Текст книги "Витязь. Владимир Храбрый"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Едва исчезла с неба последняя светлая полоса, как сразу все погрузилось во тьму; птицы замолкли, с реки потянуло сыростью. Дозорный подкладывал хворост в огонь, искры взлетали и пропадали в ночи. Разведчики снова укрылись в стожках.

…Наутро к Воже прискакали Мелик с Горским. Оказывается, они повстречали дозорных Родиона Ржевского, те везли вести Дмитрию Ивановичу о том, что Мамай на Кузьминой гати стоит, «союзников» поджидает.

– Пленного повезете к великому князю, – распорядился Семен, – а мы остаемся… ненадолго.

Глава 12. ДОНСКИЕ ОЗЕРКИ

Дмитрий Иванович проводил совет воевод и князей. Решался один вопрос: переходить русскому войску Дон или нет.

Выслушав все за и против, великий князь поднялся:

– Ежели мы хотим крепкое войско, то должны через Дон-реку переправиться. Тогда не будет никого, помышляющего об отступлении. Коли побьем врагов, то все спасемся, коли умрем, то общею смертью, от князей до простых людей! Как только переправимся, мосты за собою сжечь!

В это время Кренин и Чириков привезли пленного, который сообщил, что Мамай, узнав о подходе русских к Дону, приказал сниматься с Кузьминой гати. Не дожидаясь «союзников», он заспешил по берегу Птани-реки, чтобы не дать возможности русским перейти Дон. Как опытный военачальник, он понимал, какую выгодную позицию обретут те, став в боевой порядок между Доном и Непрядвой.

Слова, сказанные Дмитрием Ивановичем на совете, были словами, лишь укрепляющими мужество: многие из воевод знали, что Куликово поле, как место предстоящей битвы, давно выбрано великим московским князем и его братом.

Но Владимира Андреевича тут ожидал неприятный «сюрприз».

Когда великий князь определял каждому полку своего воеводу, все войска, разделенные на пять частей, именовались полками – Правой руки, Левой, Передовым, Большим и Сторожевым, то в числе командующих Владимира Андреевича не назвал. Серпуховской обвел взглядом присутствующих – увидел торжествующий взгляд Боброка, безразличный, казалось, брата, смущенные лица воевод, особенно – князя Андрея Ольгердовича и опустил голову.

Глядя, как поникли гордые и прямые плечи Серпуховского, литовец со злостью подумал о сестре: «Негодница! Мерзавка! Значит, уверовал Дмитрий Иванович, что брат метит на его место. Ведь в предстоящей битве одному Богу известно, кто жив останется. Сыновья – малолетки, а Владимир Андреевич с его славой и происхождением – самый верный человек на престол…»

– Предлагаю урядить еще и Засадный полк, – внезапно произнес великий князь, – пусть отойдут к нему от прочих полков по две тысячи конных ратников. Засадный полк займет место в Зеленой Дубраве и до поры до времени затаится. Когда следует действовать, ведомо моему зятю Боброку. Он и будет командовать. На подмогу же придать ратных людей князя Серпуховского, его самого и всех новгородцев, которых привел дружинник Стырь. Также слушаться во всем и моего брата.

Еще ниже опустилась голова князя Владимира Андреевича: заметил, что брат назвал Боброка зятем.

«Неужели все мои заслуги перед московским великим княжеством побоку. А я ведь много сил приложил, чтобы сделать его великим. Что ж, пускай. В конце концов битва будет общая, все станут равны от простого ратника и до великого князя. Главное – победить, а прочее не важно…»

Пятого и шестого сентября наводили через Дон переправы. По высоким крутым берегам можно угадать, какой полноводной была река, да и летописи говорят, что уж коли переправишься через Дон, отступить назад невозможно.

Мосты возводили на протяжении нескольких поприщ вдоль реки – русское войско было велико: более ста тысяч конных и пеших ратников. Переправы тянулись до нынешней деревни Гаи. Там до сих пор сохранилась легенда о донских озерках.

По правому берегу реки они выстроились друг за другом на большое расстояние: это, скорее, не озерки, а колодцы, наполненные студеной чистой водой.

Молва о Боброке-Волынце как о ведуне, который обладал якобы даром чародея, живет в народе по сей день: рассказывают, что когда после битвы реки Смолка, Непрядва, нижний Дубяк и Дон оказались залиты кровью, оставшиеся в живых раненые ратники и кони стали умирать не столько от ран, как от нехватки питьевой воды. И тогда Боброк взял в руки палицу, стал ходить по нижнему берегу Дона и ударять ею о землю. Там, где он ударял, рождался родник.

Переправившись через Дон, каждый ратник оглядывался назад на горящие мосты и крестился. Лицо его принимало поначалу расстроенное выражение, – за рекой были дом, жена, дети, потом суровело, настраиваясь на жестокий бой. Победить или умереть – другого выбора теперь не было.

Глава 13. ВЕСТНИКИ

А на стороже Андрея Попова, стоящей на Рясско-Рановской засеке, после того как посетили её зимой чернецы, в том числе московский князь и его брат, стали твориться чудеса.

Старший сторожи видел поздно вечером в небе летающий предмет, похожий на суповую мису, с двумя лучами огненными, уставленными в землю. Попов подумал, что это козни дьявола, и прочитал «Верую», трижды широко осенив себя крестным знамением:

«Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.

И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единародного, Иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истина, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу. Им же вся быша…»

Молитва должна была развеять чары, но Андрей Попов увидел, что этого не произошло. «Миса» продолжала летать, наводя ужас и на других воев сторожи, которые, сгрудившись возле дубовой башни, в страхе крестились и творили молитвы.

Тут же решили: если молитвы не избавляют от видения, значит, это знамение Господа. Позже и отшельник Варлаам, к которому Попов отрядил мужа, по имени Фома Хецибеев, подтвердил правильность их мыслей: знамение Господне было – жди великих событий.

И когда стронулась Орда с берегов Итиля и двинулась по Дону, на стороже вмиг вспомнили возникшее поздно вечером чудо. Но вскоре о нем почти позабыли: приходилось теперь не только денно и нощно нести дозоры, но и тайно следить за передвижением Мамаевых войск и обо всем доносить в Москву.

Андрей Попов подчас сожалел, что нет рядом с ним многоопытного в делах засечных Олексина, которого князья услали в Рязань, пообещав, что он скоро вернется. Да тот как в воду канул!

Хорошо, есть на стороже такие смекалистые вой, как Фома. И ему явил чудо Господь! Тогда Попов понял, что Бог являет чудо не всякому, а лишь праведнику, преисполненному великой веры, каким теперь стал черкес Фома Хецибеев, в прошлом душегуб и разбойник.

Дотоле поклонялся Хецибеев, по имени Хызр, камням, воде и деревьям, одно слово – язычник, коих много в Орде. Ему и его соплеменникам говорили шаманы: чем больше убьешь людей Христовой веры, тем выше после смерти вознесется твоя душа и будет звездой светиться ярче всех. И идолопоклонники, веря в это, убивали, не щадя малых и старых.

Есть ли у таких добрые чувства?.. Но, оказывается, есть.

В одном из набегов захватил Хызр в плен русскую девушку. Пригожа оказалась молодица: и статью, и лицом, и обхождением. И черкес полюбил её всем своим пылким сердцем. Красив был юноша, смел и удал, понравился и он полонянке.

Проведал про красоту пленницы Хызра десятник и велел привести её. Но по закону «Ясы» никто не был волен распоряжаться судьбами пленников и пленниц, кроме хозяина. Даже сам повелитель. Поэтому и не послушался Хызр своего начальника.

И вот однажды, отлучившись по делам, он нашел свою возлюбленную мертвой.

Вскипела кровь в жилах горячего черкеса, схватился было за нож, но вовремя опомнился. Благоразумие подсказало: «Если убьешь сейчас десятника, тебя схватят и приговорят к страшной смерти – разорвут лошадьми твое тело надвое и бросят на съедение хищникам. Выжди благоприятный момент».

Хызр склонился над мертвой и на шее увидел маленький, на тонкой тесемочке крестик. Он снял крестик, повесил себе на грудь и сразу почувствовал облегчение.

Ночью черкес вырыл в степи могилу, опустил в неё любимую и засыпал землею. А когда, вернувшись, заснул, то увидел во сне старого, согбенного человека.

И сказал ему старец:

– Прими веру своей любимой и отринь мысли о мщении – знай, что убийца и так будет жестоко наказан. А ты – беги к русским.

Хотел возразить черкес насчет мщения, но не успел – проснулся.

И действительно, вскоре десятник при взятии русского городка был обварен кипящей смолой. Хызр, уверовав в справедливость слов старца, сбежал от ордынцев и, поплутав по дремучему лесу, наткнулся на сторожу Андрея Попова.

Там выучился он говорить по-русски, принял крещение в праздник одного из двенадцати учеников Христа – святого апостола Фомы – и был назван его именем.

Вот так стал язычник Хызр христианином Фомой Хецибеевым. Не забывал, как некоторые, бить перед образами поклоны по три раза на дню. Замаливал старые грехи свои…

Мамай со своим войском находился уже недалеко – Фома с двумя товарищами наблюдали передвижение ордынцев от устья Воронежа: Попов задавался вопросом: «Пошлет ли хан воинов на разграбление Рязани?..» Ведь если князь Олег присоединится к Мамаю, хан не тронет его стольного города. Вскоре выяснилось, что Мамай не собирался посылать свои разъезды грабить рязанские земли, а проследовал дальше. Судя по всему, на Симеонов день, то есть 1 сентября, он должен был выйти к Оке.

Но ратники Дмитрия Ивановича на неделю опередили ордынского хана, побывав на окском берегу 25 августа. Сейчас они скорым шагом шли к Куликову полю.

Мамай тоже шел. Скоро сторожа Попова окажется в тылу. Что делать? Сняться и скакать к полю? А кто будет наблюдать за неприятелем и разгадывать его намерения? Да и не было повеления князя Серпуховского бросать сторожу. Такие мысли одолевали не только Попова, но и прочих воев-разведчиков. Видели они немалую силу Мамаеву и мучились и другим вопросом: сумеют ли воины русские одолеть столь великую силу.

Тут-то Господь и явил Фоме Хецибееву чудо!

Нес разведчик службу: с вечера стоял на дубовой башне. Солнце только что опустилось за лес, по небу разлилась густая синева. Вдруг одно большое облако быстро стало приближаться к стороже. Фома взглянул наверх: вдруг из-за облака возникли всадники. Всмотрелся православный черкес и узнал ордынцев. Но с южной стороны этого большого облака появились два юноши. Как солнце, светились их лица, а в руках они держали острые мечи. То были святые мученики Борис и Глеб, принявшие смерть от своего брата – окаянного Святополка.

– Кто звал вас на Отечество наше? – громко спросили юноши у ордынских военачальников.

Й стали сечь басурман. Не выдержали те – отступили… .

– Вот так и великий князь московский одолеет Мамая, – на прощание сказали святые Борис и Глеб разведчику.

Узнав об этом, Андрей Попов велел:

– Скачи немедленно к Дмитрию Ивановичу, поведай ему о видении… Укрепи его дух.

Прискакав, Фома рассказал великому князю о видении, но в ответ услышал:

– Не говори об этом более никому. Верю словам святым, но победу творить надобно не расслаблением, а только силою.

В тот же день второй гонец пожаловал, из Москвы, от Преподобного игумена Сергия.

Подали Дмитрию Ивановичу грамоту и хлебец Святой Пречистой Богоматери. В грамоте содержалось благословение всем русским князьям и всему православному воинству.

Хлебец великий князь съел и сказал громогласно: – О, Пресвятая Богородице! Помози нам молитвами твоего игумена Сергия.

А в шестом часу вечера в тот же день, 7 сентября, прискакал Семен Мелик с дозорными. Он рассказал великому князю, что одна только ночь отделяет Орду, наутро уже тот придет на Непрядву.

Глава 14. СМЕРТИ У ХРАБРЫХ НЕТ

По утрам над Куликовым полем лежал туман, виделось плохо. В тумане слышались плач куликов да надрывные крики лебедей, которых водилось много в речных протоках.

Поэтому воеводы по приказу великого князя еще с вечера расставили свои войска в боевом строю; утром сделать это в густом тумане было почти невозможно. Вот как писал летописец: «Был канун живоносного праздника Рождества Пресвятой Богородицы, осень же была тогда длинная, и дни по-летнему сияли, теплыми были и тихими. В той ночи туманы росистые являлись».

Боевой строй русских был таков: три полка в глубину – Передовой, в котором находился сам московский князь, братья литовские – Дмитрий и Андрей Ольгердовичи; Большой во главе с князем смоленским, воеводы – Тимофей Вельяминов и Аким Шуба; Сторожевой князя Оболенского, воеводы – Михайло Челядин и царевич Черкиз-Секизбей.

Фланги Дмитрий Иванович усилил конными полками Правой и Левой руки. Полк Правой руки, которым руководили князья Андрей Ростовский и Андрей Стародубский с воеводой Грунком, расположился у крутых берегов реки Нижний Дубяк. У реки Смолки – полк Левой руки во главе с Федором и Иваном Белозерскими. Воеводой был у них боярин Лев Морозов.

За левым флангом в Зеленой Дубраве расположился Засадный полк.

На виду у всего войска Дмитрий Иванович снял свои золоченые доспехи, обрядил в них, как и было условлено, боярина Михаила Бренка и велел во время битвы отряду Мелика возить за боярином великокняжеское знамя. Сам же великий князь надел боевые доспехи простого воина Передового полка.

По поводу переодевания Дмитрия Ивановича у историков есть много толкований, но главное бесспорно: случись гибель великого князя на виду у всех, она бы отразилась на боевом духе ратников. На это и рассчитывал Мамай, посылая во время битвы на всадника в золоченых доспехах и красном плаще, над которым реял великокняжеский стяг, своего племянника Тулук-бека, с отборной сотней. И когда с Красного холма Мамай увидел, что упало великокняжеское знамя, то решил: Дмитрий убит, и русские сейчас в панике побегут. Но русские не побежали. Ведь каждый воин знал, что великий князь сражается в доспехах простого ратника. Даже если на поле останется десяток бойцов, возможно, что в их рядах рубится Дмитрий Иванович.

Накануне вечером великий князь вместе с Боброком выехал на Куликово поле. Стали они посреди двух войск и прислушались. Услыхали стук и шум, словно на торг собирались ордынцы или строили что-то. Внезапно за Зеленой Дубравой завыли волки, закаркали за Доном вороны, забили крыльями по воде Непрядвы гуси и лебеди.

– Слышишь? – спросил Боброк.

– Да, великий шум, – ответил Дмитрий Иванович.

– А теперь обратись, княже, в сторону нашего войска.

Там стояла тишина.

– Вижу многие огни, как будто зори соединяются.

– Это доброе предвестие, великий князь.

Боброк спрыгнул с коня, приник правым ухом к земле и полежал так, слушая. Затем встал и поник головой.

– Одна примета к добру, другая не к пользе. Слышал я, как словно плачет земля на две стороны. Будет победа над погаными, но и много наших погибнет.

Наконец предутренний туман, обволакивающий сплошной стеной оба войска, рассеялся, и противники увидели друг друга. Стояли молча, сосредоточенно, лишь слышно было, как хлопали на ветру большие полковые полотнища русских и хвостатые знамена татар. Иногда растяпа-воин с той или другой стороны нечаянно опускал на щит копье, и раздавался глухой звук.

Прошло какое-то время.

Вдруг из рядов ордынцев вырвался на черном жеребце грузный великан с длинным копьем, древко которого было толщиной с руку. Он резко осадил коня, поднял его на дыбы и, потрясая копьем, издал звук, похожий на рычание.

Кто-то перевел:

– Силами меряться вызывает. Ишь, каков. Да он зараз, наверное, быка лопает. Померяйся с таким…

Тут из русских рядов выехал без воинских доспехов, в рясе, с надетым на голову монашеским клобуком, но с копьем и червленым щитом человек на белом коне.

– Пересвет… свет… свет, – прошелестело по рядам.

Не торопясь, он повернул коня навстречу монголу, выставив такое же, как у него, длинное копье. Всадники сшиблись, и все увидели, как ордынец, пронзенный копьем, медленно валится с вороного жеребца на землю.

Но было видно, что и Пересвет еле держится в седле. Конь внес его в русские ряды, где герой-инок замертво свалился на руки товарищей.

Ордынцы взревели, русские воскликнули единогласно: «Боже, помоги нам!» И началась сеча.

Софроний Рязанец так говорит в «Задонщине»:

«Протоптали полки холмы и луга, возмутили реки и озера. Черна земля под копытами.

Тогда сильные тучи сходились вместе, а из них часто сияли молнии, громы гремели великие. Это сходились русские сыновья с погаными татарами за свою обиду…

Гремят мечи булатные о шлемы. И уже среди трупов человеческих борзые кони не могут скакнуть, в крови по колена бредут».

Выдвинутые вперед конный Сторожевой полк и пеший Передовой на некоторое время задержали ордынцев. Оба полка погибли, с честью исполнив свой долг: они не дали противнику нарушить строй Большого полка.

Вот как далее повествует другой летописец в «Сказании о Мамаевом побоище».

«От сверкающих мечей выступали зори, трепетали сильные молнии от ломающихся копий и треска секущих мечей, так что нельзя было охватить взором грозный и горький час тот.

Часа четыре и пять бились, не ослабевая, христиане с погаными. Когда уже настал шестой час, Божиим попущением ради наших согрешений начали одолевать татары. Уже многие из сановитых воинов были побиты. Богатыри русские, словно деревья дубравные, склонились на землю под копыта конские. Многие же сыны русские погибли, самого великого князя многажды изранили. Но не истребили многих, те только Божиею силою укрепились».

Войско Мамая безуспешно пыталось прорвать центр и правое крыло русской рати. Тогда главные усилия враг сосредоточил против полка Левой руки. Натиск ордынцев был так силен, что полк Левой руки стал отходить, открывая фланг Большого полка.

Но пеший отряд русских – небольшой резерв – прикрыл обнаженный фланг. Все это происходило недалеко от Зеленой Дубравы – уже были хорошо слышны дикие визги татар, яростные удары топоров о щиты, ржание коней.

– Игнатий, лезь вон на то дерево и сообщай, что там делается, – приказал Серпуховской.

Стырь проворно взлетел на макушку высокого дуба.

– Беда, княже, – крикнул он. – Уже смяли ордынцы наши многие полки. Но Большой стоит… Только полк Левой руки отходит, открывая фланг Большого. На помощь пешцы пришли, дерутся изо всех сил. Но, кажись, и их скоро сбросят в Непрядву…

– Не пора ли нам, Дмитрий Михайлович? – обратился князь Серпуховской к Боброку.

Несмотря на обиду, Владимир Андреевич обращался к Волынскому, как положено, не забывая, что тот здесь поставлен главным. К тому же помнил, что Боброк в боях много раз показывал себя искусным воеводой.

– Не пришел еще наш час: всякий, кто не вовремя начинает, удачу себе не приносит, – ответил Волынский.

Уловив перемену в настроении князя Владимира Андреевича, повеселел и Боброк. Хотя кругом было не до веселья! Даже простые воины зароптали: некоторые из них тоже позалезали на деревья и видели, как гибнут их братья.

– Не время еще! – грозно сдвинув брови, повторил Боброк, предостерегающе подняв руку.

По лицам воинов Дмитрий Михайлович и Владимир Андреевич видели – еще немного, и конная лавина вырвется из дубравы, не выдержит томительного ожидания, и тогда все пропало…

«Нет, не время еще!» – повторяли князья, косясь строгим взглядом на самых нетерпеливых, готовые силой остановить всякого, кто ринется на ковыльное поле без приказа.

И вот наконец пришел тот час!

Когда вся ордынская конница повернулась к Засадному полку спиной, Волынец вытащил из ножен меч и, пропуская мимо себя воинов, закричал громким голосом:

– Друзья и братья, час настал! Сила Святого Духа да поможет нам!..

Мамай не сразу сообразил, что произошло. Вся его конница оказалась перед лицом пешего строя копьеносцев Большого полка, а в тыл ей ударили свежие русские силы.

Он бросил в бой последний резерв. Однако смятение среди ордынцев было так велико, что отступающих остановить не удалось: им казалось, что русских великое множество.

«Уже поганые оружие свое побросали. Трубы их не трубят, приуныли голоса их», – писано в «Задонщине».

Теперь ордынцы походили на стадо баранов, преследуемых свирепыми волками. Придать этому стаду хотя бы видимость какого-то порядка не сумел бы даже сам Аллах. Русские гнали и гнали их с Куликова поля; отступая, ордынцы пытались, правда, огрызаться. Возле одного села, впоследствии названного Секирино, один из мурз попробовал со своим кое-как собранным отрядом дать встречный бой. Произошла жестокая сеча, в которой ордынцы были изрублены в буквальном смысле на куски. Среди сражающихся находились и два друга по разведке Василий Тупик и Игнатий Стырь.

На брошенном стане Мамая Дмитрий Михайлович Боброк обнаружил личный золотой кубок ханского повелителя. Он взял его, чтобы с почетом вручить в дар великому московскому князю.

Отныне этот кубок будет передаваться великим русским князьям, а затем и царям по прямому наследству как символ победы.

Эта традиция будет нарушена всего один раз, когда сын Ивана Грозного Федор за победу над крымским ханом Казы-Киреем в 1591 году вручит кубок своему зятю Борису Годунову. И чем все закончится?! Федор вскоре умрет, Годунов тоже, а на Руси надолго воцарится безвластие и смута…

А в это время на поле Куликовом Владимир Андреевич Серпуховской встал под стяг и велел трубить сбор. Первыми подъехали князья литовские Андрей и Дмитрий, израненные, в помятых кольчугах, со своими воеводами. Стали ждать великого князя.

Прошел час, а его все не было. Слезы выступили на глазах Владимира Андреевича. Он обратился к собравшимся:

– Братья мои, кто видел последним великого князя?

Ему ответил Андрей литовский:

– Кто-то из воинов сказывал: видели его, как по полю шел. Без коня. Рано нам плакать.

Тогда Серпуховской вскочил в седло и помчался в полки, спрашивая о Дмитрии Ивановиче.

– Княже, в пятом часу битвы зрел я его, крепко бьющегося палицей, – сказал Родион Ослябя, проходя мимо в поисках своего сына Якова.

– Владимир Андреевич, – поклонился князю Серпуховскому крепкий старик в забрызганной кровью одежде, – бился великий князь рядом со мною с четырьмя ордынцами. Троих он поразил, а четвертого я достал вот этим. – Старик Холопищев-отец показал на лежащий у ног ослоп.

– А после того? – с надеждой в голосе спросил Холопищева Владимир Андреевич.

– А после того не видел.

– Друзья, братья! – зычно крикнул Серпуховской собравшимся воинам. – Если кто найдет живым брата моего, великого князя, то поистине будет его любимцем, и моим, и всей земли Русской!

Бросились искать. Но нашли Бренка. Он лежал в овраге с рассеченной головой, придавленный крупом мертвого коня. Великокняжеский шлем с золотым шишаком валялся рядом – знать, не смогли ордынцы завладеть им. Тут же лежали рынды воеводы, никого в живых среди них не оказалось. Трудно им пришлось вдвойне, потому что защищали не Бренка, а как бы самого великого князя московского, на которого бросались самые лучшие ордынские воины.

Бережно уложили Михаила Андреевича на красный плащ и понесли к стягу. Но вдруг раздался тихий стон. Начали разгребать тела и под ними на самой земле, оттого сразу и не заметили, обнаружили Семена Мелика. Он был тяжело ранен, и тем, что остался жив, был обязан своему богатырскому здоровью.

Плаща боярина не нашли, но рядом лежал щит, – на него и водрузили безжизненное тело смелого ратника.

Дмитрий Иванович сидел, прислонившись спиной к белому стволу березы. Ствол был надломлен, и зеленая верхушка, склонившись, прикрывала лицо великого князя.

Гул битвы затих. Дмитрий Иванович слышал, как возвещали трубы победу, слышал радостные крики, но подняться и пойти туда, откуда неслось ликование, не мог. Мешала острая боль в груди. Он хотел было отвести от лица ветки, скрывающие от взора даль, приподнял правую руку, но боль усилилась, отдавшись в висках. Князь ощупал свой панцирь и обнаружил сильные вмятины.

Он не помнил, где, когда, чем были нанесены эти удары, прогнувшие железо. Кости, кажется, целы. Только вот правая рука… Наверное, болит оттого, что намахался ею, держа меч, за много часов кровавой сечи. Или, может, вывихнул в плечевом суставе.

Дмитрий Иванович слегка приподнял голову. Перед его глазами сквозь золотые листья березы забрезжило, слепя не осенней синевой, небо, кажущееся таким близким. Протянуть бы руку, схватить ладонью эту прохладную синеву, поднести к губам и пить, пить…

«И она, эта любовь, прародительница славной победы! Я ли не любил свою землю, народ, князей несговорчивых, недалеких, наказуя их и плача потом?!

Ведь от их раздоров прежде всего страдали простые люди… Князья оботрут полотенцем лоб да губы, и вся недолга… А смерды опять строят, хлопочут… Но как поднялись они, как сильны, храбры и послушны были во время битвы!»

Вдруг синий свет хлынул в очи великому князю так, что пришлось зажмуриться. Послышался радостный голос:

– Вот он! Кричи Владимиру Андреевичу, кричи людям – нашелся! Нашелся!

Это воскликнул Григорий Холопищев, раздвинув ветки березы над раненым Дмитрием Ивановичем. Он с помощью своего земляка Федора Сабура осторожно приподнял великого князя. К ним уже вели коня.

Страшным было поле Куликово: лежали убитые друг на друге, образуя словно сенные стога. Дон-река три дня кровью текла.

Пять дней продолжались скорбные труды на берегу Дона. Триста тридцать высоких холмов выросли над братскими могилами, где спали вечным сном сыны русские.

На праздник Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня повелел Дмитрий Иванович всем от Дона уходить.

Но не всех русских схоронили в братских могилах Куликова поля. В сентябре 1380 года в Москву привезли еще множество деревянных колод с телами павших воинов. Среди них находились инок Пересвет и Яков Ослябя, сын Родиона.

Москвичи захоронили погибших, привезенных в столицу княжества, в конце Варьской улицы, в урочище, называемом Кулишки, и над братской могилой срубили обетный храм.

Пересвет же и Яков были схоронены отдельно, в Симоновом монастыре близ деревянной церкви Рождества Богородицы в каменной палатке под колокольней.

«Слава шибла к Железным вратам, к Риму и к Кафе по морю к Торнову и оттуда к Царь-граду на похвалу. Русь одолела Мамая на поле Куликове», – заключает свое сказание Софроний. И славу эту понесли во все края путешественники купцы-сурожане.