Текст книги "Витязь. Владимир Храбрый"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава 14. ОГОНЬ И ПЕПЕЛ

Яков сел на место возницы и хлестнул лошадей. Когда солнечные лучи разбежались по земле, окрашивая снег на деревьях и холмах в цвет лисьего пушистого хвоста, княжеские люди уже подъезжали к скопинскому городищу.

Стоящее на высоком холме, оно имело хорошую круговую естественную защиту: с запада – река Вёрда и огромное Козье болото, с севера – река Калика, с юга и юго-востока – река Песоченка. К тому же городище было обнесено бревенчатым срубом и окружено земляным валом.

Внезапно ворота распахнулись и навстречу княжескому санному обозу вывалилась странная процессия. Впереди несколько женщин, раздетых, босиком, с распущенными волосами. Одна из женщин, запряженная в соху, волочила её по снегу, а в руках несла зажженный фонарь. Сзади темной массой двигались мужчины, вооруженные цепами, граблями, топорами. Они кричали, колотили в бубны, барабаны, в железные пластины, кривлялись, потрясая руками. Можно было разобрать лишь отдельные слова:

– Дух черный… Уйди в дым черный, огнем загорись… Изыди… Огнем…

Около изб, разбросанных по затынной стороне возле самого Козьего болота, забегали босые люди в лохмотьях с горящими факелами, стали тыкать ими в соломенные крыши. Загорелось несколько домов, из них с плачем и воем выбегали с детьми женщины.

– Что это?! – спросил изумленный Бренк. – Разбойники?

– Хуже… – сказал Пересвет.

Процессия, вышедшая из ворот, увидела монахов на санях и с бранью бросилась им навстречу.

– Яков, погоняй! – крикнул Владимир.

Лошади взяли в галоп, и разъяренная толпа осталась позади. Сани вскоре покатились по льду широкой Вёрды, берега которой густо заросли низко склонившимися ивами. Кто-то из толпы погнался было за санями, на бегу потрясая ухватом. Один из дружинников, сидящих рядом с Пересветом и великим князем, выхватил из-под тулупа лук и уже приладил было стрелу, но Владимир Андреевич, обернувшись, так посмотрел на него, что тот смущенно повертел головой и быстро спрятал лук обратно.

Когда лошади по льду реки Вёрды пошли шагом, Владимир сказал дружиннику:

– Дурья башка… Забыл, в кого стрелять надумал?! В своего же, русского…

– Разве это русские?.. Нехристи какие-то…

– Конечно, среди них и нехристи были… – стал объяснять Пересвет. – Но кинулись они на нас не по злобе, а от великого горя… Чума у них. Кроме русских, в этом городище и угры живут. Русские в горе Христу-Спасителю молитву творят, а угры идут к шаману… Видать, молитва не дошла до Бога, вот и перебороли язычники, да и подбили православных к безобразиям… Теперь ходить будут вокруг крепости до тех пор, пока какая-нибудь из женщин не упадет на снег замертво закоченевшей… Тогда они её в костер бросят, в жертву…

– Да-а, – задумчиво молвил великий князь, – много еще на Руси великого горя… Орда хуже всякой чумы… Разбойники…

– То место, широкое, на реке видите? – спросил Пересвет, чтобы как-то отвлечь сидящих от невеселых мыслей. – Вон там, где высокий берег справа… А слева будто и впрямь обвалился… Аксаем то место зовется. По имени одного татарского разбойника. Хотите, расскажу вам историю… Люди верят в неё…

– Рассказывай, отче, – кивнул Владимир.

– Так вот… Пронский князь Всеволод сосватал Всемилу, дочь воеводы Рогвоя, отличавшуюся необыкновенной красотой. Он весело справлял день своих именин, предвкушая близкое обручение. И вдруг пришел на пир слепой гусляр, глаза которого были закрыты черной повязкой. Певец исполнил много песен, вызывая восторг слушающих. Князь отправил его к невесте, чтобы повеселить её. Всемиле было грустно у себя в тереме, потому что она не любила Всеволода. А любила она стройного юношу, как-то проехавшего мимо её окон и обменявшегося с ней взглядом. Всемила решила, что скорее, бросится с горы, на которой стоит Пронск, чем станет женой князя.

В таком настроении и застал её гусляр. В нем она сразу признала своего возлюбленного. Но тот быстро скрылся.

Между тем день свадьбы приближался. Но тут князя Всеволода на помощь против половцев позвал рязанский князь. Всеволод решил ехать, а перед поездкой захотел попрощаться с Всемилой. Но её в тереме не оказалось, накануне она бежала с гусляром, который был атаманом разбойников, обитавших в здешних местах.

Стояла весна, и лед на реке Проне тронулся. Влюбленные переправились на другой берег только к утру. И тут их заметили.

Аксай – так звали атамана – с Всемилой приближались к своему вертепу, находившемуся на левом берегу Вёрды, когда отец Всемилы со своими людьми стал их настигать. Разбойники, чтобы спасти своего атамана и его возлюбленную, выскочили навстречу. Аксаю и Всемиле оставалось только перебраться через мостик, под которым река Вёрда достигала глубины в несколько сажен, но доски под ними проломились, и Аксай с Всемилой полетели в воду. Тут обрушился высокий берег, и земля скрыла их тела.

– Ишь ты, – восхищенно протянул Бренк. – Татарин, и такая любовь…

– Да тоже ведь человек… – вырвалось у Якова.

Все недоуменно посмотрели на него. Молодой Ослябя, почувствовав замешательство, произведенное его словами, захотел поправиться и добавил:

– Да, наказал Всевышний басурманина за недостойную любовь его, – и отвернулся, чтобы скрыть выступившие вдруг слезы…

Князь Владимир глянул на молодого Ослябю и незаметно усмехнулся.

Пересвет, который снова сменил на облучке Якова, вывернул сани на берег и подъехал к основанию большой горы. Надо было высоко задрать голову, чтобы обозреть её вершину, на которой росли дубы. Пока смотрели, на горе появился человек, без шапки, в каком-то пестром дырявом одеянии. Он стал размахивать руками, приглашая монахов к себе.

– Это провидец Варлаам, – сказал Пересвет. – Его на отшельничество на этой горе среди диких дубрав и зверей благословил сам отец Сергий. Идем к нему, великий княже… С левой стороны склон поотложе, чем там, где когда-то сливались реки Всерда и Валеда… Да возьми мой посох, Дмитрий Иванович, будет скользко – выдолбишь ямки, и мне за тобой идти станет легче… А остальные пусть останутся здесь.

Никто не удивился, тем более не оскорбился, – все хорошо знали, что Пересвет не просто монах обители Святой Троицы, но и сподвижник Преподобного Сергия. Если посланный Радонежским в дорогу инок что-то говорит, значит – так надо… Великий князь лишь спросил:

– Скажи, чем в этой глуши питается Варлаам?

– А тем, что добудет: копает коренья, собирает ягоды. На зиму делает запасец из того, что приносят из городища прихожане и что дает лес и небольшой огородишко.

– Тогда возьми что-нибудь из наших припасов и пошли в гору…

Снег на склоне горы, сдуваемый всякий раз ветрами, был неглубоким, но подмороженным и сильно затруднял движение: прежде чем ступить, великому князю надо было пробивать его посохом. Следом за Дмитрием Ивановичем шел Пересвет. Оставшиеся внизу с лошадьми развели костер и стали готовить еду. Дым разостлался по склону, приятно защекотал ноздри…

Старец Варлаам, завидя поднимающихся к нему людей, приблизился к самому обрыву горы и, скрестив на груди руки, ждал. Великого князя, оказавшегося возле отшельника, при взгляде на него поразили глаза старца на костлявом узком лице, окаймленном густыми седыми волосами. Эти глаза были не похожи на глаза святых с церковных икон: благостные и отрешенные от грешного мира, да и сами черты лиц отцов византийской церкви отличались мягкостью и покоем. Глаза же отца Варлаама, цветом напоминавшие летние воды родной Москвы-реки, смотрели внимательно и проникновенно.

Дмитрий Иванович опустился на колени перед отцом Варлаамом, ощутил на голове мягкое прикосновение его пальцев и услышал повелительное, шепотом сказанное:

– Встань, великий князь…

Вздрогнув от того, что старец узнал его, Дмитрий поднялся. Он ткнулся губами в его руку и только тут обратил внимание на толстые узловатые пальцы отшельника, невольно подумав: «А прикоснулся-то ими как…»

Отец Варлаам, высокий, сухой до черноты, согбенный от долгих молитвенных бдений и поклонов, пригласил гостей в свою землянку и стал расспрашивать, как доехали, что видели, давно ли были у Сергия Радонежского?.. Выслушав и приняв дары из рук Пересвета, старец поблагодарил и попросил инока оставить его наедине с московским князем.

Отец Варлаам посмотрел на Дмитрия Ивановича долгим пытливым взглядом, и великий князь уловил в глазах его странные отблески.

– Великий княже, я чувствую в твоем сердце силу… Как в одной капле отражаются все моря и реки, так и в твоем сердце я ощущаю биение всех сердец русских людей… Да, нелегкое дело – победить несметное ордынское войско… Но ты победишь, великий князь, веди за собой людей! Они ждут и надеются на тебя. Слышишь частые звоны молотов о наковальни – это русские мастера куют мечи, топоры, кольчуги, и такие звоны идут по всей Великой Руси… А вот и скрип тяжелых подвод, которые везут в Москву ратное снаряжение, – слышишь, как радостно звучит голос мудрого Боброка, встречающего их на белой кремлевской стене?.. И звенят колокольцами возгласы твоих сыновей, – при этих словах Дмитрий Иванович улыбнулся, ощутив снова, как соскучился он по своим родным и близким.

– А вот плач детей и женщин ты тоже должен слышать, великий княже… Да, победа будет, но она дорого достанется… Мужайся, Дмитрий! – Отец Варлаам взял из рук великого князя посох Пересвета и поцеловал его: – Оставь его, княже. Как победишь супостата, поставь здесь монастырь. И пусть посох останется на этой горе, которая в веках будет зваться твоим именем[52]  [52] Эта гора также находится в Скопинском районе Рязанской области, называется Дмитриевой, а в построенном на ней монастыре действительно хранился яблоневый посох Пересвета. Когда монастырь в тридцатых годах разрушили, то посох попал в районный музей. После Великой Отечественной войны музей сгорел дотла, но посох спасли, и под инвентарным номером 3888 он пролежал в запаснике Рязанского краеведческого музея до тех пор, пока мы с научным работником музея Виктором Челяповым его не обнаружили.


[Закрыть]. А теперь сымай с груди ладанку, а я покуда схожу и принесу заветной травы.

Вернувшись, старец протянул великому князю пучок кореньев.

– Возьми и положи в ладанку… Здесь златоогненный цвет перелет-травы, что светлым мотыльком порхает по лесу в Иванову ночь, корень ревеня, тирлич, тот самый, что ведьмы рвут на Лысой горе, я набирал его, осеняя себя крестным знамением… А также разрыв-трава… Добро тому, кто с перелет-травой будет, с зашитым в ладанку корешком ревеня не утонет, с разрыв-травой не забоится злого человека и духа, а сок тирлича возведет обладателя на верх почестей и славы…

– Спасибо, святой отец Варлаам!

– Благословляю тебя! Ступай.

Вослед Дмитрию Ивановичу старец сказал:

– Князю Владимиру, брату твоему, что остался внизу, мне бы тоже хотелось кое-что поведать; скажи, чтоб поднялся.

– Отче, как ты узнал, что это мой брат?

– Не спрашивай пустое. Зови князя…

Когда к отшельнику приблизился Серпуховской, Варлаам, благословив его, проговорил:

– Тебе, князь, предстоит долгий путь с человеком, у которого Дмитрий Иванович, как и у тебя, ищет опору: он – надежный человек для великого дела… Но сейчас он относится к тебе с неприязнью… Не опасайся этого человека, но будь всегда начеку… Ты еще многое свершишь на благо Руси. А человек, о котором я веду речь, тоже станет великим…

– Отче, скажи, кто этот человек?

– Зачем?! Ты и так знаешь…

И будто кто сразу подсказал князю: «Боброк-Волынец, зять Дмитрия Ивановича…»

– Скажу лишь, что он мудр… А ты, Владимир, помни слова Сергия Радонежского – тебе полки водить…

«Старец – ведун, он будто присутствовал при нашем разговоре в святой обители», – подумал Владимир Андреевич.

– Я говорил тебе о долгой дороге… Там ты повстречаешь брата моего, близнеца, зовут его от рождения Варсонофий, но сейчас он себе выбрал другое имя… Имя его – Вельзевул. Он – чернокнижник. Как Вельзевул – есть воплощение зла, так и Варсонофий. Убей его! Отсеки своим мечом ему голову… Но перед этим скажи Вельзевулу, что он более не брат мне… И что ты убиваешь не его самого, а то зло, что он стал носить в себе… А со зла он много беды приносит людям… Особенно православным.

В смущении Владимир спустился с горы. Увидев на лице его растерянность, Дмитрий спросил:

– О чем говорили? – великий князь показал глазами наверх.

– О чем? О неблизкой дороге.

Думая лишь о предстоящем пути, Дмитрий Иванович понял брата по-своему:

– Вестимо, ехать надо…

От горы, где обитал отшельник, проехали несколько безымянных селений, которые через несколько месяцев станут известны и приобретут такие названия, как Свирино, Князево, Побединка. Далее проехали Чернаву, где будет заседать княжий совет, решая вопрос: переходить ли Дон русскому войску?..

А пока сани скользили по льду этого самого Дона. Вкатились в Непрядву, а потом свернули на Куликово поле, выбравшись на крутой берег.

Морозец бодрил, скрипел снег под полозьями.

Подъезжали к Зеленой Дубраве. Расположились так же, как и на Рясском поле: поставили возле леса юрту… Стояли рядом дубы, косматые, в белом инее, словно мудрые старцы с белыми волосами… Долго смотрел на них Дмитрий, думал.

И не они ли подсказали ему верную мысль – запрятать в этой дубраве во время битвы с ордынцами принесший окончательную победу Засадный полк, которым будут командовать князь Владимир и Боброк Волынский?..

На другой день съездили на возвышенность, расположенную от Зеленой Дубравы в противоположной стороне, на правом берегу речки Нижний Дубяк, по всеобщему мнению сразу названную Красным Холмом (с него Мамай станет руководить во время битвы своими туменами).

Поздно вечером на Куликовом поле слышался волчий вой, но почему-то он уже не был страшен. Владимир заснул в юрте крепким сном.

А во сне он увидел огонь до небес, который пылал на Красном Холме. Вокруг него бегали какие-то люди, то ли ордынцы, то ли русские – не разобрать, и отгоняли трещотками, свиристелками, верещалками птиц, которые так и летели в пламя. А птицы эти были кулики, что населяли открытое место между Доном и Непрядвой, Смолкой и Нижним Дубяком, – оттого поле и звалось Куликовым.

Проснувшись, Владимир рассказал сон брату.

– Огонь – ты видел недавно… За скопинским городищем, когда несчастные избы запалили…

А птицы – в жертву Богу или Духу. Скоро здесь или на Рясском поле такое начнется, тут уж не до птичек… Будет огонь и пепел!

– Да, брат, верно – не до птичек… Пусть и Божьих! Топор, меч и стрела… И будет великий огонь!.. – Подумав, Владимир Андреевич продолжил: – Перед великими событиями по христианскому обычаю во храме исповедуются, уверяют Господа в искреннем ему служении… Вот это место, брат, где мы стоим, – как храм… И здесь я хочу уверить тебя, Дмитрий, что еще с большим рвением буду служить тебе – великому князю – и нашему общему делу. А посему, как приедем в Москву, составим еще одну докончательную грамоту… Чтоб никто не вбивал между нами клинья и даже повода к этому не было…

– Добро, Владимир, добро…

По возвращении домой было составлено второе докончание: оно гласило то же, что и первое. Владимир надеялся, что это второе заверение о дружбе с братом станет теперь окончательным, но он ошибся. Будет еще, третье, последнее, и составят его братья при весьма трагических обстоятельствах…

Глава 15. КОСТРЫ НА РЕЧНОМ ЛЬДУ

Андрея Ольгердовича Полоцкого на Москве любили: он был человеком мужественным и в то же время обнаруживал простоту нрава. Со своим шурином князем Серпуховским они по характеру были очень схожи: могли восхищаться пением соловья и, не моргнув глазом, смахнуть мечом с плеч провинившуюся голову…

Андрей скорой походкой прошел в светлицу, где сидела за шитьем его сестра:

– Здравствуй, Прекрасная Елена!

– Не насмешничай, братец, – Елена была на последнем месяце: лицо припухшее – пила много воды, хотя лекарь и запрещал.

– Твой-то дома?

– У себя и, как всегда, читает…

– Знаю про ученость его.

– Опять улетает соколом. Все время – в ратях…

– Так и должно быть, сестрица… Мужчине – воевать, жене – детей рожать. Ты уж не сердись на него, а когда рядом с ним, люби крепче… Я знаю тебя с детства, чуть что не по-твоему – губы подожмешь и молчать будешь… А мужикам это сильно не нравится.

– Не забывай, я дочь самого Ольгерда!

– Ну, ну, Елена, не заносись… Не надо… Да после не говори, что я тебя не предупреждал. Владимир твой – терпелив, но знай, всему есть предел…

– Утешил… Ладно, иди к нему. Андрей поднялся в горницу.

– Владимир, ждут тебя на княжий совет. Сидящий за столом у окна князь Серпуховской обернулся:

– А-а, это ты, Андрей!.. Подойди сюда, посмотри, какая чудная вещь – «Земледельческий народный календарь»! Сколько тут всего интересного собрано… Вот, к примеру, это…

Полоцкий перебил:

– Князь, сказали, что дело срочное…

– Сколь живу на Москве, все здесь дела срочные… – Но, взглянув в лицо шурину, поспешно сказал: – Хорошо, хорошо, иду…

Андрей Ольгердович Владимиру нравился. Хотя он и был старше Серпуховского, но Владимир называл своего шурина просто по имени.

Андрей Полоцкий был умен, начитан, храбр, честен, не рвался к власти, оставаясь к ней почти равнодушным. Ягайло изгнал его из Вильно. На всякий случай, хотя знал, что Андрей ему не помеха. Прибыв в Москву под защиту Дмитрия Ивановича, Андрей получил от великого князя удел, но отнесся к этому спокойно. Назначил наместника, а сам остался в Москве, построив здесь себе терем. Владимир иногда шутил:

– Андрюша, ты ведь Полоцким прозываешься. А знаешь, какая река в прежней твоей вотчине протекала? А в теперешней?..

– У наместника спрошу, – вполне серьезно отвечал князь Полоцкий.

Зато дом его славился отменными пирушками, на которых присутствовали не только холостяки, но и женатые. В последнее время сюда зачастил и князь Владимир – все тяжелее и тяжелее ему было по вечерам оставаться наедине с «Еленой Прекрасной»…

– Ладно, о календаре потолкуем в другой раз, – свертывая рукопись, поднялся из-за стола Владимир.

В княжем совете на самой близкой к великому князю скамье всегда сидел старейший из бояр Андрей Свибл, но сегодня его не было. На месте Свибла Владимир увидел Боброка Волынского, который на вошедшего князя не обратил внимания, да и никто из бояр словно и не заметил опоздания брата Дмитрия Ивановича. «Если бы тут находился старый Свибл, он бы меня укорил…» – подумал Серпуховской.

– Теперь все в сборе, – Дмитрий Иванович, заметив удивленный взгляд Владимира, устремленный на Боброка, тут же поправился: – Нет лишь Андрея Ивановича Свибла, по болезни. Теперь его место до самого выздоровления будет занимать князь Дмитрий Михайлович.

Боброк-Волынец поднялся со скамьи и поклонился, как бы в сторону одного Серпуховского, который расценил этот жест как насмешку в свой адрес. Сразу вспомнились слова отшельника…

Решили послать с полками Владимира Андреевича и князя Волынского в Стародуб и Трубчевск – в укрепленные городки брянской вотчины Дмитрия Ольгердовича, так как Ягайло послал сюда в помощь брату свои войска. Чтобы упредить дальнейший удар Ягайло, который может напасть на пограничные земли Руси в тот момент, когда Мамай стронется из Сарая, следует князю Владимиру и князю Боброку как можно дальше отогнать литовские войска, для чего нужно осадить эти городки и взять их. А Андрею Полоцкому, который тоже едет с князьями, вменялось в обязанность уговорить брата Дмитрия принять подданство московское. Ежели последний не поддастся на уговоры, то пленить его и привезти в цепях в Москву…

Хотя, как всегда, главным в походе был назначен Владимир Андреевич, но от Дмитрия Ивановича Боброк-Волынец получил особые полномочия. Серпуховской почувствовал это, как только выехали за Москву.

Во-первых, число полков было разделено между Владимиром и Боброком поровну; одной половиной командовал Серпуховской, другой на равных правах – Волынский. Поэтому за Москвой свои полки Боброк выдвинул вперед, сказав, что он поспешит для взятия Стародуба, а Серпуховской пусть берет Трубчевск. Такая походная тактика была непонятна умудренному в ратных делах Владимиру, но он сказал:

– Если увидишь, Дмитрий Михайлович, много литовцев под Стародубом или в самом городке, немедленно мне сообщи, но в бой не встревай… Жди помощи.

Когда последний конный ратник полков Боброка скрылся в отдалении, Андрей Полоцкий поинтересовался:

– Что Волынец так заспешил?

– За славой… – не то в шутку, не то всерьез ответил Серпуховской.

В это ранее утро из-за деревьев уже поднималось солнце. Постепенно лучи его оживляли лес, равнинное поле, ближе к обеду начало пригревать, так что всадники поснимали шлемы. Весна потихоньку брала свое, хотя снег лежал еще в сугробах и белыми пластами провисал на еловых лапах.

– Новый год мы уже, Андрюша, встретили. Весна[53]  [53] В Древней Руси Новый год начинался с 1 марта; с XIV века церковь пыталась перенести начало года на сентябрь, но официально празднование церковного и гражданского года 1 сентября было окончательно определено лишь в 1492 году (7000 лет от «сотворения мира»). Спустя лишь два века Петр I обнародовал указ «лета счислять» с января.


[Закрыть]. Хотя марток – надевай десять порток… Прав крестьянин, считая началом весны Егорьев день, по земледельческому календарю это 23 апреля. Так и записано – «Егорий весну открывает». Так что нам повезло – лед на реках еще довольно крепок. А знает ли об этом Боброк?.. Если он поведет полки полями да лесами, то до Стародуба доберется нескоро… А мы, Андрей, уже через малое время свернем к реке, да по запорошенному снегом ледку легко побежим.

– Хитрый ты, Владимир! Недаром дружишь с книгой[54]  [54] Как и в Древнем Риме и Греции, на Руси тоже рукописные хартии, свертываемые в рулон, назывались книгами.


[Закрыть], – искренне восхитился князем Полоцкий.

Действительно, скоро ступили на речной лед, покрытый снегом. Кони бежали ходко, и под размеренный стук копыт Полоцкий задремал в седле. Владимир видел, как голова шурина все ниже и ниже клонится на грудь. Вот уж и подбородок коснулся кольчуги.

Владимир подъехал, толкнул в бок Полоцкого:

– Э-э, браток, сегодня десятое число. По поверью день Тарасия-кумошника, а он запрещает спать днем, иначе нападет кумоха-лихорадка. Дрему зовут в этот день только к маленьким детям, которых укладывают в колыбель.

Князь Владимир начал тихо припевать:

 
На кота воркота,
На Андрюшку дрема,
Сон ходит по сеням,
Дрема по новым,
Сон ищет.
Дрема спрашивает:
«Где Андрюши колыбелюшка?» -
«Там колыбель,
В высоком терему,
На золотом очепу[55]  [55] Очеп – вбитое в потолок кольцо.


[Закрыть].
Положек у неё золотой камки[56]  [56] Камка – старинная шелковая цветная ткань с узорами.


[Закрыть],
В изголовье – куны,
А в ногах – соболи.
Соболи убают[57]  [57] Убают – уговорить, убедить речами. Баять – говорить.


[Закрыть],
Куны усыпят!..
 

– Уже не сплю…

– Вот что, Андрей… Возьми людей из своей дружины – десятка два – и скачи вперед в несколько селений, поспрашивай, не тревожит ли людей Вельзевул?

– Дьявол, что ли?! Владимир улыбнулся.

– Слава Господу, не сам… А как бы его наместник, вроде твоего в подмосковском уделе…

– Нет, Владимир, мой наместник мужик что надо! Истинный христианин… Вернее, стал им, как и я.

– Легатской веры были?

– Католики. Мы с ним из Вильно вместе бежали, ты знаешь, у него мой братец тоже поместье отнял… Посчитал, что неблагонадежен, он теперь Ягайле глотку готов рвать… Звали Скиндрасом, а после крещения нарекли Волей…

– Так у нас в святцах такого имени нет!

– Это он сам себе придумал. Боярин Воля, свобода…

– Как-нибудь представишь его мне.

– Даст Бог, свидитесь…

Взяв два десятка конников, Полоцкий ускакал. Солнце уже начало клониться книзу, когда он достиг небольшого сельца. Позвал старосту.

Появился кряжистый старик, с кустистыми бровями, из-под которых колюче и недоверчиво глядели светлые глаза. Нос у него был крупный, болвашкой[58]  [58] Болвашка – деревянная точеная заготовка для обтяжной пуговицы.


[Закрыть]…

«Сам – словно леший…» – подумал Андрей, улыбнувшись.

Улыбка князя, кажется, насторожила старосту.

– Мы ищем колдуна Вельзевула… Не расскажешь нам о его проделках?

– Рассказать можно… Но вы уедете, а он мстить станет.

– Не бойся… Мы его с собой заберём. Решение, которое вдруг принял Андрей, было неожиданным и для него самого: ведь князь Владимир не говорил ничего об этом. Но оставлять злого колдуна, который вредит людям, нельзя. Хорошо, что в первом же селении известно о Вельзевуле. Староста, немного успокоившись, стал рассказывать.

Но прежде старик показал на покосившуюся, с одним оконцем избу, стоявшую на самом краю селения:

– Здесь они жили: братья-близнецы Варсонофий и Варлаам. Вместе с отцом, мать умерла при родах. Отец был сильный колдун… При кончине он почему-то выбрал Варсонофия для передачи своего колдовства… А чтобы передать, нужно на смертном одре прикоснуться рукой к тому, кому передается. Вот так один из близнецов стал Вельзевулом, а другой – отшельником на горе. Вначале Варлаам молился за брата, но молитвы его, видимо, Бог не принял, отчего Вельзевул сделался еще злее… И стал, как отец, очень сильным колдуном.

Полоцкий был наслышан, что такое сильный колдун.

К примеру, сильному колдуну достаточно лишь кинуть на жертву косой взгляд своих красных глаз (почему-то у всех колдунов они налиты кровью), и человек или скотина станет чахнуть.

Колдуну послабее необходим для этого заклятый порошок. Он бросает порошок по ветру и достаточно одной порошинки, которая бы попала на человека, чтобы с ним случилась сухотка.

Сухотка также может приключиться, если колдун вынет след, то есть возьмет несколько щепотей земли из того места, где ступила нога обреченного, и подвесит в печной трубе: как только земля начнет сохнуть, сухотка и обуяет человека.

Но Полоцкий не знал, как сделать так, чтобы на время колдун потерял силу, иначе ведь «го не возьмешь… Нужно было также выяснить, где тот живет.

Андрей спросил старика, и тот, махнув рукой, ответил:

– На болоте… там стоит его избушка, точь-в-точь как эта. Покосившаяся и с одним оконцем. У Вельзевула отнять силу на время можно. Я дам вам «сорокообеденный ладан»[59]  [59] «Сорокообеденный ладан» – ладан, пролежавший на престоле во время сорокоуста. Сорокоуст – чтение молитв в православном храме по умершему в течение сорока дней после смерти.


[Закрыть], который надо растереть в порошок, всыпать в вино или пиво и дать колдуну выпить. Тогда он начнет ходить по избе из одного угла в другой – станет искать дверь, но не найдет…

Не только Полоцкий, но и все дружинники с любопытством слушали старика.

– И нужно в это время дать колдуну снова напиться, но водой из лохани: он выпьет и потеряет силу… Я мог бы с вами поехать к нему, но меня он хорошо знает, и ничего у нас тогда не выйдет. Я расскажу, как найти то болото и его избушку. Вы притворитесь, что заблудились, а когда он впустит вас, сделайте то, о чем я вам сказал… Да ведь при вас ни вина, ни пива.

– Мы в походе, какое вино и пиво! – воскликнули сразу несколько дружинников. – Не полагается, отец…

– Дам вам и это.

Затем староста рассказал, как найти болото.

– Сейчас там лед, проедете. С Богом!..

Когда достигли указанного места, уже завечерело и подморозило. Вельзевул долго не впускал «заблудившихся», но, узнав, что у них есть вино и пиво, открыл дверь. Избушка была маленькая, слепоокая; прикажи Полоцкий подцепить её к лошадям, и они своротили бы её с места.

Если молодые, у которых проходит свадьба, не пригласят на неё колдуна и не поднесут ему чарку, жди беды. Тогда он заявляется без приглашения, и уж ничем его не задобришь. А на молодых напускает всякую порчу – в первую брачную ночь они могут отвернуться друг от друга. А то у жениха или невесты вдруг возникнут какие-то немощи, которые отразятся на их совместной жизни…

Внешность Вельзевула была необычной: высокий, жилистый, с большим вытянутым лошадиным черепом, нос большой и крючком, как у хищной птицы. Во рту – клык, нижняя губа оттопырена, глаза почти закрывают черные мохнатые брови; иногда из-под них прорезался, как острая игла, колючий взгляд.

Выпив вина с разведенным порошком «сорокообе-денного ладана», колдун как и говорил староста, быстро заходил из угла в угол, пытаясь найти дверь. Но словно кто-то не давал ему выйти из избы. Все увидели, как лицо его посинело, глаза начали наливаться кровью.

– Душно! – прохрипел колдун. – Принесите кости. За избой, под осиновым деревом… Они помогут.

Всем стало страшно. Кто-то из дружинников было бросился исполнять просьбу колдуна, но князь Полоцкий остановил его.

– . Душно… Дайте воды.

Ему зачерпнули из лохани поганой воды; колдун успокоился, взор его погас, лицо побледнело, он как-то сразу обмяк и стал ко всему безразличен.

– Вяжите его, – велел Андрей. – Уже светает… Трогаемся в путь. Князь Владимир ждет нас.

При имени князя Серпуховского колдун встрепенулся, взор его принял на миг осмысленное выражение, но тут же снова сделался отрешенным…

Вначале, при виде ослабевшего старика, в душу Владимира проникло смятение. Но, вспомнив наказ отшельника Варлаама, он принял твердое решение.

Серпуховской один вместе с колдуном, у которого были связаны руки, поднялся на берег реки и сказал слова отшельника:

– Я сейчас отсеку тебе голову, но убиваю не тебя самого, а то зло, которое ты носишь в себе…

– А теперь мы будем истреблять другое зло для Руси – литовцев, – сказал, возвратившись, князь и с силой задвинул меч в ножны.

Он обратился к Полоцкому:

– Прошел снег, и я видел припорошенные конские следы, много следов, как будто скакали всадники нескольких полков. Уж не Боброк ли прошел?.. Если он, то обогнал нас. Молодец…

– Подойдем к Трубчевску – узнаем, – ответил Андрей.

Метель, и очень сильная, застала на.подходе к городку. Если бы не крутые берега Десны, плохо пришлось бы. Метель завывала дурными голосами, словно черти и ведьмы справляли по Вельзевулу поминальную тризну…

Как только метель кончилась, Владимир Андреевич приказал полкам выбираться наверх, чтобы лесом незаметно подойти к Трубчевску. Сразу снарядили сторожевых, кои из разведки вернулись с гонцом от Боброка.

– Васька Тупик, ты ли это?! – обрадовался появлению гонца Серпуховской.

– Я, княже… Служил, как ты знаешь, на стороже, теперь в дружине князя Боброка.

– С чем пожаловал? Рассказывай…

– Стародуб взяли, но упустили большой отряд литовцев. Они идут сюда. Я их тихо обошел. Дмитрий Михайлович велел еще передать, что сажает в Стародубе наместника и после отдыха тронется в Москву. И еще он велел передать, может, вам помощь нужна? Он пришлет.

– Ты, Васька, для разведчика больно разговорчивый… Сами управимся. Иди, отдыхай. Ты мне скоро понадобишься.

– Рад вам служить, Владимир Андреевич. Как и князю Боброку.

– Запомни, ты не князьям служишь, а Руси нашей…

– Что предпримем, Андрей Ольгердович? – в серьезной ситуации Владимир обращался к шурину по имени и отчеству.

– Этот отряд надо истребить, а потом брать Трубчевск.

– Верно мыслишь… Только сей отряд надо так истребить, чтоб потерь у нас не было. Сделаем мы следующее…

В ночь полк под водительством самого князя Серпуховского скрылся в лесу, а ратники, руководимые Полоцким, стали заниматься, казалось, не свойственным для воинов делом – рубили сухостой, ломали лапник и таскали все это к Десне. Утром на реке запылали костры. Лед в некоторых местах стал таять. Жители Трубчевска, собравшиеся в столь ранний час на крепостной стене, удивлялись:

– Да никак это русопяты. Дурни… Воды что ль им мало, лед топят…

– Эй, чего пришли? – кричали вниз. – Костры палить?..

Русские огрызались:

– Погодь, литва… Скоро все будет вам ясно. «Литве» стало все ясно тогда, когда полк князя Владимира погнал к реке закованных в броню литовских воинов, сидящих к тому же на лошадях, в железных нагрудниках и с окованными мордами. Литовцы пробивали своей тяжестью растопленный кострами лед и тонули…

Вот такой план родился у Серпуховского. Он умело зашел в тыл литовскому отряду, который направлялся в Трубчевск под защиту его крепостных стен.

Брянский князь Дмитрий Ольгердович, стоя возле одной из башен, видел, как палили костры русичи. Ему даже показалось, что распоряжался всем этим его родной брат Андрей… Он отвел эту нелепую мысль, но, войдя в отведенный ему дом (Дмитрий приехал сюда из Брянска с проверкой), стал размышлять: «А почему и нет?! Брат давно служит у князя московского, могли его и послать сюда с войском, чтобы не было помышления больше литовцам нападать на пограничье Руси… – Дмитрий почему-то подумал не «нашим воинам», а как русский – именно «литовцам». – Ведь доложили мне, что уже взят Стародуб».