Текст книги "Русский боевик"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Перестань кривляться. Так где же?

– В Лондоне.

– Черт знает, что такое.

– А что?

– Вот ведь повадились, – неодобрительно и серьезно сказал Ольшевский. – Областной голова – что он в Лондоне делал? Он что – министр, заместитель президента? Дипломат? Посол? Легендарный Шелест?

– Дочь в университет пристраивал, – сообщил Милн, хмыкнув, представив себе Демичева в роли легендарного Шелеста. – Неофициальный визит. У него две дочери. Одна во Флориде. Другая в Оксфорде. Увлечения молодости.

– Ясно, – сказал Ольшевский. – Ничего мы здесь с тобой не надумаем. Когда он обещал с нами связаться?

– Завтра.

– Утром?

– Вроде вечером. Дал нам день ознакомиться с городом. Ты мне вот что скажи, Ольшевский. Ты откуда родом? В смысле – в каком городе родился?

Ольшевский мрачно посмотрел на Милна и промолчал.

– Неужто? Фамилия у тебя польская…

– Польских фамилий в России невпроворот. Каждая десятая. Как в Америке.

– Это так. Прононс у тебя питерский, манеры тоже. Но все-таки?

– Милн, друг мой, у тебя ведь есть кое-какие обязательства, не так ли?

– Я ниже рангом. Люди, достигшие твоего уровня, обычно воспринимают обязательства несколько по-другому. Это как с законом. Закон есть – для среднего класса. Чтобы не зарывались. А для низов и высшего общества закон… тоже есть… но другой. Слегка.

– Ну тогда просто поверь мне на слово. Чтобы потом самому стыдно не было. И учительницу эту свою… убери куда-нибудь. Черт его знает, кто она такая.

– Нет, с ней как раз все нормально. Я позвонил в агентство, приехали двое мордатых, и привезли аж четверых девушек, на выбор.

– Позвонил?…

– С улицы. Что ж я, по-твоему, совсем идиот?

– С тебя станется.

Милн вдруг обиделся.

– Ты, Ольшевский, огрубел совсем на бюрократической почве, – сказал он. – Между прочим, из парижского предместья тебя вывел именно я. Живым и здоровым.

– Да, но прокололся в этом самом предместье именно ты, и трюк с проходом по тоннелю тебе в голову не пришел, и мне там пришлось за двоих отдуваться, иначе бы тебя там просто утопили бы. А на араба, замечу тебе, ты похож не больше, чем я. За еврея ты бы еще сошел. Ежели в Эфиопии.

Милн засмеялся.

– Ничего смешного, – отрезал Ольшевский. – Пошли в гостиницу, а то холодно что-то стало.

Милн бросил окурок в реку.

– Хоть бы тряпки переменил, – заметил ему Ольшевский. – Ходишь весь в белом, отсвечиваешь.

– Ты что ли не отсвечиваешь в своем прикиде, с галстуком, за восемь тысяч? Перестань ворчать.

* * *

Меж тем в четыре утра в «Русском Просторе» появились новые посетители – целых три семьи, с детьми от трех до восьми лет, в общей сложности десять детей, из которых семеро спали – кто на руках у родителей, кто в коляске, кто стоя, а трое бодрствовали и временами дрались – два мальчика и одна девочка. Привратник не знал, что и думать. Вид у семей был очень пролетарский, и родители вели себя так, будто ни разу до этого не бывали в гостиницах – озирались, шептали ругательства, приструнивали дерущихся детей, не решаясь ни на какие действия. В конце концов одного из глав семей послали на разведку. Привратник, прикидывавшийся – не спрятаться ли, поскольку вид скарба, который ему предстояло (или не предстояло?) волочить ему не нравился совершенно – вздохнул и вышел из тени, отбрасываемой экзотическим растением в кадке. Тут его разведчик, в коротковатых синтетических, возможно «выходных» брюках, и заприметил. Подошел смело, посмотрел робко, и спросил:

– Куда нам теперь?

Привратник почесал в затылке, пожал плечом, о ответил вопросом на вопрос:

– А вы надолго к нам? – будто от длительности пребывания зависело, куда им, гостям, теперь.

– На неделю, – робея еще пуще ответил разведчик, улыбаясь, показывая гниловатые зубы. – Понимаешь, мужик, тут жена моя выиграла лотерею. По телику слово угадала. Она им звонит, значит, а они ей – какое, значит, слово загадано? А она и говорит, значит, какое. И, значит, оказалось, что правильное слово она угадала. Все угадывали неправильное, а она возьми и угадай то, что нужно. У нее образование и все такое. Я-то что, я простой парень, душевный, поговорить там, или чего – всегда. А она с образованием. Я бы никогда не угадал.

– И что же? – спросил привратник. – При чем тут слово?

– А, слово-то? Да ведь как же. Угадала она слово-то, типа. И, значит, вот выиграли мы, а там три приза, и один приз нужно выбрать. Вот и выбрали – вот.

– Неделю отдыха в «Русском Просторе», – догадался привратник.

– Во-во, точно. Там еще был мотороллер, вроде американский, но мы американское не любим. Да и зачем нам мотороллер? Мотоцикл – это еще куда ни шло. А мотороллер-то зачем? Тем более американский.

– А как назывался мотороллер? – заинтересовался привратник.

– А хуй его… то есть, вроде… нет, не помню. Что-то типа Ветро, или Гетро.

– Веспа?

– Во, точно, Веспа.

– Это итальянский.

– А?

– Мотороллер Веспа – итальянский. Не американский.

– Да? А, блядь. Надо было взять тогда. Вот же ебаный в рот, а? А я думал – американский.

– А ещё что было?

– Где?

– Призы какие еще были?

– А! Да что призы. Мне бы лучше деньги, или сразу пару ящиков водки, – мужик засмеялся пригласительно, но привратник не разделил его веселье по этому поводу. – А тут вот – путевка эта, видишь ли. Жена говорит – мы никогда никуда не ходим, там, не ездим, на хуй. Так хоть, говорит, раз в жизни, на хуй. Чтобы как люди, значит, типа.

– Ясненько, – сказал привратник, тоскуя. – Ты, мужик, откуда? Из какого города?

– Я?

– Да, ты.

– Так ведь из Браватска мы.

– Из Браватска? Постой, постой. Это ж отсюда километров десять.

– Да, точно. Вот оттуда и приехали.

– На неделю?

– Да. Долго, да? А у вас здесь, белохолмённых, небось дорого все, а? Дорого?

– Дорого.

– Ну, это ничего. Я, если что, смотаюсь домой. Два часа туда, два часа обратно, если быстро хуячить. Принесу.

– Что ты принесешь?

– Ну, пожрать там, не знаю… Самогон у Витька поспеет – Витек хороший делает.

– А те что же? – спросил привратник, кивком указав на всех остальных, сгрудившихся у дверей.

– Да как же. Небось тоже что-то выиграли, вот и приехали. Да, так, мужик – куда нам теперь? Вот у меня бумажки эти…

Он вытащил из-за пазухи сертификат, рекламные проспекты, паспорт, газету.

– Вон стойка, видишь? – спросил привратник. – А за стойкой сидит девица-красавица. Вот она тебе, и остальным, все и оформит, и расскажет.

Да, подумал он, расскажет. Ну надо же. Звери лесные – костер бы в номере не развели. Пиздец номеру, вернее – всем трем номерам – пожгут, загадят, туалет забьют, а что не испортят – с собой унесут. Краны свинтят. Не повезло «Русскому Простору».

* * *

В баре гостиницы, который от вестибюля отделяла арка со стеклянной дымчатой дверью, никого, кроме Аделины, Эдуарда, Стеньки, и бармена не было. Бармен очень хотел спать. Аделина поплыла после первой же рюмки, и когда сперва Стенька, а затем и Эдуард, попытались препятствовать потреблению второй, Аделина на них наорала дико, залпом выпила вторую, и стала несвязно ругаться.

– Лин, ты чего… ты чего… – растерянно говорил Стенька.

Эдуард, у которого перед Стенькой было преимущество – он знал многие особенности поведения бывшей жены, в том числе ее неумение пить – помалкивал некоторое время.

– Вы мне карьеру загубили! – кричала пьяная Аделина. – Вы оба! Этот святым прикидывается, тот, сука, палач, ему все равно! Подонки! Ненавижу вас! Предатели! И папочка мой, чтоб ему провалиться, такой же, как вы! Ненавижу!

Эдуард снял пиджак, повесил его на спинку стула, расправил плечи, и встал.

– Не прикасайся ко мне! – закричала Аделина.

– Ты не трогай ее! – не очень уверенно влез было Стенька.

Но Эдуард отмахнулся от Стеньки.

– Пошли, тебе спать пора, – сказал он.

– Ты мне не указывай, сука! – крикнула Аделина.

– Не помочь ли? – предложил бармен из-за стойки.

– Подонок! – закричала на него Аделина.

Ухватив стакан с водой, она широко размахнулась, чтобы кинуть в бармена, но Эдуард схватил ее за запястье и стакан отнял.

– Уйди!

Эдуард присел, подхватил ее под ягодицы, перекинул через плечо, и распрямился. Она пьяно замолотила кулаками куда попало.

– Не уходи, я сейчас вернусь, – сказал Эдуард Стеньке.

– Ты…

– Нет, ты здесь посиди. Не волнуйся, это у нее вроде шока, но, в основном, алкоголь. Она очень плохо переносит алкоголь. Я положу ее на кровать, и она сразу уснет.

Стенька все равно попытался следовать за Эдуардом. Эдуард повернулся к нему, и в этот момент Аделина брыкнула ногой – и попала Стеньке по ребрам каблуком. Он схватился за ребра.

– Сиди, я сейчас, – повторил Эдуард.

Стенька присел на стул. Боль была совершенно адская – по какому-то нерву въехала каблуком Аделина.

Эдуард быстро прошел к лифту, поднялся на третий этаж, вынул контрольную карточку, и отпер дверь номера, отведенного Аделине.

Аделина слегка сникла. Он опустил ее на кровать, стянул с нее сапожки, и некоторое время постоял рядом в ожидании. Аделина поворочалась, злобно ворча, и вдруг вскочила и стала озираться. Эдуард молча показал направление. Она ринулась в ванную. Там ее некоторое время рвало. Затем в раковину полилась вода. Эдуард подошел к ванной.

– Разденься и спи, – сказал он, не входя. – И не вздумай никуда выходить. Мой номер справа от твоей двери, если нужно.

– Вот сдохну я этой ночью, вот всем будет хорошо, подонки, – сказала Аделина из ванной.

– Выживешь, – с уверенностью сказал Эдуард и вышел из номера.

* * *

Последними, к пяти утра, в «Русский Простор» в ту ночь прибыли мужчина и женщина – прибыли вместе, но номера у них оказались зарезервированы отдельно. Женщине было лет пятьдесят, и была она худая, в очках, причесана и одета с мещанской консервативностью. Мужчина выглядел молодо – чуть за тридцать, небольшого роста, в летнем костюме – возможно там, откуда он прибыл, было тепло и приятно.

В углу вестибюля крепко спал, свернувшись калачиком, внук Бабы Светы – Федька. Эдуард и Стенька, слегка подвыпившие (Стенька в большей степени) вышли из бара, остановились, и посмотрели на него.

– Жалко парня, – сказал Эдуард.

– Ничего. А что? Тепло, мягко, сухо. Я в его возрасте по сараям ночевал, а то и под открытым небом.

– Отнесу-ка я его к себе в номер.

– Это зачем же?

– Пусть поспит на хорошей постели.

– Ты… э… – Стенька подозрительно уставился на Эдуарда.

Эдуард посмотрел на Стеньку и рассмеялся.

– Вот ведь какие времена настали, – сказал он. – Непосвященные в сан – и те подозревают ближних в растлении малолетних. Могу к тебе отнести, или к Аделине.

– Времена-то настали, да, самые что ни на есть, – заметил Стенька. – Всё в Откровении описано, подробно.

– Так-таки и описано?

– Да.

– Что бывший муж Аделины – педофил, тоже написано?

– Возможно. Нужно бы перечесть.

– У тебя с собой?

– Что?

– Откровение.

– Это часть Библии. Последняя глава.

– Ага. Ну так Библия – с собой?

Стенька отвел глаза.

– Священник, тоже мне, – презрительно заметил Эдуард, наклоняясь и беря Федьку на руки. Федька заворчал, захныкал, задвигался, и прижался к лацкану Эдуарда щекой.

* * *

Сняв со спящего Федьки кеды и куртку, стащив с него штаны, очень грязные носки, и полный статики синтетический свитер, Эдуард уложил его и прикрыл одеялом. Федька перевернулся сперва на левый бок, потом на правый, потом на живот, и засопел.

Эдуард почистил зубы, подышал, выпил воды, и решил, что уровень алкоголя в крови слишком высок для немедленного отхода ко сну. Скинув одежду, он облачился в махровый халат, сунул в карман халата карточку для открывания дверей, и вышел в коридор.

Стенька сидел под дверью Аделины, дремал – почувствовав рядом движение, он встрепенулся и уставился на Эдуарда.

– Ты все-таки идешь к ней, – сказал он с укоризной. – Я так и знал. Ты подлец. А я вот не пущу тебя к ней. Она сейчас в таком состоянии…

– Много ты понимаешь в ее состоянии, – бросил Эдуард, направляясь к лифту. – Когда она в этом состоянии…

– Что? Когда она в этом состоянии, то – что? – Стенька следовал за ним по пятам.

– Мужчине лучше не соваться, – закончил мысль Эдуард.

– Так чего ж ты вышел из номера?

– Я иду купаться.

– Чего-чего?

– В бассейн наверху.

– Не ври.

– Пойдем со мной, посмотришь.

Стенька придержал дверь лифта, сонно и подозрительно глядя на Эдуарда.

– Ну, или-или, – сказал Эдуард. – Входи, или иди спать.

– Ты мне так и не объяснил ничего.

Эдуард схватил Стеньку за тощее плечо и втащил его в лифт. Двери закрылись. Стенька протер глаза. Есть в нем что-то библейское, подумал Эдуард, глядя на помытого и причесанного Стеньку. На кого-то он похож.

– Ты что, правда будешь в бассейне плавать? – спросил Стенька неуверенно.

– И тебе рекомендую. Освежает. Завтра похмелья не будет.

– У меня похмелья не бывает. И… э… плавок у меня нет.

– У меня тоже нет. Но там сейчас безлюдно, так что ничего страшного.

Лифтовую площадку от проходов пентхауза отделяла дверь с электронным замком. Эдуард сунул в замок всё ту же карточку – и замок щелкнул, отворясь.

– Я, пожалуй, пойду к себе в номер, – неуверенно сказал Стенька.

– Нет уж, – возразил Эдуард. – Я буду плавать, а ты меня будешь просвещать по поводу Откровения, православия, и всего такого. Да ты не бойся так. Вон, видишь, шезлонги? Садись.

Он скинул халат, разбежался, и нырнул в бассейн, освещенный только ночным контрольным фонарем.

Некоторое время Стенька стоял, озираясь, а затем все-таки подошел и присел на шезлонг.

– Нам тут, наверное, быть не полагается, – сказал он, когда Эдуард вынырнул.

– А?

– Не полагается нам здесь быть. Это для очень богатых. Это для тех, у кого здесь номера, бассейн.

– Скорее всего так.

– Вдруг кто-нибудь придет?

– Ну, в крайнем случае нас выгонят. Не хочешь окунуться?

– Нет.

– А ты окунись. Тебе понравится. Православному в бассейне купаться не возбраняется.

– Холодно.

– Неженка. Ладно. Посиди, я сейчас.

Он проплыл кролем до противоположного бортика, перевернулся на спину, приплыл обратно, рывком выскочил из бассейна, подобрал халат, и прилег на шезлонг рядом со Стенькой.

– Надо же, какое здание построили, – сказал Стенька. – И сколько придумок. А здесь вот, в пентхаузе – каждый номер, как отдельный, типа, домик. Интересно. Жалко, что пасмурно. Звезды здесь, наверное, очень яркие. Я никогда раньше в таких гостиницах не бывал.

– Ничего особенного, – заверил его Эдуард. – В Питере есть лучше гостиницы. Ты всё-таки скажи, Стенька… Зачем тебе Аделина? А? Чем она тебя привлекает? Образ мыслей у нее будущему священнику никак не подходит. Попадья из нее сам понимаешь какая. Изменять она тебе будет, если ты на ней женишься. Хлопот с ней не оберешься. Нет, дело не в деньгах – уж это я давно понял. Про тебя. Никогда бы не подумал, но – ты меня убедил. Но – в чем же?

Стенька улыбнулся – искренне.

– Не понимаешь?

– Нет.

– Ты, Эдуард, в любовь не веришь совсем?

– Верю. Но все равно не понимаю.

– Аделина – она хорошая. Ее испортили – и окружение, и…

– И я.

– И ты. Но она все равно хорошая очень.

– Скрытный ты какой, Стенька. Посмотришь – простой парень, без затей. А на поверку выходит, что ничего из тебя не вытянешь, если речь не о православии. Про православие ты можешь часами языком трепать. А все остальное – под замком. Это я в тебе уважаю. Честно.

– Сколько мы здесь пробудем?

– Ты уже спрашивал.

– А ты не ответил.

– Не знаю я. Что ты переживаешь. Здесь тебя накормят, согреют. Вода всегда есть. И никто нас здесь не ищет. Завтра, то есть сегодня, через час примерно, посмотрим по телевизору новости, многое узнаем.

– Да, наверное. Что-то ты мне такое в баре давеча говорил…

– Тише.

– А?

– Тише! – шепотом, но значительно, сказал Эдуард, прикладывая палец к губам. – Замри.

Дверь номера Семнадцать Ка, в десяти метрах от них, медленно отворилась. Из двери вышла Нинка – растрепанная, с глупой улыбкой на лице. Тихо прикрыла дверь. Не заметив Эдуарда и Стеньку, сидевших в глубокой тени, она направилась неровным шагом к лифтам.

Переждав некоторое время, Эдуард встал и сунул руки в карманы халата.

– Это…

– Это регистраторша, – пояснил Эдуард.

– Она вернется сейчас? Она спустилась что-нибудь взять там, в вестибюле?

– Нет. Тише. Я не знал, что здесь кто-то есть.

– Не знал?

– Представь себе – не знал. Сиди, молчи, не двигайся.

Стенька с удивлением и испугом смотрел, как Эдуард ловко, со знанием дела, лезет вверх по стене отдельного домика-номера. Добравшись до крыши, Эдуард перекатился на нее и бесшумно по краю добрался до угла. Вскоре он вернулся, лег на живот, снова перекатился, повис на руках, и спрыгнул вниз, мягко приземлившись.

– Какая-то дура чернявая там, из хачей, – сообщил он. – И здесь без них не обошлось.

– Смотри!

– Тише!

– Смотри!

Эдуард круто обернулся. В темном небе засветилось какое-то непонятное зарево. Эдуард кинулся к лестнице, ведущей на смотровую площадку. Подскочил к перилам. В этот момент раздался звук, похожий на гром. И стих. Стенька присоединился к нему.

– Это в Новгороде? – спросил он.

– Нет. Новгород – вон там, – Эдуард показал рукой. – Вон, где огни, видишь? А вон там, – он показал рукой, – это… не знаю, что такое. Похоже на взрыв.

Они подождали еще некоторое время. Было тихо.

* * *

Номер освещался только телевизионным экраном. Нежась в постели, Милн гладил Валентину по блеклым волосам, приговаривая:

– Льитература хорошо. Лублу льитература.

Изображение на экране потеряло вдруг фокус, мелькнуло, и исчезло. Черно-белый песок со статикой. Милн недовольно поморщился, пошарил рукой, нащупал на прикроватном столике пульт управления, и переключил канал. Из Москвы показывали какой-то хоккейный матч, возможно в записи. Милн еще раз переключил канал. Моложавый, старомодно одетый в кожу с цепями, со старомодно длинными непричесанными волосами, рокер исполнял песню.

 
А любовь твоя мне кайф и счастье,
Я по травам приду к тебе завтра.
Поле, красивое поле!
Трактор, его не жаль!
Травы, синие травы!
Почва – она правомочна!
Буду я бегать по травам
А также по ярким дубравам,
Едкий, как керосин.
Хочешь знать – у меня спроси.
 

Милн переключил телевизор на прием хоккея.

– Хотчеш занать – у менья проси.

– Не так, – сонно откликнулась Валентина. – Хо-чешь з-нать. Спать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВАДИМ

Амалия проснулась от восторженных детских криков, смеха, и безутешного плача. Не самый худший вариант пробуждения, подумала она, но все же – что за глупости? Сев на постели и подтянув колени к подбородку, она прислушалась – нет, ничего связного, просто дети визжат. Странно.

Откинувшись на спину, она сладко потянулась, потом еще раз, потом откинула одеяло, подняла вверх, не сгибая ее в колене, правую ногу, и полюбовалась пальцами. Затем подняла левую, и снова полюбовалась. Пальцы ног у Амалии были очень красивой формы. После этого она резким движением вскочила на ноги и несколько раз подпрыгнула на постели, придерживая грудь. И спрыгнула на пол.

Синтетический ковер не понравился ее подошвам. Уж если простыни льняные, могли бы и ковер натуральный постелить, а то и просто паркет. Дураки. Что-то я сегодня благодушная очень, подумала она, улыбаясь.

Пройдя в ванную, она увидела на полу дурацкие полиэстровые трусики утренне-голубого цвета, забытые растеряхой Нинкой давеча. Дуру Нинку по обнаружении на ней гадости пришлось гнать в ванную мыться. Ну и отношение у сегодняшней молодежи к собственному телу! Будто не тело, а бытовая техника какая-то – испортится, сломается – купим новую. Волосы жгут щипцами и бетонируют химикатами, так, что к двадцати пяти годам они на ощупь – как кожура сырой картошки. Ногти красят чем попало. Посеребренные серьги с налетом ржавчины носят в ушах и в ноздрях. Синтетика на половых органах. Косметика накладывается грязными пальцами из чужой косметички на немытую морду. Дуры. О половых сношениях рассуждают цинично-светски, а как до дела доходит – всего стесняются, ничего не умеют, и закомплексованы страшно. Но, надо признать – это все равно лучше, чем бодибилдер. Терпеть не могу, когда у мужчины сиськи второго размера. Гермафродиты какие-то.

Встав под холодный душ, Амалия некоторое время просто наслаждалась, а затем, когда пальцы ног начали слегка неметь, занялась делом – намылилась, потерлась мочалкой (настоящей, привезенной, а не гостиничной), почистила зубы. Вытеревшись, посвятила пять минут накладыванию косметики на тонкие восточные черты. Быстро натянула трусики, чулки, майку, блузку, юбку, туфли. Причесалась. И вышла из номера.

В бассейне плескались человек пять детей, и еще пять бегали, визжа и толкаясь, вокруг. Три матроны в массивных босоножках поверх чулок возлежали на шезлонгах возле электронной подогревалки, обеспечивающей автономное тепло в радиусе пяти метров. Все три одновременно повернули головы с неряшливо крашеными волосами к Амалии.

– Доброе утро, – сказала Амалия приветливо.

Ей ничего не ответили. Просто продолжали смотреть. Не обидевшись, Амалия прошла к лифтам и спустилась на второй этаж.

Здесь помещались – спортивный зал, публичный бассейн, и сауны. Пусто. Эхо от шагов гулкое. От бассейна густо несло хлоркой. Включенный телевизор в закутке с шезлонгами ничего не показывал – пустой синий экран. Амалия поперебирала лежащие возле телевизора диски – упражнения, американские боевики, музыкальные программы. Вынув один из дисков из коробки, она повертела его в руках, вышла к краю бассейна, и коротким движением отправила диск к противоположному бортику. Перелетев через бассейн, диск стукнулся в стену и упал на кафель. Интересно, гостиница эта бывает полной? Какому нормальному человеку придет в голову проводить ночь в этой дыре? Амалия спустилась в вестибюль.

Дневная регистраторша была другая – размалеванная, туповатого вида, модных слегка лошадиных форм, лет двадцати пяти. В Нинке было что-то трогательное – а в этой ничего. Дневной привратник – еще хуже ночного. Бритый наголо, с квадратной мордой. Амалия направилась в бар.

Футуристические часы показывали половину одиннадцатого. Большой концертный рояль помещался недалеко от окна, расположенного так, что дневной свет проникал в бар едва-едва, и только в первые часы после полудня. В расположенных по периметру под потолком динамиках тихо играл ненавязчивый джаз для заполнения неловких пауз в разговорах малознакомых людей. В баре было несколько посетителей – пили кофе, в основном. Амалия проследовала к стойке.

– Скажите, завтрак здесь готовят? – спросила она.

– Да, конечно. Вы закажите, и через пять минут все будет.

Бармен деловито достал блокнот.

– А меню?

– У нас нет меню. Что закажете, то и принесут. Кроме дыни. Дынь, к сожалению, нет.

– А что есть из фруктов?

– Всё.

– Киви, например?

– Да, конечно.

– Хорошо. Я буду есть киви, апельсины, и виноград. Один круассон. Сливочное масло. Кофе и сливки.

Бармен записал.

– Всё?

– Пожалуй стакан лимонада налейте мне прямо сейчас, чтобы мне было чем заняться.

Бармен кивнул, быстро опорожнил в чистый стакан бутылку, и поставил перед Амалией на стойку.

– Номер какой у вас?

Аделина поняла, что ее не узнали.

– Семнадцать Ка.

Бармен еще раз кивнул и куда-то ушел. Сев на вертящийся высокий стул, Амалия пригубила лимонад и оглядела помещение.

В дальнем углу – священник в рясе, перелистывает книгу. Ближе к центру – долговязый негр в джинсах и футболке, внимательно изучающий, держа его в руках, антикварный жим-за-жим. Неподалеку от негра на диване – нагловатый спортивный шатен и тощий рыжеватый блондин, оба в мягких брюках, рубашках поло, и кроссовках. Рядом с ними, на соседнем, под прямым углом, диванчике, пятидесятилетняя мещанка, считающая себя дамой – нога на ногу, целомудренно прикрыты неприятного вида юбкой колени. Молодой человек, думой обремененный, в дешевых джинсах и свитере, стоит столбом рядом с диванчиком. В углу за роялем – трое мужиков потребляют пиво, над столом – столб густого дыма, уходящий вертикально в вытяжку. Очевидно, их специально туда бармен определил.

Один из них вдруг поднялся и, обойдя компанию и чуть шарахнувшись от негра, подошел к священнику.

– Выпьем с нами, поп, чего тебе здесь сидеть. У нас весело, и пиво тут хорошее. Приглашаем.

– Не пью я в это время, сын мой, – отозвался священник, переворачивая страницу. – В раздумьях пребываю. Пейте без меня, с благословением.

– Да чего ты отказываешься-то? – приставал мужик. – Я его приглашаю, а он отказывается. Совсем жирные попы совесть потеряли. Нахватал, бля, денег у братков, на черных мерседесах ездиет, пузатый.

Священник поднял на мужика глаза.

– Ты вот что учти, сын мой. Ведь за тебя здесь заступиться будет некому, если я тебе сейчас в морду въеду. А у меня знаешь какой кулак?

Действительно, руки у священника были большие.

– Ну ты, бля, не очень тут… – неуверенно сказал мужик. – Ишь, бля, враждебный какой.

– Я не враждебный, – возразил священник. – Я к людям нетерпимый. Меня за это в свое время из семинарии два раза выгоняли. Я чуть что – так сразу в морду. И в сане меня за это повышали много раз. Потому как только задумают не повысить – я сразу к главному, и в морду ему. Могу тебе в морду. А ну-ка…

– Но, но, – забормотал мужик, пятясь. – Ты это… не это!.. да…

И вернулся к своим.

* * *

Задумчивый молодой человек, краем глаза рассмотрев посетительницу у стойки, сказал пониженным тоном,

– Да ведь это же Амалия Акопян.

– Ай, где? – засуетилась мещанка, вертясь на диванчике. – Ах, вот та? Да, точно. Ой, как неожиданно, – понизив голос почти до шепота, сказала она. – Ой. Сама. Надо же.

Амалия повернула голову к компании. Возникло неловкое положение. Все смотрели на нее, а она на всех. Тогда Эдуард – самый воспитанный – встал и быстрым но непринужденным шагом подошел к Амалии.

– Доброе утро, – сказал он ей, чуть наклонив голову и улыбнувшись. – Вас узнали ваши поклонники. Не желаете ли присоединиться к нам?

– Да, пожалуй, – без затей ответила Амалия.

– Прошу вас.

Какой вежливый юноша, подумала она весело. Наверное подлец какой-нибудь. Нынче ведь только подлецы вежливые бывают.

Сопровождаемая Эдуардом, она подошла к компании и сказала:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – откликнулась компания нестройным хором.

– Ну, меня все знают, – сказала Амалия. – Я та самая армянка, что фокусы показывает…

– А покажите фокус, – попросил неожиданно Стенька, не дав Амалии продолжить мысль.

Все на него посмотрели.

– А что? – засмущался он. – Я ничего такого… армяне – они тоже православные.

– Молодой человек, – наставительно указала ему Амалия, – прерывать старших невежливо.

– А я вас не прерывал, – сказал Стенька.

– Меня – нет. Но по правилам хорошего тона следующей должна была представиться дама. И вот ее-то вы и перебили.

Она повернулась к мещанке и улыбнулась лучезарной улыбкой.

– Как вас зовут?

Мещанка покраснела от смущения и удовольствия.

– Иванова, Марианна Евдокимовна. Можно просто Марианна.

– Очень приятно, Марианна. А кто вы по специальности?

– Я историк, – компетентным голосом сообщила Марианна. – Доктор исторических наук. Преподаю историю на кафедре в Москве.

– Это восхитительно, – сказала Амалия. – А вы? – повернулась она к молодому человеку.

– Хмм… Кудрявцев, Вячеслав Павлович. Тоже историк, сотрудник Марианны Евдокимовны.

– Вы здесь вместе? – спросила Амалия. – Вы – муж и жена?

– Нет, – ответила за обоих Марианна. – Мы просто ездили вместе на конференцию в Милан. А потом сюда.

Марианна повернулась к сидящему поодаль долговязому негру, но он был погружен в изучение жим-за-жима и не обращал на остальных внимания. Затем она повернулась к священнику, но тот все еще был занят книгой.

– Степан Третьяков, окончил семинарию, – влез вдруг невпопад Стенька. – Служу стране, народу, и православной церкви. Прошу меня извинить за невежливость.

– Да, пожалуй, – задумчиво сказала Амалия. – Ну а вы? – повернулась она к Эдуарду.

Историкам хотелось, чтобы Эдуард побыстрее назвался – поклонники желали общаться со знаменитостью. И даже трое мужиков у дальнего стола под вытяжкой отвлеклись от пива и рассматривали Амалию, которую видели когда-то, возможно, по телевизору, но не помнили точно, кто она такая. По телевизору часто хачей показывают. Богатый какой-нибудь пристроил свою бабу на работу непыльную – по телевизору улыбаться.

– Чехов, Эдуард Васильевич, – отрекомендовался Эдуард. – Федеральная Служба Безопасности.

Историки смутились и слегка побледнели, а Стенька вспыхнул и поднялся на ноги.

– То есть как! – сказал он.

– Что – как? – спросил Эдуард.

– То есть как это – безопасности? Ты – эф-эс-бэшник? Я этого не знал!

Эдуард слегка развел руками.

– Извини, все как-то не было момента тебе об этом сообщить. Да вы не волнуйтесь так, – обратился он к историкам, – я тут…

– Ну ты свинья! – протянул Стенька.

– А?

– Свинья! А я с тобой… руку тебе жал… вот я дурак!

– Я тут как частное лицо, – объяснил Эдуард историкам. – В отпуске я.

– Как же теперь жить? – тоскливо вопросил Стенька. – И Линка за тобой замужем была… Кошмар.

Все смотрели на Стеньку.

– Я думал – ты охранник какой-нибудь у богатых, – продолжал он, занятый своим возмущением. – Ну, нет, ну, не знаю теперь, что делать… что думать. Вот я дурак. А я-то все это время тебя терпел… как бывшего мужа…

Историкам было неловко.

– Стенька, сейчас же прекрати! – раздался низкий зычный голос от стойки.

Аделина стремительно пересекла помещение.

– Немедленно! Что за глупости!

– Но, Лин, он же…

– Он – мой бывший муж. Который, между прочим…

Она замолчала, но до Стеньки дошло. «Который спас мне и тебе жизнь не далее как вчера».

– Да, – сказал Стенька голосом мученика, ведомого на казнь. – Да, ты права. Простите меня пожалуйста, Эдуард Васильевич.

– Вот козел, – пробормотал Эдуард.

– Нет уж, вы простите меня.

– Стенька, уймись, – велела Аделина. – Эдька, у меня ужасно болит голова.

– Аспирин?

– Именно. Будь добр.

Эдуард кивнул и ушел за аспирином.

– Здравствуйте, – Аделина обвела всех взглядом. – Здесь подают завтрак?

– Да, – сказала Амалия. – Все, что пожелаешь. Мне так сказали, и куда-то ушли. И с тех пор не возвращались. Если действительно принесут, могу поделиться с вами круассоном.

Аделина натянуто улыбнулась и села в кресло рядом с диванчиком Марианны. Наклонясь к ней, Марианна шепнула, воспользовавшись тем, что Амалия смотрит в другую сторону,

– Это Амалия Акопян.

Но все равно было видно, что она не отошла еще от шока присутствия в гостинице представителя ФСБ.

* * *

Все-таки накормить человека – первейшее дело. Поев, все вдруг просветлились и заметно подобрели и расслабились. Историков особенно успокоило присутствие Аделины, оказавшейся бывшей супругой представителя органов. С бывшими супругами представители по делу не приезжают. Стало быть действительно он на отдыхе, а не прислан сюда следить, и все, что нужно делать – следить за речью, а это дело привычное. Аделина выпила четыре стакана воды и съела омлет микст по-провансальски. Негр вернул жим-за-жим Стеньке, так в нем и не разобравшись, взял со столика двухмесячной давности журнал «В Мире Науки И Техники», и стал рассматривать, восхищенно по временам хмыкая, рекламных девиц. Пивные мужики вышли на воздух – разгуляться. Тот мужик, что говорил давеча со священником, вышел быстрее всех, старясь ни на кого не смотреть.