Текст книги "Методом исключения"

Автор книги: Владимир Турунтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Бородин попытался ее успокоить:

– Разрешение прокурора у нас имеется. Но ни о каком обыске и речи нет, Вероника Ивановна! Простая формальность. Поскольку Морозову в последний раз видели рядом с вами, у дверей вашей квартиры, то мы ее, вашу квартиру, обязаны осмотреть. Согласно инструкции. К тому же остались следы пребывания здесь Морозовой. Хотя бы эта сережка. А чтобы Морозова отсюда уходила – этого, к сожалению, никто не видел. Повторяю: речь идет не об обыске, мы ни к чему не будем прикасаться руками. Разве что, с вашего позволения, посбрасываем с балкона снег…

– Надеетесь отыскать там труп? – не без ехидства спросила Латушенкова.

Бородин еще раз, подробнее, пояснил:

– Вероника Ивановна, у нас есть инструкция, которая предписывает определенные действия при осмотре вероятного места…

– …убийства? – закончила фразу Латушенкова.

– Вероятного места происшествия, – поправил ее Бородин.

– Чрезвычайного происшествия! – еще точнее выразилась Латушенкова. – Ну да, я проломила ей голову утюгом, а затем закопала в снег на балконе. До весны. А весной… Ну я еще не решила, как буду выходить из положения…

Бородин чувствовал, что она на грани истерики.

– Вероника Ивановна, поймите, – он постарался придать голосу как можно больше задушевности, – нам необходимо лично убедиться в том, что ни живой Морозовой, ни ее трупа в вашей квартире нет. Чтобы уж больше вас никогда не беспокоить. Ну такой у меня характер: уверен, что Морозова в ту ночь ушла от вас, но ничего не могу с собой поделать. Обязательно должен соблюсти установленный порядок!..

– Интересно, как только жена с вами уживается! – и нос Латушенковой смешливо сморщился.

– Сам не понимаю! – простодушно улыбнулся Бородин.

– Ну раз уж такой у вас характер, – сказала Латушенкова. – Тем более что снегу нынче навалило… Так и так его надо сбрасывать, – и улыбнулась, что окончательно разрядило обстановку.

– Надеюсь, мы с вами расстанемся по-хорошему, – улыбнулся в ответ Бородин.

– Ну посмотрим на ваше дальнейшее поведение, – все же поосторожничала Латушенкова.

Юра привел двоих мужчин.

– Приступим, – сказал ему Бородин и стал медленно обходить комнату, в то время как Юра в сопровождении одного из понятых отправился на кухню.

– Будьте добры, откройте дверки шкафа! – попросил Бородин хозяйку. – Так, можете закрыть… Диванчик позвольте отодвинуть от стены…

– Двигайте, – миролюбиво разрешила хозяйка.

Поразительно: за диваном на полу ни пылинки, ни соринки!

Обойдя по часовой стрелке комнату, Бородин вновь задержался у мебельной стенки, напротив секции с маленькими выдвижными ящичками.

– В котором у вас хранятся лекарства? – спросил он.

– У вас что, голова заболела? – спросила та, не двинувшись с места.

– Живот, извиняюсь, – улыбнулся Бородин.

Латушенкова вспыхнула:

– Скажите уж прямо, что именно вас интересует! Лекарства я держу в трех ящичках.

– Тогда выдвиньте их по очереди.

– Вы же сказали, что обыска не будет!

– Обыск – это когда в квартире все переворачивается вверх дном, – разъяснил Бородин. – Я же прошу показать мне только вашу аптечку. Трогать я ничего не собираюсь.

– Но в этих ящичках может оказаться и дамское белье, – упорствовала Латушенкова. – Надеюсь, вы не из тех любителей…

– Сомневаюсь, чтобы в этих ящичках было дамское белье, – покрутил Бородин головой.

– Откуда вам знать?

От поглядел на нее с добродушной усмешкой:

– Я уже немножко вас знаю. Прошу…

Верхний ящичек был битком набит импортными упаковками, видимо, дефицитных лекарств. А то, ради чего Бородин затеял осмотр аптечки, обнаружилось во втором ящике, у задней стенки. Это была весьма потрепанная коробка с ампулами морфина.

– Как он здесь оказался? – строго спросил Бородин.

– Так уж вышло, – сквозь зубы ответила Латушенкова.

– Объясните подробнее.

– Да вы поглядите срок годности! Шесть лет назад кончился! После смерти больного осталось шесть ампул, в прошлом году мне пришлось снова ходить в ту семью, и однажды хозяйка отдала мне эту коробку. От греха подальше: боялась за свою двадцатилетнюю дочь. Я не стала отказываться: мало ли что может случиться…

Бородин открыл коробку и требовательно-вопросительно поглядел на Латушенкову:

– Так говорите, оставалось шесть ампул?

В коробке их было всего две. Лицо Латушенковой выражало удивление и растерянность.

– Не знаю…

– Четыре ампулы, значит, уже пригодились? Одну, предположим, вы ввели себе под Новый год…

– Я не вводила себе морфин! – сердито отрезала Латушенкова. – Здесь было шесть ампул!

– Да ну, не вводили? – не поверил Бородин. – Такая серьезная, положительная женщина ни с того ни с сего принялась раскачивать девятиэтажный кирпичный дом…

– Извините, но вы уже паясничаете! – голос у Латушенковой сорвался, в глазах засверкали слезы. Однако истерики и на этот раз не произошло. – Вы, должно быть, не знаете… Морфин не возбуждающее средство. От него бы я поплыла в страну грез и даже не вспомнила бы ни о каком Петрякове.

– Тогда что же?..

– Исключительно алкоголь. Такая, значит, у меня нервная система: нельзя много пить. Теперь буду осторожнее.

Бородин взвесил в руке коробку.

– Тогда почему здесь только две ампулы? Где еще четыре?

Латушенкова закусила губу. Что-то про себя прикинув, решительно тряхнула головой: – Эти ампулы кто-то взял без спросу.

– Вы знаете кто?

– Нетрудно догадаться. Но у меня нет доказательств, поэтому имени называть не буду.

«Вот и ответ на вопрос, почему коротышка так истово запирался», – подумал Бородин и понимающее улыбнулся Латушенковой:

– Не стоит пачкаться, да? Но ампулы мы у вас изымем под расписку. Что ж, осталось только на балконе посмотреть. У вас есть лопата?

Увидев вошедшего в комнату Юру Ковалевского, он подошел к нему и тихо спросил:

– Везде посмотрел?

Юра кивнул.

Низ балконной двери заплыл молочно-дымчатым льдом.

– Желательно еще какой-нибудь топорик, – снова обратился Бородин к Латушенковой.

У нее нашелся только молоток. Пришлось просить понятых, чтобы раздобыли необходимый инструмент у кого-нибудь из жильцов.

Осторожно, чтобы не повредить дверь, Бородин тюкал молотком по обушку топорика, скалывая лед. Осколки Юра собирал в ведро. Наконец открылись обе двери, и внутренняя и наружная. Бородин проткнул лопатой снег, заваливший балкон почти до верха перилец.

Под снегом было что-то твердое.

– Доски, – сказала Латушенкова.

– Сейчас поглядим, – кивнул Бородин и принялся скидывать лопатой снег с балкона.

Юра смотрел, чтоб не попало кому-нибудь на голову.

Верхний слой снега был рыхлым, а дальше пошли слежавшиеся пласты, под которыми и правда оказались струганные дюймовые доски во всю длину балкона. Сергей стал поддевать топориком одну из досок.

– Да ладно, ничего нет! – сказал Юра.

Однако Бородин все же приподнял доску и увидел, что под ней тоже доска. Штабель состоял из трех рядов досок и брусков.

– Еще позапрошлой весной брат завез, – сказала Латушенкова. – Который год собирается обустроить мне балкон. А вас не знаю как и благодарить! Приходите еще. Когда опять снегу навалит.

8

На следующий день приехали из Алапаевского района родители Ольги. От брата из Алма-Аты пришла телеграмма. Больше близких родственников не оказалось.

Юра Ковалевский обзвонил все городские больницы, побывал в судебно-медицинском морге. Ни там, ни тут женщины с приметами Морозовой не зарегистрировали. Ни живой, ни мертвой.

Родители намеревались обратиться к экстрасенсам. Бородин не стал их отговаривать, хотя и не верил в новоявленных магов, которые охотно берутся за розыск пропавших, однако большей частью пропавшие объявляются не там, куда показывают за хорошие, разумеется, деньги экстрасенсы.

Впрочем, родителей можно понять: какая-никакая надежда на чудо лучше полной неизвестности. Экстрасенсы могут хоть что-то сказать утешительное. Милиция же советует лишь набраться терпения и ждать.

Бородин еще до того, как побывал у Петрякова, созвонился с подругой Ольги – Ниной Семеновной Смеляковой, которая работала воспитательницей в детском комбинате. Телефон находился в кабинете заведующей. Хриплый прокуренный бас в ответ на просьбу пригласить к телефону Смелякову разъяснил, что «у меня нету рассыльных» – и тут же послышались сигналы отбоя.

Пришлось снова набрать тот же номер и представиться по всей форме.

– Простите, а… в чем дело? – заметно встревожился бас.

Бородин многозначительно промолчал.

Трубка подышала-подышала и с утробным «гос-споди-и!..» брякнулась на стол. Вдалеке хлопнула дверь, и все стихло.

Минуты через две тот же прокуренный бас оповестил Бородина, что «щас подойдет». Это «щас» длилось еще несколько минут. Не выдержав, Бородин несколько раз громко «алёкнул». Трубку тут же взяли:

– Слушаю вас… – голос был негромкий, глуховатый.

Последний раз Смелякова видела Морозову дня за два до Нового года. А тридцать первого они поздравили друг друга. Звонила Морозова, около пяти вечера.

Бородин спросил, не обратила ли Смелякова внимание на что-либо необычное во время последнего их разговора.

– Нет, ничего такого я не заметила, – после небольшой паузы отозвалась Смелякова.

– Помимо поздравительных слов, она вам что-нибудь еще сказала?

– Да ничего такого особенного, – ответила Смелякова скучающим голосом.

– Какое настроение у нее было?

– Я ж ее не видела. По голосу предпраздничное, какое же еще оно может быть.

– Не сказала, где и с кем собирается встречать Новый год?

– Даже не помню…

– Вам знакома такая фамилия – Петряков?

Долгая, томительная пауза. И наконец:

– Да…

– Ольга Степановна упоминала об этом человеке в одном из ваших последних разговоров?

– Кажется, да.

– В какой связи?

– Надо вспомнить. Сейчас мне трудно…

И снова долгое молчание.

– Я вас не слышу! – напомнил о себе Бородин.

– Кажется, в связи с Новым годом…

– А именно?

– Собиралась вместе с ним встречать Новый год.

– И как вы к этому отнеслись? Она ведь замужем.

– Я стараюсь не вмешиваться в чужую жизнь.

– Но ведь она ваша близкая подруга.

– Все равно.

– Ольга Степановна вас познакомила с Петряковым?

– Случайно, на улице. Мы тут же разбежались.

– Как он вам показался?

– О вкусах не спорят.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что он не в моем вкусе, только и всего.

– Что, по-вашему, могло случиться?

– Ума не приложу.

– Не может она где-нибудь скрываться?

– На нее это не похоже. Впрочем, не знаю.

– Из города выехать не могла?

– Куда?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Нина Семеновна, если еще что-нибудь вспомните, не посчитайте за труд, позвоните.

– Хорошо.

Уже прошло три дня. Смелякова не давала о себе знать. Бородин решил поговорить с ней еще раз, уже не по телефону. И более основательно.

Судя по всему, она знала куда больше, чем соизволила сообщить оперативнику. В телефонном разговоре она старалась уходить от прямых ответов. Бородина насторожила ее заминка при ответе на вопрос, не может ли Морозова где-нибудь скрываться. Слишком поспешно сорвалось у нее с языка: «Это на нее не похоже». И тут же дала отбой: «Впрочем, не знаю…»

Наверняка что-то знает!

На этот раз Бородин рассчитывал добиться более определенных ответов. Потому что если Морозова не такая, чтоб где-то скрываться или куда-то выехать из города, то ее, может статься, и в живых-то уже нет.

В новогоднюю ночь все могло случиться. Понятие «криминогенная обстановка» имело для Бородина конкретное выражение: не из третьих рук получал он информацию о том, сколько трупов по весне вытаивает из-под снега в окрестных лесах.

Но это лишь одна из версий. Наихудшая, но сравнительно маловероятная: все же девяносто пять процентов тех, на кого заводятся розыскные дела, через какое-то время благополучно возвращаются домой (или их возвращают, или от них приходит домой весточка).

Впрочем, они не всегда возвращаются в свои семьи.

Не так давно на стол Бородина легло заявление гражданки К. о том, что ее младший 19-летний сын три дня назад ушел из дому и до сих пор не вернулся.

В день его исчезновения была суббота, мать находилась на садовом участке. А в воскресенье, когда она вернулась, старший сын рассказал, что за Алешей зашел какой-то незнакомый парень и увел его с собой.

Работал Алексей в коммерческом киоске, неплохо зарабатывал, но мать с тревогой отмечала, что последние три-четыре месяца с ним стало твориться что-то непонятное. Обычно живой и веселый, он стал задумчив и неразговорчив, перестал встречаться с прежними друзьями. Но и новых, похоже, не завел. Даже девушка, за которой он до недавнего времени ухаживал, куда-то по его словам, уехала. Однако мать на днях видела ее мельком на улице… Несколько раз пыталась вызвать Алешу на откровенный разговор. Но он делал вид, что не понимает, чего мать хочет от него.

Бородин уже побывал в киоске, где Алеша работал до своего исчезновения, встретился с его друзьями, направил запросы в разные места, когда мать получила от него письмо:

Мама!

Я не хочу быть таким, как мой брат и мои друзья, потому что понял: в этой жизни, где кругом деньги и презрение, я просто не выживу.

Я полюбил Бога.

Мама, не плачь, я выбрал эту дорогу сам. Не знаю, может, это временное желание, но я не хотел бы, чтобы оно когда-нибудь прошло.

Мама, мне очень трудно было расставаться с вами, но я ничего не мог с собой поделать. Наверное, мои прежние друзья, узнав о моем поступке, посчитают меня ненормальным. Я долго думал об этом и в конце концов понял, что если я и правда ненормальный, то в лучшую сторону.

Мама, ты очень меня любишь. Но, пожалуйста, не оплакивай меня, так как для меня эта дорога лучшая. Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко от дома. Куда направлюсь, пока скажу только в общем: в православный монастырь. В какой именно, об этом после того, как меня в него примут.

Мама, я очень люблю тебя. Прости. Твой сын Алеша.

«А не могла Морозова после пережитого в новогоднюю ночь решиться на такой же отчаянный шаг?» – подумал Бородин.

9

– Бог с вами! – Смелякова тут же отвергла его предположение на этот счет. – Ольга и креститься-то не захотела, как я ее ни уговаривала. Один раз, правда, на Рождество в прошлом году, сходила со мной в церковь. А в Пасху, на всенощную, так и не пошла.

– Вы сами, значит, верующая? – спросил Бородин.

– Два года назад была крещена и с того времени живу с Богом в сердце.

Они сидели по разные стороны стола в кабинете заведующей, которая неохотно предоставила им возможность побеседовать без свидетелей.

Смеляковой, как и Ольге Морозовой, было под тридцать. У нее была хрупкая плоскогрудая фигура, коротко и неровно подстриженные рыжие волосы, бледное, без намека на косметику, остроносое личико и большие серые, лучащиеся мягким внутренним светом глаза. При первом взгляде на эту женщину Бородин подумал, что она верит в Бога. А если так, то под ее влиянием Морозова запросто могла проникнуться религиозными чувствами.

– Ее мужа, Ивана Григорьевича, вы хорошо знаете? Что он за человек?

Смелякова безразлично пожала плечами и ответила, созерцая расписанное морозными узорами окно:

– Мужчина как мужчина. Здоровый, самостоятельный, надежный…

– Почему у Ольги не сложилась с ним жизнь?

– Я не хотела бы обсуждать их взаимоотношения, – ответила Смелякова тоном просьбы и извинения. – Бог им судья.

– В данном случае не совсем так, – сказал Бородин и, глядя в лучистые глаза Смеляковой, спросил: – Нина Семеновна, вы себя считаете законопослушной гражданкой?

– Разумеется, – ответила та, краснея.

– Я к тому, что вы, как свидетель, по закону обязаны отвечать на мои вопросы, – вежливо разъяснил ей Бородин. – Речь идет о розыске пропавшего человека. Вашей близкой подруги! И скажу откровенно: я не уверен на сто процентов, что сейчас она находится в добром здравии. Неужели вы не понимаете? Вы, живущая с Богом в сердце?

– Ну конечно, я все понимаю, – опустив глаза и прикрыв их густыми ресницами, тихо молвила Смелякова. – Но к чему вы?..

– Нина Семеновна! – прервал ее Бородин. – А вот мне бы никогда не пришло в голову учить вас, как надо воспитывать дошколят!

Смелякова выслушала упрек, глядя на Сергея кроткими глазами, и не пыталась возразить.

– Хорошо, если это необходимо. – Она быстро провела острым кончиком языка по верхней губе. – Тогда вам, наверное, надо знать и о ее прежних неофициальных мужьях?

– Да, пожалуй, – согласился Бородин.

– Это чтобы понять, чем был для нее Иван, – совсем тихо пояснила Смелякова. – Просто удивительно, как ей не везло с мужчинами… Первый ее «принц» оказался душевнобольным, другой – алкоголиком, а третий изменял ей, извините, с мужчинами… На свою беду, Ольга на редкость самоотверженная и преданная женщина. Таких сейчас мало. Каждый раз она боролась за человека. Когда Петра положили в психлечебницу, она была верна ему, пока оставалась надежда на выздоровление. Потом мучилась со Степаном. Уж как она убеждала его вшить эту самую «спираль». Ни в какую. Все боялся, что это лечение скажется на таланте. Он был художником и вроде как на самом деле талантливым. Его картины даже в Москву на выставку брали.

– Вы сказали «был художником»?

– Он попал под машину. Полгода лежал неподвижно и умер на руках у Оли. Она все эти полгода кормила его с ложечки.

– Он что, в нетрезвом виде попал под машину?

– Да он, мне кажется, никогда и не бывал трезвым.

– А третий ее… муж?

– О нем ничего не хочу говорить, – поморщилась Смелякова. – Поверьте мне на слово: грязный тип.

– Отчего же Ольга Степановна была так неразборчива?

– Да вот такая она: что ни любовь у нее, то с первого взгляда. А уж если влюбилась, то будто шоры ей кто на глаза надевает.

– А были ли достоинства у всех троих?

– Конечно, не без этого, – неохотно согласилась Смелякова.

– И у третьего тоже?

Смелякова вздохнула и поморщилась:

– И у него тоже. Компанейский мужчина. Обходительный и собой ничего. Но ведь одна ложка дегтя…

– А Морозова вы хорошо знаете?

– Скажу нет, вы ведь все равно не поверите, – слабо улыбнулась Смелякова.

– Охарактеризуйте его. Можете начать с достоинств.

– Я ведь, кажется, уже… Ну хорошо. Трезвый он мужчина. Хозяин. Незлопамятный. Ольге, сколько знаю, никогда не изменял. На работе его ценят и уважают. Что еще? Другая женщина жила бы с ним как у Христа за пазухой, а Ольге, видите, еще чего-то захотелось…

– А как же шоры на глазах?

– Были, пока любила мужа. Как ни встретимся, все нахваливает своего Ванюшку. «Сплюнь!» – говорила я ей. Только похохатывала в ответ. Потом забеременела, и все разговоры только о ребенке. О детях. Еще не родив, решила каждый год рожать. Вот так вот…

– С любовью-то что случилось? – спросил Бородин.

– У них самих надо спрашивать, – ответила Смелякова, поглядев на дверь. И вдруг поднялась из-за стола, быстрыми шажками направилась к двери, бросив на ходу: – Погляжу на своих детишек. Я сейчас…

Бородин скользнул взглядом по ее острым выпирающим лопаткам, плоскому заду, тонким кривоватым ногам и подумал, что напрасно завел разговор про любовь: видать, расстроилась.

Однако Смелякова тут же вернулась, опять уселась за стол на прежнее место и как ни в чем не бывало спросила:

– Что вас еще интересует?

– Вы ничего не сказали о недостатках Морозова, – напомнил ей Бородин.

Смелякова покраснела и вымученно улыбнулась.

– Может, и у меня шоры на глазах? Мне сейчас его жалко, так я ничего плохого в нем не вижу. А потом ведь… – она сглотнула. – Ольга все жаловалась, что его из дому не вытащишь ни в гости, ни в кино, ни просто погулять. Как ни придешь к ним, все чего-нибудь мастерит. Мебельную стенку сделал не хуже фабричной. А то одно время загорелся вечным двигателем. Автомашину соседу ремонтировал, все вечера в гараже сидел…

– Своей-то машины нет?

– Водить ему нельзя. Из-за зрения.

– А характер у него какой: спокойный или вспыльчивый?

Смелякова покусала верхнюю губу.

– Вообще-то спокойный, – и, подумав немного, добавила: – Редко когда сердится.

– При вас бывало такое, чтоб сердился?

– При мне никогда! – с явным облегчением ответила Смелякова.

– Только со слов Ольги об этом знаете?

Смелякова кивнула и тут же оговорилась:

– Без подробностей.

– Вы с Петряковым, говорите, были знакомы?

– Виделись мельком, – Смелякова стрельнула глазами на дверь кабинета.

– Как он вам показался?

– Да никак! Вы ведь уже спрашивали о нем. Не знаю, что Ольга в нем нашла, – быстро и не скрывая раздражения, проговорила Смелякова. – Мне кажется, дурь ей в голову ударила. Я так и думала, что поиграет он с ней и тем дело кончится. А оно вон как вышло.

– Вы с ней говорили на этот счет?

– Я ей сразу сказала, что думала. Да она разве послушает! Заклинала ее хоть Ивану-то пока ничего не говорить. И тут не послушала: «Не хочу встречаться с Мишей тайком». Я на что надеялась: рано или поздно она должна была понять, чего Петряков стоит, и вернется к Ивану. А тогда пускай перед ним исповедуется и покается в своем грехе. Знаю, Иван простил бы ее. Он в Ольге души не чаял…

– Вы когда с ним последний раз виделись?

В глазах Смеляковой отразился испуг.

– С кем, с Иваном? – словно бы в замешательстве спросила она.

– Да, с Морозовым, – кивнул Бородин.

– Пятого числа.

– О чем говорили?

Смелякова бросила быстрый взгляд на дверь.

– О чем говорили?.. Ну… – и опять взглянула на дверь. – Строили предположения, где Ольга… Иван плакал… – Нина Семеновна тряхнула головой, пытаясь справиться с собственными слезами.

– Морозов спросил, не приходила ли его жена к вам в ту ночь? – высказал Бородин догадку.

Смелякова быстро поднесла к глазам платочек и помотала головой. Однако успела еще раз взглянуть на дверь.

– Спрашивал или нет? – повторил вопрос Бородин.

Женщина кивнула, не отнимая платочка от глаз.

– А вы что ответили?

– Что я могла ответить!

– Сказали, что не приходила?

Смелякова снова кивнула, плача и вытирая платочком глаза.

– И действительно не приходила?

Ответить она не успела. В кабинет шумно вошла заведующая, женщина гренадерского роста. Бросив на Бородина укоризненный взгляд, сообщила Смеляковой:

– Там твой Рыжков истерику устроил!

Бородин моргнуть не успел, как Смеляковой и след простыл.

Не вовремя раскапризничался Рыжков. Что-то важное ускользнуло от Бородина. Чего-то не договорила Смелякова. Чего-то ей, похоже, очень уж не хотелось договаривать. И этот испуг в глазах, нетерпеливые взгляды, которые она бросала на дверь. Словно ждала, что вот-вот появится заведующая и сообщит, что Рыжков бьется в истерике…

Бородин глянул на часы и решил, что еще успеет съездить на Сортировку, где до недавнего времени работала оператором Ольга Морозова.