Текст книги "Русский боевик"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Ну вот и выход. Пусть Полоцкая сегодня отрепетирует, а завтра приходит Мишура, и Полоцкая занимает свое место в партере, и слушает, как репетирует Мишура. А там – пусть ее забирают хоть во время репетиции.

– Тише, тише. Будьте осторожны в выражениях, Бертольд Абрамович.

* * *

По окончании репетиции, Аделина ушла из театра первой, ни с кем не попрощавшись, накинув на плечи пальто, купленное давеча у Свиридова – как, впрочем, и все остальное, что было теперь на ней – черные чулки, короткие сапожки, узкую (слишком, на ее вкус) юбку, блузку, жилет, берет. Раньше в магазин Свиридова ей бы и в голову не пришло зайти, а нынче выхода не было. Никакого кредита – все куплено за чистоган. К счастью, девушки-комми не знали ее в лицо. По телевизору, висящему над прилавком, ее показали через десять минут после ее ухода.

Литовцев, придя в себя после неожиданно бешенного темпа репетиции, отрешенно стоял за пультом, качая головой. Такая работа – и вдруг все сорвется. Даже Абдул стал меньше руками размахивать. На сцене возились осветители. Димка Пятаков вышел к рампе и зычно пропел на низких нотах:

– Эх, вдоль по Питерской!..

– А ну пошел отсюда! – визгливо рявкнул Литовцев, и Димка отскочил испуганно. – Убийцы, сволочи! – Литовцев соскочил вниз, налетел на стул первой скрипки, упал, повалив десяток стульев, поднялся, и раздраженно пнул стул кларнетиста. Арфистка, задержавшаяся в яме, с удивлением посмотрела на него сквозь сильные очки.

– Алексей Борисович, что с вами?

– Ничего, – раздраженно откликнулся Литовцев и, проходя мимо нее, добавил, – Худеть вам надо, дорогая. А то скоро Вагнера будем репетировать, у него шесть арф, а вы одна три места занимаете.

И вышел. Арфистка пораженно села на стул массивным задом, несколько раз мигнула, и зарыдала патетически. Неуемный бесчувственный Димка Пятаков глянул в яму, усмехнулся, и пропел:

– Спарафучиль зовут меня…

Арфистка посмотрела на него из ямы и зарыдала громче.

* * *

День выдался солнечный. Аделина погуляла по улицам, пообедала в кафе, и решила, что просто пойдет домой. И будь что будет.

Уже подходя к арке, увидела она двоих, одетых в дорогие костюмы. На мгновение она замерла.

Первый порыв – бежать. Затем она решила, что к ней это не относится. Ее просто напугали давеча. Эти двое – вовсе не ее ждут.

И действительно, они даже не посмотрели на нее, когда она прошла мимо и свернула под арку. Эхо шагов звучало – совершенно не похоже на литавры. Аделина вошла во двор и направилась ко входу в дом. Стала подниматься по лестнице. И услышала, как снова открылась, и закрылась, парадная дверь. Ее догнали на втором пролете.

– Поговорить надо, – сказал один из двоих, беря ее за руку.

– Что вам нужно! – громко возмутилась Аделина, пытаясь освободить руку.

– Узнаешь. Поехали с нами, машина во дворе. Не кричи только. А то ведь можем придушить ненароком.

От них густо несло одеколоном. Они поволокли ее вниз. У Аделины потемнело в глазах. Уже не отдавая себе отчета в том, что делает, она стала вырываться. Один из двоих замахнулся коротко, чтобы дать ей пощечину. В этот момент, прыгнув через перила сверху и приземлившись на ступени вплотную к группе, Эдуард въехал ему прямым ударом в глаз. Замахнувшийся, сделав быстрый полуоборот, упал и покатился вниз по ступеням. Второй преследователь оттолкнул Аделину и сделал шаг назад, вниз, давая себе время выхватить пистолет. Не успел. Эдуард пнул его ногой в голову.

Оба преследователя лежали теперь на площадке внизу. Эдуард спрыгнул к ним, и выключил первого, который умудрился не потерять сознание, коротким ударом. Сунув руку за пазуху второму, он выволок у него из кармана оружие, вытащил обойму, а оружие сунул обратно в карман пострадавшему. Повернул голову, глядя снизу вверх на Аделину.

– Пошли, – сказал он.

– Я… Эдька… там у них машина… шофер…

– Это было давно, – возразил Эдька. – Машина есть, это точно, а шофер завтра очнется. Эка невидаль – машина. У меня тоже машина. Гораздо лучше, колеса шире. Пошли, не стой там, дура.

Аделина стояла, держась одной рукой за перила, полуприкрыв глаза. Эдуард едва успел подскочить, прыгнув через несколько ступенек, и подхватить ее под мышки. Она попыталась распрямить ноги. Мешал высокий каблук. Тогда Эдуард просто взял ее на руки и спустился вниз, к парадной двери.

– Всё, поставь меня, – сказала она слабым голосом.

Во дворе, жадно вдохнув свежий воздух, она огляделась.

– И что теперь? – спросила она, обращаясь больше к себе, чем к нему.

– Сейчас мы посидим у меня в машине.

– С широкими колесами?

– Да. И подумаем. И помолчим.

– Эй! Линка!

Оба повернулись к арке. Оттуда бежал, смешно размахивая правой рукой, Стенька. Левой же рукой, согнув ее в локте, он держал старый потрепанный жим-за-жим без чехла. Вот только его не хватало, подумал Эдуард. Да еще и орет на весь город.

Подбежав вплотную, Стенька конспиративным пониженным тоном сообщил:

– Там приходили тебя искать, – он сделал жест рукой, означавший, очевидно, приблизительное месторасположение его дома. – Спрашивали. Я притворился полным кретином, не знаю и не знаю. Какие-то подозрительные. Не менты, явно.

– Прикуси язык, – сказал Эдуард. – Ну и видик у тебя. По городу ходишь… православный… с жим-за-жимом под мышкой. Скоморох.

Стенька оглядел себя с некоторым удивлением.

– А что? – спросил он. – Вид как вид. А жим-за-жим – исконо русский инструмент, национальный.

– Рубашку заправь. Штаны постирай. Волосы национальные причеши, – Эдуард вздохнул. – Сумерки, правда, в сумерках менее заметно.

– Стенька, ты… – начала было Аделина, но в этот момент у Эдуарда мелодично звякнул в кармане мобильник, заиграла мелодия Жоржа Бизе «У любви, как у пташки – крылья».

Открыв мобильник и глянув на номер, Эдуард кивнул, захлопнул, покачал головой, и некоторое время смотрел то на Аделину, то на Стеньку.

– Все один к одному, – сказал он. – Такая у меня нынче стезя. Нет чтобы на час позже позвонить. Впрочем, это ничего бы не изменило.

– Эдька, кто они такие? – спросила сквозь зубы Аделина.

– Это я выясню. Не сейчас. Сейчас мне нужно ехать.

– А я?

Эдуард ухмыльнулся.

– Ну наконец-то. Стало быть, я тебе понадобился, да?

– Это вы о чем? – спросил подозрительно Стенька. – Я ее защищу, не думай, что бы ни случилось.

Эдуард засмеялся.

– Нечего ржать! – возмутился Стенька. – У меня черный пояс!

– И кинжал, тоже черный, – заметил Эдуард. – Ты, наверное, скрытый грузин. Ах, негодник, пока все думают, что он, типа, в священники готовится, поклоны бьет, скромным прикидывается, он, стало быть, осваивает боевые искусства. По фильмам.

– Насколько я понимаю, – сказала Аделина, – если… – Она замолчала, борясь с приступом тошноты. – Если они придут к Стеньке еще раз, ему не поздоровиться. Так?

Эдуард посмотрел в стремительно темнеющее небо.

– Так или не так?

– Так, – подтвердил Эдуард неохотно.

– Кто – они? – спросил Стенька, пытаясь заправить рубашку в штаны. – Пусть приходят.

– Ну так что же? – спросила Аделина.

Эдуард вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Делать нечего. Пойдем со мной. Оба.

* * *

Ольшевский неспешным шагом шел по набережной Фонтанки, и очень удивился, когда вдруг Чехов возник у него справа и зашагал с ним в ногу.

– Это никуда не годится, – сказал Ольшевский.

– Простите, господин Ольшевский. Вынужден был пойти на это. Мне нужно вас предупредить. В машине мы будем не одни.

– То есть как? – возмутился Ольшевский очень спокойным, без интонации, голосом, не меняя шага.

– Непредвиденные обстоятельства. Мы их сбросим по пути.

– Господин Чехов, вы пьяны. Вы идиот. Вы с ума сошли.

– Господин Ольшевский, я все объясню после. Они совершенно безобидные – будущий священник и девушка. Девушку вы, возможно, знаете, а у священника с собой жим-за-жим. Когда увидите, многое поймете. Ничего страшного, уверяю вас.

– Жим-за-жим?

– Да. Возможно, он умеет на нем играть.

Ольшевскому не понравился тон Чехова, захотелось дать Чехову в морду, но он не показал виду. Чехов ни разу его не подводил – исполнительный, очень умелый, хорошо соображает. А говорить о деле в машине все равно нельзя. Да и не нужно. И отступать некуда.

– Здравствуйте, – холодно сказал он, садясь на переднее сидение.

– Здравствуйте, – нестройным хором откликнулись с заднего.

Чехов влез за руль, включил мотор, и сразу пошел через мост, рявкнув сигналом на двух пенсионеров, страстно о чем-то спорящих, возможно о том, как сегодняшняя их пенсия коррелируется с прожиточным минимумом.

– Как машина? – спросил Ольшевский.

– Хороша, – откликнулся Чехов.

Это означало, что Чехов проверил средство передвижения на наличие звукопередачи и звукозаписи, и все чисто. Хвалить ходовые качества внедорожника он, опытный, не стал бы. Маршрут он выбрал очень странный – как и полагалось. Проехав Нарвские Ворота, он по переулкам дорулил до Автово, сделал петлю в Дачном, по Ленинскому добрался до Московского шоссе, и некоторое время спустя по прямой вылетел на Эм-Десять. Всё это время все четверо молчали, и только иногда, на ухабах, хрипло выдавал короткие россыпи нот жим-за-жим на коленях у Стеньки.

И дальше молчали. Стенька, кажется, уснул. Не доезжая двух километров до Большого Опочивалова, Чехов съехал на обочину и выключил фары. Не говоря ни слова, он и Ольшевский одновременно вышли из машины и отошли на двадцать шагов вперед. Аделина внимательно вглядывалась в темноту – но ничего не видела.

Вот тут меня и прикончат, подумала она. И еще раз подумала тоже самое. И еще раз. Эдька оставил ключи в зажигании. Мотор работает! Можно – быстро пробраться на переднее сидение, включить скорость, вдавить в пол педаль, и куда-нибудь ехать. Может, именно на это Эдька и рассчитывает? А этот – начальник его, наверное – не понимает? Самое время.

Она подавила очередной приступ тошноты. В голове вдруг резко прояснилось, и она поняла, до мельчайших деталей, что именно и как ей нужно делать.

Она подалась вперед, но тут Стенька вдруг завалился набок, прямо ей на колени, и всхрапнул громко. Она стала его отодвигать, он ворчал и сопротивлялся, она встряхнула его – ему ведь тоже не поздоровится сейчас! – он проснулся, но не мог понять, где он и что происходит. Она рванулась вперед, к светящемуся щитку, к рулю, но правая нога, оказывается, затекла и слушаться отказалась. В этот момент вернулись Эдька и его начальник – заметно повеселевший, даже смеющийся!

Отлегло, полегчало. Смеющийся – это хороший знак. Тихо-тихо, Аделина перевела дыхание.

А раз нет опасности, сообразила она, значит, можно говорить.

– Куда мы едем? – спросила она.

– В Белые Холмы, – сказал эдькин начальник веселым голосом. – Именно так – с ударением на первом слоге – Холмы, а не ХолмЫ. Тамошний народ не любит, когда название их замечательного города коверкают все, кому не лень. Попутчик ваш, видимо, уснул?

– Нет, я не сплю, – откликнулся Стенька. – А как вас зовут, как к вам обращаться?

– Вы в сан посвящены ли? – осведомился эдькин начальник, не отвечая на стенькин бестактный вопрос.

– Нет еще.

– Но морально готовы?

– Это смотря к чему, – Стенька потер лицо ладонями. – Нет ли у кого воды или сока? Пить хочется ужасно.

– Эдуард, – позвала Аделина. – Нельзя ли…

– Через десять километров будет стоянка, – откликнулся Эдуард. – Суперцивилизованная. Как в Норвегии. Там и поссым все четверо.

Начальник его снова рассмеялся. Возможно, у него был веселый характер.

Тепедия, как в просторечии называли концерн ТПДИ, владевший, помимо многого прочего, разветвленной сетью радио и теле каналов, больше не существовала, но каналы продолжали работать. Также не прекратили работу многочисленные ветви и филиалы концерна, занимающиеся основной его деятельностью – добыванием ископаемых.

Меж тем в гостиницу «Русский Простор», самую лучшую в Белых Холмах, стали постепенно стягиваться из разных концов весьма странные гости.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОСТИ

Весь вечер лило, как из ведра, а к ночи поуспокоилось – просто накрапывало, текло больше с крыш и деревьев, чем с неба. Такси с новгородским номером въехало на полукруг у бокового входа гостиницы. Шофер посмотрел на привратника, а привратник на шофера. Пожав плечами, привратник открыл массивный зонтик почти пляжных размеров и шагнул к задней двери.

Женщине, вышедшей из машины, было лет сорок. Приглядевшись к несколько восточным чертам ее лица, к черным, мягкой волной, волосам, к богатым тряпкам, привратник сообразил, что это та самая – знаменитость, прибывшая на гастроли в Белые Холмы, и завтра у нее шоу, и наверняка она, как многие восточные люди, щедро дает на чай. Услужливо проведя даму под козырек над входом, он вернулся к машине и вместе с шофером они перетащили к вертящейся стеклянной двери массивные чемоданы.

– Благодарю вас, – с достоинством сказала восточная дама, небрежным жестом открывая изящную кожаную сумочку и расплачиваясь с шофером.

– Вы ведь и есть Амалия Акопян? – спросил голосом, окрашенным радостью узнавания, привратник.

Восточная дама снова запустила руку в сумочку, вынула оттуда пластик жевательной резинки, положила резинку в рот, и стала ее жевать, слегка, но вовсе не неряшливо, причмокивая, и глядя спокойно, но неотрывно, на привратника.

– Вы… есть… – привратник смутился.

Прошло секунд десять. Привратник кивнул и торопливо отворил и зафиксировал створку вертящейся двери таким образом, что в стеклянном барабане получился проход, и можно было посетителю пройти, а привратнику протащить чемоданы, в вестибюль, не толкая перед собой вертящуюся дверь. По инструкции, так следовало поступать всегда, когда прибывали постояльцы с чемоданами. Обычная дверь была бы удобнее, но, очевидно, проектировщики считали вертящуюся неотъемлемым атрибутом гостиниц. Оказавшись в вестибюле, дама красивым шагом проследовала к стойке. Высокая. Изящная. Привратник покачал головой, сказал смущенно «Эх!» и взялся за чемоданы весом, наверное, в тонну каждый – но был он парень сильный, и никакие тяжести его не пугали.

Нинка за стойкой занята была перепиской по инету с неким Васечкой.

– Ой, Васечка! – непосредственно радуясь, звонко, чуть взвизгнув, воскликнула она. – Васечка приедет завтра! Привезет подарок!

Кому она это сообщала – неизвестно. Этот Васечка так за две недели нинкиной работы в гостинице всех достал, что, появись он в вестибюле среди бела дня, привратник, бармен, и охрана сбежались бы – бить ему морду. Все ждали, когда же визгливую дуру Нинку уволят, но всё начальство уехало сразу после принятия Нинки на должность на Мер Нуар – захватывать конец бархатного сезона, и увольнять Нинку оказалось некому. Непосредственная Нинка, тощая и состоящая вся из прямых углов, помимо восторгов, инспирированных Васечкой, еще и – стреляла у всех сигареты, одалживала и не возвращала зажигалки и деньги, присоединялась к чаепитиям и кофепитиям, ничего не принося к общему столу, а также подозревалась в изъятии, и распитии с Васечкой, нескольких бутылок коньяка с пометкой ХО из гостиничного бара. По крайней мере в области коньяка у Васечки наличествовал безупречный вкус.

Амалия Акопян остановилась, оценила положение, и стукнула ребром кредитки по полированной поверхности стойки. Нинка подняла на нее глаза.

– Я сейчас, я только отвечу, – радостно объяснила она.

Вот ведь коза тупая, подумал привратник. Сейчас знаменитость рассердится. Впрочем, Нинке и терять-то нечего. Тут он увидел странное. Знаменитость наклонилась слегка и тихо сказала несколько слов. Нинка как-то резко переменилась. Глаза у нее округлились, она приподнялась со стула, покраснела, и быстро проверила резервацию. Взяв трепетной рукой кредитку знаменитости, она мгновенно все оформила и ляпнула левой по звонку-колокольчику, стараясь не смотреть на знаменитость. Привратник, исполнявший в это неходовое время также обязанности рассыльного, поставил чемоданы на тележку с золочеными стояками и подрулил к стойке.

– Семнадцать Ка, – сказала Нинка, глядя в пол, устланный ковром.

– Не расстраивайтесь так, – сказала знаменитость, протянув длинную руку через стойку и гладя холеной ладонью Нинку по щеке. – У вас все впереди, вы молоды и забавны.

Нинка стала красная, как клюквенный морс.

Лифт пришлось ждать, несмотря на то, что гостиница стояла пустая (а почему, кстати, и где же сопровождающие и поклонники, подумал привратник), а лифтов было целых четыре. Наконец лифт пришел и открыл двери, мелодично звякнув.

На семнадцатом – последнем – этаже гостиницы помещались два пентхауза, три обычных номера, смотровая площадка, и плавательный бассейн с убирающейся крышей. Крышу следовало чинить – убирающий ее механизм засрали птицы, и он перестал функционировать. Семнадцать Ка являлся угловым пентхаузом с автоматическим контролем света, тепла, и влажности воздуха, и многими другими удобствами. Знаменитость скинула пеструю накидку, тряхнула гривой черных волос, и протянула привратнику купюру. Взяв деньги, привратник начал было дежурный монолог о том, что, мол, если чего понадобится, тогда извольте, но его прервали.

– Кухня работает?

– Э… да.

– Я бы съела что-нибудь легкое, какой-нибудь салат. И еще – проследите, пожалуйста, чтобы красное вино, которое мне пришлют, не содержало добавок.

– Добавок?

– Воды, уксуса, и так далее.

Следующая купюра была такого достоинства, что привратник понял – следует выполнять, чего велят, и делать это быстро.

– Да, вот еще что, – веско сказала Амалия Акопян. – Снимите-ка пиджак. Снимайте, снимайте, ничего страшного.

– Как? – переспросил привратник.

– Пиджак снимите.

Он снял пиджак. Амалия Акопян оценивающе на него посмотрела.

– Вы занимаетесь бодибилдингом? – спросила она, разглядывая его.

Привратник чуть приосанился и напряг мускулы груди.

– Немножко, – сказал он со смущенной, и в тоже время тщеславной, улыбкой.

– Какая гадость, – Амалия покривилась. – Все, можете идти.

Не входя в лифт (мобильник в лифте работать отказывался) он позвонил креатуре по имени Баба Света, и сказал, чтобы та срочно собирала салаты по орлеанскому рецепту, и как только соберет, пусть внук Федька бежит опрометью с салатами в «Русский Простор». Баба Света сообщила, что Федька спит.

– Буди, – велел привратник. – Прямо сейчас, немедленно, срочно. Только бы Малкин не нагрянул.

Спустившись в вестибюль, он на мгновение остановился, пораженный. К нинкиной стойке выстроилась очередь только что, очевидно, прибывших постояльцев.

Возглавлял очередь большого роста дородный священник в орнаментальной рясе, с седой бородой. За священником расположилась странная пара – долговязый вертлявый негр в белом костюме и не очень примечательная, тусклая, белесая женщина лет тридцати пяти, возможно проститутка. Негр что-то ей такое втолковывал по-английски. За странной парой стоял в непринужденной позе элегантно одетый, крепкого сложения блондин средних лет с дипломатом в левой руке. За блондином толклась забавная троица – двое парней и одна девушка. Один из парней, шатен, одет был в костюм, похожий на костюм блондина. Второй парень, блондин с рыжиной, одет был неряшливо в грязные джинсы, рваную куртку, и держал под мышкой старой формации жим-за-жим. Парни переругивались вполголоса. Девушка, вроде бы чуть старше их обоих, эффектная и стройная, в дорогих тряпках, думала о чем-то своем – возможно, тоже проститутка. Вообще проститутки составляли значительную часть посетителей «Русского Простора», и неизвестно еще, оправдывала бы себя гостиница, построенная совсем недавно, на пике корпорационной гигантомании, в центре Белых Холмов, города, знаменитого лишь тем, что здесь когда-то родился и провел часть отрочества какой-то не то физик, не то художник, города, у которого не было даже своего аэропорта. Если бы пригороды Новгорода росли бы в этом направлении чуть быстрее, давно бы Новгород поглотил Белые Холмы. В самые лучшие дни, конференционные, гостиница заполнялась едва ли на треть.

Нинка, напуганная ранее знаменитостью, так и не пришла окончательно в себя, а неожиданный наплыв посетителей и вовсе выбил ее из колеи. Выражение лица у нее сделалось плаксивое.

Привратник кинулся к дверям – грузить на тележку три чемодана. Священник, расплатившись, обернулся и крикнул басом:

– Эй, добрый человек! Ты там не урони! Не урони!

– Не ураньи! – вторил ему восторженно вертлявый негр, и расхохотался. Белесая спутница его смущенно улыбнулась.

Рыжеватый неопрятный блондин побежал было помогать привратнику, но хорошо одетый шатен его удержал.

– Стенька, веди себя прилично, – сказал он.

– Надо помочь человеку.

– Если ему нужна будет помощь, ему наймут помощника, за деньги, причем твою кандидатуру на эту должность будут рассматривать в последнюю очередь. Ну и манеры у тебя. Ты, небось, официантам в кафе тоже помогаешь?

– Я не хожу в кафе. Мне это ни к чему. Я православный, – возразил Стенька.

– Я тоже православный, – наставительно сказал ему шатен. – Православие хороших манер не исключает.

– Не прав ты, сын мой, – обернулся к ним священник. – Порыв, оказание помощи – первейшее дело. Молодой человек на верном пути.

– В рабы, – заметил шатен. – Рабская ментальность. Услужливость. Чего изволите-с.

– Я не раб, – возмутился Стенька. – Вам этого не понять. Оказывание помощи ближнему – где ж тут рабство?

– Раб и есть.

– Не прав ты, не прав, – повторил священник, с сожалением качая головой. И снова стал смотреть, волнуясь, на то, как привратник ворочает чемоданы, грузя их на тележку.

– Господин Чехов, немедленно прекратите этот цирк, – сказал, повернувшись к компании, хорошо одетый блондин.

– Слушаюсь, – неохотно откликнулся Чехов.

– Никакой не раб, – кипятился Стенька.

– Заткнись.

– Мальчики, не нужно этого, – попросила проститутка, или кто она такая была.

Привратник покатил тележку к стойке.

– Вон тот сверху, это мой, осторожно, – проскандировал ему священник.

– Я осторожно. А это чьи же?

– Это вот его, – сообщила белесая-тусклая, указывая пальцем на вертлявого негра. – То есть наши.

– Нащи, – подтвердил негр. – Нащи как?

– Че-мо-да-ны, – по складам, громко, как глухому, объяснила белесая.

– Ше-моу-да-ни, – радостно повторил негр. – Я тэбиа лублу. Русски дьевушка самийе лучши! Я гарний хлопетс из анекдоута! Йобани хохлы! – и засмеялся раскатисто.

Священник неодобрительно посмотрел больше на белесую, чем на негра.

В этот момент верхний чемодан, принадлежавший священнику, свалился с тележки на ковер, и в нем что-то хрустнуло.

– Что ты делаешь! – возмутился священник и поспешил к чемодану. – Вот ведь доверился тебе, негодяй безрукий.

* * *

Дождь прекратился внезапно. Электронные футурологические часы в вестибюле показывали два часа пополуночи. Ольшевский застегнул пиджак и вышел в город.

Городом, правда, Белые Холмы можно было назвать лишь в ироническом смысле. «Русский Простор» являлся единственным в городе многоэтажным зданием. Остальные дома и домишки – неопределенного стиля, хотя кое-где новгородский неоклассицизм давал себя знать – состояли в основном из одного или двух этажей. Улиц было несколько, а мост имелся только один – через Текучку. У южной оконечности города Текучка сливалась с Вихрой, образуя стрелку. По северной границе города проходила дорога – от Вихры до Текучки – она-то и оканчивалась мостом. За дорогой, к северу, располагался хилый лес. Воды Вихры устремлялись на юг, по идее впадая либо в Волхов, либо в Ильмень – никто из местных толком не знал, во что именно. Народ вообще мало интересуется географией. Политикой гораздо больше. Политика – это сплетни, а в сплетнях больше приятной таинственности и подозрительности, чем в голых непререкаемых географических фактах. Народ любит таинственность.

Так рассуждал Ольшевский, направляясь спокойным шагом к стрелке. Три фонаря тускло освещали квартал, двери домов стояли запертые наглухо. Стражи порядка, как всегда, пережидали ночь, закрывшись в участке на севере города. Смотрят, небось, какой-нибудь пиратский диск.

Неприятная компания справа по ходу – человек пять устрашающего вида парней, ждущих жертву. Обычное дело в провинции. Ольшевский не удостоил их даже внимательным взглядом, даже издалека. И они почувствовали. Шпана всегда знает, куда можно соваться, а куда – себе дороже. Дойдя до стрелки, Ольшевский остановился у поручня смотровой площадки и некоторое время вглядывался в водную гладь, совершенно черную, без отблесков. Взгляд, погруженный во тьму.

– Противное место, – услышал он голос позади себя. – Глазом не за что зацепиться.

– Да, – ответил Ольшевский, не оборачиваясь. – Хоть бы прожектор поставили.

– Или пьесу.

– Как?

– Прожектор или пьесу. Пьесы тоже ставят. Как прожекторы.

Ольшевский вздохнул.

– Ничего не меняется, а, Милн? Ты так же глупо шутишь, как раньше, меня это так же раздражает. Зачем ты вырядился под клоуна?

– Под новоорлеанского джазиста.

– Ты, Милн, и в Новом Орлеане-то никогда не был.

– А ты, Ольшевский, с возрастом все ворчливее становишься.

Ольшевский повернулся и, сунув руки в карманы, оперся жопой о поручень. Милн оправил белый костюм и вытащил из кармана пачку сигарет.

– Куришь?

– Никогда не курил. И тебе это прекрасно известно.

Милн пожал плечами, закуривая.

– Перейдем на английский? – предложил он.

– Зачем?

– А чтобы ты мне не тыкал. Противно.

– Какой вы щепетильный стали, господин Милн, – заметил Ольшевский. Английский его был не менее безупречен, чем русский Милна. – Недотрога. Что за блядь вы с собой приволокли в гостиницу? Конспирация конспирацией, но всему есть пределы.

– Она не блядь, – возразил Милн. – Она учительница русского языка и литературы. Подрабатывает на стороне проституцией во имя благоустройства.

– Не верю я во все это, – сказал Ольшевский. – Все они учительницы, профессиональные виолончелистки, ученые с мировым именем – какую ни спроси.

– А вы бы проверили. Кому и проверять, если не вам.

– Вот и проверю. Как ее зовут?

– Валентина.

– А фамилия?

– Отказалась называть. Впрочем, возможно, я и не спрашивал. Зачем мне ее фамилия?

– Действительно.

– Перейдем на русский?

– Зачем?

– Из сентиментальности, – объяснил Милн. – Хочется говорить вам «ты».

– Валяй.

– Я-то одну только блядь приволок, да и то местную. А вот ты целую свиту притащил из Питера.

– Бросается в глаза?

– Еще как! Ассистент твой – это еще куда ни шло, ты ж у нас барин, без денщика за помидорами не выходишь. А вот с дружком его, и одной бабой на двоих – это что же? И баба-то какая-то странная. Как в полуобмороке баба.

– Отойдет еще, привыкнет. Ну, что ж, перейдем к официальной части?

– Перейдем.

– Собственно, единственное, что мне хотелось бы выяснить, – веско сказал Ольшевский, – это – откуда твое заведение обо всем узнало? Просто из любопытства. Все знают. Прямо как Малкин.

– С чего ты взял? И кто такой Малкин?

– Но ведь ты здесь.

– И что же? Ты ведь тоже здесь.

– Да. Но, может быть, мое-то заведение как раз ничего и не знает.

– Хорошая мысль, – заметил Милн. – Теперь развивай ее до логического конца.

– Да, но…

– Что?

– Твое-то заведение находится… в симпатизирующей стране.

– А твое?

– Что ты плетешь, Милн, – возмутился Ольшевский. – Я нынче в Питере обитаюсь.

– Знаю.

Ольшевский понял.

– Ах, даже так… – сказал он задумчиво. – То есть, ты хочешь сказать, что Демичев… вызвал – меня отдельно, и тебя отдельно.

– И права у нас тут с тобой одинаковые, – закончил мысль Милн.

– И ты уверяешь меня, что ничего не сказал начальству?

– Я в отпуске. Подозреваю, что ты тоже.

– Вот ведь подонок, – с чувством сказал Ольшевский.

– Кто?

– Демичев.

– Да, – подтвердил Милн.

– И когда же ты расскажешь обо всем своим?

– Это по обстоятельствам. Может статься, что и рассказывать-то нечего.

– А если есть? Про нафту-четыре, например?

– Расскажу как-нибудь. Представится случай. Нафта-четыре – миф.

– Ты думаешь…

– Ольшевский, опомнись, – сказал Милн. – Это русская паранойя. Из ископаемых в этом округе – бурый уголь. Земледелие – все больше из Финляндии. Золота нет, нефти нет, убытки есть. Нафта-четыре, повторяю тебе – миф. А убытков у всех своих хватает.

– А база?

– Да, обязательно, – Милн кивнул. – Приедем и будем тут базу строить, под Новгородом. Мы с остальными-то базами не знаем, что делать.

– А зачем строить – там уже есть. Наша.

– Видел.

– И что же?

– Это не база «ваша», а дешевый субсидированный цирк. Для второсортных акробатов и неудавшихся фокусников. Из всего стада истребителей взлететь могут только два – с пятидесятипроцентной вероятностью.

– Это просто наш русский бардак. Нужно будет – все взлетят.

– Это не русский бардак, это русский цирк. Очень похоже на американский, но с другой окраской. У нас тоже такие базы есть. Для вида и для престижа. И туристов водить. В операторской сидят четыре индуса и что-то программируют на компьютерах. Что именно – никто не знает, ни местное начальство, ни Пентагон, ни разведка, ни правительство, ни даже они сами. Но мы отвлеклись от темы.

– Да. Значит, Демичев вызвал нас обоих в частном порядке, как…

– Как старых друзей, – пояснил Милн. – Нас здесь как бы нет. Поэтому…

– Поэтому, – продолжил Ольшевский, – если он действительно задумал что-то грандиозно-глобальное, то нам следует либо сообщить в наши заведения прямо сейчас, либо нам зачтут, и спишут нас с тобой в расход.

– Не совсем.

– Почти.

– Дураками прикинуться мы всегда сможем, – задумчиво сказал Милн.

– Да. У тебя это особенно залихватски получается.

Помолчали.

– Ладно, – сказал Милн. – Шутки шутками, но что же все-таки этот гад задумал? Есть у тебя предположения, помимо того, на что он намекает?

– Есть, но какие-то… фантастические. Как и то, на что он намекает.

– Такие у меня тоже есть. А реальные?

– Хмм.

– У меня есть одно, – сообщил Милн полушутливым тоном.

– Выкладывай.

– Он делает все это с ведома Москвы. И, возможно, Вашингтона.

– Продолжай.

– Наверху договорились. В конфликтах нынче запутались решительно все. И пришло время сказать хоть какую-нибудь правду. Никто этого делать не хочет, боятся за карьеру и репутацию. Все хотят, чтобы это кто-нибудь за них сделал. Демичев предложил свои услуги.

– То есть, – сказал Ольшевский, – вся эта бодяга – только для того, чтобы ему по телевизору выступить? Так есть гораздо проще средства это организовать.

– Есть. Но, видишь ли…

– Да, вижу, – кивнул Ольшевский. – Не тот эффект. Телевизионные личности могут трепать языками, сколько им влезет, это никого не волнует. Нужно, чтобы трепал кто-нибудь значительный. Достойная теория, но – несерьезная.

– Почему? – заинтересовался Милн.

– Слишком стройно, слишком логично. Да и романтично. Нет, это не для сегодняшней политики. По-моему, тебе зря платят деньги, Милн. Где Демичев с тобой связался, если не секрет?

– Секрет, но ради тебя я на все готов, в том числе и на бесплатную выдачу секретов.