Виктора, понимая, что это его рук дело. Но
были отдельные храбрецы, которые при встрече с ним шепотом говорили:
– Правильно, Витя, молодец!
Виктор не ожидал, что его поступок вызовет такой шум, хотя и понимал, что это ему так просто не
сойдет.
Через пару дней его вызвал директор завода Сорокин. Он, будучи в свое время выдвиженцем его
отца, все эти годы относился к Виктору по-доброму, помогал и делом и советом.
Здороваясь, он подал Дружинину не ладонь, как обычно, а два пальца – указательный и
безымянный
– Садись, – сказал он, – расхаживая по кабинету. – Слыхал я, какой ты номер отмочил. Только
не понимаю, что ты этим хотел доказать. Ты что с Москвой решил шпаги скрестить, а? Неужели ты
еще такой слепой кутенок? Ты что, не понимаешь, что устроил демонстрацию протеста? А позволь
тебя спросить: против кого?
– Петр Васильевич, – сказал Виктор, – мне кажется, что вокруг этой истории слишком много
шума и болтовни. А ведь я хотел лишь помочь хорошему и честному человеку. Вы ведь сами ее
знаете...
– Ну и что? Знаю. Я и Григория Пятакова замнаркомтяжпрома знал. Мало ли кого я знал...
Политика, брат, есть политика. А ты знаешь, – сказал он, понизив голос, что их всех собираются
отправить в Биробиджан, потому что товарищ Сталин опасается за их жизнь, опасаясь погромов. Там,
говорят, уже строят специальные бараки.
Сорокин закурил и прошелся по кабинету.
– Расскажу тебе грузинскую байку. Слушай и вникай. Грузинская курица жалуется знакомому
дворовому псу. Хорошо, говорит, тебе живется, кацо, тебя хозяин бережет за то, что ты его бережешь,
а у меня какая жизнь? Барашка режут и меня за одно, корову режут и меня за одно, свинью забивают
и меня за одно. – Сорокин поднял палец: – Вот так-то, братец. По-русски это означает: лес рубят —
щепки летят! Не превратись в жареного цыпленка...
Он опять прошелся по кабинету и, обернувшись к Виктору, вдруг сказал, – слушай, а не махнуть
ли тебе сейчас, вместе с твоей благоверной в дальние края? Возьми внеочередной отпуск и в путь-
дорогу. Путевки в месткоме есть. Я бы на твоем месте махнул...
* * *
Возвращаясь домой, Виктор увидел на двери своего подъезда кем-то наклеенный, вырезанный
газетный заголовок: "Покончить с ротозейством в наших рядах". А под ним красным карандашом:
Дружинину В.Г.! Виктор сорвал газетную вырезку. Но на другой день на двери была нарисована
мелом шестиугольная "Звезда Давида”. Виктору стало не по себе. Он стал нервничать и дома и на
работе. Опасаясь самого худшего, он, однажды придя с работы, достал из заветного места
привезенные из Москвы, сохраненные в свое время Анной Семеновной фотографии их арестованных
друзей семьи и бросил их в огонь. Он видел, как они превратились в черные трубочки, вспыхнули
ярким пламенем и стали пеплом. На глазах Виктора выступили слезы, щеки пылали от стыда. "Трус я
и последняя сволочь", – подумал он – рыцарь на час, трясогузка болотная!"
Виктора по ночам стали мучить кошмары, а днем – все валилось из рук, работа не клеилась. —
"Надо ехать в отпуск, а там видно будет, – решил он. – Сорокин прав".
* * *
Утром Виктор написал заявление на имя Сорокина, а вечером в месткоме ему вручили две путевки
в дом отдыха под Новосибирском.
* * *
5 марта 1953 года на своей даче под Москвой скончался Сталин.
* * *
На другой день вечером к Дружининым пришел Нодель. В прихожей его встретила заплаканная
Маша. Помогая ему снять пальто, она шептала:
– Что теперь будет, дядя Марат? Что теперь будет?
Он погладил ее по голове и прошел в комнату. По радио ансамбль скрипачей Большого театра
исполнял Бетховена...
Виктор сидел в углу дивана и широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрел перед собой. Нодель
молча сел рядом с ним, положил руку ему на колено и проговорил:
– Во всех пивных полным полно... Пьют. В январе двадцать четвертого, когда хоронили
Владимира Ильича, мы не пили... – Он высоко поднял седые брови и спросил: – А почему? – И тут
же сам себе задал вопрос: – А почему я, старый пень, вообще их сравниваю? Как можно сравнивать
небо и землю? Черное и белое? Великого человека и тирана?
Он сидел и разговаривал с самим собой. Виктор внимательно посмотрел на Ноделя и заметил, что
он слегка пьян.
– Дядя Марат, вы тоже его помянули?
Нодель усмехнулся:
– А почему бы мне сегодня тоже не зайти в шинок? Я тоже захотел там выпить, кое за что... Разве
я не имею на это право?
Виктор опустил голову и ничего не ответил. Стон скрипок не умолкал. А Нодель продолжал свой
монолог:
– Историк Грановский в день смерти царя Николая Первого сказал: – Неудивительно, что царь
умер, удивительно, что мы еще живы... И я сейчас хочу повторить эти слова.
Маша посмотрела испуганными глазами на Ноделя, потом на Виктора. Нодель медленно протирал
лоскутком очки, Виктор продолжал задумчиво смотреть в одну точку.
– Я поставлю чайник, – сказала Маша. – Будете, дядя Марат?
– Спасибо, Машенька, – ответил Нодель, поднимаясь с дивана, – но я сейчас пойду домой. Мне
надо лечь и уснуть. Я хочу повидать во сне мою бедную Розу и рассказать ей о том, что произошло на
этом свете. Ей это обязательно надо знать. Она мне будет за это очень благодарна.
Маша испуганно переводила глаза с Ноделя на Виктора и с Виктора на Ноделя. Виктор тяжело
поднялся с дивана и положил ей руку на плечо:
– Выпей чаю и ложись отдохни. Я провожу дядю Марата и вернусь.
Когда они ушли, Маша взяла с кресла старого плюшевого мишку, укрылась теплым пледом и
улеглась на диван. Стон скрипок не умолкал. Вдруг за стенкой затявкал соседский пудель. Маша
вздрогнула от неожиданности, подумала:
– Господи, как все перепутано в этом мире...
Пуделю, очевидно, досталось от хозяйки за неуместное тявканье, послышалось его жалобное
попискивание, но вскоре он умолк и Маша снова оказалась во власти скорбных скрипок.
* * *
На улице Нодель сказал Виктору:
– Я счастлив, Витя, что я его победил! Это была моя заветная мечта – Его победить.
Виктор вопросительно поглядел на Ноделя.
– Да, да, – покачал головой Нодель. – Не удивляйся. Я его победил, потому, что пережил. В
этом и есть моя победа! Победа Духа над Произволом!
Нодель надолго замолчал, а когда они подошли к дому, где он жил, тихо сказал:
– Осталась у меня, Витя, одна великая мечта...
– Какая, дядя Марат? – спросил Виктор.
– Я мечтаю узнать подлинную судьбу моего Робика...
Услышав эти слова, Виктор, в который уж раз за эти годы, подумал:
– Прав ли я, скрывая от него, что Робик погиб у меня на глазах?! Наверное, надо было рассказать
ему все, что я видел, кроме того, что Робик был в штрафной. Почему он там оказался, я не знаю, а
потому и говорить об этом не стану.
– А можно? дядя Марат, – спросил он, – я к вам сейчас поднимусь?
– О чем ты спрашиваешь? – удивился Нодель. – Ты у меня всегда желанный гость.
– Но вы ведь хотели вздремнуть...
Нодель махнул рукой:
– А-а-а, – тоже мне, сон в майскую ночь... Когда ко мне приходишь ты, у меня не может быть
сна.
Когда они поднялись на второй этаж, где жил Нодель и вошли в его комнату, старик достал из
шкафа кое-какую закуску, недопитую бутылку красного вина и поставил на плитку чайник. Потом он
выдернул штепсель из розетки радиосети:
– Не хочу слушать эту музыку, у меня сейчас в душе совсем другая музыка.
Они сели за стол и не чокаясь выпили по рюмке вина.
– Я должен вам кое-что рассказать, – начал Виктор, – но я должен выпить еще...
И он выпил еще рюмку. Нодель вопросительно смотрел на Виктора.
– Я до сих пор молчал, – сказал Виктор, закуривая папиросу, – боялся разбередить Вашу рану.
Но сегодня...
Нодель молитвенно сложил руки:
– Ты о Робике?!
– Да, – тихо сказал Виктор.
Нодель встал, подошел к Виктору и, пытаясь встать перед ним на колени, прошептал:
– Говори, Витенька, говори... – Виктор подхватил его под мышки, усадил на стул:
– Его боевые товарищи говорили, что он воевал и погиб, как герой...
– Говори, говори, Витя, – бормотал дрожащим голосом Нодель, – ты возвращаешь мне жизнь...
– Виктор рассказал ему все, что видел и слышал тогда ночью, на высоте 101,5...
Старый Нодель, обхватил свою седую голову, молча слушал рассказ Виктора.
– Почему же ты, мой мальчик, – глухо проговорил Нодель, – до сих пор молчал?!
– Во время первой нашей встречи не решался, побоялся за Вас... А потом... было стыдно за то,
что не рассказал сразу. . Потому и молчал. Извините меня, дядя Марат. .
Нодель долго молчал, потом подошел к Виктору и положил ладонь ему на плечо. – Виктор
вопросительно на него глядел.
Наконец Нодель тихо сказал:
– Человеческое милосердие иногда боком выходит тому, кто хочет быть милосердным. И знаешь
почему? Потому что на этого человека начинает давить гнет лжи. Да, да. Именно гнет лжи. Хотя, —
он развел руки, – бывает и святая ложь. Ложь во благо... Я каюсь перед тобой, я тоже, как и ты, хотел
во благо... Но сегодня настал и мой день. Я хочу рассказать тебе о твоих родителях.
– Я, кажется, догадываюсь о чем пойдет речь...
– Догадываешься?! – удивился Нодель.
– Кажется, да, – взволнованно сказал Виктор.
Нодель изумленно поднял брови:
– Значит ты все знаешь?
– Увы, нет, – вздохнул Виктор – я прочитал об этом всего лишь несколько туманных намеков в
дневнике... моей матери, моей второй матери – поправился он.
Взволнованный Нодель налил дрожащей рукой в рюмки остаток вина и сказал:
– Выпьем, сынок, за тех и других, они были моими добрыми друзьями и стоили друг друга...
Выпив свою рюмку, он поцеловал Виктора, усадил на стул и сам сел напротив.
– Твой отец и мой друг, Петр Синицкий, – начал он, – работал вместе с Георгием и мной в
московской милиции, а твоя будущая мама, красавица Катя, была сестрой милосердия в нашем
милицейском лазарете. Были они прекрасные, благородные люди, оба были из дворян. Петр в
студенческие годы участвовал в революционных кружках и даже исключался из института. Поэтому
революцию встретил с радостью. Познакомились они на фронте первой мировой. Петр был
поручиком, имел за храбрость офицерский "Георгий", а Катенька – сестрой милосердия. Петр по
собственной воле пошел работать в милицию.
– Революцию надо защищать от всякой грязи и нечисти, – говорил он и скоро стал грозой для
московских бандюг, ворюг и спекулянтов. В уголовном мире его прозвали "Меченым".
– Почему? – тихо спросил Виктор.
– У него был шрам на лбу от германской пули – Виктор, как завороженный, слушал, боясь
пропустить слово. И эти гады, – продолжал Нодель, – ему отомстили.
– Они ночью ворвались в их квартиру. Обороняясь, Петр уложил наповал двух бандитов, но
остальные совершили свое черное дело. Тебя спасла люлька, в которой ты спал, они тебя не заметили.
Нашу оперативную группу, которая приехала по вызову соседей, возглавлял Георгий. Он тут же
забрал тебя и отвез домой. С той поры ты и стал Дружининым.
Виктор тяжело вздохнул, поднялся из-за стола, подошел к окну, распахнул его, облокотился рукам
на подоконник и, устремив взгляд вдаль, надолго застыл в такой позе.
Нодель зашел за деревянную перегородку, где стояла его кровать, выпил большую дозу сердечных
капель и лег на кровать. Виктор почувствовал запах лекарства и зашел в закуток Ноделя.
– Вам плохо, дядя Марат? – спросил он.
– Ничего... сейчас... пройдет, – тихо проговорил Нодель. – Ты... иди... уже поздно... Маша...
будет волноваться.
– Я сбегаю домой и вернусь, – сказал Виктор.
– Нет, сынок, не надо... – прошептал Нодель, – мне уже лучше...
Но Виктор сделал так, как сказал. Всю ночь он провел на раскладушке в комнате Ноделя.
Несколько раз, услышав его стон, он давал ему капли. Сам спал урывками. Под утро очнулся от
громкого стона. Вскочил с раскладушки, подбежал к Ноделю.
– Что с Вами, дядя Марат? – тронул он его за плечо.
Нодель не ответил. Виктор внимательно посмотрел на него. Нодель лежал с полуоткрытым ртом,
лицо его было очень бледным, щеки ввалились. Виктор взял его руку, стал нащупывать пульс, пульса
не было. Приложил ухо к груди, сердце не билось.
– "Неужели?!" – со страхом подумал Виктор. Нодель был мертв. – Виктор некоторое время
смотрел на него широко раскрытыми глазами, потом опустил голову и закрыл лицо ладонями.
* * *
Возвращаясь с кладбиша после похорон, Виктор всю дорогу молчал. Его мучила мысль о том, что
вместе с Ноделем оборвалась последняя живая ниточка, которая связывала его с теми дорогими ему
людьми, которые считали его... наследником.
* * *
Перед отъездом в отпуск, Виктор выточил на станке у себя в цехе звезду из нержавеющей стали,
припаял ее к пустой минной гильзе и установил на свежей могиле Ноделя. "Вернусь из отпуска,
поставим плиту с золотыми буквами", – подумал он.
* * *
Отпуск Виктора и Маши подходил к концу, когда "Правда" сообщила, что так называемое "дело
врачей-убийц" от начала до конца злостная и далеко идущая провокация.
– Едем сегодня же домой! – решительно сказала Маша.
– Но ведь у нас еще три дня...
– Наплевать! – крикнула она, мне не терпится посмотреть на рожи тех, кто обвинял тебя и
клеветал на Баллу. Сейчас же побегу на почту и пошлю ей поздравительную телеграмму.
– А ты знаешь ее адрес? Она ведь уехала куда-то к родным, – спросил Виктор.
– Знаю! – я побежала, а ты упаковывай чемоданы!
* * *
Через месяц после смерти Сталина оклеветанные врачи будут полностью оправданы. А в ночь с 3
на 4 апреля 1953 года их освободят и развезут по домам. Двое из них профессора Вовси и Этингер не
выйдут на волю, они скончались в тюрьме. Остальных будут встречать с цветами.
Военная Коллегия Верховного суда СССР, учитывая особую опасность и тяжесть преступления
Рюмина, приговорит его к высшей мере наказания – расстрелу.
Врача Л.Тимашук Президиум Верховного Совета СССР лишит ордена. Сотрудники МГБ,
причастные к этому "делу", будут уволены из органов госбезопасности и понесут суровое наказание.
Эпилог
Был май 1984 года. Виктор и Маша уже несколько лет жили в Москве в своей старой квартире на
Большой Ордынке. Здесь им удалось вновь поселиться благодаря тому, что в свое время заводское
начальство зарегистрировало в райисполкоме их квартиру как заводское общежитие для
приезжающих на завод командированных.. Виктору Георгиевичу недавно исполнилось шестьдесят, но
ушел он на пенсию два года тому назад – стали давать о себе знать старые раны:
...Побродив однажды по окрестным тупичкам и переулкам, Виктор Георгиевич почувствовал
сердцебиение и присел на скамейку в маленьком скверике церкви святого Климентия, которая по
преданию сохранилась здесь после великого московского пожара 1812 года. Сунув под язык валидол,
он стал любоваться давно знакомыми ему темно-голубыми главками старинной церкви, усыпанными
золотистыми звездами. Вдруг к нему подошел мальчик лет двенадцати и участливо спросил:
– Вам нехорошо? – Виктор взглянул на мальчика, увидел его встревоженное лицо и улыбнулся:
– Нет, нет! Все в порядке, мой друг. Благодарю.
Но мальчик не уходил. Он сел на скамейку рядом с ним, вынул из кармана какую-то книжку и,
делая вид, что читает, незаметно на него поглядывал. Виктор Георгиевич был ему за это признателен.
Они разговорились. Дружинин узнал, что мальчик заканчивает седьмой класс и живет через дом от
него.
– Я часто вижу, как Вы прогуливаетесь со своим доберманом-пинчером по кличке Карат.
Дружинин улыбнулся:
– Откуда ты знаешь его имя?
– А мне Ваша жена однажды сказала.
Игорь, так звали мальчика, оказался большим любителем книг и фантазером. Прощаясь с
мальчиком, Виктор Георгиевич дал ему свой телефон и пригласил наведываться в гости. Игорь стал
иногда бывать дома у Виктора Георгиевича. Дружинин давал ему из своей библиотеки книги, они
играли в шахматы. Иногда Виктор Георгиевич читал ему свой новый рассказ. В последнее время он
стал пописывать небольшие рассказы о своих школьных годах и о войне. Несколько его рассказов
были даже напечатаны в популярном журнале "Юность". Слушая его новый рассказ, Игорь всегда
задавал один и тот же вопрос.
– А это правда, или Вы все выдумали?
Однажды Игорь позвонил и взволнованно сказал, что должен срочно увидеться с Виктором
Георгиевичем. Он пришел со свертком под мышкой.
– Что произошло? – спросил Виктор Георгиевич, – почему ты так взволнован?
– Игорь молча развернул сверток и положил на стол мраморную доску. Вот! – торжественно
произнес он, – полюбуйтесь, дядя Витя! Мраморная доска Пьера Безухова!
– Кого?! – удивился Дружинин, с интересом взглянув на Игоря. – Графа Пьера Безухова!
Именно эту доску он собирался запустить в эту. . дешевку Элен!
– Где же ты это раздобыл? – после некоторой паузы, спросил Дружинин.
– Собирали металлолом. Нашел случайно в старом сарае.
– Н-о-о, почему ты считаешь, что она принадлежала Пьеру Безухову? – спросил Дружинин.
Игорь приподнял доску и показал ее тыльную сторону.
– Видите? – спросил он. Дружинин увидел гравировку " Гр. Безухов".
Было ясно, что эта роспись мастера. Не желая разочаровывать мальчика Дружинин ничего ему не
сказал, а усадил за стол и попросил Марию Васильевну (бывшую Машу) угостить их чаем с
вареньем. Когда Игорь успокоился, Виктор Георгиевич, осторожно подбирая слова, сказал:
