Текст книги "Русский боевик"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Иди сюда, стерва, не прячься за попом! – потребовал Олег.

Отец Михаил встал, закрывая собой Людмилу. Завизжали одновременно Марианна и Нинка.

За спиной Олега и двоих в хаки раздался вдруг голос – Эдуард спокойно и зычно, как маститый поэт перед микрофоном, отчеканил:

– Олег Кречет, вы арестованы. Бросайте оружие. Все трое.

Свет погас. Сразу за этим на тысячную долю секунды запоздав, разразился взрыв – возможно, в подвале, возможно рядом с гостиницей – в любом случае, пол и стены дрогнули, посыпалась со столиков, стойки, и полки за стойкой стеклотара. Эдуард, боясь в темноте попасть в кого-нибудь помимо Кречета и потом об этом пожалеть, рванулся вперед. Справа закричали, он схватил кого-то, кто-то сзади больно ударил его в позвоночник. Снова завизжали женщины. Раздался выстрел, вспышка осветила помещение, но в чудовищном хаосе мечущихся тел нечего нельзя было понять. Затем от проема дали автоматную очередь – очевидно, поверх голов, и сразу включился снова свет. То ли генератор в подвале оправился от шока, то ли взорвалось не в подвале – бар осветился.

Неудавшаяся барыня Аделина стояла в проеме с автоматом наизготовку.

Стенька, сообразив, что держит мертвой хваткой вовсе не Кречета, и даже не одного из людей в хаки, а пытающегося придти в сознание Пушкина, сполз с него и встал на ноги, озираясь. Эдуард взглядом оценил обстановку, кинулся к двери в банкетный зал, распахнул ее. Пусто. Нет, они ушли – мимо Линки – в вестибюль. Линка стоит в проеме с гаубицей в руках, ничего не заметила – и то благо. Не хватало только, чтобы Кречет ее пришил. Партизанка хуева.

* * *

В коридоре, ведущем в подсобное помещение, неожиданно включились сразу две лампы дневного света, и Милну пришлось, чуть отклонясь, взять крадущегося и ничего не подозревавшего рядового Щедрина за шиворот и, ворочая у него перед носом пистолетом, сказать:

– Шшш!

Рядовой Щедрин опустил автомат.

– Ты с кем? – глупо и тихо спросил Милн, тут же обругав себя за идиотский вопрос.

На поверку вопрос оказался вовсе не идиотским.

– Предатели, сволочи, – тихо ответил Щедрин.

– Понятно. Парень, не дергайся. Где Демичев?

– Так я тебе и сказал.

– Кретин! Нужно его спасти.

– Поверю я тебе, как же.

– Поверишь. Нам здесь без Демичева не жить – никому, понял? А его сейчас пристрелят.

– Предатели.

– Дурак.

В пятнадцати метрах от них распахнулась дверь. Выбежавшие в коридор возможно не ожидали, что будет светло. На обоих были облегающие водолазные костюмы синего цвета, выделялись только глаза и носы. Один из выбежавших среагировал – поднял пистолет. Милн поднял свой пистолет одновременно с выбежавшим. Но ни Милн, заподозривший, в чем дело, ни выбежавший, увидевший негра – не выстрелили. Немая сцена продлилась бы еще несколько секунд, но Щедрин, не оценивший драматизма, нажал на спуск. Затрещала очередь, и выбежавший с пистолетом, все внимание которого направлено было на Милна, упал на спину. Милн выбил из рук Щедрина автомат, впечатал Щедрина в стену, и кинулся к водолазам.

Демичев, стянув с головы облегающую синтетику, присел на корточки рядом с поверженным спутником. Милн присел рядом, взялся, потянул молнию облегающего пластика вниз, потрогал поверженному горло, судорожно вздохнул, и закрыл рукой страшно широко распахнутые серые глаза. И сел рядом. Из-под облегающего голову материала выбилась блондинистая прядь.

– Я даже не знаю, кто она такая… была, на самом деле… представляешь, Милн, – потухшим, без интонации, голосом сказал Демичев. – Какое-то тайное общество…

– Не надо, Трувор, – Милн сел на пол рядом с трупом. – Не время сейчас ебать мозги.

– Нет, правда…

– Да, масоны, иллюминаты… заговор учителей начальной школы… молчите, Трувор. По-хорошему.

– Что со Щедриным?…

– Не знаю.

– Лежит.

– Пойдите, окажите помощь.

Демичев поднялся и неуверенно, оглядываясь, пошел к лежащему возле стены Щедрину. Милн сунул руки под труп и рывком поднялся на ноги. Шагнул в подсобное помещение.

Два открытых чемодана на столе. Никто даже не обеспокоился их спрятать или уничтожить. Какие-то документы, какие-то приспособления. Какой-то совершенно неагентурный стиль – оставлять после себя… впрочем, понятно – здесь никто никого искать не будет, все, находящиеся в гостинице, заведомо приговорены. Милн пристроил Валентину на стол, скинул чемоданы на пол, и некоторое время стоял рядом, ни о чем не думая.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. НОВЫЙ ЧЛЕН СТАРОГО ОБЩЕСТВА

За три недели до новгородского переворота произошло эпохальное событие, о котором никто не знал. Президент Российской Федерации изменил своей жене. Сама по себе измена не была эпохальной – он и раньше изменял, да и вообще изменять жене – законное право любого президента любой страны. Американцы попробовали разок своего президента лишить этого права, и обожглись. Экспериментаторы. Нет, дело было не в самой измене.

А случилось так, что сделался международный прием в Москве, и присутствовали дипломаты с женами, и жена одного из дипломатов оказалась итальянкой двадцати восьми лет, смешливой и ужасно симпатичной. Вечернее платье на ней, белокожей брюнетке, смотрелось очень хорошо, но не строго, а призывно. Президент обменялся с итальянкой несколькими фразами по-английски, сказал, что не любит оперу. В ответ итальянка призналась, стреляя глазами, что сама она оперу терпеть не может с детства. Это их сблизило. Затем они встретились еще раз в эркере и даже выпили шампанского вместе, и при этом итальянка качала тяжелыми волосами и улыбалась искренне. Президент, подтянутый и спортивный несмотря на свои шестьдесят, почувствовал прилив молодых сил, и ему понравилось. И, пока дипломаты развлекались светскими разговорами, неожиданно для себя уединился с итальянкой в одной из гостиных, повернув ключ в массивной двери на два оборота. Сперва они целовались в полутьме, а потом итальянка взяла инициативу и стала стаскивать одежду с себя и с него. После нескольких минут неуверенности Президент перестал бояться провала и перехватил инициативу. Наверное, они очень друг другу подходили. Провели они вместе около часа, а на следующий день Президент тайно приехал к ней в номер гостиницы. Муж отсутствовал – на каком-то важном мероприятии. Последовали пять часов страсти подряд. На следующий день итальянка уехала.

Он не влюбился в нее – вовсе нет. Но он стал по-другому смотреть и на себя, и на окружение. И на жену. Он стал другой. Непонятная, щемящая тоска по иной жизни, по Италии, где он и был-то раза два всего, дипломатически – то есть, из гостиницы на бал и обратно – тоска по людям с другими какими-то, жизнерадостными понятиями, переполнила его и породила в нем неимоверный прилив энергии. Президент сходу сбросил лет двадцать. Итальянцы, и особенно итальянки, думалось ему – расслабленные, не насупленные. Это потому, что они не считают все подряд подвигом и долгом. А мы все считаем долгом. Родился – уже перед Родиной в вечном долгу. Сплошные должники. Казалось бы – когда успели задолжать? И на подвиги очень горазды. Столько подвигов каждый совершает ежедень, что зубы почистить некогда. Итальянцы не совершают подвигов. Итальянцы поют себе баркаролы.

Да, он стал другой.

Вот и сейчас, в два часа ночи, он смотрел на жену, спящую рядом в бесформенной ядовито-зеленого цвета шелковой пижаме – по-другому. Питерскую гостиницу хорошо отапливают, в спальне тепло – спрашивается, зачем пижама? Ах, ей под шестьдесят, и она стесняется. Чего стесняется? Мужа? Корова крашеная. Располнела, а когда ей об этом говоришь, она отмахивается и смеется фригидно. Итальянка, конечно же, блядища, но, ежели подумать хорошенько – неизвестно еще, что больше блядство – распущенность итальянки или такое вот матронино лежание, к мужу повернулась обтянутой пижамой толстой жопой, храпит, губы распустила. Одно дело – раздевать женщину, с которой только что познакомился. Другое дело – возиться с пижамой жены – тесемки, шнурки – которая тут же проснется и удивленно скажет – ты чего? Еб твою мать – я твой муж, мы в одной постели, ночь на дворе, я стаскиваю с тебя пижаму – чего я? Корова тупая. Не больно то и хотелось.

Впрочем – действительно, чего я, если подумать. У нас с ней отношения, то бишь секс, бывают только по большим случаям. Двадцать лет уже при мне и ногти на ногах стрижет, и волосы бреет под мышками. Чего я? Итальянка растревожила, разбудила мужчину. Вернула, можно сказать, к жене в постель! Другая бы радовалась, а эта даже не понимает ничего. Впрочем, ладно. На лице женщины покорная ироничная тупость – ах, уж я стара, мой друг, и ты уж стар, чего уж нам-то теперь-то – как уж было сказано, не больно хотелось. Старым людям нравится, когда их ровесники тоже старые. Старики проявляют беспокойство, грозящее перейти в неприязнь и даже в ненависть, когда кто-то из их окружения выглядит, или ведет себя, моложе. Как говорят американцы, misery loves company.

Президент расправил плечи, вылез из постели, прошел голый к креслу, сел, взял со столика распечатку статьи Некрасова, включил лампу. Псевдо-диссидент Некрасов пишет статьи. Защитник мафиози, лощеный самовлюбленный тип. Демичев его привлек к делу. Да, Демичев какой был, такой и сейчас есть – умеет собирать вокруг себя интересных людей. Только интересных. Других не признает. Поэтому и добрался только до областного правления. Чтобы добраться до президентского кресла, следует выбирать людей скучных, замедленных. Интересные люди не способствуют карьерному продвижению. А ведь вместе начинали. Ну, не совсем вместе. Но пик Демичева – именно областное правление. Даже если бы он не связался с этим… заговором… все равно дальше бы не пошел. Интересные люди – всегда меньшинство, а на власть человека выбирает большинство.

«Индекс достаточности». Чего-чего? Подьячий Некрасов балуется составлением концепций.

Жена всхрапнула со скрежетом, как медные духовые в драматической сцене, перевернулась на другой бок, закрыла подбородок одеялом, что-то проворчала про себя. Вот ведь какие люди бывают, подумал Президент, и начал читать про индекс достаточности.

«Индекс достаточности»,

писал Некрасов со свойственным ему подкупающим легкомыслием,

«это вот что. Берем какую-нибудь территорию или страну. Подсчитываем количество ресурсов и мощностей, представляем себе потенциал произведения из ресурсов предметов первой необходимости – как-то пищи, одежды, жилой площади. Рационально делим получившееся на количество населения. Рационально – значит учитывая возрастные группы, особые слои населения, условия существования в том или ином регионе, и так далее. Если в результате оказывается, что на данной территории, или в данной стране, в данный момент наличествует достаточно ресурсов и мощностей, чтобы при рациональном распределении на каждого гражданина хватило бы – качественной сытной еды, цивилизованной одежды, воды, жилья, и так далее – но не больше, значит, индекс достаточности здесь в данный момент равен единице.

Если учесть, что на свете всегда бывают люди, которым „нужно больше, чем другим“, индекс достаточности, равный единице – всегда катастрофа: нищета, лишения, голодные бунты. Чтобы все граждане страны жили в относительном достатке, нужно сперва удовлетворить амбиции тех, кому „нужно больше“ – индекс при таком, нормальном для человечества, раскладе, приблизительно равен семи. К счастью, индекс этот всю историю человечества как раз и колеблется в этой районе, за исключением экстремальных случаев – неурожай несколько лет подряд, эпидемии, засухи. Нефтяная цивилизация дала возможность поднять индекс достаточности в два раза – примерно до четырнадцати единиц. Где-то он выше, где-то ниже.

Подсчитать индекс достаточности невозможно – слишком большое количество факторов. Определение индекса на глаз всегда точнее подсчетов.

В больших городах России в течении двадцатого века индекс колебался в районе пяти-шести, а вне больших городов в районе двух. Учитывая традиционную жадность русского народа…»

Президент моргнул и перечел фразу. Что он плетет, этот Некрасов? Какую такую традиционную жадность?

Будучи в благодушном настроении, предвкушая интересное в ближайшие несколько часов, Президент решил мысленно подискутировать с автором статьи. Он стал вспоминать примеры русской щедрости, ориентируясь по честному только на собственную биографию. Примеров оказалось много. Но почему-то все они несли в себе какой-то… хмм… показушный оттенок. Большие суммы бросались без всякой пользы в дорогих ресторанах, к примеру. Суммы эти составляли сравнительно небольшую часть дохода бросавших. А еще? На благотворительность жертвовали, но тоже – незначительные, по сравнению с тем, что оставалось, суммы. А еще? Нищим подают редко и неохотно, да и лекции читают, подавая – как нужно честно трудиться на благопроцветание неизвестно чего, ну, типа, как сами подающие, все как один великие труженики. Президент начал припоминать беспечную юность, друзей-студентов в Новгороде – помнилось сначала плохо. Он вспомнил рассказы сотрудников и соратников – об их студенческих годах, когда каждый делился с каждым самым что ни на есть последним, и удивительно было, как при таком раскладе все они умудрялись ходить одетые по улице и не умерли от голода, и откуда каждый раз находилось это самое «последнее». Напрягши память, Президент тем не менее не смог припомнить ни одного такого случая – когда делились последним – из собственной юности. Вспомнилось другое – как ему пришлось два раза унизительно клянчить гривенник у издевающегося соседа, как его лучший друг переживал, когда по ошибке заплатил бабке-торговке на рынке лишние двадцать копеек за яблоки («Старая ведьма, все равно скоро подохнет, зачем ей»), как воровали в общежитии все, что не привинчено шурупами. Вспомнил, как однокурсник отказывался от складчины, уверяя всех, что «Светов выпьет, блядь, больше всех, а мне поровну за него, блядь, платить», как первая его любовница, фрезеровщица, ждала, пока он уйдет – чтобы не делиться чаем и вчерашним бубликом. Черт его знает, может и прав Некрасов. В конце концов он законник, и законник известный и умелый, а главное умение законников – расставлять в нужном порядке реально существующие и проверяемые, а не придуманные, факты.

«…при снижении нефтедобычи падение индекса достаточности представляется неминуемым. В России в данный момент проживает сто сорок миллионов человек. На территориях к западу от Урала индекс достаточности колеблется как правило в районе от трех до восьми. Это означает, что при абсолютно рациональном распределении ресурсов на каждого живущего в России придется то в три, то в восемь раз больше, чем нужно для достойного существования. Это меньше, чем в Соединенных Штатах, меньше, чем в Швеции, меньше, чем во Франции, но больше, чем, например, в Германии (где индекс стабильно равен семи). Из-за больших территорий, плохой дорожной связи, и замедленности темпов, любые колебания индекса достаточности в России приводят к критической ситуации».

Да, здесь он прав, подумал Президент, но бабу мне все равно хочется. Не ту, которая лежит вон, храпит, а получше. Можно толстую. Ладно.

Он прошел голышом в ванную, включил душ, и некоторое время стоял под струями, ни о чем не думая. Затем тщательно вытерся жестким полотенцем и осмотрел свое отражение в зеркальной двери. Небольшого роста, подтянутый, стройный – он понравился себе. Залысины – вполне приличные, благородные. Складки и морщины на лице – не усталые, а говорящие о большом жизненном опыте и успешном его применении. Грудь в меру волосатая. Живот отвисает лишь слегка – нужно больше заниматься споротом. Ноги скульптурные, эффектные. Член, несмотря на шестьдесят лет, молодой, светлого цвета. Мускулы красивые, без излишеств. Он тщательно почистил зубы, прополоскал рот антисептиком, еще раз удовлетворенно оглядел себя, и, выйдя в спальню, стал одеваться. Трусы, рубашка, носки, джинсы. Некоторое время он перебирал свитера, и в конце концов решил, что серый – самый нейтральный. Куртка на пуху никак не хотела сидеть правильно – Президент застегивал и снова распускал скрытый гашник – висит, сволочь, мешком, и все тут. Такой фасон. А боты – дурные какие-то, совершенно не сочетаются с остальным. Да, грустные моды у простых людей.

Президент осторожно пристроил вязаную шапочку с приделанными с внутренней стороны русыми прядями себе на макушку и медленно оттянул вниз, закрыв часть ушей и половину лба, и стал похож на бывшего английского премьер-министра Маргарет Татчер. Это ему не понравилось, но другой маскировки в данный момент не было. Повязав шею шарфом, Президент вышел из номера и подмигнул охраннику. Охранник вытянулся. Рука охранника сама собой легла на рацию, но Президент отрицательно покачал головой, и охранник опустил руку.

Швейцар встрепенулся было, но, увидев выходящего на улицу простолюдина, решил, что это какой-то член персонала – время неурочное, ну и леший с ним, выходит ведь, а не входит.

Не то накрывший Новгород шторм не распространился на Питер, не то размах шторма был так велик, что Питер пришелся точно в центр – на улице было холодно но абсолютно безветренно. И даже в небе поблескивали мутноватые из-за света уличных фонарей северной столицы звезды. Четыре часа утра.

Защекотало в животе и в коленях. В одиночку, без охраны, на ночной улице Президенту приходилось бывать – много лет назад. Не лишенный авантюризма, Президент улыбнулся.

Он прошел свободным шагом два квартала и вышел на Невский – какие-то люди, много загулявших, как же им всем завтра вставать на работу? А неона-то сколько кругом. А еще говорят – нищая Россия, все вырождаются и вымирают, всех обворовали. Не знаю, откуда такая информация. Помню, в молодости здесь ходил – серо кругом было, что днем, что ночью, люди были одеты в комичную одежду, а нынче все одеваются относительно прилично. Чудит Россия, чудит, с жиру бесится. Щенки-недоучки уже кричат, что при Советской Власти было лучше. Такое вот фрондерство нынче. Помню, когда я был в их возрасте, говорили, что лучше было при Сталине, но большинство студентов все-таки склонялось к мнению, что лучше – это как в Америке и во Франции.

На углу Казанской какой-то тип в очень грязном пальто, заросший, в меховой шапке набекрень, пел, аккомпанируя себе на жим-за-жиме:

 
– Хоть я несчастная
И недалекая,
Но очень страстная
И не жестокая,
 
 
Грудями сильная,
Лицом красивая,
Любвеобильная
И не крикливая.
 
 
Краюху хлебушка
Охота невтерпеж.
Подайте девушке.
Деньгами можно тож.
 

Сунув руку в карман, Президент вытащил две купюры и протянул исполнителю. Исполнитель прервал игру, купюры взял, спрятал в складки одежды, а потом спросил:

– А еще нет? Мне бы еще двадцать. Или семьдесят.

– Больше нет, – сказал Президент.

– Ну и иди на хуй отсюда, козел, – презрительно бросил исполнитель, отвернулся, и, взяв несколько бравурных аккордов на жим-за-жиме, опять затянул песню:

 
– Вчерася с Витенькой
Ходила в баню я,
Не из политики,
А по желанию.
 
 
Хуйню спорола я!
Знать у удалого
Елда метровая,
Да совесть малая.
 

С Казанской Президент свернул в Фонарный Переулок, а с Фонарного повернул налево, на Декабристов, не доверяя своему чувству пространства в четыре часа утра и следуя без отклонений тем путем, который ему описали. Пройдя Театральную Площадь, перейдя канал, он проследовал по Улице Союза Печатников до Лермонтовского Проспекта. По безлюдному проспекту ехал новый белый внедорожник. Неожиданно с Союза Печатников выскочила новая белая БМВ и сходу впечаталась во внедорожник. Благодаря безлюдности и безветрию, эхо получилось звучное, эффектное – звук был похож на тысячекратно усиленный удар ручкой швабры по подлокотнику антикварного кресла. Посыпались стекла, из обеих машин повыскакивали раздраженные матерящиеся люди. Некоторые матерились с кавказским акцентом. Президент не стал смотреть, как они бьют – русские грузин, или грузины русских, было не очень понятно – перешел на другую сторону улицы, и, оглядевшись, шагнул в подворотню.

Лестница оказалась мраморная, но грязная и противная – давно таких не видел. Пахло ссаньём, пылью, затхлостью, пролетарской кухней. Поднявшись на третий этаж, Президент оглядел двери трех квартир. Только на одной из дверей наличествовал номер, но был этот номер правильный, нужный. Президент надавил кнопку звонка. И вид лестницы, и звонок, и запахи – все говорило о том, что живут здесь размеренно, и на звонок в четыре тридцать утра отзовутся не вдруг. Гордая нищета. Здание не успели пока что перекупить нувориши.

Но отозвались именно вдруг – те, кто находился в квартире, являлись на самом деле представителями иного сословия. Посмотрели в глазок, выдержали паузу, и спросили:

– Вам кого?

– Я вместо Терентьева, – сказал Президент.

Последовала еще одна пауза.

– А что Терентьев? – спросили из-за двери.

– Тереньтев недомогает, – объяснил Президент.

Раздались еще шаги, дверь открылась, и здоровенный парень в безупречном костюме осмотрел Президента с ног до головы. Внезапно выражение лица парня неуловимо изменилось. Он посторонился и сказал:

– Добрый вечер.

Президент улыбнулся и вошел в квартиру.

– В гостиную, Геннадий Демьянович, это вон там, – сказал парень.

Гостиная с архитравной лепкой, с сияющим паркетом, с картиной Айвазовского «Девятый Вал» (возможно, авторская копия) на стене олицетворяла, очевидно, те самые «старые добрые времена», которых на самом деле никогда не было – романтичный, стремительный девятнадцатый век, описанный в многочисленных глуповатых романах. За столом, стоящим нарочито асимметрично, сидели шестеро. Президент снял шапочку вместе с русыми прядями и расстегнул куртку. Появившийся вслед за ним крепкий парень услужливо жестом предложил куртку взять и унести, и там повесить на что-нибудь. Президент не возражал.

– Что-нибудь еще, Геннадий Демьянович?

– Я бы не отказался от кофе, – сказал Президент.

– Эспрессо, по-венски?

– Эспрессо, если не трудно.

– Сию минуту.

Президент шагнул к стулу с высокой спинкой, чуть отодвинул его от стола, и сел. Серый свитер контрастировал с безупречными костюмами остальных.

– А как же Терентьев? – тихо спросил один из остальных.

– Дался вам Терентьев… – начал было Президент, но его перебили – по-английски:

– Where is Terentiev? – спросил благовидной наружности джентльмен, делая ударение на «is».

– Господа, – сказал Президент, – должен вам сообщить, что Терентьев недомогает очень сильно, и все дела перепоручил мне. Вы можете считать меня кандидатом, а можете сразу зачислить, мне все равно. Осведомлен я не хуже Терентьева, и я сговорчивей. Пожалуйста.

Помолчали.

– This can't be serious, – заметил другой джентльмен, говорящий по-английски с французским акцентом. – It doesn't make sense. Somebody had better call Terentiev.

– Terentiev is not accepting any calls at this time, – бесстрастно возразил Президент. – Gentlemen, as far as I understand, we're pressed for time here. You can verify the credibility of my candidacy later. Right now, though, there are a number of issues that require immediate action. That's what I've been told, and I have no reason to doubt my sources. Please, let's get to business.

Это его «нет причин сомневаться в состоятельности моих источников» дало понять остальным, что он не просто замещает Терентьева, но действительно претендует на место и зачисление – у него свои источники.

– Honestly, I don't know what to say, – сказал джентльмен, который первым осведомился о Терентьеве. – I'm not prepared for this. It's unprecedented.

– Why, what's holding us back? – осведомился Президент. – Explain.

– Ит из анпрецедентед, – объяснил тот, кто осведомлялся о Терентьеве по-русски. В английской его речи ярко высвечивал украинский акцент.

– What is?

– Хау ту сэй. Но тайм бифор зыс хаппен.

– Speak Russian, I'll translate for you, – предложил безапелляционным тоном Президент.

– Такого никогда не было раньше. Правитель страны не может быть зачислен в Общество.

Переведя эту глупость остальным, Президент заметил:

– Все в этом мире когда-то случается в первый раз. Раньше не было, а сейчас есть. Я готов сотрудничать, готов обмениваться информацией, готов поступиться многими интересами в интересах Общества. Русские во многом были первыми за последние два века. Я всего лишь продолжаю традицию – первый правитель, ставший членом Общества, будет русский – только и всего. Помимо этого… – Он прищурился, разглядывая молчащего человека, сидящего у торца стола. – Кроме того, Птолемей Мстиславович очень хочет занять мое место по окончании президентского срока, судя по его недавним действиям. Что будет делать Общество, если один из членов станет правителем? Кроме того, напоминаю вам, господа, что те несколько услуг, которые я оказал Обществу, очень помогли всем вам. В частности, финал истории с Тепедией наступил бы намного позже, если бы не мое содействие. А это чего-нибудь да стоит.

– Terentiev was going to report on the progress over in Novgorod, – заметил говорящий с французским акцентом.

– That's correct, абсолютно правильно, – откликнулся Президент. – I'm ready to make that report instead of him, я готов сделать доклад вместо него. Shall we, мне продолжать?

На лицах выразилось сомнение.

– Напоминаю вам, господа, что то, что происходит, безусловно нарушает устои Общества, и тем не менее…

– Эти устои существуют более века, – напомнили ему.

– Россия в имперском виде существует более тысячи лет, – парировал Президент без пафоса. Он умел говорить такие вещи без пафоса. – Я предлагаю вам свою кандидатуру, поскольку осознаю, что Общество может быть полезно мне на службе у России, равно как и Россия может принести большую пользу обществу. Напоминаю вам, что являюсь в данный момент правителем России. Ну так что, продолжать доклад?

За столом сидели люди неглупые.

– Go ahead, – сказали ему.

– Прекрасно. – Президент продолжил, легко дублируя сам себя по-английски. – Вариант провала эксперимента входил в планы Общества, и, собственно, провалом не являлся, а всего лишь одним из предполагаемых результатов. Трувор Демичев, которому было поручено провести эксперимент, несколько раз импровизировал по ходу дела. При этом он привлек к операции криминальный элемент – неплохой ход, если не учитывать, что элемент имел непосредственное отношение к Тепедии. То, что ни о каких переворотах в Новгородской Области не может быть речи, стало понятно в самом начале эксперимента. В данный момент улицы Новгорода – единственного центра, принявшего трансляцию из Белых Холмов – контролируются московским спецназом, и будут контролироваться еще двое суток, вплоть до восстановления привычного стиля жизни. Это решение предложил лично я, учтя аналогичный американский эксперимент годичной давности, когда столица Южной Дакоты, город Бисмарк, на сутки погрузился в кровавый разгул и хаос. Демичев собрал вокруг себя две неплохие команды, одну официальную, и одну теневую. Официальная самоустранилась в самом начале. Теневая в данный момент пребывает в полном составе в гостинице «Русский Простор» в Белых Холмах. Несколько частей спецназа, находящиеся в окрестностях Белых Холмов, ждут распоряжений.

– Дождутся…

– … На базе в тридцати пяти километрах от Белых Холмов ждет приказа готовый к взлету бомбардировщик.

– Дождутся, что кто-нибудь ускользнет, – заметил сухо Птолемей Мстиславович.

– Еще одна выгода в полноправном зачислении меня в Общество, – так же сухо откликнулся Президент, – состоит в том, что я всегда располагаю информацией из первых рук. Мне, например, известно, что улизнуть, как выразился Птолемей Мстиславович, в данный момент никто не может, поскольку в Белых Холмах наводнение, и гостиница «Русский Простор» окружена водой. Я не принес с собой фотографии, рассчитывая, что мне здесь поверят на слово.

– А ждать все равно не нужно, – заметил Птолемей.

– Это решать всем членам общества, – возразил Президент. – Нужно или не нужно. Мы, знаете ли, не бородатые дикари какие-нибудь. Бородатых дикарей к власти не подпускают – их отсеивают на нижних уровнях. Добавлю, что среди теневой команды Демичева есть люди, способные принести Обществу большую пользу в будущем. Некрасов, законник и экономист – может в любой момент доказать, что белое есть черное и наоборот. Кудрявцев, скандальный историк, умеющий своими популярным стилем написанными эссе разбередить умы в кратчайший срок. Пушкин, биохимик – для чего нужны талантливые биохимики, надеюсь, объяснять не надо. Есть также сотрудница, или начальница, Кудрявцева, фамилии не помню – которая, в общем, человек безвредный и не может помешать Обществу в будущем, и Кудрявцев будет очень расстроен, если ее вдруг не станет. И, конечно же, обращаю внимание на то, что помимо них в «Русском Просторе» находится общенародная любимица Амалия Акопян.

– Rumors, – заметил человек с французским акцентом. – One has to avoid rumors at all costs.

– … И если всех остальных можно убрать без следа, исчезновением мисс Акопян заинтересуются многие, в том числе внебрачная дочь мисс Акопян и Трувора Демичева, ошибка бурной молодости обоих, живущая в штате Флорида и делающая немалые успехи в области тенниса. И, как вы заметили, поползут слухи – скорее, чем если всех оставить в живых. В конце концов, мало ли, чего болтает экстравагантный историк. Мало ли, что говорит биохимик – да и кому он все это будет говорить, какие у него возможности? Может, конечно, сказать речь в Стокгольме, когда и если станет нобелевским лауреатом, что сомнительно, да и когда это будет. Ну и что он скажет, в Стокгольме? Медам, мсье, я участвовал в новгородском заговоре? А Некрасов слишком умный человек, чтобы трепать языком.

– Терентьев так не рассуждал бы, – заметил Птолемей Мстиславович.

– Я не Терентьев, – сказал Президент.

– Я об этом и говорю.

– И я тоже. Именно потому, что я не Терентьев, Терентьев находится в данный момент под арестом.

Собрание удивилось и завозилось на стульях, переглядываясь.

– Член Общества, насколько мне известно, – сказал Президент, – не имеет права на государственную измену. Члену Общества необходимо быть абсолютно чистым с точки зрения закона государства, в котором член Общества живет и работает.

Снова стали переглядываться. Да что ж такого натворил Терентьев? Под арестом? За что?

– Он принимал большие суммы от владельцев московских казино, – объяснил Президент. – Часть сумм передавалась правлению Тепедии. Неофициально Тепедию мы свалили. Чтобы докончить дело, отдав под суд всю петербургскую ветвь Тепедии, необходимо, чтобы Терентьев проходил свидетелем, и он не может пройти свидетелем, если ему не предъявить обвинений. Все рассчитывали на Каменского, но Каменского убрали в Нью-Йорке.