Текст книги "Русский боевик"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ТЕЛЕБЕСЕДА С ФОКУСАМИ, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Благодушная Марианна все-таки собралась с духом – возможно, в ней проснулись материнские инстинкты – и спросила у Стеньки:

– Что же у вас с лицом, скажите?

Стенька, давеча уже рассказавший Аделине во время приготовления завтрака что у него с лицом (дрался с какими-то двумя уродами – и она на это сказала, сразу потеряв интерес, «Ааа… ну, какие сволочи…») просто помотал головой.

– Это я его пытал, – объяснил Эдуард. – В подвале. Недолго он выдержал, минут двадцать всего, и все рассказал, как миленький.

– Хмм, – неопределенно сказала Марианна, делая вид, что шутка, хоть и диковатая, все же всего лишь шутка.

Вскоре к утреннему застолью присоединился священник – Эдька и Милн подтащили еще один столик, услужливые – и с явным удовольствием съел свою порцию омлета, при этом не чавкая и не роняя крошки себе на бороду. И тоже выпил вина – не кокетничая при этом, не пожимая плечом, не произнеся принятых в случаях ранневременного потребления алкоголя пошлостей.

Появился бармен и быстро сварил кофе на всех.

– А душистый-то какой! – восхитилась Марианна, и Аделина подумала – что именно это старое бревно имеет в виду, кофе или одеколон бармена.

Кофе, тем не менее, был отменный. Бармен свое дело знал.

– Когда я только получил свой первый приход, – сказал священник, – у нас в церкви, а это во Пскове было, меня тогда во Псков послали, был такой дьякон, так он какие-то специальные зерна доставал, и как-то по-особому их жарил, причем не одним заходом – а поджарит, потом даст остыть слегка, потом еще раз, уже на большом огне. И молол очень мелко, и всегда сразу перед варкой. Так кофе тот больше одной чашки пить было нельзя – люди по две ночи не спали. Но зато на всенощную были все бодрые.

– Здравствуйте.

Все подняли головы.

– Позвольте к вам присоединиться, – попросил экономист Некрасов. – Душевная у вас компания.

Это еще кто, подумала Аделина. Народ все прибывает. Похоже, местная интеллигенция – одет под чикагского клерка в выходной день, спину держит прямо, и развязен. Сам подошел.

Он присоединился, и представился – и попросил, чтобы его называли не по имени, и не по имени-отчеству, а просто по фамилии – Некрасов.

Марианна, проявляя недюжинные познания вне своей специализации, предположила полушутливо, что он родственник литератора, а Некрасов, не смущаясь, подтвердил, что именно так, именно родственник, хотя и очень дальний.

Бармен тут же предложил Некрасову кофе, и тот согласился. Затем Некрасов заспорил о чем-то со священником, и все, кроме Аделины, приняли участие в споре. Аделина просто рассматривала их и прикидывала, как каждый из них выглядел десять лет назад, и как будет выглядеть через десять лет, и насколько богат этот Некрасов – вовсе не экономист, как оказалось, а адвокат. Просто он написал однажды несколько статей об экономике.

– Да, да! – выкрикнул вдруг Стенька. – Я читал одну вашу статью! В инетной перепечатке из какого-то журнала. Мне очень понравилось, я помню.

– Не знаю, хорошо это или плохо, – вежливо ответил ему Некрасов.

– Почему же? – Стенька слегка обиделся.

– Ну, это вроде как сказать, что вам понравился репортаж о том, как две тысячи человек накрыло цунами, – подал голос невозмутимый Милн, успокоитель истерикующих по ночам оперных певиц.

– Я не об этом, – возразил Стенька.

– А я вот ничего не понимаю в экономике, – заметил священник. – Все эти финансовые перипетии для меня чаща непроходимая – процентные ставки, акции, и прочее.

– Да, сейчас это все очень модно, – с неодобрением, и слегка невпопад, выразила Марианна, думая, что в глубине души все согласны с ее отношением к этому делу. – Очень мало духовного осталось в жизни. При Советской Власти гораздо меньше думали о деньгах и набитии желудка…

Аделина снова отвлеклась от разговора и стала изучать бармена. Он шуровал себе привычно за стойкой, мыл рюмки, протирал стаканы, чего-то перемещал, и время от времени прикладывался к прозрачной пластмассовой бутылке, содержащей, если верить этикетке, родниковую воду французских Альп.

– … да только о материализме! – взвился петухом Стенька. – Большевики отменили духовность целиком и сразу. Главным было объявлено именно набитие желудка и обогащение всех подряд. Все эти стройки, пятилетки, целина, ударники, производство – что они, духовные ценности производили, что ли? Жратву, одежду, материалы – то же, что и все. Но это воспевалось – впервые в истории искусство стало воспевать материальное. Какая еще духовная жизнь в СССР!

– Вы не жили, не знаете, – парировала Марианна. – Воспевалось вовсе не это, а люди были добрее. А материальное воспевалось для дураков. Люди умные понимали, что к чему.

Аделина положила ногу на ногу. Чуткий к нуждам клиентов бармен тут же подошел к ней.

– Нет ли у вас апельсинового сока? – спросила она у него.

– Есть. Сейчас.

Она встала и последовала за ним, и села за стойку. Бармен нырнул в угол, к холодильнику, выволок здоровенный контейнер, и плеснул из него в стакан. Незаметно, между делом, он включил телевизор, висящий над стойкой. По московскому каналу передавали новости. Молодая, плотно накрашенная дикторша заканчивала читать вслух комментарий к аресту отца Аделины. Затем показали спонтанную демонстрацию у Смольного, стихийные лидеры которой не требовали немедленного освобождения из-под ареста главы Тепедии, но просто красноречиво возмущались беззаконием, для чего и прибыли в рабочее время к этому зданию. Потом дикторша коротко сообщила об аварии в Новгородской Области, оставившей большинство жителей без электричества. После чего последовали рекламы туристического агентства, банка, и средства для полоскания рта, которое очень успешно боролось с бактериями, вызывающими парадантос (показали пятнадцатисекундный мультфильм с симфонической музыкой на эту тему). Снова новости – интервью с известной русской теннисисткой, говорящей с легким английским акцентом и живущей во Флориде. Теннисистка была симпатичная и очень мило щебетала о чем-то девичьем, о каких-то своих устремлениях вне тенниса.

– Курите? – спросила Аделину незаметно подошедшая и усевшаяся на соседний стул Амалия.

– Нет.

– Не возражаете?

– Нисколько.

Аделина снова стала слушать, как болтает теннисистка.

– Симпатичная девушка, – сказала она. – Глаза такие невинные. Смешная.

– Это у нее маскировка такая, – заверила ее Амалия, затягиваясь едким дымом. – Себе на уме барышня, своего не упустит. Миллионный контракт давеча отхватила, будет рекламировать наручные часы.

– Ну, подумаешь контракт, – Аделина пожала плечом. – Всем спортсменам такие контракты дают.

– Сняли ее в такой специальной позе, как в порножурналах обычно снимают, призывная такая поза, – продолжала, морща армянский нос, Амалия. – Расклеят на стенах домов, как она там лежит, в этих часах. С бизнесменами путается все время.

– Ну, не надо так, вы ведь ее не знаете совсем, зачем же так зло, – возразила Аделина.

– Почему же, знаю неплохо. – Амалия пустила три кольца, а сквозь них струйку дыма. – Это моя дочь.

Такие ревеляции среди бела дня – ошарашивают даже если тебе все равно.

– Вот как? – нашлась наконец Аделина.

Приглядевшись к экранному изображению, она обнаружила в блондинистой девчушке явные армянские черты. И, да, сходство.

– А как же вы… в разных странах…

– Профессии у нас разные, – объяснила Амалия. – Теннисистам хорошо платят в Америке. А фокусники больше ценятся в России. Русские люди любят фокусы, это очень старая традиция, тысячелетняя. На всех распространяется, и на малых, и на великих, и на политиков. Если, например, Россия в чем-то участвует, все знают – без фокусов не обойдется.

– Это в фигуральном смысле?

– Нет, в прямом.

– А в Америке фокусы менее популярны?

– На десятом или одиннадцатом месте. Впрочем, я точно не помню.

– А как же Копперфилд?

– Копперфилд не фокусник, – наставительно объяснила Амалия, и в руках у нее появилась неизвестно откуда взявшаяся мурлыкающая кошка, серая с белыми пятнами на лапах, похожими на спортивные носки. – Копперфилд – шарлатан и мещанский угодник. Как все последователи Худини.

– Гудини?

– Худини.

Кошка спрыгнула с колен Амалии и побежала в вестибюль по каким-то своим нуждам. Бармен переключил канал на новгородский и убавил звук. Лицо дамы, берущей интервью у какого-то деятеля в галстуке, показалось Аделине знакомым.

– Эту женщину я где-то видела, – сказала она.

– Какую? – Амалия глянула на экран. – А, это Люська. Труворова нынешняя жена.

– А, понятно, – Аделина кивнула. – Пристроил жену на телевидение?

– Нет, женился на ведущей. Очевидно из соображений престижа. Некрасов-то все публику развлекает, – задумчиво добавила Амалия. – Уши все развесили, даже священник. Надо бы узнать, как зовут священника, а то как-то неудобно. Не знаете?

– Нет…

Амалия соскочила со стула и подошла к священнику.

– Доброе утро. Как вас зовут?

– Доброе утро, – он повернулся к ней всем телом и посмотрел неодобрительно. Остальные замолчали и тоже посмотрели на Амалию. Некрасов слегка побледнел и даже чуть отвернулся. – Отец Михаил меня зовут. Что это вы, дочь моя, отдельно от всех? Присоединяйтесь.

Амалия улыбнулась, повела головой, повернулась изящно, и ушла обратно к стойке, прищелкнув пальцами. Все посмотрели ей вслед, а когда отвернулись, чтобы обменяться недоуменными взглядами, перед Некрасовым на столе лежала алая роза.

– Приветствую вас, друзья мои! – Трувор Демичев прошел через бар, на ходу подцепив лишний стул. За Демичевым плелся с большой сумкой из толстого пластика, до краев наполненной яблоками, внук Бабы Светы (мастерицы орлеанских салатов) Федька. – Ну вот мы все и вместе. Почти. Доброе утро. Позвольте мне сказать, что я рад вас всех здесь видеть. Очень, очень рад.

Я беззаботна и шаловлива, подумала Аделина.

– Я схожу за Славкой, – сказала Марианна, поднимаясь. – Заспался совсем Славка. Здравствуй, малыш, – по-учительски обратилась она к Федьке. – Какие у тебя красивые яблоки, наверное очень вкусные, – с фальшивым энтузиазмом добавила она, улыбаясь, обнажая асимметричные коронки.

Федька ничего не ответил.

– Посидите с нами, Марианна Евдокимовна, – попросил Демичев. – Славка еще придет, он знает дорогу. Милн, старина, как поживаешь? Спал хорошо?

Милн улыбнулся и кивнул. Они через стол пожали друг другу руки.

– К неграм подход особый, и уважение особое, – объяснил он остальным. – Если вы приходите в смешанную компанию, здороваться следует сперва с негром. Это характеризует вас, как воспитанного и либерального человека. Это прогрессивно.

Эдуард поманил Федьку и поставил его рядом с собой.

– Я есть хочу, – сообщил Федька, доверявший Эдуарду.

Эдуард кивнул, быстро намазал кусок поджаренного хлеба маслом, и протянул Федьке. Федька тут же стал поедать хлеб, чавкая и роняя крошки священнику на колени. Аделина посмотрела на Федьку неодобрительно.

– Отец Михаил, – продолжал тем временем здороваться Демичев. – Наше вам.

Священник любезно наклонил голову.

– Девушка симпатичная. Я давеча не спросил, как вас зовут. Уж вы меня извините.

Симпатичная девушка проигнорировала завуалированное приглашение назваться. Аделина вообще не любила косвенность и недосказанность. Демичев добродушно спросил напрямик,

– Так как же вас зовут?

– Аделина Александровна.

– Очень приятно, очень. Здравствуй еще раз, Амалия. Как спал, Некрасов?

– Хорошо, – мрачно сказал Некрасов, косясь на Амалию.

– А вы, значит, раньше командира встали, – Демичев улыбнулся Эдуарду. – Командир отсыпается.

Милн бросил Эдуарду быстрый взгляд, и Эдуард ничего не ответил – спокойно смотрел на Демичева, коему мог запросто, если очень нужно, тут же свернуть шею. Милн прав, решил Эдуард. Сперва надо разобраться, что тут к чему.

– Вадим мне сказал, что Герштейн нам не подходит, – обратился Демичев к Некрасову, – и вместо Герштейна он обещал привезти Пушкина.

– Левку, что ли? – Некрасов попытался развеселиться, но у него не вышло. – Он тут наговорит всем…

Тут в бар вошел историк Кудрявцев. Вид у историка был очень несчастный. Бледен был Кудрявцев и телом слаб.

– Славка! – обрадовалась Марианна.

Он махнул ей, и остальным, рукой, и подошел к Демичеву, улыбаясь застенчиво и болезненно.

– Ну, проснулся! – пробаритонил Демичев, вставая и делая жест, будто хотел одной рукой обнять Кудрявцева. – Садись… Черт, стульев мало. Возьми вон стул, от того столика, видишь?

– Сошло иденное, – сказал Кудрявцев шепотом.

– А?

– Иденное сошло, – сказал Кудрявцев, пытаясь повысить голос. – Студился я. Осип.

– Ну, ничего, мы тебе нальем чего-нибудь…

– Осип, – просипел Кудрявцев тоскливо. – Вот. Шенно. И темпура у мя.

Видно было, что он не врет. Глаза у историка светились нездоровым, влажным светом.

– Да, конечно… – сказал Демичев. – Говорить можешь?

– Сдом, как види.

– Ну, может, полегчает?… до вечера-то?

– Не знаххх. Ххх. Не зна.

Демичев некоторое время разглядывал Кудрявцева, а потом сказал:

– Ладно, ребята, я сейчас вернусь… Ты, Кудрявцев, посиди с ребятами пока что…

И быстро вышел.

– Славка, ты правда, что ли, простудился?

– В ове буд вата, – засипел Кудрявцев. – Аздило мя.

– А?

– Аздило мя!

– Угораздило меня, – перевел Эдуард.

– История временно умолкла, – прокомментировал Некрасов. – Амалия, прошу вас, не стойте у меня за спиной.

– Я и не стою, – сказала Амалия.

Некрасов вздрогнул всем телом и резко повернулся вправо. Амалия, оказалось, сидела рядом с ним на неизвестно откуда взявшемся лишнем стуле. Он был уверен, что еще две секунды назад ее там не было.

* * *

Конференц-зал казался слишком большим из-за низкого потолка. Помимо Демичева, Вадима и Марианны присутствовал также Некрасов – он должен был давать интервью в паре с Кудрявцевым. Марианна возмутилась предложением Вадима до глубины души.

– У меня степень, – говорила она. – Это издевательство! Теории Кудрявцева, от которых он сам же и отказался, когда понял – это дилетантство и фрондерство одновременно! Это хуже, чем Фоменко! Это глупее, чем Гумилев! Мне ведь нужно коллегам и студентам в глаза смотреть! Как я смогу им смотреть в глаза после того, как… Нет, даже не думайте! Есть научные методы, и есть… Кудрявцев пошел на поводу у каких-то слесарей… по молодости…

Вадим и Демичев переглянулись.

– У нас очень мало времени, – сказал Вадим.

– Может, я просто перескажу все, что написал Кудрявцев? – предложил Некрасов легкомысленно. Видимо, оправился от шока.

– Не дури, Некрасов, – Демичев помотал головой. – Дело не в том, что он написал… кстати, ты читал, что он написал?

– Он написал очень много ерунды, – вмешалась Марианна. – Но он публично от нее отказался. Перед всеми. Два месяца бегал к Дмитрию Александровичу, плакал, просил.

– Читал, – сказал Некрасов. – Он ведь специалист по Киевской Руси, не так ли?

– Не только, – возразила Марианна, к которой в данный момент не обращались.

– Какая там история, – Некрасов пожал плечами. – Есть какие-то летописи, штуки три, плюс эпистолярный жанр на бересте, в большинстве случаев невыносимо глупый и скучный. А остальное – вилами по воде. Предполагать можно всё, одна теория стоит другой, а что там было на самом деле – кто ж знает.

– Не понимаю, что я здесь делаю, – сказала Марианна сердито. – Собралась команда каких-то слесарей…

– Ну вот что, – сказал ей Вадим. – Хватит. Вы будете давать интервью в паре с Некрасовым, вместо Кудрявцева. Вот тексты. Советую вам их проштудировать…

– Не буду, что за глупости…

– В противном случае мне придется применить к вам серьезные меры воздействия, – веско сообщил Вадим. – У нас действительно нет выхода. Вы здесь оказались случайно, но, по-видимому, к счастью. Вы знаете все, что знает Кудрявцев, и вам не составит труда, пользуясь его логикой и его материалами, говорить связно, логично, и занимательно.

– Вы видели эти материалы? – по инерции сказала побледневшая Марианна.

– Вы будете доказывать точку зрения Кудрявцева пылко и толково, поскольку от этого зависит ваше… в общем, ваша жизнь. Мне очень жаль, что так получилось, и, не скрою от вас, я бы предпочел видеть на вашем месте именно Кудрявцева. Но вы сделаете то, о чем я вас прошу. Даю вам два часа на подготовку. После этого мы едем.

– А если у меня тоже что-нибудь случиться с голосом? – спросила Марианна, кривясь.

– Не случится.

– Ничего не выйдет, – сказал Некрасов.

Демичев и Вадим мрачно на него посмотрели.

– Не ко времени возражения, – заметил Вадим, засовывая руки за армейский пояс.

– Это не важно. Хотите я продемонстрирую, почему ничего не выйдет?

Он снова получил порцию мрачных взглядов, а затем Демичев сказал,

– Ну, показывай.

– Марианна Евдокимовна, – обратился к ней Некрасов. – Если не ошибаюсь, у Кудрявцева одна из статей… хмм… монографий… посвящена новгородской готике.

Вид у Марианны сделался совершенно несчастный.

– Ну какая еще готика в Новгороде? – чуть визгливо возмутилась она. – Ну, сами посудите. Над вами смеяться будут. Холодно у нас, чтобы готикой баловаться. Камень не греет.

– Позвольте, но вот в соседней Эстонии есть готика, в больших количествах, – настаивал Некрасов.

– В Эстонии лучше климат. Это несерьезный разговор.

– Но Кудрявцев утверждает…

– Утверждал. Прошедшее время.

– Хорошо. Кудрявцев утверждал, что новгородцы, несмотря на давление сперва киевских, а затем московских князей пытались строить свою готику, но…

– Вы рассуждаете как дилетант, понятия не имеющий о научных методах.

– … но периодические карательные экспедиции из Москвы все такие постройки сносили.

– Это такая чушь, что просто смешно, – сказала Марианна, но не засмеялась.

– Видите? – Некрасов повернулся к Демичеву и Вадиму. – Вот поэтому ничего не выйдет. Хотите я скажу вам, что нужно сделать, чтобы вышло?

Вадим отвернулся. Демичев смотрел на Некрасова в упор.

– Хотим.

– Выйдем. Такие разговоры при дамах лучше не…

Вадим, не оборачиваясь, быстро вышел в коридор. Демичев поднялся и вместе с Некрасовым вышел за Вадимом.

– Ну? – спросил Вадим. – Только без шуток, понятно? Говори быстро.

– Она вам все испортит, если вы не измените ее мировоззрение в ближайший час, – объяснил Некрасов. – Кудрявцев тоже наверняка бы все испортил, но он умный, и он заболел.

– От ума он заболел, что ли? – Вадим раздраженно покачал головой.

– В общем, да.

– То есть, вы хотите сказать, Некрасов, что он вовсе не простужен?

– Нет, он явно простужен. Но простудился он по желанию. Это, в принципе, очень легко. Бактерий в этом климате сколько угодно, а тут еще иногородние понаехали. Из Италии он тоже приволок сколько-то. И когда он стал себе внушать, что простудился, бактерии активизировались. У каждой игры свои правила. Помните, как вы в детстве отлынивали от школы, а в армии от нарядов? Внушали, внушали себе…

– Что-то ты такое говоришь… – начал было Демичев.

– Он дело говорит, – согласился с Некрасовым Вадим. – Вот ведь сволочь этот Кудрявцев. Ну я ему…

– Теперь уже поздно, – заметил ему Некрасов. – Вы можете, конечно, выместить на нем свою обиду и злость, но делу это не поможет. Кудрявцеву объяснили, что к чему. Это было необходимо. Но ему также дали время сделать ответный ход, что было ошибкой. Он его, этот ход, сделал. Марианна свято следует правилам, и чем скорее вы эти правила измените, тем лучше.

– Каким правилам? – спросил Демичев.

– Правилам ее положения в обществе и на службе. Родилась она, кажется, во Пскове.

– Нет, – возразил Демичев, – не во Пскове…

– Красотой она не отличается. К сексу равнодушна. Вкуса нет, одевается плохо. Она закончила исторический факультет и стала медленно и упорно продвигаться вверх по служебной лестнице. Ее воспринимают, как некрасивую, не очень умную женщину, хорошо знающую общепринятые материалы и готовую в любой момент высказать мнение эстаблишмента по любому предмету. Любые отклонения от этого образа в ее случае приведут к моментальной маргинализации.

– Это как же? – полюбопытствовал Демичев.

– Если такой человек, как Иванова, вдруг выскажет мнение, не совпадающее с мнением эстаблишмента, ей грозит как минимум выговор, а по максимуму – неприглашение, отстранение, увольнение из-за неполадок с бюджетом, и так далее. Таковы правила.

– Как же их изменить?

– Очень просто, – сказал Некрасов, поправляя с достоинством пакистанского производства пиджак. – Правила, известные Марианне Евдокимовне, гласят, что люди ее типа, занимающие ее положение, никогда не подвергаются… чему?

– Физическому воздействию, – уловил мысль Вадим.

– Не так грубо. Бывают разные степени воздействия, – возразил Некрасов. – Она не хочет с вами сотрудничать, она не хочет рекламировать теории Кудрявцева – не потому, что с чем-то не согласна в глубине души, или это противоречит ее принципам или, не знаю, духовным идеалам, но просто потому, что это против правил.

– А ты хочешь с нами сотрудничать? – спросил вдруг Демичев.

– Я – хочу, – подтвердил Некрасов. – Я не верю в эту аферу, я думаю, что вы скорее всего провалитесь, но мне интересно.

– Не веришь?

– Нет.

Вадим зло посмотрел на Некрасова.

– Но если мы провалимся, – Демичев прищурился, – ты провалишься вместе с нами. И тебя ждет то же самое, что ждет нас.

– Не думаю.

– Почему ж?

– Я скажу, что вы меня заставили.

– Тебе никто не поверит.

– Ха! – Некрасов принял надменную позу (Вадиму захотелось дать ему в морду). – Я добился недавно, чтобы Кречета освободили, доказав присяжным и свидетелям, что он ни в чем не виноват, хотя половина свидетелей действительно знает о его деятельности не понаслышке. Так неужели вы думаете, что я не выпутаюсь? Это несерьезно, Трувор Викторович.

Демичев задумался.

– Что ж нам, пытать ее, что ли, Марианну? – спросил он наконец. – Что ты предлагаешь?

– Зачем? Вы же, вроде бы, не садисты. Ее нужно просто выпороть. Этим вы докажете ей, что существует еще одно правило – если не делаешь, что велит Демичев, тебя будут пороть. Можете заодно выпороть негра.

– Как выпороть?

– Розгой. Это такое историческое приспособление. Отрывается прут, гибкий, мочится в воде… кажется так. Впрочем, если вам нужна точность, можете осведомиться у историков – у той же Марианны Евдокимовны.

– Слушай, она у меня была… я у нее учился, – запротестовал Демичев. – Она мне проходные баллы ставила. Нет, это ты, Некрасов, болтаешь попусту.

– Он прав, – сказал Вадим. – Он совершенно прав. Пойду сорву прут.

– Где ты его сорвешь?

– Уж чего-чего, а пруты в Новгородчине еще не перевелись.

* * *

Хлынул дождь, и повар, прибывший на смену, промочил ноги и, шуруя в кухне, чихал зычно и влажно, и кашлял так надрывно, что на сушильных стендах дрожала гостиничная посуда с эмблемами, на которых изображены были пестрые избы с соломенными крышами и витязи с копьями, вид которых вызывал ассоциации с фалангами Александра Македонского. Первым делом повар избавился от продукции конкурента – вывалил салаты Бабы Светы в мусорник.

– Старая ведьма, – бормотал он, разделывая японским ножом для приготовления сашими свиные отбивные. – Так я же заставлю тебя отвечать… да…

Сменяющиеся солдаты из команды Вадима есть хотели дико и временами заглядывали, не стесняясь, в кухню. Дети, всё утро смотревшие по телевизору мультфильмы и рекламы, ныли в голос и управились разбудить трех похмельных матрон, потребивших накануне все содержимое минибаров в восьми номерах пятого этажа. Как они умудрились эти номера открыть они и сами не смогли бы объяснить. В жизни многодетных матерей есть много таинственного. По очереди напившись воды из-под крана в ванной, раздав множество подзатыльников, и убедившись, что лифты по-прежнему не работают (команда Вадима предусмотрительно их отключила, чтобы не сосали без толку энергию из генератора), матроны вместе с выводком устремились по узкой лестнице вниз, в вестибюль, а там по запаху определили, где дают еду. И, робея, ввалились в бар.

* * *

Вадим быстро вышел из гостиницы и оглянулся по сторонам, щурясь – лило как из ведра. Следовало вернуться за зонтиком. Но нельзя было уронить престиж. Ближе к стрелке росли какие-то чахлые деревца – слишком чахлые. Он зашагал в другую сторону, на север. Через два квартала, на поперечной улице, слева стояло несколько молодых… нет, Вадим не помнил, как они называются, эти деревья. Он подошел к ним. Деревья были тонкие, а ветки, на которых росли прутья, располагались высоко. В конце улицы появился прохожий, вооруженный зонтиком. Вадим представил себе, как он в своем хаки лезет по тонкому стволу вверх, и там срывает прут, и может быть даже падает с дерева, обдирая себе руки. Может, сшибить прут выстрелом? Он прикинул расстояние. Попасть-то я попаду, подумал он, а вот сшибется ли он?

Он пошел дальше по улице. Совершенно неожиданно справа по ходу, в диагональном переулке обозначился старый дуб с тяжелыми ветвями. Вадим подошел к дубу и, протянув руку вверх, оторвал прут. Но прут оказался гнилой и ломкий, и часть коры, дряхлой – просто грязь, а не кора – осталась у Вадима в руках. Вадим бросил прут и оглядел дуб, крепко побитый кислотным дождем. Здоровые ветви росли, опять же, очень высоко.

Почему обязательно прут, подумал Вадим. В крайнем случае мог бы оторвать антенну от рации, антенна гибкая. Смочить в воде… Черт, какие глупости в голову лезут. Сука Некрасов. Надо было просто хлопнуть даму по морде пару раз. Готика ей новгородская не нравится! Гадина. Два наряда вне очереди.

Он вернулся к основной магистрали города. На самом углу росла вполне приличная береза, белая с черными пятнами, как панда. Одна ветка располагалась достаточно низко, и из нее росли вполне подходящие пруты. Лезть все равно придется. Вадим примерился к стволу и тут же отскочил назад, за угол.

Через некоторое время мимо него на шоссейной скорости пролетел внедорожник, набитый людьми в хаки, везущими в «Русский Простор» биохимика Льва Пушкина. Не хватало только, чтобы они увидели командира, лазающего под дождем по белохолмённым березам во имя поддержания престижа новгородской готики. А была ли действительно в Новгороде готика? Кудрявцев – умница, он копал много, узнавал, корпел. Да и вообще Кудрявцев производит впечатление человека, мыслящего логически. И статьи пишет, даже научные, очень интересно и легко, приятно читать. Наверное он прав. Была готика. Вадим не был уверен, что совершенно точно знает, как выглядит готика. Ну, типа, что-то остроконечное такое, ввысь всё, ввысь, и арки такие продолговатые, вроде бы. Типа католических церквей, что ли. Или шотландских замков. Те, правда, не совсем ввысь, те просто к скалам крепятся, как грибы какие-то. Или это в Германии? Надо будет Кудрявцева спросить, когда голос обретет.

* * *

Некрасов зашел в отведенный ему номер, беззаботно потянулся, поднял шторы, полюбовался дождем, повернулся к окну спиной, и только после этого увидел сидящую в кресле по соседству с телевизором Амалию. Вздрогнув и побледнев, он переместился к постели и сел на нее – подальше от гостьи.

– Что вам от меня нужно?

– Не сердитесь, – попросила Амалия. – Мне просто интересно. Почему вы уехали из Москвы?

– Мне там не понравилось.

– Нет, дело не в этом.

– Если знаете, зачем же спрашивать?

– Вы думаете, в Новгороде вас не найдут?

– Кому нужно, прекрасно знают, что я в Новгороде. Мне не хотелось им мозолить глаза, вот и все.

– Что ж, – Амалия поднялась и улыбнулась – грустно и презрительно. – Моя сестра знала, что мы здесь с вами увидимся. Я спросила ее, что вам передать. Она попросила меня подарить вам розу. Просьбу я выполнила, и я удаляюсь.

– Постойте, – сказал Некрасов, вскакивая на ноги.

Зацепившись за угол постели, он потерял равновесие, припал на одно колено, рукой оперся о постель. Когда он снова поднял голову, Амалии в номере не было.

– Да постойте же! – крикнул он. – Мне нужно кое-что вам… Ну вот.

– Я слушаю, – сказала Амалия.

Некрасов завертел головой. Теперь она стояла у открытой двери в ванную, касаясь плечом косяка. Ванную и входную дверь разделяли метров семь.

– Пожалуйста, выслушайте меня.

– Говорите.

Некоторое время он молчал. Чего это я перед ней оправдываюсь, подумал он. И потом вспомнил – почему.

– Я виноват перед вашей сестрой. И как человек, и как законник. Я мог отказаться от дела ее мужа, я мог доказать его невиновность. Я не сделал ни того, ни другого, несмотря на то, что обещал ей, что его освободят. Но, видите ли, я тоже человек.

– То есть, вы имеете право на слабость, – подсказала насмешливо Амалия.

– Слабость? Возможно, это была слабость. Да. Большинство людей идет на поводу у слабостей. Слабость заставила мужа вашей сестры повседневно нарушать закон, слабость дала ему богатство и власть. Он мог бы пересилить себя и жить достойно, но он этого не сделал. Моя слабость заставила меня в свое время окончить юридический факультет – мне нравится юриспруденция. И когда мой клиент решил, что его репутация важнее моей, слабость сыграла со мной недобрую шутку. Мне показалось, что меня оскорбляют.

– Это как же?

– Есть на свете люди, считающие, что то, что они делают, безусловно важнее того, что делают другие.

– Таких большинство.

– Да. Но некоторые из них почему-то уверены, что другие с ними согласны. Муж вашей сестры считал, что я думаю – проследите за ходом мысли – я, Некрасов, думаю, что его, мужа, занятия важнее моих. Что я у него на побегушках. Я объяснил ему после того, как он признался мне во всем, что…

– Вы до этого не знали?

– Что он нарушает закон? Помилуйте, один из заправил Тепедии – было бы удивительно, если бы он не нарушал закон. Знал, конечно. Но о его связях с Чечней я действительно не знал, и считал, что то, что о нем говорят – сплетни. И собирался доказывать это в суде. И в ходе процесса, на третий день уже, он мне все рассказал. У меня был выбор – сохранить репутацию честного законника или стать, пусть знаменитым, но шутом от юриспруденции. Я выбрал первое.

– Все это ерунда, – сказала Амалия.

– Ну, если вы хотите так думать…

Она подошла к нему, взяла его за шею, и поцеловала в губы. А потом подмигнула.

– Это от меня лично, – сказала она.

Оторопевший Некрасов посмотрел на нее дико, потом поводил глазами по номеру и вдруг обнаружил розу – на этот раз чайную – в нагрудном кармане своего пиджака. Ему подумалось, что выглядит он в данный момент глупо – стоит столбом и смотрит на розу в кармане. Он вытащил розу со второй попытки – на стебле оказались шипы, роза застряла, стала колоться и рвать подкладку – и перевел взгляд на Амалию. То есть, он хотел перевести его на Амалию. А на самом деле Амалия снова исчезла. Некрасов посмотрел по сторонам и даже заглянул под кровать. Заскочил в ванную. Никого. Сев на постель, он положил розу рядом с собой и глубоко вздохнул. Нужно было принять душ и переодеться.