Текст книги "Витязь. Владимир Храбрый"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Большинство (те, кто молчали) поддержали Бегича. А вскоре консул Кафы запросил у ордынцев мира.

…Мамаю вот уже несколько ночей снился один и тот же сон. Будто мальчишкой бежит он по степи, но она не походит на степь Золотой Орды, плоскую, как лепешка, расположенную по берегам Итиля[20]  [20] Итиль – Волга.


[Закрыть].

Она холмистая, с многочисленными озерами, полными гусей и уток…

Сотник поведал о своем сне одному из нукеров, монголу по происхождению, и тот сказал, что это степи Керулена.

– Но я же там никогда не был, – возразил Мамай. – К тому же я – татарин.

– Татары раньше кочевали в этих местах, – ответил нукер. – Поэтому души предков показывают тебе родные места.

А сегодня ночью во сне Мамай бежал и провалился в какую-то яму. Долго летел вниз, и чем дольше летел, тем чернее становилась мгла, окутавшая его… От страха он и проснулся. И почему-то сразу вспомнилась Абике, её нежное лицо и печальные глаза.

«О Гурк, солнцеликий, повелитель огня и неба! Развей мои страхи и печали!..» – обратился Мамай к своему богу, и на душе стало легче.

Он вышел из юрты, потянулся, вдыхая прохладный утренний воздух и подставляя голую грудь под освежающий ветерок, дующий с моря… Верные нукеры, обнаженные по пояс, стояли возле его юрты и, поприветствовав того, кому рассказывал сны, Мамай увидел на его спине темные пятна. Сотник велел нукеру поднять руки. Тот нехотя повиновался, и Мамай увидел у него под мышками темные опухоли, готовые вот-вот прорваться…

– Давно это у тебя?

– Два дня, повелитель.

– Почему молчал?

– Боялся.

– Голова болит?

– Да, повелитель. И зябко.

– Оденься.

Пока монгол надевал кожаную безрукавку, Мамай пристально смотрел на него.

– Что же делать с тобой?.. Беда… Беда всей сотне, – уточнил он. – Прости, брат, но я должен об этом доложить великому каану…

Нукер опустил голову: он понимал, что это значит… Понимал и его начальник: ведь это его сотня вела сражение за питьевую воду, и его воины грабили потом убитых, среди которых было немало зараженных чумой…

Но, прежде чем пойти к хану Золотой Орды, Мамай решил посоветоваться с Бегичем и Бердибеком, тем более что последний тоже участвовал в сражении. Сказав, чтобы зараженный нукер удалился в свою юрту и пока ничего никому не говорил, Мамай отправился искать Бердибека. Тот по заданию отца объезжал караулы. Но Бегича Мамай застал.

– Много лет тебе, повелитель, – приветствовал Мамай темника. – Да проживут во славе твои внуки и правнуки…

По встревоженному виду Мамая было видно: что-то случилось, поэтому Бегич спросил:

– Ищешь помощи?

– Да, повелитель…

– Говори.

– Беда, повелитель…

– Дождемся Бердибека, – сказал темник, выслушав рассказ. – Подумаем вместе. Иди, мы найдем тебя сами.

После полудня Бегич и Бердибек прискакали в стан Мамая, соскочив с коней, бросили поводья тургаудам и быстрым шагом прошли в юрту сотника.

– Покажи, где больной… – произнес Бердибек. Нукер уже метался в жару и бредил, выкрикивая слова, лишенные всякого смысла.

– Плохи твои дела, Мамай, – после некоторого раздумья сказал одноглазый Бегич. – Кто-то узнал, что в твоей сотне началась чума, и сообщил хану до нашего прихода… Он принял нас в окружении шакалов, которые успели влить ему в душу яд… Вначале он вел себя спокойно, а потом разразился гневом, обвинив и нас в укрывательстве… Мы даже не смогли и слова сказать в защиту… Собирайся, он требует тебя. А мы подождем возле юрты хана.

Бегичу и Бердибеку ждать долго не пришлось. Из белой юрты хана Мамай вышел быстро.

– Что?

– Великий каан приказал мне задушить больного собственными руками, а не тетивой…

– Но… тогда и ты умрешь… – изумился приказу отца Бердибек.

– К вечеру он пришлет своего человека, и на его глазах я должен это проделать…

– Шакалы, добрались все-таки до тебя, сотник! Значит, у великого хана не заросли травой чичен[21]  [21] Чичен – зеленая густая трава, которая растет на мокрых местах.


[Закрыть] его воспоминания о молодой жене Абике… – подытожил разговор темник. – Теперь нужно искать выход.

– Я вижу выход только один… Другого, кажется, нет. Тебе, Мамай, следует бежать… И немедленно… налегке… – заговорил Бердибек. – Может, приютит тебя хан Синей Орды Мубарек-ходжа, который, пока мы воевали под стенами Кафы, вышел из нашего подчинения… А можешь направить копыта коня к Казимиру – польскому князю. Он уже занял несколько наших городов в Галицкой Руси… Или беги к Ольгерду в Литву: отцу сообщили русские князья, что он многие улусы высек и в полон увел…

– Хорошо, я подумаю.

– Думай скорее, а когда трон отца перейдет ко мне, Мамай, приходи. Я всегда приму тебя.

– Благодарю, Бердибек!..

После того как Мамай бежал от стен Кафы, следы его в истории затерялись. Объявился он ровно через десять лет на Кавказе, в городе Тавризе, столице Азербайджана. Там в это время наместником великого хана Золотой Орды сидел его сын Бердибек, возведенный в чин «султанства».

Он принял Мамая с почетом, дав ему «бекство тысячи», то есть сделал сразу тысячником. Бердибек, став султаном, ввел в лексикон придворных новые слова – теперь сотник назывался сотенным беком, тысячник – тысячным, темник – беком тьмы…

Особенно обрадовался появлению Мамая Бегич, который нес службу у Бердибека; сын выпросил его у отца.

И вдруг как русский снег на ордынскую голову – весть, и страшная, и ласкающая воображение: великий каан серьезно заболел… Эта весть пришла в середине месяца сафар[22]  [22] Сафар – сентябрь.


[Закрыть], а в конце месяца прискакал другой гонец и подал бедибеку грамоту от влиятельного при сарайском дворе эмира Гоглубая, который звал его на престол. И это при живом-то отце!.. Но Бердибек не возмутился и не донес Джанибеку, иначе голова эмира была бы надета на копье одного из тургаудов великого каана, а принял это как должное… Узнав об этом, Мамай несказанно обрадовался… Наконец-то свершилось!

Оставив за себя визиря Сарай-Тимура, с десятью спутниками, среди которых находились Мамай и Бегич, Бердибек покинул Тавриз.

«Бердибек из-за любви к трону Дешт-и-Берке бросил Азербайджан и поспешно направился через Дербент в Орду», – сообщают арабские источники. А далее вот что повествует Никоновская летопись.

«Среди ночи он (Бердибек) расположился в доме Тоглубая. Между тем Джанибек-хану стало лучше, он поднял голову от подушки болезни и хотел на другой день снова присутствовать в диване. Один из доверенных людей, который узнал о прибытии Бердибека, доложил Джанибеку об этом. Джанибек забеспокоился и посоветовался с женой Тогай-хатун. Хатун из-за любви к сыну постаралась представить эти слова ложными. Джанибек позвал Тоглубая на личную аудиенцию и, не зная, что ветром этой смены является он, стал говорить с эмиром об этой тайне. Тоглубай встревожился, под предлогом расследования вышел наружу, тотчас вошел (снова) внутрь с несколькими людьми, которые были в согласии (с ним), и Джанибека тут же на ковре убили. После этого Тоглубай привел Бердибека, посадил на тот ковер, на котором он убил отца, и убил каждого, кто не подчинился. Бердибек сказал эмиру: «Как отец уничтожил своих братьев, уничтожу и я своих…» Тоглубай одобрил эти слова.

Он (Бердибек) вызвал к себе царевичей[23]  [23] Их было двенадцать.


[Закрыть] и за один раз всех уничтожил. Одного его единородного брата, которому было восемь месяцев, принесла на руках Тайдула (бабушка Бердибека) и просила, чтобы он пощадил невинное дитя. Бердибек взял из (её) рук, ударил об землю и убил…»

Заняв сарайский трон, Бердибек своих пособников в кровавом деле щедро наградил: Мамай получил бекство тьмы, Бегич стал мурзой…

Глава 3. ВСЕСВЯТСКИЙ ПОЖАР

Стояло жаркое лето 1365 года.

Стручки гороха на посадских[24]  [24] Посадский – от слова посад. Посад – торгово-ремесленная часть древнего города вне крепостной стены.


[Закрыть] огородах с тугим щелканьем разрывались пополам, и горошины мягко падали в пыль, густо покрывшую грядки. А если прислушаться далее, то ухо уловит, как трескаются бревна, образуя щели, из которых выползают паучки, но, обожженные зноем, замертво скатываются вниз.

Куры, гуси, утки прячутся в тень от навесов. Домашняя живность голодная: разомлевшая от нестерпимой жары хозяйка забыла бросить птицам несколько горстей зерна, а чтобы самим поискать корм в земле или в озере, нет у них тоже сил. Да и озеро, где раньше они плавали, превратилось теперь в почти высохшую лужу…

Молодая жена ремесленника, спрятавшись в сенях и качая на руках распеленутое дитя, хлопала его по голой вспотевшей спине горячей мягкой ладошкой и приговаривала:

– Дитятко мое, ой как твое тельце-то зноится! Ты бы уснуло, мое родимое, да и переспало эту кару Божью. Эх, грехи наши! И сад наш зноится, и в мареве вся земля. О, Господи!..

Перед глазами тех, кто отважился сейчас выйти из дома, струилось марево, а далее оно колыхалось красным с темными точечками гладкокрашеным ситцем, набирая густоту над приозерными и прибрежными лугами, над самой Москвой крепостными, также пыльными бревнами Кромника[25]  [25] Кромник, Кром, Крем – древние названия Кремля.


[Закрыть].

В огороженном его пространстве, расположенном на холме между сильно обмелевшими в эту пору реками Москвой и Неглинкой, стояли княжеские терема, рубленные из подмосковной сосны, белокаменные соборы Успенский и Архангельский, возведенные при Иване Калите, да еще церковь, тоже каменная, во имя преподобного Иоана Лествичника, построенная всего за одно лето[26]  [26] С 21 мая по 1 сентября 1329 года.


[Закрыть].

Как только Кромник солнце прямыми лучами начинало палить, нельзя было спрятаться даже внутри каменных соборов. Владимир и Дмитрий выезжали за Чертолье. Название Чертолье никоим образом не было связано с похожими на указательные пальцы окаменелыми ископаемыми. Чертолье – это граница, черта города, за которой росли боры и рощи.

Ох, и напугали молодые князья однажды тысяцкого боярина Василия Вельяминова, который отвечал за их охрану.

Тогда с ними был еще Ивашка, сын старшего в княжем совете боярина Андрея Свибла. Выехали за Чертолье, оставили коней на попечение рынд[27]  [27] Так называли телохранителей русских князей.


[Закрыть], которые тут же сели в кружок для игры в кости. Знали, далеко не отлучатся отроки, разве что пойдут в березовую рощу собирать обабки[28]  [28] Обабки – подберезовики.


[Закрыть].

Но юноши прошли рощу и оказались в сосновом бору. Деревья стройные, высокие, метелки их далеко наверху и хорошо защищают от нещадных лучей. Прохладно здесь и весело, почти под ногами, не боясь, перебегают полосатые бурундуки.

Дым первым унюхал Иван. Он был жизнерадостным, худощавым, в отличие от плотного телом Дмитрия, несмотря на свою хромоту (упал с лошади в трехлетнем возрасте), скорым на ногу, но пугливым:

– А вдруг костры жгут разбойные люди?

– Ты что, в штаны намочил? – подначил боярского сынка Владимир.

– Да не-е… – протянул Ивашка.

– Не-е… Испугался! – настаивал Серпуховской. – То, небось, смолокуры.

– А давайте – разведаем! – предложил Дмитрий.

Позже это войдет в привычку великого князя: никогда он не предпримет большого похода против неприятеля, не изучив досконально обстановку. И добьется того, что военная разведка будет находиться на большой высоте… Не чурался и сам принять в ней участие. В этом ему всегда помогал Владимир Андреевич.

А сейчас отроки быстрым шагом прошли в ту сторону, откуда сильно пахло дымом. Чем дальше, тем хвоя под ногами становилась смолистее и прилипала к подошвам сапог. Здесь сильнее ощущалась духота.

Вдруг деревья как-то сразу поредели, и князья оказались на самом краю высокого холма, по склону которого росли низкие березы и чахлый кустарник.

– Смотрите! Пожар! Москва горит! – воскликнул Дмитрий.

Столько горечи и боли было в его голосе, что Владимир и Иван одновременно взглянули на молодого великого князя. Ведь полыхала столица княжества!..

Отроки увидели, как сразу посерьезнел и будто постарел Дмитрий, словно отдаляясь по годам от них. Ведь после пожара прежде всего ему надлежало думать, что делать дальше…

Сильно горели посады; даже сюда долетал шум огненного вихря – он срывал с крыш доски и стропила и бросал их в объятые пламенем дома.

Звенела медь церковных колоколов, и уже тяжело ухал большой колокол на звоннице церкви Всех Святых. Звонница её уже была также объята пламенем, но прислужник каким-то образом ухитрялся дергать колокольный язык. Как узнают позднее князья, с неё-то, со Всехсвятской церкви, и начался пожар на Москве, отчего и прозвали его Всехсвятским.

С реки Яузы, с Москвы-реки и Неглинной прыгали по бревенчатым мосткам телеги с бочками, наполненными водой; напрягаясь изо всех сил, тянули их в гору лошади, запряженные по трое; у дубовых крепостных стен вычерпывали воду ведрами и лили в бушующее пламя. Но чтобы залить такое море огня, нужно иметь и море воды…

Пылал Посад. Пылал Подол[29]  [29] Подол – место под горой, в данном случае – под кремлевским холмом.


[Закрыть]. Пылали Заречье и Занеглименье.

Боровицкий холм будто взлетел вверх, скрывшись в высоком пламени, и Ивашка закричал, протягивая туда руки:

– Ма-а-а-ма!

Он понял, что теперь огонь объял и их родовую усадьбу – огромный боярский дом отца стоял на Боровицком холме.

Владимир прикусил губу, и он мог бы также воззвать к своей матери, которая оставалась наверху в княжеском тереме, но сдерживал себя – молчал, лишь глаза потемнели, а худощавое лицо еще больше осунулось. Дмитрий же тревожился о старшей сестре Анне да о челяди: восемь месяцев назад умер его родной брат Иван, а почти следом за ним и матушка[30]  [30] Младший брат великого князя Иван умер 23 октября 1364 года, а 27 декабря этого же года скончалась великая княгиня Александра, мать Дмитрия Ивановича.


[Закрыть].

Великий князь крепко прижал к груди голову рыдающего Ивашки, стал успокаивать:

– Ничего, ничего… Твой отец позаботится обо всех и о наших с Владимиром родных тоже…

Тут раздался голос Василия Вельяминова, разыскавшего отроков:

– Думаю, детки, что княжеские и боярские люди уже перебрались внутрь соборов и переждут там огонь. Слава Ивану Даниловичу, что построил их из камня. Есть где хорониться и от пожара и от ворога…

За два часа, пока бушевал огонь, деревянная Москва выгорела дотла. Немного позже летописец записал: «Весь город без остатка погоре. Такова же пожара пред того не бывало…»

Бывало. Еще как бывало! И в самой Москве и в других русских городах. Скорее всего, старец запамятовал… Или хотел подчеркнуть ужас происшедшего, свидетелем которого оказался сам.

Случившийся пожар в 1337 году был не менее ужасным, когда разом сгорело восемнадцать церквей под Кремлевской горой, после чего Иван Данилович Калита счел необходимым обнести Кромник дубовыми стенами, а потом за ними великий князь создал посады и слободы, названными по имени заселившихся здесь ремесленников – Гончарными, Кузнечными, Камнетесными. Без мастеровых не существовало бы и каменных соборов.

А потом, когда Дмитрию не исполнилось и четырех лет, заполыхали на его глазах дубовые срубы дедова Кромника. Гудящий огонь, всепожирающий, с закрученными кверху языками пламени – таким он останется в памяти уже взрослого Дмитрия, – и каждая битва потом будет в его сознании представляться страшным пожаром, пережитым в детстве…

Воротившись домой, Вельяминов велел всыпать за недогляд старшему из рынд двадцать плетей, но великий князь явился к боярину и попросил отменить приказ: мол, сами виноваты, дядька Василий, это нам бы следовало отвесить по двадцать плетей, заслужили.

Боярин попыхтел, покрутил длинный ус, но свой приказ насчет двадцати плетей отменил: против ветра плевать – самому хуже. Хотя и подросток, а великий князь!

Владимир и на этот раз увидел недовольство на лице Вельяминова. Он часто удивлялся тому, как неохотно выполняет просьбы Дмитрия Ивановича тысяцкий.

Надо отметить, что должность тысяцкого у Вельяминовых переходила из рода в род. Она являлась грозной силой; хотя тысяцкий назначался великим князем, но последнему приходилось с ним считаться. Ведая судом над населением, распределением повинностей и торговым судом, тысяцкий вступал в близкие отношения с верхами горожан и влиятельными боярами, потому и пользовался их поддержкой.

Но не следует забывать, что тысяцкий находился в прямом подчинении у великого князя, а его непослушание замечалось людьми. Владимир как-то спросил об этом свою мать Марию.

– Просто так, сынок, не ответишь… Долго придется рассказывать, но рассказать, думаю, надобно: пора пришла. Да и служишь ты брату своему Дмитрию. Вам обоим сие пригодится…

И вот что рассказала сыну родная тетка Дмитрия Ивановича.

На холме Боровицком в глубокую старину рос густой бор, а еще ранее на этом месте находилось языческое капище. Оно хорошо подходило для жертвоприношений – в глухом лесу, в слиянии двух рек, и оканчивалось круговым земляным валом.

Жили здесь предки боярина Степана Ивановича Кучки. Жили привольно. До тех пор, пока не появился в этой местности князь Юрий Долгорукий, который, «полюбя же вельми место сие, золожил град и пребыл тут, строя, доколе брак Андреев совершил». Сыну своему Андрею Юрьевичу он выбрал в жены дочь боярина Кучки Улиту. Свадьба шла пять дней. Затем Юрий Долгие Руки с детьми воротился во Владимир.

Кучковых селений тогда на Москве было шесть – Воробево, Симоново, Высоцкое, Кулишки, Кудрино и Сущево. Было и урочище, которое завалось Кучковым полем… Недалеко от него жили предки бояр Вельяминовых, дальних родственников Степана Ивановича. Покойная же мать Дмитрия, Александра – родная сестра Василия Васильевича Вельяминова; дед их Протасий был тысяцким у Ивана Калиты, а отец, Василий Протасьевич, – тоже тысяцким у Симеона Гордого.

– Поэтому Вельяминовы и считают себя чуть ли не ровнёй великому князю, не роднёй, а ровнёй… – продолжала княгиня Мария. – И обид никому не прощают… Почему, не знаю, только вышла меж Вельяминовыми и Иваном Красным размолвка, и назначил великий князь тысяцким Алексея Петровича Босоволкова, по прозвищу Хвост. И что же?! Морозным утром, помню, 3 февраля, девять лет назад[31]  [31] В 1356 году.


[Закрыть], нашли на пустынной площади убитого человека. Им оказался тысяцкий Босоволков… Судили-рядили: кто убил?.. Подозрение пало на Василия Васильевича, ибо он до Хвоста тысяцким был. Сослали в Рязань, но хитрый Василий дело обставил так, что не его-де отсылают, а он сам, в великой обиде, по собственной воле покидает опостылевшую Москву… И не только в обиде на князя, но и на некоторых бояр, говоривших: «Знать, мало им, Вельяминовым, славы… Не по злодейской ли славе Кучковичей соскучились, зарезавших князя Андрея Боголюбского?..»

Думаю, что Вельяминовы себя еще покажут, так что вы с братом Дмитрием глядите в оба…

Глава 4. ПОДМЕНА

Разговор с матерью кое-что Владимиру прояснил, но опять-таки оставил больше вопросов, нежели дал ответов. Ведь и Дмитрию должна быть известна строптивость Вельяминовых, ан нет, после смерти отца вернул дядьку своего из рязанской ссылки и вновь назначил тысяцким. В этом, скорее всего, чувствовалась рука митрополита Алексия, вероятно, это он посоветовал сделать так во избежание дальнейших раздоров… К замирению настраивает умный митрополит Дмитрия, и князь, кажется, внемлет старцу весьма охотно.

«Матушка права, говоря о разнице, когда хотят быть роднёй, а когда р о в н ё й… Асам-то ты разве раньше не задумывался над этим?..» – Владимир скосил глаза на Микулу Вельяминова, скакавшего рядом. Оба они сейчас возглавляли конный разъезд, посланный Андреем Свиблом и тысяцким, отцом Микулы, чтобы сопровождать игумена Троицкой обители Сергия.

– За сохранность его жизни ответишь своей головой. Я не посмотрю, что ты мой сын, – наказывал Василий Васильевич Микуле.

– Гляди за Преподобным, сынок, как глядел бы за своей матерью, – говорил боярин Свибл князю Владимиру.

С какого-то момента, – а если подумать, то со времени пожара, – к брату, который и не намного старше его, Владимир стал обращаться только по имени и отчеству. Такое обращение приемлемо на княжем совете, где заседают уважаемые бояре, но называть по имени и отчеству в домашней обстановке!.. А сие было оттого, наверное, что великий князь после страшного пожара как-то сразу повзрослел; жуткое пепелище и горе людей взывали к его сердцу: он – великий князь, отвечает за всех и каждого…

«Горе погорельцев близко и мне, при виде их, а особенно детей, терзалась и моя душа… Вестимо, Дмитрий Иванович – великий князь, но и я ведь не маленький человек в княжестве… Дмитрию повезло, что он оказался не младшим, как я, а средним внуком Ивана Даниловича, тогда как все сыновья Симеона Гордого умерли… Мог бы и я при определенных обстоятельствах (случись снова мор, другие несчастья) стать великим московским князем?.. Вестимо, мог. О чем это я думаю?! – встрепенулся Владимир. – Господи, прости и помилуй! И помни – быть роднёй, а не ровнёй… Ибо этим станет измеряться твоя преданность прежде всего государству…»

Отъехал из Москвы с конным разъездом поутру. По повелению митрополита Алексия провожали Сергия Радонежского под звон церковных колоколов…

Стояла глубокая осень. Оставалась неделя до Покрова, но о том, чтобы побелить к этому времени землю, небо и не помышляло. В ранние часы, проезжая густым лесом, было слышно, как шелестят еще не опавшей листвой дубы. Значит, до снега еще далеко.

На княжем совете с благословения Алексия было решено женить Дмитрия на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича для укрепления великокняжеской власти и дабы тесть уже более никогда не зарился на неё… Строптивый Дмитрий Константинович – Фома (так звали его вторым именем) опять, по слухам, несколько месяцев назад сносился с золотоордынским ханом, чтобы заполучить ярлык на великое княжение. Но не отдать в жены Дмитрию свою младшую дочь Евдокию не посмеет, а там, после свадьбы, его подчиненность Москве станет очевидной. Тем более что сейчас он просит о помощи.

С Владимиром охранять Сергия должно было бы ехать, конечно, старшему сыну тысяцкого Ивану, а не среднему Микуле. Но у бояр в этом деле был свой умысел.

У Дмитрия-Фомы росла еще и старшая дочь, Мария. А по давнему обычаю нельзя отдавать замуж наперед младшую, а затем старшую. Иван Вельяминов уже женат, следующий на очереди Микула, которому и нужно увидать Марию. Так что Сергий ехал просить для Москвы руки сразу двух дочерей у суздальского князя. Но главная причина, по которой тронулся из своей подмосковской обители в дальние края игумен, состояла в том, чтобы развязать узел образовавшейся суздальско-нижегородской замятии, приключившейся теперь уже между самими Константиновичами.

Умер старший из братьев, миротворец князь Андрей Константинович, увещеватель Дмитрия-Фомы, когда тот точил зубы на чужое. И вдруг свой норов показал младший Борис…

Князь Дмитрий после смерти Андрея собирался было занять переходящий к нему по праву родительский стол в Нижнем.

Но когда прибыл туда, то увидел, что младший брат уже завладел Нижним: успел окопать город новым валом и вовсю возил камень для крепостных стен. Сам по натуре вор, Дмитрий-Фома знал, что по-доброму Борис награбленное не вернет. Вот тогда-то суздальский князь и обратился к Москве за помощью…

Митрополит Алексий снарядил в Нижний посольство, состоящее из двух сановитых церковных иерархов, чтобы они Божьим словом устыдили Бориса. Но тот был непреклонен.

Оставалась надежда на радонежского отшельника, слава о котором распространилась на всю Русь. Сергий согласился поехать в Нижний, но с одним условием: как только поезд выедет на Владимирскую дорогу, то он дальше пойдет пешком… Было велено Владимиру и Микуле сопровождать его потом сзади и незаметно.

Люди, выходя из придорожных селений, встречали отца Сергия как хорошего знакомого, больше того, как дорогого им человека, шли с ним рядом какое-то расстояние, приноравливаясь к его скорому шагу (игумен без труда преодолевал в день около пятидесяти верст), жаловались, засыпали вопросами, просили молиться о них…

Так же вели себя и жители Нижнего, увидев игумена Сергия. Зная о его намерениях, Борис вышел из княжеских хором, чтобы лично приветствовать знаменитого старца. Но в беседе с ним остался неумолим, да еще стал укорять: сколько Москва терпела от Дмитрия, посягавшего на великокняжеский стол? Он-де, князь-Борис, удивлен, что Москва помогает ему… Сергий говорил о Божьем всепрощении, но не подействовало это на разбойную душу младшего из Константиновичей.

Тогда Преподобный Сергий велел затворить все нижегородские храмы. Вот тут и проявилось всеобщее, всерусское признание его личности – великого монаха Сергия послушались и служить перестали.

Поутру Борис обнаружил, что не звонят церковные колокола. Вскоре выяснилось, почему?.. Вначале ярость охватила князя, а затем – растерянность… Ибо передали от верных людей, что Дмитрий-Фома, вернувшись, снарядил огромную рать, в помощь ему великий князь Дмитрий послал свой полк, и войско уже выступило на Нижний.

С малым числом бояр Борис поскакал навстречу, желая замириться. В селе Бережце, стоящем на левом берегу Оки, чуть выше устья Клязьмы, Борис и повинился перед братом. Дмитрий мог за разбой наказать Бориса, но не сделал этого: более того, оставил за ним его родной удел Городец…

Весть о замирении быстро дошла до всех удельных князей, и этот поступок нижегородца подал им хороший пример. Как сие нужно было всей Руси перед будущей Куликовской битвой!.. Нужно это было и для укрепления авторитета игумена Сергия, сыгравшего, как потом мы увидим, великую роль в битве с ордынцами Мамая…

После того как игумен попросил от имени московского тысяцкого Вельяминова руки старшей дочери у Дмитрия-Фомы, состоялась помолвка. Молодые не стали ждать свадьбы, соединившись на ложе. Вестимо, грех! Но перезревшая Мария давно ждала возлюбленного, и вот он – чернобровый, с хитроватым прищуром карих глаз, высокий, широкоплечий, стройный. Она белолица, с длинной русой, тяжелой косой, узкой талией и развитыми широкими бедрами. Вот и не утерпела…

Дуняша, её сестра, может быть, тоже будет скоро готова для деторождения, но пока она еще в этих делах несмышленыш. Ничего, Мария перед свадьбой с великим князем всему её научит…

Дмитрий-Фома, разумеется, не отказал в руке и младшей Дмитрию Ивановичу, просившему её заочно.

Возвращалось посольство, уладив все дела, тут бы, как говорится, петь да веселиться. Но отчего-то скверно и печально было на душе Серпуховского. Тяжким грузом осела эта печаль после посещения им града Владимира. И прежде князю в нем бывать приходилось, но тогда, может статься – по малолетству, не задумывался, какой вред этому городу, да и всей Руси принесла монголо-татарская Орда. Долго-долго последствия этого вреда будут расхлебывать потомки на протяжении нескольких поколений…

Владимиру еще не приходилось участвовать в сражениях с ордынцами, но он слышал, что противники они серьезные. Да иначе не завоевать бы им Русь. Завоевали, заставили платить дань; многочисленностью взяли, дисциплиной железной и жестокостью, какой не видел доселе русский человек. Что они творили, князь услышал во Владимире от одного слепого гусляра, которого по его просьбе пригласили в их с Микулой покои.

Вот что рассказал, пощипывая струны гуслей себе в такт костлявыми пальцами, калика перехожий.

…Случилось это в начале февраля 6746 года от сотворения мира[32]  [32] По нынешнему летоисчислению – в 1238 году.


[Закрыть]. Доходили слухи до жителей Владимира, что страшно зверствует джихангир, так звали предводителя монголотатар Бату-хана, продвигается к землям их княжества, уже покорив Рязань, Пронск, Изяславль, Москву… На месте этих городов остались развалины и пепелища. Но даже не думалось, что такое Бату-хан может сделать с их цветущим градом, который превратился сейчас в красу северо-восточной Руси, поднялся на смену великому Киеву. Белокаменные храмы украшали Владимир, славился убранством княжеский дворец, вызывавший восхищение иностранцев. Торговая площадь, куда прибывали со всех концов света купцы, шумела многолюдней. Высоко ценились искусные изделия владимирских мастеровых и широко разносилась слава каменотесов, создавших прекрасные храмы; чего стоили одни только Золотые ворота – огромная каменная арка с крепостным сооружением и надвратной церковью.

Прочны каменные стены со стороны Золотых ворот, да и остальная часть крепости тоже не менее крепкая, все говорит о мощи города как военной твердыни…

Монголотатары появились неожиданно и повели себя вроде мирно. Повсюду разложили костры, так что озарилось все поле окрест города, возле огней расположили обозы, выпрягли низкорослых мохнатых лошадей.

Владимирцы высыпали наверх. С крепостных стен они узрели, что город окружен многочисленным воинством, кочевавшим с женами и детьми на крытых с огромными колесами, сделанными из досок, кибитках.

Вооруженные всадники быстро проносились под стенами, о чем-то крича. Они были одеты в долгополые шубы бурого цвета, словно в медвежьи шкуры, на головах – низко опущенные меховые колпаки, блестели раскосые глаза.

На стену возле Золотых ворот поднялись в сопровождении боярынь великая княгиня Агафья и её снохи Мария и Христина. Здесь уже находились молодые князья Мстислав и Всеволод. Рядом стоял Петр Ослядюкович – воевода.

Великий князь Георгий Всеволодович в это время располагался станом на берегах реки Сити, впадающей в Мологу, – собирал войско и ждал прибытия своих братьев, особенно Ярослава. Не было в городе и третьего сына Георгия Всеволодовича, Владимира, – еще раньше он ускакал с дружиной на подмогу Москве.

Внизу Бату-хан в сопровождении нукеров, вооруженных длинными тонкими копьями, подъехал к во-потам и обратился к толмачу:

– Скажи, чтобы открыли ворота, и я проявлю милость к городу и всему его населению. Не то поступлю, как с Рязанью, которая вздумала сопротивляться, – разрушу не только стены, но и срою валы, а жителей от мала до велика вырежу…

Толмач перевел.

На стене владимирцы хранили гробовое молчание. Внука Потрясателя Вселенной это начало раздражать:

– Почему не выходит мне навстречу кона Гюрги Всеволодович, почему не шлет даров и не открывает городские ворота?..

– Вот тебе наш дар! – крикнул дозорный по прозвищу Медвежий Клык и пустил в хана стрелу.

Один из нукеров, подставив щит, отбил её.

– Смотрите сюда! – толмач протянул руку. – Узнаете?!

Два всадника тащили на веревках изможденного юношу; так обычно ведут на растяжках зверя и не дают ему подаваться в ту или иную сторону, попеременно натягивая.

Крик ужаса донесся со стены: княгиня Агафья узнала своего сына Владимира, – значит ордынцы, взяв Москву, пленили его.

Молодого князя поставили возле стены и приказали:

– Говори, чтобы открыли ворота, тогда мы помилуем всех.

– Родные мои, мама, братья, воевода, я вижу вас! Не верьте им!.. Они не знают пощады и милосердия… Даже если вы и откроете ворота, они все равно превратят город в пепел, а вас истребят… Обороняйте его, как можете! Не покоряйтесь!

– Умрем, но не покоримся! – ответили со стен. Ордынцы с Бату-ханом во главе повернули назад.

Всадники потащили Владимира за собой по снегу.

У княгини Агафьи лицо сделалось каменным, ноги задрожали, но она старалась не показать своей слабости.

Всеволод и Мстислав вызвались со своими дружинниками сделать вылазку в стан врага. Но их отговорил опытный воевода:

– Разумнее будет остаться за стенами. Вон их сколько! Тьма-тьмущая… Думаю, что князь нас не оставит.

Ордынцы плотно окружили город. Пока одна часть войска готовилась к штурму, другая направилась к Суздалю. Монголотатары разграбили его, подожгли княжий двор и Дмитриевский монастырь. Рубили безжалостно стариков, детей, даже калек, беременным женщинам вспарывали животы. Вопреки обыкновению щадить церковников – перебили священников, монахов и монахинь. Юных монашек и молодых пригожих женщин забрали с собой. Затем они вернулись к Владимиру.