Текст книги "Методом исключения"

Автор книги: Владимир Турунтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

7

Дня через два Орехову позвонили из следственного изолятора и сказали, что Шаров хочет дать какие-то показания.

Уже через полчаса Владислав приехал в тюрьму.

Привели Шарова. Он был бледнее обычного, черты лица еще более заострились. Он мелко дрожал всем телом.

– Х-холодина там собачий, – стуча зубами пожаловался он, обнимая себя за плечи обеими руками.

Владислав приготовил бумагу и ручку. Эдик отрицательно покрутил головой и сказал:

– В-вы т-только не записывайте ничего!

– Это почему же так? – спросил Орехов.

– Н-не н-надо! – продолжал упорствовать Эдик.

– Мы же не за рюмкой будем сидеть! – рассердился Орехов.

– Рюмка н-не помешала бы, – при этих словах Шаров одарил следователя скупой улыбкой.

– Ну понятно! – согласился с ним следователь. – Но все же почему вы не хотите, чтобы я записывал?

– Потому что я вам сон буду рассказывать, – тихо проговорил Эдик. – Не знаю только, что вам это даст…

– Сон?

– Я так думаю, что это сон. Хотя, может…

– Может, что-то наяву было и во сне вспомнилось?

– Н-не знаю. Вы сперва п-послушайте!

– Ну хорошо, – Владислав отодвинул бумагу на край стола.

Эдик помолчал, собираясь с мыслями.

– Вы, конечно, не поверите, если я скажу, что не помню, как и один-то раз ударил Павла ножом? – робко спросил он.

– Вы рассказывайте, а уж я решу, чему верить, а чему нет, – сказал Орехов.

– Когда он стал меня душить… Что-то у меня случилось с головой, словно бы я куда-то провалился…

– Вы говорили, что вас словно бы кто-то ударил по голове.

– Да, и тут самое непонятное. Мне сегодня приснился сон, как будто я тогда уснул и увидел сон…

– Сон во сне?

– Ну да! И мне снилось, что я в каком-то саду. Днем. Солнце светит, кругом цветы. Много цветов. А на деревьях красные-красные и вот такие большие яблоки. Я, значит, иду, и в голове одна мысль: сейчас встречу Лену… Иду, иду… И вдруг слышу: кто-то рычит! Собака или зверь какой – не знаю. А еще кто-то вроде как стонет и тяжело дышит… – Эдик задумался.

– Что же дальше-то было? – нетерпеливо спросил Орехов.

Эдик улыбнулся через силу, и лицо его приняло плаксивое выражение.

– Глядь, а никакого сада уже нет и в помине! Кругом темно, перед глазами что-то мелькает. Потом кто-то крикнул, а я как в яме и оттуда, из ямы, слышу голоса. Один хриплый, скрипучий, а другой писклявый и хныкающий. Первый на кого-то прикрикнул: «Повяньгай мне еще, падло!» А другой: «Пошли-и скорей!..» Нет, еще раньше хриплый сказал: «Не слушай, он уже готов!» Я еще подумал, что это про меня говорят и хотел что-то сказать, но голоса не было… А потом я как будто проснулся и подумал, что все это мне приснилось. Но подумал опять же во сне, потому что увидел Лену и… Не знаю, зачем я вам эту чепуху рассказываю. Мне и раньше всякие голоса слышались…

– И все-таки захотелось об этом рассказать?

– Ну да, захотелось, – покивал Эдик. – А знаете почему? Этот хриплый голос, – он всматривался в ржавое пятнышко на стене и словно к чему-то прислушивался. – У него был такой же… Ну да!..

– У кого? – спросил Орехов.

– А который цеплялся к Павлу возле магазина!.. И еще что-то я хотел сказать… Забыл… Правда, что-то важное!..

– Не волнуйтесь, сейчас все вспомните, – сказал Орехов, чувствуя, как у него самого от волнения зубы начали выбивать мелкую дробь. – Торопиться нам некуда…

– Пошли скорей… Пошли скорей… – бормотал себе под нос Эдик, держа перед собою сложенные вместе ладони. – Вроде как… Погодите… – Он опять словно к чему-то прислушался. – Ага, он его Ромкой назвал! «Ромка, падло, канай сюда!..»

– Кто кого назвал Ромкой? – спросил с сильно бьющимся сердцем Орехов.

– Не знаю. Я сон вам рассказывал… – Эдик растерянно улыбался. – Все перепуталось…

– Нет, постой! – сказал ему Орехов. – Хриплый голос тебе показался знакомым? И другой, писклявый, тоже? Вот и вернемся давай туда, к магазину. Расскажи мне еще раз, подробно, что там у вас было. Может, ты еще что-нибудь вспомнишь, какой-нибудь чепуховый разговор? Они ничего у вас не просили?

– На бутылку, – сказал Эдик. – Но Павел им не дал.

– Ага! А ты в тот раз не говорил, что они на бутылку просили! И что было дальше? Вы пошли, а они так и остались у магазина стоять?

– Обождите… – Эдик опять что-то начал вспоминать. – Я, кажется… Ну да, я потом обернулся, и мне показалось, что они за нами идут…

– Когда ты обернулся? Где вы были в этот момент с Павлом?

– Мы уже к перекрестку подходили. Я спросил Павла, чего этот хрипун его вертухаем обозвал, а Павел сказал: «Псих он». И я обернулся, посмотрел.

– Увидел их. А Павлу сказал, что они за вами идут?

– Не успел, мы как раз улицу стали переходить. А потом я про них забыл.

– Больше не оборачивался?

– Нет. Не знаю, куда они потом подевались.

– Может, это не они за вами шли?

– Ну один в шубе был.

– В шубе могла быть и женщина.

– Ну мне показалось, что это были они, – Эдик уже настаивал на своей версии.

– Но ведь темно было?

– Нет, там был какой-то свет. Они как раз по светлому проходили…

8

– Ты, кажется, ужасно переживал из-за того, что дело Шарова выглядело уравнением с одними неизвестными, а теперь сам еще больше все усложняешь! – попеняла Ангелина Андреевна Орехову, когда он стал объяснять ей, почему не занимается другими уголовными делами, которых у него скопилось уже два десятка. – Ты в самом деле считаешь, что этот Ромка не плод воображения Шарова?

– Но волосы…

– Волосы, возможно, и принадлежат второму убийце или сообщнику убийцы, но вряд ли ты его найдешь по этой бредовой наводке, – сказала Ангелина Андреевна. – Снились ему, видишь ли, голоса! Только что не сад в подвенечном уборе.

– Вот именно: сад ему и снился, а в саду голоса. Знакомые голоса. Тех двоих, с которыми Шаров и Павел встретились у магазина. Я думаю, стоит попытаться найти этого Ромку.

– Как ты его хочешь искать?

– Еще не знаю.

– Ну ладно, мое дело тебя предостеречь, – отступилась Ангелина Андреевна. – Ты ведешь расследование – тебе и решать.

– Постараюсь уложиться в срок, – пообещал Владислав.

– Ладно, ступай, – закуривая сигарету, махнула на него рукой начальница. – Будет он мне тут соцобязательства давать!.. Хотя постой! – вернула она его. – Ты вот что: поговори с Кожевниковым.

– Поговорю, – пообещал Орехов.

Кожевников ни о каком Ромке и слышать не хотел. Понятно: ведь если смертельный удар Павлу Прохоренко нанес не Шаров, то выходит, что Кожевников вместо щуки поймал карася.

– Шаров же признал вину, чего тебе еще! – сказал он Владиславу. – Имеются его собственноручные показания.

– Да пойми ты, – с горячностью доказывал Владислав. – Не мог Шаров ударить Прохоренко в живот из того положения, в котором он находился! А чьи волосы остались в руке пострадавшего? Почему мы одного Шарова должны привлекать к суду?

– Он так и так должен отвечать.

– А главный убийца останется на свободе?

– Ну ты сам знаешь, сколько у нас нераскрытых убийств и сколько махровых убийц расхаживает по улицам, а тут хоть какой-то результат. Шаров даже не пытается возражать против обвинения его в убийстве. И нож у него нашли. А что он не мог ударить Прохоренко в живот… Ты ведь исходишь из его собственной версии. А может, все было не так? Может, он был на ногах, когда подкалывал Прохоренко?

– Так тоже могло быть, – вынужден был согласиться Орехов. – Но тогда чьи волосы остались в руке у Прохоренко? И кто эти «люди-звери», о которых Шаров говорил зятю?

– Стрессовая ситуация плюс белая горячка, – пожал плечами Кожевников.

– А волосы?

– Ну волосы… Найди-ка теперь их хозяина!

– Все-таки стоит поискать, – сказал Орехов. – Мне кажется…

– Ну так перекрестись, – посоветовал ему Кожевников, направляясь к двери. – Времени у тебя много, что ли? – с тем и ушел.

Орехов не на шутку разозлился и тут же отправился к Сергею Бородину, старшему оперу, с которым ему не раз уже приходилось работать в одной связке, и он знал: если Бородин возьмется распутывать это дело, то доведет его до конца. Лишь бы только взялся. Орехов считал его лучшим сыщиком из всех, с кем имел дело за четыре года своей работы следователем. Правда, начальство не разделяло его мнения на этот счет, но тут уж его, начальства, проблемы.

Бородин оказался на месте и как раз заканчивал писать рапорт о «собеседовании», как он сам это называл, с квартирным воришкой, застигнутым на месте преступления с набором инструментов и огромной сумкой из тончайшей высокопрочной материи. К счастью для воришки, он, спустившись по веревке с крыши и проникнув в квартиру на девятом этаже, ничего не успел положить в свою замечательную сумку, потому что ошибся подъездом и по злой иронии судьбы нырнул в квартиру, не более как за неделю до того хорошо обчищенную его же собратьями по профессии. А поскольку Уголовным кодексом не предусмотрено наказание за безрезультатные проникновения в квартиры наших граждан, то все «собеседование» свелось к чистейшей формальности.

– Ну не переживай, и на старуху бывает проруха, – посочувствовал Бородин воришке, отпуская его с миром. – Сегодня не удалось – в другой раз сядешь, – и обратил взор на Орехова: – Ты чего, Слава, такой взъерошенный?

– С Сашкой Кожевниковым пообщался, – ответил Орехов сердито.

– Он вроде как не дерется, – сказал Бородин.

– А ну его к ляху! – и Орехов без предисловий приступил к разговору: – Слушай, Сереж, помоги найти убийцу! Дело – конфетка, в твоем вкусе. Собственно говоря, мне только твой совет нужен…

– И немножко побегать, да?

– Можем вместе.

Бородин посмотрел на часы.

– Минут двадцать у меня для тебя найдется. Обрисуй ситуацию.

Орехов уложился в двенадцать минут. После чего Бородин согласился, что дело интересное, но работать надо капитально, а у него есть начальник.

– Если твоя шефиня, – сказал он, – замолвит словечко моему Феоктистову, тоя, пожалуй, и взялся бы…

На том и порешили.

Короче говоря, Ангелина Андреевна – на то она и Ангелина Андреевна – без особого труда договорилась с начальником уголовного розыска, и уже на другое утро Орехов с Бородиным отправились в следственный изолятор.

За ночь Бородин успел ознакомиться с материалами дела, и потому вопросов к Шарову у него было совсем немного.

– Тех двоих, что ошивались у хозмага, ты смог бы опознать?

– Наверное, – сказал Эдик и, подумав, добавил более уверенно: – Да, узнал бы.

– Ты говорил, что один, который в шубе, куда-то уходил, а затем вернулся. Он в тот же дом зашел, где и хозмаг?

– Нет, он к пятиэтажкам прошел, которые за хозмагом.

Бородин нарисовал длинный прямоугольник и перпендикулярно к нему еще три покороче.

– К которому из них?

– Не знаю. Я только видел, что он в сторону этих домов направился.

– Сколько времени его не было?

– Ну, может, минут десять… Он быстро вернулся.

– Сколько нам потребуется времени, чтобы прокачать этого Ромку? – спросил Орехов, когда они покинули изолятор. – Двух дней хватит?

– Двух дней? – переспросил Бородин, что-то прикидывая.

– Сегодня ты, предположим, задействуешь свой актив…

Бородин похлопал его по плечу.

– Слава, ты спросил – я отвечу: если плотно проработаем, то часам к четырем, думаю, управимся.

– Сегодня?

– То есть будем знать, проживает твой Ромка в тех домах или нет, – уточнил Бородин.

– А если нет?

– Пока не стоит отвлекаться на эти «если». Ты сейчас поедешь в тамошнее жилуправление. Возьми у паспортистки карточки жильцов и начинай выбирать всех Романов. Думаю, их не так уж и много наберется: имя редкое. А я заскочу за фотоаппаратом и присоединюсь к тебе.

К вечеру они достоверно знали, что в тех трех домах проживает всего три Романа: кандидат математических наук, ветеран войны и нигде не работающий семнадцатилетний парень с одутловатым губастым лицом.

С фотографией этого парня они снова отправились в следственный изолятор и провели процедуру опознания.

Из шести показанных ему фотографий молодых людей Шаров выбрал ту, на которой был запечатлен Роман Кунцевич.

9

Они позвонили в эту квартиру около десяти часов вечера. Дверь открыл невысокий губастый толстяк в широких штанах из джинсовой ткани и замызганной, светлой, когда-то, должно быть, бежевой безрукавке с эмблемой фирмы «Мальборо». Парень был изрядно пьян и с трудом держался на ногах.

– Роман Кунцевич?

– Ага… Че такое? – пропищал тот.

– Руки на стену! – скомандовал Бородин.

Роман обалдело захлопал глазами:

– А че?

– Быстро лицом к стене!

Пока Бородин занимался Романом, Орехов с понятыми прошел в комнату.

За столом, заваленным объедками, скомканной промасленной бумагой и заставленным пустыми бутылками, сидела полуодетая лохматая блондинка лет двадцати двух, с мутными голубыми глазами и размазанной вокруг губ сиреневой помадой. А на железной кровати перед окном, прямо на матрасе, укрывшись засаленным ватным одеялом спали еще двое.

– Ты тут кто будешь? – спросил у блондинки Орехов.

Та с трудом провернула языком:

– Его подруга, – и кивком указала на дверь в прихожую. – А что… нельзя?

Орехов кивнул на спящих:

– Эти кто?

Девица хихикнула:

– Мамашка со своим другом. А что… нельзя?

Была еще комната, смежная с первой. Дверь в нее была плотно притворена.

– Там кто? – спросил у девицы Орехов.

Девица опять хихикнула:

– Квартиранты… Нельзя, да?

Орехов толкнул дверь.

– Милиция!

Половину этой комнаты занимала двуспальная деревянная кровать, закинутая измятой простыней как покрывалом. На краешке кровати сидела рыжая девица в очень короткой кожаной юбочке и белом шерстяном свитере. Глядясь в зеркальце, которое она держала в руке, девица торопливо подкрашивала губы.

Прилично одетый мужчина лет сорока стоял у окна, заложив руки за спину и, видимо, ждал, чем все обернется. Глаза его сверкали бешенством, ноздри трепетали, губы беззвучно проговаривали какие-то слова.

Орехов попросил его предъявить документы.

– Зачем они вам? – спросил мужчина довольно резко и даже властно, но паспорт все-таки предъявил.

Приезжий, из Новосибирска.

Орехов вернул паспорт мужчине.

– Уходите! – сказал он.

В первой комнате уже находились Бородин с Кунцевичем. Спавшие пробудились. «Друг мамашки» в одних трусах сидел на кровати и протирал опухшие глаза. На вид ему было лет тридцать пять. «Мамашка», женщина неопределенного возраста с одутловатым синюшным лицом и почти лысая, приподняла голову и, не вылезая из-под одеяла, внимательно оглядывала непрошенных гостей.

– У вас тут что, дом свиданий? – строго спросил у нее Орехов.

Ни «мамашка», ни ее «друг» не проронили ни слова.

Орехов потребовал у «друга» паспорт. Тот молча поднялся и, прошлепав босыми грязными ногами через комнату, достал из пиджака, висевшего на гвоздике у двери, помятую красную книжицу с золотым гербом. Орехов выписал паспортные данные:

Воротников Николай Потапович, 1960 г.р., ул. Краснофлотцев…

– Где вы были с вечера восьмого до утра девятого января? – спросил у него Орехов.

«Друг» посчитал на пальцах.

– В вытрезвителе! – с готовностью, даже как-то радостно сообщил он, закончив подсчеты. – Пятого приехал в Ирбит, брата хоронить, а седьмого, назавтра после похорон, как раз в Рождество, меня туда доставили. В вытрезвитель…

– В Ирбите?

– Там.

– А в Екатеринбург когда вернулся?

– Это уже двенадцатого января!

– Проверим, – пообещал Орехов, возвращая паспорт Воротникову и повернулся к Роману: – Гражданин Кунцевич, вам понятно, за что мы вынуждены вас задержать?

– Мы с ним уже потолковали, – сказал Бородин.

– Не знаю ни про какое убийство! – пропищал Кунцевич. – Я никого в жизни не убивал!

– Разберемся, – пообещал ему Орехов. – А сейчас одевайся – поедем!

– Куда это вы его? – спросила блондинка. – Нельзя?..

Она уже причесала волосы, собрала их на затылке в пучок и скрепила цветным колечком. Успела даже припудриться и покрасить губы.

В прихожей висела коричневая шуба из искусственного длинноворсового меха.

– Чья? – спросил Орехов у Романа, разглядывая подкладку.

– Материна, – ответил тот.

– А ты ее надеваешь?

– Редко, – ответил после некоторого раздумья Кунцевич. – В магазин разве когда…

Шубу изъяли как вещественное доказательство: на подкладке ее были заметны подозрительные пятна.

10

Утром протрезвевший Роман продолжал запираться:

– Не знаю, какое такое убийство! Слыхом не слыхал!

– Где ты был и что делал вечером восьмого января?

Роман сосредоточенно посопел.

– Где… Дома, наверное. Я все больше дома сижу, у меня инвалидность…

– По какому поводу инвалидность?

– В ПТУ еще… Упал со стремянки и повредил позвоночник. Ничего не могу делать, болит…

– Так где же ты был восьмого? – повторил Орехов вопрос.

– Это какой день был? – подумав, спросил Кунцевич.

– Вторник, – подсказал Орехов.

– Ну тогда я точно был дома! Нинка пришла. Выпили, потом спать легли…

– И ты никуда за весь вечер не выходил из дому?

Кунцевич опять задумался, повертел пальцем в ухе.

– Разве что в магазин, – еще подумал. – Ну точно, за поллитровкой бегал! Нинка же пришла.

– В какое время в магазин ходил?

– Я помню? Ну, может, часов в восемь…

– Разве в это время магазин открыт?

Кунцевич пошнырял маленькими заплывшими глазками по углам кабинета.

– Нет, я не в магазине, в киоске брал, – поправился он. – Точно, магазин уже был закрыт!

Следующий вопрос Владислав придержал, не было смысла продолжать в том же духе.

– Роман, все, что ты сейчас сказал, мы проверим. С точностью до минуты установим, когда ты в тот вечер вышел из дому и когда вернулся…

– Ну-к че!.. – Кунцевич как будто не возражал против этого.

– …И, кроме того, проверим, нет ли крови на шубе, которую ты надевал в тот вечер, когда выходил из дому. Между прочим, у нас есть свидетель, который видел тебя возле магазина, а затем на месте преступления.

– Да какого еще преступления? – спросил Кунцевич, глядя в пол. – Ничего я не знаю!

– Роман, это совершенно бесполезный разговор! – поморщился Орехов.

Он прикидывал в уме: если убийство случилось на глазах Кунцевича впервые, то навряд ли семнадцатилетний парень мог столько времени держать в себе впечатления от увиденного. Даже только от увиденного, а если и сам руки в крови выпачкал, то уж наверняка что-то кому-то рассказал. Пускай даже не во всех деталях. Той же Нинке. Или другу мамашки.

– Роман, послушай еще раз меня внимательно! – Орехов сделал новый заход. – Пока что мы тебя задержим только на три дня. Но за это время опросим всех твоих родных и знакомых, всех твоих соседей и собутыльников-алкашей, найдем на твоей одежде кровь убитого человека. Кстати, у него в руке остались чьи-то волосы. Наши эксперты-криминалисты сравнят их с твоими. Мы устроим тебе очную ставку со свидетелем, который видел тебя у хозмага и потом на месте происшествия, в парке по улице Ясной…

Не подействовало: Кунцевич отрицательно, протестующе мотал головой. Круглой, заплывшей жиром головой на толстой короткой шее. И повторял как затверженный урок:

– Не убивал я никого! Не убивал!..

– Но ведь кто-то убил человека на твоих глазах!

– Почем я знаю! – твердил Кунцевич. – Не видел я ничего! Не был я ни в каком парке!

– Роман, в твоих интересах рассказать, как все было! Если ты не убивал…

– Не убивал!

– Но видел?

– Что я видел? Что-о? Я в это время дома сидел! С Нинкой. Пьяный был.

Однако в глаза следователю он старался не смотреть.

Владислав разложил на столе несколько фотографий мужчин в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Был здесь и Павел Прохоренко. Живой, улыбающийся, с растрепанными ветром волосами.

– Роман, посмотри внимательно: нет ли тут твоих знакомых?

В продолжение всего времени, пока Кунцевич разглядывал фотокарточки, взгляд его, как магнитом, притягивало к Прохоренко, чью фотографию Орехов положил с краю, чтобы легче было следить за направлением взгляда Романа.

– Он? – спросил Владислав.

Кунцевич вздрогнул и посмотрел на следователя с явным испугом.

– Кто?.. – Никого я тут не знаю, – а взгляд его опять повело к Прохоренко.

– Роман, ты пойми: я ведь прекрасно обойдусь и без твоих признаний, – снова принялся увещевать его Орехов. – Я уже говорил тебе: ты имеешь полное право вообще молчать. Да ради Бога, мне меньше бумаг писать!..

Это верно: в Уголовном кодексе нет статьи, которая бы обязывала обвиняемых и подследственных непременно давать показания. И вот что интересно: пока они об этом не знают, то запираются изо всех сил. Но стоит только разъяснить им это их неотъемлемое право, как буквально на глазах меняется весь предварительный психологический настрой подследственного, и уже вскоре у него появляется желание говорить…

В практике Орехова было немало подобных случаев, и сейчас он снова решил применить этот испытанный прием.

Но на этот раз не получилось. Кунцевич продолжал мотать головой:

– Если б хоть было что!..

Что ж, пускай еще подумает, решил Орехов и отправил Романа в камеру.

Орехову было над чем поломать в этот вечер голову: прошли сутки с момента задержания Кунцевича, а расследование дела почти не продвинулось. Если не считать того, что сон Эдика Шарова оказался не таким уж и бредовым, как думалось вначале. Во всяком случае, Орехов теперь не сомневался в том, что и Хрипун, равно как Кунцевич, вполне реальная фигура, и что оба они, по всей вероятности, имеют прямое отношение к убийству Прохоренко. «Не люди, а звери… Они напали на нас…»

Время поджимало Орехова. Если в течение оставшихся двух суток внутренняя убежденность следователя не будет подкреплена весомыми доказательствами вины Кунцевича, подследственный по закону должен быть освобожден из-под стражи. И кто знает, не свяжется ли он тут же с Хрипуном…

Между тем с фактами, которыми так стращал Орехов Кунцевича, было скверно.

Результатов исследования волос, взятых с головы Кунцевича, надо было ждать не меньше недели. Не обнадеживали и результаты анализа крови:

«Происхождение крови на шубе, изъятой у Кунцевича, не исключается от потерпевшего».

Не исключается – вот и все. Но дело в том, что у самого Кунцевича та же группа крови, что и у потерпевшего. Провести же более глубокое исследование оказалось делом невозможным из-за мизерного количества крови на шубе: выпачканные места были замыты. И следствию остается лишь констатировать факт сознательного уничтожения следов преступления. Что ж, и это улика…

Тем временем Бородин опросил «мамашку» и Нину-«подружку». Они, видно, сговорившись, повторяли, что вечером восьмого января Роман лишь ненадолго выходил из дому за спиртным. Приблизительно в девятнадцать тридцать.

Опрашивал Бородин и соседей Кунцевичей по подъезду. Но никто из них не смог припомнить хоть что-нибудь связанное в этот вечер с Романом.

Не возлагал Орехов особых надежд и на очную ставку: ведь Шаров не видел Кунцевича на месте преступления, а только слышал в состоянии беспамятства несколько малопонятных вне контекста обрывков чьего-то разговора. И как кто-то кого-то назвал Ромкой.

Теперь не вызывал сомнения тот факт, что именно Романа Кунцевича и его сообщника видел Шаров возле магазина, между семью и восемью часами вечера восьмого января. Но Кунцевич и не отрицал, что именно в это время и в тот день он выходил из дому.

Владислав ставил себя на место Кунцевича, разыгрывал в уме разные варианты: Кунцевич-убийца, Кунцевич-активный пособник убийцы, Кунцевич-пассивный свидетель, Кунцевич-невольный пособник убийцы… В первом, втором и четвертом случаях Роман, скорее всего, будет запираться, спасая свою шкуру.

Орехов решил начать с третьего варианта. Досконально его проработать. Здесь поведение Кунцевича может определяться характером его взаимоотношений с главным действующим лицом. С главным убийцей. А что Кунцевич не главный, Орехов почти не сомневался.

Главное действующее лицо, несомненно, Хрипун. Он мог пригрозить Кунцевичу расправой за длинный язык. Да, скорее всего, так оно и было. Внутренний голос подсказывал Орехову, и Бородин с этим соглашался, что вариант с угрозой расправы наиболее вероятен. Кунцевич, этот ленивый безвольный толстяк, помимо своего желания оказался втянутым в преступление. И если его освободить от страха перед расправой, то не исключено, что он заговорит…