Текст книги "Русский боевик"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

ЛЮДМИЛА. Здесь уж ничего не поделаешь – законы свободного предпринимательства имеют свои особенности. Плановая экономика такого не допускала, и тем не менее не выдержала конкуренции, не являясь достаточно эффективной для современного мира.

НЕКРАСОВ. Плановая экономика усугубила положение в пределах России. То, что было губительно для Европы и Америки, в России, благодаря плановой экономике, становилось губительно вдвойне. К примеру, валяющие дурака, делающие вид, что заняты, потенциальные рабочие силы Германии, Англии, или Америки в случае необходимости смогут начать работать снова. Возможно плохо – по началу. Но смогут. В России на это рассчитывать нельзя – по крайней мере в пределах нынешнего поколения. Но это всего лишь местные особенности, а существуют еще и общие для всех экономические проблемы, действительно серьезные. Например, власть корпораций. Москва только что свалила Тепедию – грубо, примитивно, и сделала это в конечном счете совершенно зря. Положение это не изменит. Несмотря на недвусмысленные антитрестовские законы, существующие, например, в Соединенных Штатах с начала двадцатого века, и многократно подтвержденные и обновленные – например, администрацией Джорджа Буша-младшего в две тысячи втором году – экономические круги продолжают приписывать корпорации человеческие качества и наделяют корпорацию правами индивидуума. Корпорация – это просто гора денег. Затратив относительно небольшую сумму, человек может войти в правление любой корпорации и принимать активное участие в ее решениях, не неся при этом никакой личной ответственности. Прогорит ли корпорация, выиграет ли – человек не рискует ни своими собственными средствами, ни своей репутацией. Поскольку корпорацию рассматривают, как индивидуального частного предпринимателя, ей, корпорации, позволено конкурировать с частниками на равных. И, скажем, дядя Витя с артелью из десяти человек, выпускающий в пригородном сарае клинья для велосипедов, должен закрыть дело и заняться веб-дизайном, поскольку не смог заказать из Китая сто тысяч клиньев, получить за это огромную скидку, и продавать клинья по дешевке. С точки зрения экономистов, все правильно – ему ведь никто не запрещал заказывать эти самые клинья. Не выдержал конкуренции. Там, где дело касается предметов повседневного употребления, частному предпринимателю все пути закрыты еще до того, как правительство начнет давить его налогами. Корпорации не знают границ. К примеру, новгородский сапожник, изучивший все возможные дизайны современных вечерних туфель, талантливый и целеустремленный, чтобы выжить, вынужден был бы назначать цены за свою продукцию, значительно превышающие цены Маноло и Феррагамы – но кто же купит у новгородца, или москвича, или жителя Льежа или Бруклина, пару туфель за семьсот долларов, если можно купить Феррагаму за четыреста? Зачем москвичу чайник за десять долларов, если он может купить китайский за три? И так далее. Корпорации необходимы, когда речь идет о грандиозных проектах – о строительстве больших зданий, о железных дорогах. Из бытовых нужд корпорациям следует уйти, и чем скорее, тем лучше. Но они не желают.

ЛЮДМИЛА. И как, на ваш взгляд, должно бороться с этим новое правительство?

НЕКРАСОВ. У любого правительства, нового ли, старого ли, есть самое лучшее, самое удобное, самое безопасное оружие – налоги. Любые злокачественные экономические данности легко нейтрализуются повышением налога. Если корпорация занялась производством того, что вполне по плечу частнику – нужно уравнять их возможности. На каждую скидку, данную корпорации Китаем, налог, в два раза превышающий скидку. Да и помимо корпораций – правильное налогообложение – дело хорошее. Например, если, как мы уже отмечали ранее, время частного автомобиля прошло, но гражданам это не втолкуешь – нужно вводить налог на бензин для частников, да и просто – если у вас есть автомобиль, платите налог. Сперва небольшой. А потом повышать постепенно. Остальное урегулирует рынок.

ЛЮДМИЛА. А если у человека нет выхода, и, например, он живет далеко от места работы?

НЕКРАСОВ. Во-первых, жить далеко от места работы – неприлично. Так любит поступать мещанское сословие, и хватит им, мещанам, потакать, хватит. Во-вторых, есть общественный транспорт.

ЛЮДМИЛА. Но не везде.

НЕКРАСОВ. Значит, нужно сделать так, чтобы был везде. А строительство новых железных дорог как раз и есть неплохой способ научить следующее поколение работать. И неплохое применение сегодняшним технологиям. Технологии хороши. Ведь хороши же, а, Лев Борисович?

ПУШКИН. Замечательны.

НЕКРАСОВ. Но рандеман декруассан наличествует?

ПУШКИН. Ну а то. Недавно сижу с дамой в кафе, уютно так, мягкий свет. И рассказываю ей что-то. У нее звонит мобильник. Она отвечает, пять минут говорит. Я жду, жру, как последний идиот, салат, она заканчивает разговор. Что-то хочет мне рассказать, но у нее опять звонит мобильник. Провели вместе два часа – обменялись в общей сложностью десятью предложениями. Уважающие себя мужчины давно махнули рукой на то, как дамы выглядят, во что одеваются, целомудренны ли, сладострастны ли – главное, берут ли с собой мобильник.

НЕКРАСОВ. Сегодня все берут с собой мобильники.

ПУШКИН. Не будьте таким пессимистом. Есть вполне приличные особи, но они очень редки, их нужно выискивать, и это гораздо сложнее, чем выбирать себе даму по фигуре или склонностям. При этом многие дамы считают, что они, как Цезарь, могут одновременно говорить и слушать. Но они не Цезарь.

* * *

Вадим на заднем сидении, оторвав взгляд от портативного телевизора, включил боковое освещение и, поспешно развернув лист, просмотрел программу.

– Что они плетут? – возмутился он. – Это внеплановое что-то.

– Этого нет в программе? – Олег обернулся с переднего сидения.

– Нет.

– Покажите.

Олег быстро пробежал в программу.

– Что происходит?

Демичев взял у него лист и тоже просмотрел программу.

– Импровизируют, – сказал он. – Ничего страшного. Некрасов – он такой. А вот Пушкин этот – я не ожидал даже, что он будет так хорошо подыгрывать. Я его видел-то всего пару раз, мне понравилось. Артист. Ишь, как держится – барин барином.

– Пушкин – просто трепло, – недовольно сказал Олег. – А вот Некрасов что-то не туда гнет. И Люська, по-моему, слегка растерялась.

– Ничего особенного, – повторил Демичев.

Сверкнула зигзагом молния, дождь перешел в настоящий водопад. Стало душно, и Демичев включил кондиционер.

* * *

НЕКРАСОВ… среди ведущих провидцев выделяется американец Ховард Канстлер. Пессимисты в этой области либо склонны верить, что все будет плохо, но обойдется, либо считать, что, когда закончится нефть, настанет конец света, либо, в крайнем случае, конец цивилизации. Канстлер не принадлежит ни к тем, ни к другим, хотя, конечно, иногда склоняется к мнению последних, то есть, допускает и такой вариант развития событий. Пишет он очень хорошо, очень емко. На русский язык он до сих пор не переведен, поскольку корпорации, занятые книгопечатанием, предпочитают переводить зверезнаковые ведьминские сказки и навязывать их населению, обклеивая рекламой стены и засоряя эфир. У себя в Америке Канстлер известен лишь маргинально – по этой же причине. Тем не менее, следует сказать, что он допускает ту же ошибку, что и все сегодняшние пророки, произведшие подсчеты и вычислившие именно конец цивилизации. Отец Михаил сегодня отсутствует, поэтому скажу за него – когда именно настанет конец цивилизации, знать никому не дано. Любой человек, решивший, что понял замысел Создателя и разглядел его расчеты, заблуждается по определению.

ЛЮДМИЛА (улыбаясь). Странно слышать такие вещи от экономиста.

НЕКРАСОВ. Напоминаю вам, я не экономист, я – законник, интересующийся экономикой в свободное от основных занятий время. По Канстлеру, следует ожидать, в частности, стремительного сокращения площади городов по всему миру. Нефть помогла человечеству насильственным путем преодолеть связь с природой. Некоторые понятия забылись или смешались. По окончании нефтяной эпохи понятия эти будут задействованы снова. Например, представителям городских профессий следует жить в городе, а представителям деревенских – в деревне. Городу не положено иметь больше миллиона населения – поскольку города большего размера невозможно прокормить, не прибегая к помощи индустриальных перевозочных средств. Городам не положено находится в местах, где без помощи нефти можно худо-бедно едва прокормить два поселка. Экстремальный север, или экстремальный юг – пещаные и ледяные пустыни – опустеют. Города будут кормиться в основном от окрестных ферм. И так далее. В расчеты Канстлера вкралась досадная ошибка, и он ее последние десять лет натужно игнорирует. Дело в том, что основные мощности поддержки цивилизации получают энергию вовсе не от нефти.

ЛЮДМИЛА. А от чего же?

НЕКРАСОВ. Здесь необходимо объяснить различие между американской и русской экономикой. Основной двигатель американского стиля существования, как ни странно – электричество. Доля нефти в производстве электричества в Америке составляет двадцать процентов. Остальные восемьдесят приходятся на уголь, природный газ, воду в плотинах, и ветряки. Солнечные батареи учитывать глупо – общий их вклад в производство электричества слишком мал, и лучше они не станут – слишком дорогое и слишком капризное производство. Две трети нефти, потребляемой в Америке, сжигается в моторах. Огромная часть оставшейся трети идет на обслуживание этого сжигания – на поддержание дорог в презентабельном виде, на доставку горючего, на регулирование движения, на постройку агрегатов – тех самых автомобилей, на обслуживание их же, и на небывалого размаха бюрократию, так или иначе связанную с производством и поддержкой частных автомобилей. Пестициды, медикаменты, и пластмасса, получаемые из нефти, не составляют даже двух процентов американского потребления. Поэтому, когда добыча нефти перестанет окупать сама себя, то есть, для того, чтобы достать из-под земли баррель нефти, нужно будет потратить баррель нефти, в Америке закроется весь сектор частного автомобилевождения, цена на пригородные и загородные дома упадет до нуля, и, возможно временно, закроется гражданское воздухоплавание – вплоть до того момента, когда самолетные компании начнут выпускать дирижабли, годные для полетов через Атлантику. Это, безусловно, вызовет какие-то волнения, будет очень много недовольных, прогорит несметное количество банков, страна может сползти в банкротство – но это не конец света. Да и необходимость строить железные дороги даст Америке возможность выпутаться из кризиса. Остальное останется, как есть. Для медикаментов, пластмассы, и пестицидов оставшейся, труднодобываемой нефти хватит на тысячелетия. Западноевропейские проблемы сходны с американскими. Россия в этой шеренге цивилизованных стран стоит особняком. Примерно четверть нефти в России пропадает, так и не добравшись до моторов.

ЛЮДМИЛА (улыбаясь). Ее воруют?

НЕКРАСОВ. Иногда. Но чаще она просто куда-то вытекает. Остальную кое-как перегоняют в бензин, и кое-как, с большими потерями, опять же сжигают в моторах. Загородные дома в России – просто дачи, они и сейчас ничего не стоят.

ЛЮДМИЛА. Это не верно – дачи бывают очень дорогие.

НЕКРАСОВ. Электронные счета – заменитель денег, но не деньги. Дачи, стоящие в непосредственной близости от железнодорожных веток, возможно, и будут что-нибудь стоить. Но станет накладно их топить. Или охлаждать. Гражданский воздушный флот в России пострадает так же, как американский. А вот с остальным получаются накладки. В мире без нефти импорт станет очень невыгодным, очень дорогим предприятием. Каждому огороднику придется иметь все свое – нельзя будет купить немецкие пестициды или химические удобрения в магазине, или американский плуг. Горючее для тракторов – в Америке оно косвенно субсидируется уже сейчас, а Россия субсидий в этом направлении не знает. Да и сам трактор – человечество слишком быстро его освоило, и слишком скоро начало применять в индустриальных масштабах. Меж тем, есть почва, где трактор применять просто нельзя. Аризонские фермеры приводят интересную статистику – слой полезной почвы, составлявший около фута в тридцатые годы, сегодня стал вдвое тоньше. Особенности аризонской почвы распространяются на чуть ли не половину агрикультурных земель России.

* * *

– Вот этого точно не было в программе, – сказал Демичев. – Ну-ка, дайте мне программу. Черт, Некрасов этот… Действительно, пора бы Людмиле его притормозить. Ишь, заимпровизировал.

Вадим и Олег промолчали.

* * *

Ничего не изменилось в лице Людмилы – все тот же румянец на щеках, все те же веселые серые глаза, все та же слегка официальная улыбка. По спине у нее тек ручьем холодный пот, в паху и под мышками было липко и мокро, пальцы ног горели, ладонь, лежащая на колене, увлажнилась.

– … открыли месторождение. Полученное назвали нафта-четыре. Неизвестно, сколько этой нафты-четыре там есть, на сколько хватит, как именно ее можно употреблять. Говорят, что она эффективнее нефти в несколько раз. Также говорят, что при сохранении независимости, или хотя бы автономии, Новгородской Области хватило бы для поддержания цивилизации в сегодняшнем виде лет на сто, но это просто слухи в научных кругах.

Оператор посмотрел на Пушкина и решил не переводить на него камеру. Пушкин стал белый, как снег. У него задрожала нижняя губа, на лоб упала влажная черная прядь, он съежился в кресле, стал меньше, сделался жалок. А Некрасов продолжал:

– Любая российская нефтяная компания, или само государство, введя нафту-четыре в общее хозяйство, растранжирит весь запас за два года. Сохранить запас для области не удастся – не воевать же Новгороду с Россией, в конце концов, это смешно, и не просить же Новгороду помощи у Германии или Америки для противостояния России. Хотя, конечно, и в Германии, и в Америке полно авантюристов, которые были бы не прочь сыграть в такую интересную игру – новая Холодная Война ради одной нефтяной скважины. Но все-таки здравый смысл преобладает. И в мире, где нефть стоит дорого, где частный автомобиль сравняется по цене с яхтой – новгородская скважина не сделает новгородцам погоды. Чтобы ее у новгородцев отобрать, кто-нибудь найдет предлог. И это будет даже не корпорация – но государство. А помимо скважины рассчитывать новгородцам не на что. В области проживает полтора миллиона человек, в то время, как ресурсы области без нефти (которая, спешу добавить, на протяжении всей эпохи нефтяной цивилизации доставлялась в Новгород из других областей России) едва могут прокормить четверть миллиона.

Людмила молчала. И Пушкин молчал. Пауза растягивалась. Выключать оборудование было поздно – и опасно. Так, во всяком случае, предполагал Некрасов. Но пауза была совершенно лишняя, ее следовало заполнить. Законник, выступающий перед аудиторией, не должен допускать неприличных пауз.

– Последнее время в мире много трепа о биомассе и горючем, из нее получаемом. Рассуждают так – есть много мусора, в мусоре содержится энергия, мы переработаем мусор в горючее, а если не хватит – вырастим на полях. На это есть два весомых возражения. Первое, несущественное – несметное количество мусора действительно является побочным продуктом нефтяной цивилизации, и без нефти мусора станет намного меньше. Второе, и главное – какая-то немецкая компания обратилась к какому-то русскому сельскохозяйственному конгломерату – продайте нам ваши отходы. И получила из этих отходов бензин. Пересчитали и вывели, что литр такого бензина стоит в четыре раза дешевле, чем литр, полученный из нефти. Но при этом почему-то забыли, что на получение этих отходов уже ушло большое количество энергии, в том числе и из нефти, а учитывая состояние русской сельскохозяйственной техники – огромное количество. И это количество следовало бы включить в смету. И выяснить, что количество энергии, затраченное при получении этих отходов, превышает количество энергии, полученное из отходов.

Над дверью засветился красный контрольный сигнал. Оператор выключил камеру. Два технаря за пультом стали срочно искать, чем бы заполнить эфир. Пушкин откинулся в кресле, приложил правое запястье ко лбу, и издал какой-то нечленораздельный звук. Людмила смотрела прямо перед собой. Некрасов встал.

– Вы хоть понимаете, что сейчас произойдет? – спросила Людмила отрешенно. От официальной интонации не осталось и следа.

– Представляю себе, – сказал Некрасов. И вздохнул судорожно. – Представляю. Лев, вы любите музыку?

– Обожаю, – откликнулся Пушкин. – Похоронную особенно.

– А я вот очень люблю концерты для фортепиано с оркестром. Переплетаются, переплетаются рояль и оркестр, и каждый раз по-другому.

– На хуя вы это сделали? – спросил Пушкин. – Все шло, как надо. Они бы продержались еще неделю, а потом сдались бы Москве. Будто путчей раньше не было в России! Но вам обязательно надо было ввернуть про нафту-четыре! На весь мир!

– А как вам сказать… – Некрасов распрямил плечи, повертел головой. – Придумали себе козырь – нафта-четыре. Подумаешь. Тепедия поковырялась, нашла чего-то, все обрадовались… Вот если бы вы мне давеча сказали, что нафта-четыре не в несколько, а в тысячу раз эффективнее нефти, может и не было бы ничего. Закончили бы интервью, а потом, с таким количеством энергии, построили бы огромный космический корабль и улетели бы в другую галактику. Всей Областью.

ПУШКИН. Вы идиот.

НЕКРАСОВ. Не люблю я попов, и православие не люблю, и прав, наверное, Кудрявцев – северу положено быть католическим, а то тоскливо очень… Но вот… Сидел давеча отец Михаил с нами… и как-то мне стало стыдно, что ли…

ЛЮДМИЛА. Вам, может, и стало. А о других вы подумали?

НЕКРАСОВ. То есть, другим, может, и не стало?

ЛЮДМИЛА. Обо мне подумали?

НЕКРАСОВ. О вас? Знаете, как-то не очень…

* * *

Дверь бесшумно открылась. Пушкин напрягся, а Людмила вскочила на ноги. Но это была всего лишь Амалия.

Быстрым шагом Амалия подошла к Некрасову – и даже не стала смотреть в глаза. Просто взяла его за локоть и повела куда-то в угол. Он послушно пошел с ней. Пушкин ее окликнул, но она отмахнулась.

– А вы-то в чем виноваты? – сказал Пушкин Людмиле. – Вы вообще не при чем. И я не при чем. Хотя, конечно же, при чем. Ну вот. Теперь и мне стыдно.

– Вам жаль, что отключили камеру? – насмешливо и зло спросила Людмила.

– Благородные поступки должны быть оправданными, – сказал Пушкин наставительно, вытирая пот со лба и со щек рукавом пиджака. – Это непреложный закон географии и этнографии. Ебаный в рот! Угораздило же его! Эй, Некрасов! Ты где? Иди сюда, сука!

Но Некрасов куда-то пропал. И Амалия тоже. Они не выходили из студии – открывающаяся дверь, за которой все следили – и оператор, и технари, и Людмила, и Пушкин – привлекла бы внимание. Спрятались под стол какой-нибудь, что ли?

– Некрасов!

Никто не отозвался.

Дверь распахнули пинком. Олег вошел в студию, чеканя шаг. И подошел к Людмиле.

– Хорошая была передача, интересная, – сказал он. – Подробности выясним со временем. – Он повернулся к Пушкину. Пушкин, труся, но стараясь не потерять лицо, посмотрел на него прямо. – Биохимия, значит, – сказал Олег.

– Занятия биохимией – не преступление, – парировал Пушкин.

Олег приблизился. Пушкин отступил. Олег еще приблизился, и Пушкин почувствовал бедром подлокотник кресла. И стал его обходить. В этот момент Олег без замаха ударил его в скулу, поймал за лацкан пиджака, и ударил еще раз. Пушкин рухнул на пол рядом с креслом.

– Некрасов, не прячься, – сказал Олег чуть повышенным голосом. – Не надо прятаться. Мы не в детском саду. Выходи, Некрасов. По-хорошему выходи.

Некрасов не отвечал. Людмила с ужасом смотрела, как Олег идет вдоль стены, заглядывает за аппаратуру и под столы, за ширмы, за софиты.

– Где же ты, Некрасов? – спросил он. – Где же? – Он повернулся к Людмиле. – Где он? Кладовых здесь нет.

– Не знаю, – ответила Людмила.

– Не знаешь?

– Нет.

– Но ведь он здесь был?

– Был.

– А теперь?

– А теперь нет.

– Ничего не понимаю. Некрасов, выходи!

Еще некоторое время Олег искал Некрасова. Потом посмотрел на часы.

– Пошли, – сказал он Людмиле. – Разберемся, что к чему. Никуда Некрасов не денется. Мосье Пушкин, в наказание за молчаливое содействие вам предоставляется добраться до гостиницы своим ходом. Дождик идет, но это не страшно, не растаете. Разве что похудеете слегка. А к мосту даже не думайте соваться. И вообще подальше от речки держитесь, а то, ежели вы в нее сиганете, при ваших габаритах, она выйдет из берегов и всех нас затопит.

Пушкин был не толстый, а просто полноватый, но возражать не стал.

Олег прошел к двери, открыл ее, и молча смотрел на Людмилу до тех пор, пока она не очнулась и не присоединилась к нему. Он подчеркнуто вежливо дал ей выйти первой.

Некоторое время Пушкин лежал неподвижно возле кресла, думая о разном – почему-то веселом. О женщинах, о хорошем вине, о том, как он шутил с коллегами по поводу… по многим поводам… В конце концов он почувствовал себя глупо и поднялся на ноги. В голове шумело – но только слегка. Он осторожно дотронулся пальцем до скулы и взвыл непроизвольно. Боль запульсировала – в скуле, в мозгу, в затылке, в шее. В глазах помутнело. Он схватился за ручку кресла одной рукой и присел на корточки. Через некоторое время в голове прояснилось. Он осторожно выпрямился и огляделся. Сказав неопределенно, «н-да…» он направился к выходу. И вышел. Через некоторое время за ним вышли технари и оператор, шепотом переговариваясь, хотя, конечно же, никто их не подслушивал. Прошло еще некоторое время.

– Можно идти, – сказала Амалия, поднимаясь с центрального дивана и глядя на Некрасова.

– Замечательный фокус, – прокомментировал Некрасов, тоже поднимаясь. – Он прошел в метре от меня. Простите, мне сейчас будет…

– Я отвернусь, – сказала Амалия спокойно.

Некрасов все же отошел за ширму. Некоторое время его рвало. Когда он вышел из-за ширмы, Амалия подала ему воду в пластмассовой прозрачной бутылке, произведенной из нефти. Он выпил все содержимое. Амалия протянула ему носовой платок, но у него оказался свой.

– Горе мое, горюшко, – сказала Амалия.

– А нельзя ли… – спросил Некрасов.

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Закрытое помещение, прозрачный воздух – здесь. А там – дождь, ночь, открытое пространство. Мост через реку.

– Куда же нам теперь?

– Ну, я-то возвращаюсь в гостиницу в любом случае. Могу вас с собой прихватить.

– Мне…

– Я вас спрячу. Никто вас не найдет, даю слово.

Некоторое время Некрасов молчал, а затем сказал «Н-да…» – с той же интонацией, что до этого Пушкин.

– Пойдемте, – сказала Амалия. – Час целый под дождем идти. Пойдемте, пойдемте, нечего здесь больше делать. Цирк временно закрыт. И зря они на вас взъелись. Вряд ли кто-нибудь из смотревших понял, что к чему. И скорее всего вообще смотрели Москву. А то и Тампу – там дочь моя призы нынче завоевывает и интервью дает, надежда русского тенниса, дылда безмозглая.