Текст книги "Русский боевик"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Ага, – сказал связист. – Тогда понятно… А это…

– Валера, нам некогда, – сказала Аделина, рассматривая автомат. – Что тут? В фильмах показывают… Ага. Нам некогда, – повторила она, вертя автоматом и глядя на Валеру.

– Э! Э! Осторожно! – Рылеев отодвинулся, закрываясь рукой.

– Связь, – напомнил ему Эдуард.

Рылеев, обойдя полукругом Аделину, присел за агрегатом. Засветились дисплеи, погас контрольный огонек.

– Сейчас он вызовет подмогу, – предупредила Аделина.

– Не вызовет, – возразил Милн.

– Мы же не совсем идиоты, кое-что понимаем и видим, – объяснил Эдуард, следя за действиями Рылеева. – Не так уж это сложно.

Из агрегата раздался гудок, похожий на обычный телефонный. Рылеев снял с крепления наушник и протянул его – от себя. Милн взял наушник, но динамик агрегата почему-то продолжал работать. Это удивило не только Милна, Эдуарда, и Аделину, но, почему-то, Рылеева тоже. Он стал осматривать агрегат, тыкаясь в разные места.

– Шалом, – сказали в динамике.

– Mike, this is Lafayette, man, – ровным голосом произнес Милн.

– Hey, man, long time no see, tiger. Listen…

Связь оборвалась. Очевидно, Рылеев ткнулся куда-то не туда.

– Hello? Hello? Shit.

Милн опустил наушник и мрачно посмотрел на Рылеева.

– Я сейчас налажу, – извиняющимся тоном пообещал Рылеев, хлопоча.

Эдуард взял его за шиворот и поставил на ноги.

– Слушай, сокол, – сказал он. – Техническое совершенство и удобство потребителя нас не интересуют. Нам просто нужно позвонить, и чтобы нас не прерывали. Еще раз прервется связь – я тебя утоплю в сортире по национальному признаку. Я, знаешь ли, славянин без скандинавских добавок. Я так решил.

Рылеев послушался.

– Что за шалом? – спросил Милна Эдуард. – Ваш знакомый – израильтянин?

– Нет, он всегда так отзывается на телефон. Это сбивает с толку всех, включая евреев. Он любит сбивать людей с толку.

Какой-то непонятный, или непереводимый, американский юмор, решил Эдуард.

– Mike, it's me again, – сказал Милн. – Listen, scooter, I need to talk to a friend of yours. You remember, the slightly fucked-up individual from the Upper West Side.

– Indeed.

– Can you put me through?

– I'm afraid I cannot do that, sport. If you could tell me what the problem is, though…

– It's a long story. I'm stuck here with a bunch of others, I don't want to tell you where…

– I know where.

– You do? – Милн искренне удивился.

– Yeah. Never mind. So you've gotten yourself into a fix, and you want Chuckie, of all people, to give you some ideas about how to extricate yourself. I'll talk to Chuckie and then call you back. How's that?

– I'm pressed for time. You can't call me back. Don't you dare.

– Fine. You call me back, then. I might need some time to get Chuckie on the horn, though. Ten minutes?

– Make it five.

– Fine.

– Выключай, – сказал Милн. – Ждем пять минут.

– А кто вы такие? – спросил Рылеев, выключая агрегат. – Вы – американская разведка?

– Всем нынче мерещится американская разведка, – сказал Милн. – Нет, мы культурные работники, просветители. Мы будем мечеть строить тут неподалеку. А то в Белых Холмах мечети нет, это политически неправильное положение. Впрочем, церкви тоже нет.

– Но это как раз вполне правильно, политически, – добавил Эдуард.

– Прекратите пиздеж, – потребовала Аделина. – Эдька, покажи, как обращаться с этой дрянью.

– Вы тут в покер играете? – спросил Милн, пока Эдька учил Аделину квалифицированному обращению с автоматом.

– Мы, да… играли, – сказал Рылеев.

– А в джин рамми умеете?

– Нет.

– Жаль. Я только в джин рамми играю, – объяснил Милн. – В восточнобережных психиатрических больницах это самая популярная игра.

Пять минут прошли. Рылеев снова наладил связь, и снова динамик агрегата продолжил работать по снятию наушника с креплений.

– Tiger, – сказал Майк на другом конце провода, – it's fucking stupid, I know, but Chuck here wants to talk to you in person. Says he needs to know some details. Can you give him details?

– Линка, переводи, – тихо сказал Эдуард.

– Чак хочет знать детали и говорить лично, – перевела Аделина.

– Fine, – сказал Милн. – Chuck speaks Russian, as I remember.

– Yes, he does.

– Tell him to use Russian.

– Why?

– Never mind why.

– Чак будет использовать… говорить по-русски, – перевела Аделина.

– Ну да? – удивился Эдуард.

– Добрый день, то есть вечер, – раздался в динамике голос Хьюза с легким английским акцентом. – Я понимаю, что время ограничено. Постараюсь думать быстро. Готовы?

– Готовы, – согласился Милн.

– Маленький городок рядом с Новгородом. Правильно?

– Да.

– Свершилось нечто вроде coup d'etat, и новая власть пытается… э… ебать мозги посредством телевизора. Так?

– Более или менее, – сказал Милн.

– Вам нужно знать точно, чего они хотят, и на сколько времени рассчитан их план. Так?

– Почти. По-моему…

– Воздержитесь от высказывания личных мнений. У них есть ракеты с боеголовками, не так ли?

– Откуда…

– Мне известно то, что мне известно. Ракеты – это замечательно, но должно быть что-то еще, поскольку население ракетами прокормить нельзя. Что еще у них есть?

– Не знаю.

– Что-то должно быть. Какой-то… э… trump card… козырь какой-то. Залежи золота? Я не разбираюсь в геологии. В Новгородской Области есть залежи золота?

– Нет.

– Руды? Урана?

– Нет.

– Что-то должно быть, – безапелляционно сказал Хьюз. – Это вы узнаете сами, при случае. Далее, насколько я понимаю, вас держат в каком-то доме, что-то вроде домашнего ареста?

– Да.

– Вы попались?

– Меня пригласили, – сказал Милн.

– Даже так… Кто именно?

– Переворотчики. Путчисты.

– Так, так. Вас одного?

– Нет, целую команду. Включая всех тех, кто занимается еблей мозгов по телевизору.

– Я видел мужчину средних лет, стройного, в свитере, он рассуждал об экономике и нефтяном кризисе.

– Где вы его видели?

– По телевизору. Нелегальный канал.

– Черт знает, что такое, – сказал Эдуард, стоя рядом с Милном. – В Америке видели, у нас не видели, и мы не видели.

– Это кто с вами? – спросил Хьюз.

– Это… коллега.

– Русский?

– Да.

– В смысле, не путчист?

– Правильно.

– Ого. Вот оно, оказывается, что… Сейчас я буду молчать целую минуту. Не говорите ничего, мне нужно подумать.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ТЕЛЕБЕСЕДА С ФОКУСАМИ, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

– …и этот ваш переворот, – продолжал Хьюз. – Переворот изначально был бредовой затеей, его держали как запасной вариант, из тех, что никогда не бывают задействованы. И задействовали совершенно случайно. Так совпало.

– То есть, вы хотите сказать, что переворот был задуман правлением Тепедии?

– Не задуман, а придуман и отложен.

– Но переворот свершился.

– Случайно.

– А реакции нет.

– Какой реакции?

– Международной.

– Милн, вы взрослый человек. Переворот безусловно свершился с ведома всех заинтересованных правительств. О том, что план приходит в действие, знали и в Вашингтоне, и в Лондоне, и в Париже, а не только в Москве. Не знали ближайшие соседи – Эстония… Белоруссия… Латвия. Им не потрудились сообщить.

– Москва?

– Милн, вы странно рассуждаете. Перевороту четыре дня.

– Может, Москва просто растерялась.

– Когда Москва теряется, с ее аэродромов взлетают бомбардировщики. Раз не взлетели – значит не растерялась. Мыслить следует здраво, Милн, а то ведь так до чего угодно можно договориться – может, в Москве не знают, что Украина отделилась? Может, там не знают, что татарское иго кончилось?

– Ну, хорошо. Значит, они позволили перевороту свершиться. Кто управляет переворотом?

– А вы до сих пор не поняли?

– Я до самого недавнего времени думал, что Демичев. Но он сильно изменился за последние пять лет.

– Да ну вас, Милн! У Тепедии было три главы. Один сбежал, другого арестовали, но выпустили под залог, третьего арестовали и не скоро выпустят. Три кандидата. Кто из них?

– Неужто Кречет? – подал голос Эдуард.

– Вот, видите, – одобрил Хьюз. – Русские соображают быстрее негров. Ну, думаем дальше. Сбежавший Каменский объявляется в Нью-Йорке, живет в безопасности некоторое время, и все-таки его убирают. Ни у ФСБ, ни тем более у ФБР и… Central… ЦРУ, нет никаких поводов его убирать. У армейских разведок – тем более. Значит, убрал кто-то из своих. И убрал очень чисто, надо отдать ему должное.

– Каменского убрали? – переспросил Эдуард.

– Да.

– Когда?

– Давеча.

– Кречет?

– Либо Кречет, либо петербургский партнер отдал приказ перед самым своим арестом. Я склонен думать, что именно петербуржец. И в связи с этим есть два неприятных варианта – у вас. Вариант первый – переворот утверждается, приобретает легитимность, и всех, кто находится сейчас в вашей гостинице, запоминают – с тем, чтобы впоследствии убрать. Вариант почти невероятный. Вариант второй – это, увы, то, что скорее всего произойдет. Власти решили дать отбой.

– Какие власти? – спросил Милн.

– Которые позволили перевороту свершиться. Данный аспект мне не очень ясен. Есть гипотеза, не более. Великие постановили, что кто-то наконец, из тех, кому поверят массы, должен сказать правду публично.

– Правду о чем?

– О том, что я видел по телевизору. Нефтяной кризис, экологический кризис, нужно срочно менять стиль жизни – причем всем. Чтобы этому поверили, нужно, чтобы выступил большой политик. Ни один политик не захочет такое говорить – все боятся за свою карьеру. Но появилась возможность создания нового государства – пусть клоунского, но со своим правительством, у которого карьерные соображения несколько иного плана. И вот с одобрения этого правительства по телевизору вдруг говорят правду. На правительственном уровне. Все это подхватывают средства массовой информации остального мира – и дело сделано. Публику оповестили, карьеры политиков в сохранности.

– Романтика, – заметил Милн.

– А вы думаете, в высших кругах нет романтики? А Тепедии свое государство нужно было – понятно для чего. И Кречету дополнительная выгода. Новая конституция, отсутствие экстрадиции – и Кречет чист. Но в последний момент правду в эфир решили не пускать. Новое правительство арестуют, а тех, кто сейчас в гостинице…

– Да?…

– Слушайте внимательно, Милн. И вы тоже, Эдуард. Если Каменского убрал петербуржец, то следующая его цель – Кречет. На взгляд петербуржца, все, кто сейчас в гостинице – люди Кречета, и их будут убирать вместе с Кречетом.

– Кто их будет убирать?

– Я плохо помню биографию петербуржца, но он, вроде бы, человек деловой и прагматичный. Кречет – стихийный бандит. Сейчас он слаб – недавно вышел из тюрьмы, верных ему людей осталось человек тридцать, и все они любители, кроме этого… вы упоминали… да. Петербуржец – научный бандит. Поэтому боевики петербуржца – люди очень серьезные, наверняка бывший спецназ. Афганская война, Чечня, этсетера. Принимайте самые экстренные меры. Если можете уйти прямо сейчас – уходите.

После напряженной паузы Милн спросил:

– ФБР знает?

– Узнает минут через двадцать. Именно столько потребуется Майку, чтобы найти переводчика и перевести запись. Это не важно.

– Все-таки, Чак…

– Да что же это такое! – возмутился Хьюз. – Чак, Чак – и вы туда же! The impertinence! Shit!

– Shut up and let me get a word in edgeways! То, что вы изложили, безусловно логично и… но вы ведь просто детектив. Не в обиду вам…

– Вы сами на меня вышли, не так ли. Видите ли, Милн, устройство власти – криминальной ли, легитимной ли – всегда одинаково, на всех уровнях. И методы идентичны. С официальных правительств спрос меньше, но живут они, как и обычный криминал, на отобранные у популяции деньги, и когда кто-то покушается на их авторитет, применяют насилие.

– Есть законы…

– Да, есть. Из сентиментальности, и для упорядочения. И даже благотворительность есть – ею занимаются и правительства, и преступники. Вам просто блеск люстры в правительственном здании глаза застит. А походили бы по Южному Бронксу или Испанскому Гарлему – сами бы все поняли, без моих подсказок.

– Хорошо бы повстречать этого Кречета, – сказал Милн.

– Удивительно, что вы до сих пор с ним не встретились. Он наверняка наведывается в гостиницу. Часто.

– Вряд ли.

– Уверяю вас. Иначе и быть не может. Я с этими кречетами разных калибров встречаюсь минимум два раза в неделю.

Милн продолжал разговор, а Эдуард вдруг отвлекся и задумался. Нет, Милну ни в коем случае нельзя говорить, кто такая Аделина. Он сразу придумает, как ею можно прикрыться, как щитом. Лучше прикрываться…

Да ну! Вот же подонок этот Кречет. Десять человек детей – чем не живой щит? Как он все просчитал! А этот Чак – он молодец, соображает. Не зря мы ему звоним. И, кстати, то, что он сейчас делает, он делает бескорыстно. Впрочем – не совсем. Кому еще он может все это рассказать? То-то и оно. Красуется детектив, умение показывает, превосходство демонстрирует. Шерлок Холмс. А по-русски как говорит – гладко, красиво, и прононс странный. Именно странный. Как из позапрошлого века. Как это он сказал? «Кузен моего прадеда с двумя полками дважды чуть не взял Петербург». Вроде бы, наполеоновские войска так далеко на север не заходили, да и прадед… для немцев – слишком близко по времени… стало быть, речь о гражданской войне. Петербург? Два полка? Колчак – нет, Колчак был в Сибири. Деникин, вроде, на Украине. Не помню. Или не знаю.

У Милна, кажется, кончились вопросы. Хьюз на другом конце связи ждал. Эдуард, чуть подумав, неожиданно спросил:

– А скажите, мистер Хьюз…

Хьюз засмеялся.

– Что это вас так рассмешило? – поинтересовался Эдуард, не потому, что обиделся, а просто ему действительно стало интересно.

– Меня так никогда еще не называли.

– Все больше по имени?

– Э… Нет. Мистер – это забавно звучит, если по-русски произносить. Мистеррр. Миииистеррр. И Хьюз – Хххххьюз.

– Вы, наверное, общаетесь с какими-нибудь русскоязычными там, в Нью-Йорке?

– Бывает.

– С евреями на Брайтон Бич?

– Почему ж непременно с евреями?

– Ну как. Брайтон Бич.

– Ну, Брайтон Бич. И что же?

– Там в основном евреи из России живут.

– Это было давно. Сейчас там славян больше, чем евреев.

– Да? Не знал.

– Впрочем, общаюсь я со всеми подряд, и недолюбливаю и тех, и других. Я вообще многих недолюбливаю. Негров я терпеть не могу, это совершенно точно, больше, чем славян, и больше, чем евреев, все мои коллеги-негры меня за это уважают, но я ебал их уважение. Вы хотели задать мне какой-то вопрос?

– Да.

– Как детективу?

– Да.

– Задавайте.

– Это не имеет отношения к… э…

– Понял. Задавайте.

– У нас тут был спор… Священник спорил с одним человеком…

– Эдуард… – вмешался Милн.

– Нет, пусть спрашивает. Все, что вам нужно знать, Милн, вы уже знаете. Молодой человек интересуется чем-то отвлеченным – такие побуждения следует только приветствовать.

– Я… – Эдуард запнулся. – В общем, парень спросил, в чем виновата Россия, и священник сказал, что за Россией водится один значительный… э… грех, кажется. Но не объяснил, что он имеет в виду.

Милн странно посмотрел на Эдуарда. Будь Эдуард на его месте, он тоже странно бы посмотрел на Эдуарда.

– Странный вопрос, – сказал Хьюз. – Хотя, если священник, то, в общем, понятно, что имелось в виду.

– Понятно?

– Конечно. А вам – нет?

– Нет.

– Хмм… – Хьюз помолчал некоторое время. – Ну, очевидно, священник имел в виду, что Россия является первой в мире страной, предавшей и продавшей христианство с потрохами в национальном масштабе. Остальные страны присоединились к этой купле-продаже позднее и не полностью. И, конечно же, с точки зрения священника никакие евреи в первом большевистском правительстве, сколько бы их там ни было, Россию не оправдают. Возможно, именно это имел в виду священник.

– Ого, – сказал Эдуард. – Да, серьезное обвинение, ничего не скажешь.

– Это вы иронизируете? – спросил Хьюз.

– Слегка. А что?

– Дело в том, – сказал Хьюз, – что помимо священников, есть еще одна категория людей, имеющая основания так думать.

– Да? Какая же?

– Белоэмигранты и их потомки.

* * *

Расстроенные Вадим и Олег насели на Демичева, мрачно курящего пятую сигарету за рулем внедорожника, припаркованного у входа в телестудию.

– Зачем было вызывать немца, да еще и не посоветовавшись ни с кем? – настаивал Вадим.

– Ответьте, Трувор.

– Да, не нужно было, – подключился с заднего сиденья прибывший в Белые Холмы глава областной энергетики. – Совсем. Мы уже почти все починили. Там шесть хомутов из строя вышло, и Завалишин в конце концов сообразил, что нужно один из них привести в чувство, а остальные просто подключатся сами, по цепи. Смех – нужно было ладонью слегка пиздануть по чушке, сверху, и все дела. И вдруг приходит немчура – кричит, требует, чтобы никто ничего не трогал. Рожа красная, тупая.

Отто Шварцкопф действительно прибыл в Новгород с аварийной командой из четырнадцати человек – десять турок, один болгарин, и три немца – несколько часов назад. Затребовал вертолеты, рассредоточил команду по станциям, кричал, произносил сквозь зубы «русише швайн», запрашивал данные – словом, вел себя, как типичный, стандартный немец. И через пять часов после его прибытия зажглись фонари на улице Германа. Половина из них тут же перегорела. Еще через час Новгород стал освещаться – квартал за кварталом. И отапливаться, и охлаждаться. Заработали бензоколонки. Нескольких новгородцев тут же убило током, но радость города, грозившего до этого вот-вот скатиться в техническое средневековье и преступный разгул, почти не омрачилась.

– Починили бы без него, – согласился с главой Олег. – У амеров тоже все время летит сеть.

– У амеров сеть летит от перегрузок, и еще потому, что устарела и нужно менять, – сказал Демичев грустно. – А у нас она летит, потому что хомут нужно привести в чувство, пизданув по чушке.

Впрочем, все это было так – ворчание. А главное заключалось в том, что сегодня, прямо сейчас – первая передача действительно в эфир, поскольку, заработали в Новгороде телевизоры.

* * *

Телестудия в Белых Холмах, Новгородская Область, отсек, использующийся обычно для производства ток-шоу, двадцать часов пятнадцать минут.

Ведущая, Людмила, безупречно одетая, бесстрастная, благосклонно слушает вещающего Пушкина, сидящего по центру. Слева от Пушкина – Некрасов. Он бледнее обычного и менее подвижен – озабочен, возможно, нервничает.

ПУШКИН (вещая)… таким образом, если Кудрявцев и прав в чем-то, то это в том, что так называемые точные науки всегда следуют за возможностями индустрии, а не наоборот. Уголь породил Ньютона, нефть породила Эйнштейна, а в промежутке между нефтью и углем появились все те изобретения, которые мы привыкли ассоциировать с современностью. И тому уже больше века. То есть – поезд, теплоход, самолет, радио, телефон, холодильник, пластмасса, неон, лифт, паровое отопление, подача горячей воды, трактор, комбайн, пестициды – куда не повернись, всё это изобретено в девятнадцатом веке. Ну, правда, паровоз в восемнадцатом. Атомные электростанции, которых все боятся, а некоторые гордятся, работают не так, как думают многие, а гораздо проще. Новое в них только лишь – способ сжигания топлива, и способ этот примитивный и очень опасный. Остальное – варварски просто. Разогретая реакцией вода образует пар, который толкает поршень. Восемнадцатый век.

ЛЮДМИЛА (бесстрастно улыбаясь) То есть, вы считаете, что кризис длится уже больше века?

ПУШКИН. Это не кризис, это обыкновенный застой. Конец девятнадцатого века дал общий настрой всему человечеству – следовало быстро расти и развиваться. Сегодня расти некуда. Мы повзрослели, а то, что физически растет во взрослом возрасте, как правило – злокачественно. Чтобы вывести научную – да и любую другую сегодняшнюю мысль – из застоя, следует изменить цели. Например, совершенствование и сохранение в наше время гораздо полезнее роста, и не менее интересно. Но человечество все еще стремится к звездам, хотя то, что ни к каким звездам мы не полетим, стало понятно еще в начале семидесятых – всем, и было понятно до этого – многим. Да и зачем нам звезды, если мы не умеем содержать в чистоте собственные улицы.

ЛЮДМИЛА. И все же, хотелось бы, чтобы вы конкретнее обрисовали сегодняшние настроения в научном мире.

ПУШКИН. Пожалуйста. Все начинается, очевидно, еще в школе. Поскольку цивилизованная часть человечества окончательно выгнала женщин из дома на работу, хотя делать им на работе совершенно нечего, да они и не делают ничего, как правило, за исключением некоторых секретарш, за детьми некому стало смотреть. Не у всех есть желающие приглядывать за ребенком тещи и свекрови. Помогла столетней давности идея о всеобщем образовании. Хотя сегодня всем понятно, что образование нужно лишь некоторой части населения, люди, стоящие во главе просвещения, притворяются, что идея эта незыблема. И вот оба родителя делают вид, что работают, а дитя отправляется в школу. Принудительно – есть закон. Понятно, что принудительное эффективным быть не может. Поскольку дети будут ходить в школу в любом случае, собственно качество образования не имеет рекламного значения. Поэтому это и не образование вовсе, а бесконечные повторения в основном ненужных сведений. Сегодняшние десять классов человек, которому образование действительно необходимо, может запросто одолеть за два-три года. Но куда девать этого человека в остальное время? Школа сегодня – это дом, где присматривают за бесхозными детьми. Где их лишают воли и их учат думать одинаково, где не поощряются никакие инициативы. Большинство нормальных людей, естественно, к десятому классу просто ненавидят школу, учителей, науки, классные помещения тюремного типа, парты, поставленные шеренгами, чтобы было похоже на фабричные станки. Сегодня об этом не помнят, но изначально именно это и было целью – приучать людей к виду станков на фабрике. Чтобы не было при переходе из школы на фабрику непоняток. Стало быть – вынести все это, не возмутиться, сдать экзамен и получить хороший диплом, чтобы приняли в хороший институт, может только не очень нормальный человек. Остальным предлагается провести два года под началом солдафонов в армии. После этого некоторые, окончательно озверев, делают попытки все-таки поступить в институт или университет. И поступают. Плюс дети взяточников. То есть, три категории – ненормальные дети, закончившие школу с отличием. Озверевшие дети, прошедшие армию и тем не менее решившие поступить (добровольно) в университет. И дети богатых родителей, умеющих давать взятки. Понятно, что эти последние самыми нормальными и являются – в конечном счете. То, что ученые бывают сумасшедшие – миф, естественно. Из всех ученых, повлиявших так или иначе на развитие цивилизации за последние три тысячи лет, сумасшедшие, или даже слегка ненормальные, составляют меньше сотой процента. Теперь предположим, что нормальный человек, которому действительно интересна именно наука, как-то просочился через все это сито, возможно с помощью взяток и знакомств, и попал в университет. В первую очередь университет попытается (и очень серьезно попытается) привить ему уважение к авторитетам. В этом университеты похожи на организованную преступность – постоянное нарушение Второй Заповеди считается в университете одним из необходимых навыков.

ЛЮДМИЛА (улыбаясь). Второй Заповеди?

ПУШКИН. Я помню, меня всегда приводили в ужас дипломные работы, кандидатские, докторские. Сперва я должен был их писать. Впоследствии я должен был их читать, а это еще хуже. Главное в этих работах – ссылки. На каждое предложение, в лучшем случае параграф – одна, две, три, и обязательно год издания и место издания, и фамилия авторов, и хуже, когда авторов несколько. А ведь прилежному студенту всех этих авторов еще и читать надо. Мне повезло – у меня очень богатые родители, и кандидатскую и докторскую писали за меня нанятые мной люди. И читали, впоследствии, тоже наемники. У меня есть деньги, чтобы заплатить за этот сизифов труд. Поэтому я мог заниматься биохимией в свое удовольствие и до сих пор люблю в ней копаться.

ЛЮДМИЛА. Необычное признание. А о чем была ваша диссертация, Лев Борисович?

ПУШКИН (с удовольствием, улыбаясь). Ну, кандидатская моя называлась «Авторадиографическое исследование образования и миграции лимфоцитов при адаптации организма к субнизкой температуре». Совершеннейшее надувательство и издевательство – меня в то время интересовали совсем другие направления, которые кафедрой нашей проникновенной понимались очень плохо. Естественно, материалы были доложены и обсуждены на рабочих совещаниях, симпозиумах, и научных конференциях. Список литературы содержал двести пятьдесят восемь источников, причем мои негры отметили, что из этих источников шестьдесят пять – отечественные, а остальные зарубежные. Сачковать нельзя – какая-нибудь сволочь обязательно наймет своих негров, которые все это проверят. Помню, что суть этого замечательного труда размером в двести страниц сводилась к тому, что Ферменты, использующие и регенерирующие NAD, ATP, CoA и другие коферменты, должны находиться в контакте друг с другом, и в ряде случаев целесообразно, чтобы все ферменты, использующие один кофермент, были расположены рядом – отчаянная глупость. И мне нисколько не стыдно – что хотели, то и получили в процессе моего соискания. Нынче, когда мне хочется что-нибудь опубликовать, хулиганское, я нанимаю человек пять студентов. Я честный человек, и плачу им хорошо. Многие мои коллеги просто пугают и заставляют. Студенты берут мою работу и ищут к ней библиографию. Я не ходячий справочник, и вовсе не обязан помнить, откуда в моей области взялось то или иное понятие, кто придумал и где напечатал. Редким людям, не имеющим средств, чтобы избежать этого унижения – бесконечных ссылок на дурные источники – удается впоследствии стать действительно учеными – в любой области. В лучшем случае из них получаются очень узкие специалисты, а обычно – просто бюрократы. С другой стороны, в связи с установкой на поголовное образование населения, сделать со всем этим ничего нельзя – в каждом селе нынче университет, где ж на всех набрать настоящих ученых.

ЛЮДМИЛА. Но мы говорим о кризисе в науке…

ПУШКИН. Перманентный кризис, повторяю, называется – застой. И почему бы не быть застою? Со специалистами бывает забавно. Я очень их люблю – они потешные. Как правило, это люди очень невежественные. Знают только свой предмет, якобы, то бишь, зазубрили, сколько смогли. Понятно, что для того, чтобы быть, к примеру, биохимиком, нужно знать много разного помимо биохимии. Физику – неплохо, биологию – безусловно, но и астрономия не помешает, а также живопись и музыка, и действительно знать и интересоваться, а не «помню, проходили».

ЛЮДМИЛА. Это серьезно?

ПУШКИН. Очень серьезно. Эйнштейну очень мешало незнание архитектуры. Ньютону – незнание музыки. В мире все связано, везде есть параллели. Сегодняшняя генная инженерия – просто варварство, и все потому, что – страшно сказать – генные инженеры ровно ничего не знают об агрикультуре. Не говоря уж о музыке. Про художественную литературу я тактично промолчу. Впрочем, нет, скажу – определения узкого специалиста есть у Джонатана Свифта и у Джорджа Бернарда Шоу. Определения эти – очень негативные, и вполне применимы к сегодняшним специалистам, и этим специалистам неплохо было бы прочесть и подумать, поскольку полвека они только переливают из пустого в порожнее. Помимо этого, вот уже полтора века подряд – приблизительно с момента начала нефтяной индустрии, если по Кудрявцеву – точные науки непрерывно пытаются взять на себя роль церкви. И следует сказать – научная бюрократия как раз в этом случае весьма неплохо справилась с задачей. Она, научная бюрократия, довела человечества до почти полного отупения и бездуховности, разрушила экологию, подтолкнула всех к нефтяному кризису – и тем не менее большинство человечества рассчитывает именно на нее – она, научная бюрократия, должна нас вывести из кризиса. И с экологией разобраться. Это – нарушение уже не Второй, но Первой Заповеди, да и противоречит здравому смыслу.

ЛЮДМИЛА (поворачиваясь к Некрасову). Что думают по этому поводу экономисты?

НЕКРАСОВ. Экономисты не думают. Экономисты прогнозируют.

ЛЮДМИЛА. И все же?

Пауза.

НЕКРАСОВ. В общем-то, все, что только что сказал Лев Борисович, в полной мере относится и к экономистам. Современная политэкономия устарела очень давно. Родоначальник ее – Джон Ло, придумавший финансовую пирамиду и первый в цивилизованном мире использовавший кредит как реальные деньги. Был он карточный шулер – то есть, специалист узкого плана. А пророк ее – Ирвинг Фишер, объявивший о приходе эпохи перманентного процветания в Америке за пять недель до падения биржи, приведшего Америку и остальной мир к десятилетней Депрессии. Фишер также писал, что Сухой Закон даст возможность людям, ранее тратившимся на алкоголь, вкладывать освободившиеся деньги в благоустройство домов, автомобили, музыкальные инструменты, радио, путешествия, развлечения, страховые взносы, просвещение, книги, и журналы. Цитирую по памяти. Внушительный список. Очень хорошо иллюстрирует понятия экономистов о жизни, и о том, что происходит на самом деле. И можно ли верить их прогнозам. Человек этот имел докторскую степень, полученную в Гарварде.

ЛЮДМИЛА. А как это сочетается с представленными вами данными о… я забыла термин.

НЕКРАСОВ. Рандеман декруассан. Лев Борисович обмолвился о параллелях в разных областях…

ЛЮДМИЛА. Все-таки объясните, что означает этот термин.

НЕКРАСОВ. Ну, допустим, вы сеете килограмм каких-нибудь семян, и, допустим, вырастает у вас тонна каких-нибудь всходов. По логике, если засеять еще килограмм, взойдет еще тонна. Но сеют – а всходит меньше тонны. И чем больше сеют – на одном и том же участке, тем меньше всходит. Понимаю, что это далеко сейчас от интересов многих – вся эта агрикультура. Тогда проще и ближе. К примеру, красивая и умная женщина завела себе состоятельного любовника, у которого есть два миллиона денег. Женщина имеет доступ к приблизительно одной восьмой этих денег – к четверти миллиона. Таким образом, если она заведет себе еще трех любовников с таким же состоянием, по логике она должна иметь доступ к целому миллиону. Но, заведя, она убеждается, что едва на полмиллиона тянет.

Людмила издает любезный смешок.

НЕКРАСОВ. Нефтяная индустрия освободила от тяжелого труда шесть восьмых работоспособного населения цивилизованных стран. Казалось бы, освободилось поле для духовного роста, но, упрощая, можно сказать, что это поле заняли телевидение и мобильники, и в целом человечество сегодня менее духовно, чем до нефтяной индустрии. Компьютеризация призвана была сделать производство более эффективным. Дело кончилось тем, что большую часть производства перевели в малоразвитые страны, а население больших городов заняли в «секторе услуг». Это такая придумка – типа, город процветает, потому что все горожане заняты тем, что стирают друг другу белье, отмечая каждую стирку в ноутбуке – все заняты полезным делом.