Текст книги "Витязь. Владимир Храбрый"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Однако хитрый Тайжан, пройдя место, где Ока вливалась в Итиль, сказал своим воинам:

– Видите, дальше нам путь преградили сплошные копья урусов?

Догадливые воины ответили:

– Видим, богатур.

Впереди же никаких копий, тем более сплошных, не было.

– Поворачиваем на Сарай, вслед за царевичем.

Хан был в бешенстве. Прошло около года. Тохтамыш готовился действовать, повторяя про себя: «Озлившись на блоху, шубу в огонь не бросай! Я еще покажу тебе, Митя-улусник, кто из нас сильнее. Когда слабый напыжится, то пополам переломится».

Чего не учел Тохтамыш, так это того, что Дмитрий Иванович себя улусником хана уже не считал да и слабаком тоже… Конечно, на Руси жилось трудно, бедно, но зато духовные силы людей были на великом подъеме. Более ста сорока лет давило на плечи народа ордынское иго, и вот – победа! Сброшено иго, теперь не только Тохтамыш, но, как говорится, и сам черт не страшен…

Как после сильной бури успокаивается море, так и успокоение охватило Русь, в том числе князей, бояр и даже самого Дмитрия Ивановича. Доходили слухи до Москвы, что новый хан готовится к походу, копит силы, но как бы общий внутренний голос говорил всем: «Ничего… Перешибли Мамая, если что, и этого перешибем!» Хотя и находились трезвые головы, которые сомневались:

– Перешибем, конечно… Только чем?! Соплей, что ли…

Если Тохтамыш действовал, то Дмитрий Иванович вел себя не столь решительно – к новой войне, можно сказать, почти не готовился. Не обращал он внимания и на просьбы рязанского князя насчет Коломны. Как-то на княжем совете сказал:

– Упрямец рязанский уже донял меня; разве он не понимает, чем для нас является Коломна?! Хотя он нам два года назад и помог, я не прочь наказать его. Да он снова в Мещере спрячется… Князь Укович, – обратился Дмитрий к владельцу Мещеры, – ведь это твоя вотчина, продай её нам.

– Москве на другие нужды сейчас деньги нужны. Подожди, великий князь, придет время, за полцены отдам, – ушел от прямого ответа крещеный татарин.

То, что Укович был заодно с Олегом Рязанским, не являлось секретом. Да ведь как иначе: Мещера-то не возле Москвы находится, а является частью рязанского княжества.

Тем временем Тохтамыш, что-то подозревая, отстранил отца Ивана от службы, а церковь закрыл. Новый хан, помня уроки Мамая, усилил конные разведывательные разъезды и разослал их вверх по Волге, те хватали не только сторожевых русских, но и купцов, от которых Москва также получала сведения о передвижениях ордынских войск.

Так что свой поход на Москву хан подготовил тайно. В отличие от Мамая, этот поход был легким, без громоздких обозов, и скорее напоминал набег, хотя Тохтамыш и собрал больше семидесяти туменов, главным из которых доверил командовать, как и обещал, своему племяннику Акмоле.

Если Мамай медленно полз к русской земле, то Тохтамыш торопился. Он даже особо не производил опустошений и быстро оказался у южных границ княжества Олега Рязанского. Тот, помня обиды Москвы и желая уберечь свою землю от пожарищ, а людей от резни, сам выехал навстречу Тохтамышу.

– О великий коназ Рязанский, – обнял его за плечи повелитель Синей и Золотой Орды, недобро сверкнув глазами, – если ты мне друг, то покажи нам удобные броды через Оку. А там до Москвы нас скоро доставят мои быстроногие кони.

Не думал Олег Рязанский, что так дело обернется, предполагал, что хан пройдет к Оке и только, а выходит, что он склоняет на прямое предательство.

– Ну что, Епифанушка, попались, – оставшись наедине с Кореевым, сказал Олег Иванович своему верному боярину.

– Ни туда, ни сюда; ни оттуда, княже… Тут поневоле зачешешь затылок. А ничего, Олег Иванович, что было, то видели, что будет, то увидим…

– Дурак ты, Епифан, прости Господи! Дело-то, касаемое нашего княжества, – вздохнул рязанский князь. – Надо ехать, показывать броды…

Еще ранее Дмитрий Иванович послал Ваську Тупика с его сотней к Оке. Русские ратники, спрятавшись в прибрежном лесу, видели, как Олег Рязанский не отъезжал ни на шаг от высокого, несмотря на годы, подвижного, одетого в броню, а не в кожаные латы, как его воины, Тохтамыша. Броды показывал Кореев.

Вот переправился в спокойном месте, указанном боярином, главный тумен под командой Акмолы, не потеряв ни одного человека; уложил на берег коней и стал поджидать остальных.

– Слушай, сотский, – обратился к Тупику умевший метко стрелять из лука Федор Сабур, его после Куликова поля взял к себе Василий, – позволь, я Корееву башку продырявлю. Зараза, он так всю тьму ордынскую переправит.

– Нельзя, Федор, себя обнаружим. Он-то что, надо башку дырявить не ему, а его князю. Ладно – как стемнеет, будем брать «языка».

Стемнело, но на небо выплыла такая луна – хвойные иголки были видны на земле.

– Светло-то как! – проворчал Федор. – Языка брать трудно будет.

– Ты у нас новенький, так знай – брали и днем… Тебя с лошадьми бы оставить, но когда-то и к делу приучать надобно. Раздевайся. Порты тоже снимай…

Еще трое разведчиков, в чем мать родила, уже вязали свое снаряжение и оружие и крепили к седлам лошадей. Взяв по длинной тростниковой трубке, они зашли в воду, подняли конец трубок над водой, другой сунули в рот и тихо поплыли.

– Следуй за нами…

Федор плавал хорошо, привычка с детства – рядом с его домом протекала Волга. Он мог пребывать под водой длительное время и без всякой дыхательной трубки.

Около берега, где рос густой камыш, вынырнули. У двоих разведчиков в руках было по одному бычьему пузырю и бечевка. Пузыри надули и связали между собой.

– Федор и Вавила, за мной, – шепотом приказал Тупик. – Да не пыхтите вы, как кузнечные мехи…

Тупик впереди, Вавила и Федор сзади. Вавила – в прошлом кузнец, силы не занимать. Разведчикам повезло: у самой кромки воды, раскинув руки, спал ордынец.

Васька умело зажал ему рот, Федор и Вавила связали руки и ноги. Отдынец стал извиваться, замычал. Вавила легонько стукнул его кулачищем по кожаному шлему, и тот успокоился. Потом положили ордынца между двух бычьих пузырей лицом вверх, чтоб не захлебнулся, переплыли реку и помчались к Москве.

Узнав о коварстве Олега Ивановича, Дмитрий Донской ничего не сказал. Должно быть, вспомнил, что не обратил внимания на просьбы князя рязанского, а может, принял как обычное дело – не впервой было Олегу предавать общерусские интересы ради своих, узкокняжеских. Да и понимал Дмитрий – не помоги Олег, его земля первой подверглась бы страшному разорению.

Теперь надо было действовать. Войска, какое Дмитрий сумел собрать, оказалось недостаточно, чтобы выступить, навстречу хану и сразиться с ним. Великий князь заметался, не зная, что делать; в конце концов он решил обороняться. Сам уехал в Кострому собирать ополчение, оставив жену Евдокию и детей на попечение митрополита Киприана и Васьки Тупика и приказав посадскому люду переезжать под защиту кремлевских стен.

Через короткое время в Кремль понаехало почти все Подмосковье. Приехала и Алена – жена Карпа Олексина, с матерью Игнатия Стыря. Было столько народу – не протолкнуться. Спали под телегами, на улицах, в прохладные ночи натянув на себя все теплое, что успели взять из дому. Ордынцы, по слухам, находились совсем близко.

Люди задавались вопросами: «Где же князья?! Куда подевались именитые бояре?..»

Кто-то видел в теремных окнах испуганные лица мальчиков великих князей Василия и Юрия и саму великую княгиню.

– Сам на Коломне, а семья здесь. Значит, скоро с полками на выручку прискачет…

Несколько раз у Архангельского собора видели митрополита Киприана, который подбадривал народ: если, мол, враг и подойдет, то кремлевских стен не одолеет. Но митрополиту, вспоминая давнее, покрикивали вослед:

– Эй, Куприян, из каковских стран?

Митрополит морщился, но терпел. Лишь однажды мужичонке, который близко оказался, был выпимши и поэтому громко драл горло, хрястнул крестом в лоб…

Скоро стало известно, что Тохтамыш вошел в Серпухов, вотчину Владимира Храброго, почти без боя.

– Как же так?! – говорили люди. – Ну и Храбрый! Отдал врагу свою вотчину. Вот и надейся… Лучше на себя будем надеяться!

Кое-кто призывал не только защищать Кремль, но и мутил народ, настраивая его на разграбление добра вятших, которые покинули Москву.

– Матушка-княгиня, – взмолился Киприан, обращаясь к Евдокии, – собирай детей, надо уносить ноги…

– Отче, да нас перебьют, коль узнают, что мы Кремль покидаем. День и ночь ворота на запорах держат.

– Василий! – митрополит позвал сотского. – Ты со своими людьми окружи наши повозки и сопроводи до Фроловских ворот… А там я сам со стражниками разговаривать буду.

Евдокия подивилась решительности митрополита: всегда себя тихоней держал.

Подъехали. Вначале повозка Киприана, за ней – великой княгини. Возле ворот и на стене, на счастье, простых людишек не оказалось – либо упились, либо потеряли бдительность.

Киприан спрыгнул на каменные плиты, подступился к главному стражнику:

– Открывай!

– Не велено.

– Кем не велено?! Не видишь, кто перед тобой?..

– Вижу.

– Тогда открывай!

– Не велено.

– Ах, мать твою… – с уст Киприана сорвалось непристойное слово. – Васька!

На свет факелов вышел Тупик с обнаженным мечом.

– Чего ждешь?! Откры-ы-вай! – командовал Киприан…

Через несколько минут повозки оказались за кремлевской стеной. Вскоре митрополит повернул в сторону Твери, великая княгиня с детьми в сопровождении Тупика и его товарищей направилась в Кострому.

Глава 18. У СТЕН КРЕМЛЯ

Молодой литовский князь Остей, внук Ольгерда… Прослышав, что в Кремле верховодит чернь, Дмитрий Иванович послал его из Костромы навести порядок. К сожалению, летописи умалчивают, чей был сын Остей. Но скорее всего – Дмитрия Брянского.

Собравшиеся в Кремле условились не только не выпускать никого, но и не впускать. Но, увидев князя с ратью, обрадовано открыли ворота.

Несмотря на юный возраст, Остей был умен, великодушен и обладал даром убеждения. Он не стал грозить, а лишь попросил организоваться и вооружиться. Мечами опоясались и взяли в руки копья не только земледельцы, но даже священники.

Нашли несколько «тюфяков» – малых пушек, только что принятых на вооружение, и установили их на башнях над воротами. Сюда же поставили воинов с тяжелыми самострелами; из них можно было не только пускать стрелы, но и, благодаря специальному прикладу, метать камни. Затащили на стены и медные котлы, чтобы кипятить воду и варить смолу.

Ближе к полудню 23 августа со стен увидели, как за Яузой и далее появился черный дым и к небу взметнулись языки огня.

– Аленушка, милая, дак это наши дома заполыхали! – запричитала мать Игнатия Стыря.

Молодая женщина стала успокаивать:

– Ничего, ничего, вот вернутся наши, побьют врага. Тогда новые дома построим. Краше прежних.

Стоявший рядом с самострелом купец-суконщик обратился к молодице:

– Умеешь утешать. Чья будешь-то?

– Жена дружинника князя Владимира Андреевича Серпуховского.

– Хороший князь. Да что-то его и слыхом не слыхать…

– Еще услышишь! – осерчала Алена и отошла в сторону.

После полудня этого же дня у стен Кремля на низкорослых проворных лошадках появились первые ордынцы; среди них выделялся сидящий на белом скакуне племянник хана Акмола, в блестящем шлеме и кожаных латах, скрепленных медными бляхами.

Под стены Кремля он привел всего лишь тумен, пусть и главный, но один. Остальные вел сам Тохтамыш.

Ордынцы Акмолы подошли с напольной стороны и стали «за три стрелища от града» – то есть на расстоянии трех полетов стрелы. От темной массы войска отделились двое и приблизились вплотную к кремлевским стенам.

– Великий коназ во граде?

– Нету его в Москве, – ответили сверху. – А мы и без него башку вам оторвем. Только суньтесь…

Ордынцы отъехали к своему ту мену. Когда передали эти слова Акмоле, тот заулыбался – он уже давно догадался, что в Кремле Дмитрия не было: много на стенах было нетрезвых, которые вели себя развязно – дудели в дудки и пищали, кривлялись, а то, сняв порты, показывали срамные места.

А тем временем в Костроме Дмитрий Иванович не мог пока набрать необходимое число ратников, чтобы выступить на помощь Москве. Некоторые князья шли к нему со своими полками, но, завидя летучие отряды Тохтамыша, которые сжигали все на своем пути, поворачивали назад, думая тихо отсидеться в своих вотчинах. Другие же вообще не трогались с мест.

Но как бы ни бахвалились московиты, подбадривая себя, они по-настоящему осознали опасность, когда не с одной, напольной, а уже со всех сторон окружила Кремль темная масса ордынцев – это хан Тохтамыш привел все свои тумены.

Враги уже близко подступали к стенам, деловито оглядывали валы, рвы, наполненные водой, ворота, примериваясь к штурму.

– А ну-ка, – обратился купец-суконщик к соседу, молодому парню. – Пальни из своего «тюфяка», пусть попробуют нашей железной каши…

Он подбежал еще к нескольким пушкарям и уже не попросил, а почти приказал сделать то же самое: здесь, на Фроловской башне, суконщик стал начальником. Его послушались.

Исторгая дым и мелко нарезанную сечку из болтов и железа, «тюфяки» рявкнули одновременно так громко, что внизу заметались лошади. Десятки ордынцев попадали с лошадей: из-за внезапности залпа убитых и раненых оказалось много.

Обозленные воины хана выпустили в ответ тысячи стрел. Но зубцы стен и сами башни хорошо укрывали московитов, и стрелы почти не причиняли им вреда…

С наступлением сумерек окрестности Москвы осветились пожарами. Горело то в одном, то в другом месте. На стенах никто не спал. Во многих подвалах хмельное закончилось. Где еще оставалось, князь Остей приказал своим дружинникам содержимое бочек вылить. После того как хан привел свои несметные тьмы, гуляки и сами одумались – протрезвев, с большим рвением, как это бывает по окончании загула, принялись за работу: таскали на стены камни, бревна, рубили в кузнях железную сечку.

Ночью в стане врага тоже не спали, там полыхали факелы, в их отсветах было видно, как конные собирали в кучу каких-то людей. Слышался рев быков. Затем животных запрягли в повозки, и они тронулись к кремлевским стенам. За повозками гнали толпу.

Первым догадался суконщик.

– Гонят к нам пленных, чтобы засыпать рвы. Эй, у котлов, не дремать, кипятите воду, смолу. Пушкари, будьте наизготове!

– Значит, стрелять станем по своим? – мрачно спросил кто-то из пушкарей.

– А что делать?! – вопросом на вопрос ожесточенно ответил суконщик.

Ордынцы гнали толпу, как скотину, бичами и копьями. Потом пленных разделили: одних на расстоянии двух полетов стрелы заставили рыть землю и наполнять ею повозки, другим, вооруженным заступами, приказали идти ко рвам.

Когда быки подвезли первые повозки и пленные, взобравшись на них, начали сыпать землю в воду» снова рявкнули «тюфяки», посыпая всех, кто находился внизу, железной сечкой. В отличие от лошадей, быки после ранения не. кидались в стороны, стойко перенося боль, но уж когда полились со стен кипящая вода и смола, тут уж и они не выдержали: дико взревев и выворотив оглобли, бросились куда глаза глядят. Пленные побежали тоже. Убитые и тяжелораненые остались лежать на валу. Ордынцы, убедившись в неосуществимости дела, которое они задумали, прекратили всякие действия. В их стане установилось спокойствие, лишь горели, потрескивая дровами, костры, и постовые прохаживались.

Рано поутру за подмосковным лесом заиграла заря – любоваться бы на неё да любоваться. Однако защитникам Кремля открылась иная картина: внизу валялись искореженные повозки, лежали убитые люди, пронзенные стрелами, пробитые сечкой, сожженные смолой или ошпаренные кипятком…

Отполыхало малиновыми красками небо, взошло солнце, а в лагере врага все еще стояло затишье. Потом в сопровождении двухсот конников на белом коне появился у стен племянник хана Акмола. На чистом русском языке он обратился к защитникам:

– Я бывал в вашем Кремле и знаю, что самые удобные ворота – Фроловские. Они шире остальных, и через них пройдет много конников. Откройте их. Великий хан пожалует вам не только свободу, но и даст каждому много золота…

Парень-пушкарь заволновался:

– Близко стоит… Может, жахнуть?

– Погодь… Теперь моя очередь. Уж из самострела я точно сниму этого красавца с белой лошади… – сказал суконщик.

Прячась за башней, он как следует прицелился и нажал на спусковой крючок. Стрела, пущенная из самострела, обычно летит с огромной скоростью, от такой стрелы не увернешься и щитом её не отобьешь. Даже если бы она попала не в кожаную прокладку лат, а в одну из соединительных медных блях, то все равно бы прошила тело насквозь. Акмола, не успев даже охнуть, замертво свалился на землю.

Галдя и грозя, конники подхватили своего начальника и ускакали.

– Теперь жди приступа… – сказал кто-то из пушкарей.

Но приступа в этот день не последовало. Хан был опечален гибелью племянника и не знал, что делать дальше.

Приведя под стены московского Кремля свои тумены, он думал быстро взять его штурмом, даже осадные машины не привез. Но теперь убедился, что быстро не получится. Хан даже не мог предположить, что вокруг Кремля такие мощные стены.

Подступая к ним, Тохтамыш надеялся и на безалаберность русских; когда ему доложили, что московиты потрошат винные погреба, он сказал приближенным:

– Вино – наш союзник.

Не знал также хан, что у московитов появились пушки, их давно научились лить не только в Москве, но и в Твери, Пскове и в Устюжне Железнопольской, расположенной в четырехстах поприщах от Новгорода.

(Орудийные стволы на Руси в описываемое время изготовлялись из железной крицы. Для этого нагревали руду древесным углем в специальных горнах – домницах. Получали небольшой кусок пористого железа, так называемую крицу. Крицу тщательно проковывали для того, чтобы освободиться от шлака и сделать металл более прочным. Затем из этого металла ковали железные полосы и свертывали по форме трубы. А когда труба была готова, продольные швы на ней заваривали опять-таки кузнечным способом.

Для стрельбы из этих пушек применялась смесь селитры, древесного угля и серы. Порох завозили на Русь купцы, торговавшие, несмотря на ордынское иго, с Китаем и даже с Индией.)

Еще двое суток степняки поглядывали на Кремль, ничего не предпринимая. Защитники приободрились.

Может, так ни с чем и ушел бы хан Тохтамыш от кремлевских стен, если бы не русская доверчивость. Утром 26 августа появились несколько знатных ордынцев. Шли пешком, без коней; горожане сразу смекнули – идут на переговоры. И вдруг среди чужаков узнали своих.

– Да это же Васька Кирдяпа!

– А рядом брательник его Семен! – разглядели со стен сыновей князя Суздальско-Нижегородского Дмитрия Константиновича, тестя Дмитрия Ивановича Московского. Дивно было это и непонятно. Если бы в Кремле находился и сам Дмитрий, то и ему также стало бы непонятно: почему это родные братья жены пребывают среди ордынцев?

Дело в том, что еще задолго до нападения на Русь Тохтамыша брат князя Дмитрия Константиновича Борис и его племянники Василий и Семен, не желая подчиняться Москве, возвели напраслину; они уверили хана, что Дмитрий Московский и Олег Рязанский хотят перейти на сторону литовского князя Ягайла и вместе с ним напасть на Орду.

Тохтамыш потому и спешил, не задерживаясь, к Москве, чтобы опередить противников. А помощь Олега Рязанского объяснил его трусостью, решив отомстить ему на обратном пути.

Как только хан оказался около Москвы, Борис Константинович снова послал своих племяшей. Тохтамыш и использовал их, чтобы уговорить московитов открыть ворота. Борис же заранее заручился обещанием Тохтамыша; если Василию и Семену это удастся, то, уходя из Руси, хан не тронет Суздаль и Нижний Новгород и отдаст этим городам предпочтение перед Москвою.

Такое было дело…

– Смотри, ордынцы с княжичами идут, – обернулся суконщик к молодому пушкарю. – Беги на Неглинную башню, отыщи Остея и боярина Федора Свибла и приведи их сюда.

Князь и боярин долго ждать себя не заставили – вскоре появились на Фроловской башне. Под ней напротив ворот уже собрались ордынские переговорщики. Среди них своим снаряжением и шлемами с шишаками выделялись Василий и Семен.

– Эй, московиты! – начал речь один знатный мурза, коверкая русские слова. – Хан любит своих добрых подданных. Он не хочет воевать с вами, хотя вы убили его племянника. Хан вам не враг, он враг великого коназа, а Димитрия нет среди вас. Поэтому вам нечего бояться. Хан удалится от Москвы, как только вы выйдите к нему с дарами и впустите в Кремль, чтобы он осмотрел его. У нас в Сарае есть христианская церковь, и пленные урусы в ней спокойно молятся. Спросите своих княжичей Василия и Семена. Мы, побывав в Суздале и Нижнем Новгороде, не тронули ваши святыни и не сожгли ни одного дома.

– А почему стали жечь наши посады? – спросил со стены Федор Свибл.

– Там почти все вы пожгли сами, – ответили снизу.

Это действительно было так.

– Не бойтесь, открывайте ворота: клянемся, что хан Тохтамыш не сделает вам ничего худого, как не сделал нам… – заговорил Кирдяпа.

– Хан Тохтамыш и Рязань не тронул, когда Олег принял его добром. Так будет и с вами, – поддержал Семен.

– Что делать будем? – спросил Остей Федора.

– Вроде бы все по правде, – ответил боярин. – Отворим ворота, пустим одного хана с богатурами – пусть полюбуются тем, что есть в Кремле, дары поднесем…

– Надо бы народ собрать.

– Это верно.

– Вы подождите, – крикнул Остей ордынцам. – А мы посоветуемся с народом, боярами и святыми отцами.

– Подождем, – радостно ответили снизу, чувствуя, что дело сдвинулось.

Остей, собрав народное вече, выступил на нем и передал разговор с мурзами и слова Василия Кирдяпы и Семена.

В конце он заявил:

– Если мы проявим излишнюю недоверчивость, то она может стать для нас пагубной. Думаю, что безрассудно подвергать далее Кремль дальнейшим бедствиям осады, когда есть способ прекратить их.

С князем горожане, поспорив, согласились. Решение передали ордынцам. Те закивали головами и удалились. Вскоре у стен появился сам Тохтамыш на вороном коне с несколькими сотнями богатуров, а чуть поодаль встали ровными рядами тумены. Сзади, чтобы никто не увидел со стены, за повозками ордынцы прятали уже связанные для приступа лестницы.

Фроловские ворота открыли. Литовский князь вышел первым. Он нес дары, за ним шли духовенство с крестами, бояре и простые горожане.

Остея богатуры сразу отделили и повели к хану, там его тотчас умертвили. Ордынцы только этого и ждали: они бросились в ворота, не дав русским даже сделать попытку закрыть их.

Ворвавшись в Кремль, татары начали резню. А в это время другие, приставив со всех сторон к стенам лестницы, уже взбирались по ним наверх.

Защитников охватила паника. А ордынцы рубили всех подряд: стариков, женщин, малых детей, подсекали кресты, иконные доски в церквах, сдирали с них золотые и серебряные оклады.

Разграбили великокняжескую казну, боярские житницы, склады купцов, сожгли многие церкви и находящиеся в них книги, стопы книг в два-три человеческих роста.

«И бяше тогда видети во граде плачь и рыдание, и вопль мног, и слезы, и крик неутешаемый, и стенание многое, и печаль горькая, и скорбь неутешимая, беда нестерпимая, нужа наужасная, и горесть смертная, страсть и ужас, и трепет, и дряхлование, и срам, и посмех от поганых крестьяном», – с болью в сердце записал тогда летописец. И в конце подытожил: «Сии вся приключися за умножение грех наших…»

Затем Тохтамыш, ободренный столь неожиданной удачей, разделил свои тумены на две части: одна пошла по Владимирской дороге, другая – на Звенигород.

Возле Переславля ордынцы едва не настигли повозку великой княгини Евдокии; её с детьми дружинники погрузили в лодку и отплыли на середину озера. Тем и спаслись. Сам город был сожжен дотла.

…Когда из Костромы уже вместе с прибывшей туда семьей вернулся в Москву Дмитрий Иванович, то он, скорбя при виде разоренной Москвы и почерневшего от копоти и смолы Кремля, плакал. Но подавив в себе слабость, первым делом велел погребать мертвых. Князь давал гробокопателям по рублю за восемьдесят человек, которых хоронили в одной могиле. Это составило триста рублей, следовательно, в Москве тогда погибло двадцать четыре тысячи человек, не считая сгоревших и потонувших.

Лишь позже немного утешило великого князя сообщение, что Тохтамыш из Руси все-таки не ушел безнаказанным…