Текст книги "Витязь. Владимир Храбрый"

Автор книги: Владимир Афиногенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Глава 2. ЧУМА И МАМАЙ

Русские летописи сообщают, что в 1353 году «бысть мор от Бога на люди над восточною страною, на город Орначь и Хозторокань и на Сарай и на Бездеж и на прочи грады в странах их, бысть мор силен и на Ормены и на Обезы и на Жиды и на Фрязи и на Черкесы и на всех тамо живущих, яко небе кому их погребати».

Распространилась чума в Египте, Сирии, Греции, затем появилась в скандинавских странах, откуда перешла в Новгород, Псков, а затем и в Москву.

В том же 1353 году хан Золотой Орды Джанибек предпринял штурм Кафы – генуэзской крепости на берегу Черного моря. Поводом для её осады послужило якобы убийство и ограбление в Кафе ордынских купцов тремя генуэзскими солдатами.

Почему интересен этот эпизод истории? Да потому, что при штурме Кафы мы впервые узнаем о Мамае. А с его именем будут связаны многие события на Руси, в том числе и судьба князя Владимира Андреевича Серпуховского.

Кафа… За шесть столетий до Рождества Христова милетские греки основали здесь колонию, назвав её Феодосией, что означало Богом данная. Феодосия была разрушена гуннами, но вновь отстроена и теперь уже звалась Кафа.

В 1266 году генуэзцы купили её у хана Золотой Орды Менгу-Тимура. Город сильно вырос и окружил себя высокой каменной крепостной стеной. О его оборонительных возможностях и велся сейчас разговор в мраморной комнате консульского дворца.

– Ваша милость, – обратился к начальнику гарнизона Кафы Стефано ди Фиораванти, командир арбалетчиков. – Хан Джанибек со своим войском только с севера доставит нам хлопот. Крепостная стена, как вы знаете, проходит по основанию горы Тебе-оба, а горы Сугуб-оба и Аргемыш защищают нас с востока и запада. Ну а с юга, – командир махнул рукой в сторону окна, за которым плескалось море, – нам сам дьявол не страшен… Море и неприступные скалы. До наших кораблей, стоящих в бухте, ордынцам не добраться. Если же они нас захотят взять измором, то им это тоже не удастся! Корабли всегда доставят в Кафу необходимый провиант, а если перекроют водопровод, то в каменных резервуарах хранится достаточно питьевой воды… К тому же скоро наступит время сильных дождей, и они пополнят эти запасы.

– Значит, угроза может исходить только со стороны Дикого поля, – уточнил консул Готифредо ди Зоали.

– Да, ваша милость, – ответил Стефано ди Фиораванти, – поэтому я принял необходимые меры предосторожности: сейчас жители и мои солдаты расширяют и углубляют внешние и внутренние рвы, а также укрепляют крепостные стены, готовят казы[5]  [5] Каз – большой медный котел.


[Закрыть]для кипятка и кипящей смолы, паклю для стрел, на переходы и угловые башни поднимают валуны, камни, колья и бревна.

Подошедши к Кафе, ордынцы расположились на расстоянии двух полетов арбалетной стрелы, составив вкруговую в несколько рядов свои кибитки, арбы, метательные машины и тараны. Вместе с воинами к берегу Черного моря пришли и их семьи: на уртоне[6]  [6] Уртон – стан, стоянка.


[Закрыть] разбили юрты. Вскоре повсюду запылали огни в дзаголмах[7]  [7] Дзаголма – земляная печь, в которой выпекали лепешки.


[Закрыть], а в больших котлах закипела вода, в которой варилась баранина.

Белый шатер с золотым полумесяцем хана Золотой Орды Джанибека поставили чуть поодаль, у основания горы Тебе-оба. Тут же обосновались его телохранители – тургауды.

В это раннее время еще все спали, но сам Джанибек бодрствовал. В походе он приучил себя мало времени отводить на сон и часто, переодевшись в простой халат, обходил посты. Горе тому, кого он заставал спящим. Сопровождающие хана тургауды тут же набрасывали провинившемуся на шею скрученную из воловьих жил удавку. Порою постовой отдавал Аллаху душу, так и не проснувшись.

Джанибек, взглянув на туман, поежился, глубже запахнул полы халата и, дав знак возникшим как по команде тургаудам оставаться на месте, вошел в шатер. Проверять посты он раздумал… Подвинул свою любимую младшую жену Абике, разметавшуюся на ложе, и, раздевшись, лег рядом.

Нехороший ему сегодня приснился сон. Как будто сын его, восемнадцатилетний Бердибек, которого он впервые взял в поход, прокравшись в его шатер, опустил на его голову меч, но промахнулся, и лезвие впилось в грудь лежащей рядом Абике…

Джанибек повернулся, привлек её нежное податливое тело, прижался щекой к лицу Абике, потом с каким-то остервенением набросился на неё, жадно утоляя внезапно возникшее желание. Абике поначалу постанывала, а потом стала вскрикивать. Тургауды у входа в шатер, переглядываясь, понимающе заулыбались…

Насытившись, Джанибек откинулся на подушки, прислоненные к кереге[8]  [8] Кереге – деревянная основа юрты или шатра; у хана и его любимых жен она делалась из серебра.


[Закрыть]. Абике встала, прошла по шатру, взяла полотенце и вытерла со лба и груди повелителя густо выступивший пот.

– Абике, ты когда видела моего сына? – спросил Джанибек.

– Вчера Бердибек шел за моей кибиткой и пытался заговорить со мной… Но я не промолвила ни слова.

– Хорошо… Будь осторожна. Его мать Тогай-хатун ненавидит тебя. Ты это знаешь?

– Знаю, повелитель.

– Я видел сон, нехороший сон. Будь осторожна, – повторил Джанибек. – Возле твоей юрты я удвою стражу… А на верховых прогулках тебя будет сопровождать со своими лучниками сотник Мамай. Это храбрый и умный воин. Он ровесник тебе и на пять лет старше Бердибека. Я давно приметил его. Думаю, что со временем он станет таким же, как темник[9]  [9] Ордынское войско делилось на сотни, тысячи и десять тысяч. Десять тысяч воинов называли тьмою, а их командира – темником.


[Закрыть] Аксал или тысячник Бегич…

– Благодарю тебя, великий каан!

Теперь во время прогулок рядом с Абике всегда находился сотник Мамай. На половину полета стрелы скакали его верные воины, слегка тяготившиеся тем, что им, закаленным в битвах и привыкшим к звону сабель, приходилось выполнять постыдную роль тургаудов: охранять женщину, пусть и ханшу, любимую жену великого каана.

Мамай и сам испытывал в душе некоторое замешательство от необычности теперешнего своего положения, но не показывал виду. Он охотно разговаривал с Абике на различные темы, и когда говорил, то дерзко и прямо смотрел в лицо повелительнице, отчего Абике смущенно опускала глаза: ей нравился этот статный черноволосый юноша. А узнав о том, что он происходит из княжеского рода татар, некогда живших на границе Поднебесной Империи[10]  [10] Поднебесная Империя – Китай.


[Закрыть] и родины Потрясателя Вселенной, Океан-хана, великого, как океан[11]  [11] Под океаном подразумевалось озеро Байкал.


[Закрыть], чье имя не произносилось, потому что оно было недосягаемо для смертных, еще больше заинтересовалась новым начальником телохранителей.

Молодая Абике была восторженной натурой: её приводило в возбужденное состояние многое: солнце, встающее из-за моря, куда отплывают с невольниками под белыми парусами генуэзские и венецианские корабли; горы, сплошь усеянные красными маками, скачки, которые устраивали потехи ради воины Мамая. Тогда она сама пришпоривала своего аргамака и мчалась, как ветер, по ровной долине у подножия Тебе-оба, потом вдруг резко осаживала коня и, обернувшись к молодому сотнику, заразительно смеялась. Глаза её лучились внутренним светом, зубы блестели, щеки пылали, – Мамай с восторгом взирал на красоту своей госпожи. А иногда она была тиха и задумчива, словно цветок, готовый перед ночной темнотой закрыть свои лепестки. Тогда Мамай тревожно смотрел на Абике, молча вопрошая: «Что происходит, моя повелительница?..» Но та молчала, покусывая губы. «Может быть, она скучает по своей родине, по матери?» – раздумывал сотник, не смея спросить об этом свою госпожу, зная, что отец её, император Поднебесной Империи Шунь-ди (Тогон Темур), потомок Кубилая, последний монгольский хан, царствующий в Китае, не очень-то заботился о дочери, отданной в четырнадцатилетнем возрасте в жены хану Золотой Орды. Шунь-ди, ведшего рассеянный образ жизни, интересовали лишь живописные парады русского полка, который назывался длинным именем Сюан-хун-у-ло-се Ка-ху вей цинкюн – Вечно верная русская гвардия…

Абике и сама восхищалась когда-то парадами русских гвардейцев, которых доставил в Ханбалык[12]  [12] Ханбалык – так монголы называли столицу Китая Пекин.


[Закрыть]полководец Яньтемур. Их было много – две с половиной тысячи рослых, белокурых, голубоглазых красавцев…

Она рассказала о своем отце и о парадах Мамаю и задала вопрос:

– А что тебе в твоей жизни хорошо запомнилось?

– Звезды, – ответил Мамай.

– Какие звезды? – не поняла Абике.

– Звезды на небе, которые светили мне в детстве через дырявую кошму. Мы ведь татары, нам не полагалось иметь юрты, крытые хорошими войлочными кошмами, а если у кого они появлялись, то их тут же отбирали монголы…

Абике как-то странно взглянула на Мамая, глаза её сверкнули, как у мусуки[13]  [13] Мусука – кошка.


[Закрыть], но она быстро их опустила: молодой сотник пожалел, что сказал эти слова. «Неужели донесет Джанибеку?!» Но, слава Гурку, главному божеству татар, все обошлось. Абике не рассказала об этом великому каану, может быть, потому, что ей нравился храбрый красивый юноша.

Как-то Мамай поведал ей родовое предание, которое рассказывало о том, как Повелитель Вселенной сварил в кипящих котлах татарских князей…

– О жестокости нашего великого предка мне много говорила бабушка, – сказала Абике. – Еще будучи мальчиком, он убил своего сводного брата. За это на него надели цепи, а когда он вырос – деревянные колодки. Вот послушай…

Родное племя Темучина после смерти отца – вождя племени и знаменитого мергена[14]  [14] Мерген – охотник.


[Закрыть] – отказалось признать власть его девятилетнего сына. Тогда мать с четырьмя сыновьями и дочерью, грудной девочкой, покинула родной уртон и, погрузив в повозку юрту, отправилась к синеющим вдали холмам. По пути семья питалась кореньями степных трав и рыбой, которую ловили в реках Темучин и его сводный брат Бектер. Удочка у них была одна на двоих. Однажды они закинули её и, когда огромный таймень оказался на берегу, возле пойманной рыбы разгорелась драка. Каждый хотел доказать, что это именно он первый поймал такую большую рыбину, чтобы потом похвастаться перед матерью и братьями. Бектер, в конце концов, овладел тайменем. Темучин решил отомстить, но дело тут было не в отобранной рыбине – сводный брат, одних лет с Темучином, был сильнее и мог оспаривать его власть в семейной юрте.

Однажды, когда Бектер что-то мастерил, Темучин стал незаметно подкрадываться к нему. Вот он уже близко. Темучин натянул лук, с которым ходил на охоту, пропела стрела и пробила Бектеру грудь.

Как ты знаешь, Мамай, мальчик Темучин вошел в историю как всемогущий Чингисхан, завоевавший нам землю от края и до края. Первый его шаг к власти был сделан задолго до того, как он двинулся на завоевание мира…

Глаза Абике снова сверкнули, как у мусуки. Мамай, поклонившись, сказал:

– Вы должны гордиться своим великим предком, госпожа!

Абике ничего не ответила на слова своего главного телохранителя. Она знала и другое: Чингисхан ради власти не пощадил и своих сыновей. Абике вспомнила, что говорил Джанибек: «Будь осторожна…» И перед глазами у неё возникло лицо старшей жены великого каана Тогай-хатун.

– Видимо, только беспощадной жестокостью люди добывают себе большую власть, – сказал Мамай, и сам поразился мудрости своих слов… И тихо добавил: – Даже по отношению к своим близким…

Эта беседа происходила у Бараньей головы – огромного валуна, похожего на голову барана, расположенного у основания горы Агермыш. Внезапно раздался напевный звук серебряного рога. Это Джанибек созывал на курултай мурз, темников, тысячников и сотников. Не раздумывая, Мамай вскочил на коня и поскакал к белой юрте великого каана. Абике, хорошо зная, что означает этот сигнал, последовала за ним.

На военном курултае все собравшиеся увидели, как взволнован хан Золотой Орды. Видимо, какая-то весть потрясла его. В глазах Повелителя полыхала злоба. Джанибек быстрыми движениями большого и указательного пальцев перебирал янтарные шарики, нанизанные на шелковую нить.

– Я собрал вас, мои верные мурзы и военачальники, чтобы сообщить о том, как лживы и коварны эти псы, служащие Иисусу Христу, – он показал рукой с висевшими на ней шариками в сторону генуэзской крепости. – Один из моих воинов, который в день гибели наших торговцев был в Кафе, сегодня утром близко подъехал к крепостной стене, увидев на ней солдат противника, и в троих признал убийц. В прошлый раз, когда я требовал выдать их, консул уверил нас, что все они осуждены, закованы и высланы в Геную. Я не поверил ему, и мы привели войска к стенам Кафы.

Только немногие из мурз знали истинность этого решения – великому каану было наплевать на несколько загубленных жизней. Он хотел приступом овладеть богатым генуэзским городом, чтобы разграбить его по примеру других городов. Правы были те, кто говорил о том, что Джанибек лишь ждал повода напасть на Кафу.

Волнение Джанибека тоже было поддельным: мурзы знали, что он в совершенстве обладал талантом актера.

После пространной речи великого каана на военном курултае постановили снова затребовать убийц и для переговоров с генуэзским консулом послать трех человек: Бердибека как представителя царствующего рода, одноглазого Бегича, многоопытного и мудрого военачальника, и сотника Мамая.

Против Мамая возразили некоторые мурзы и темники, но конец их недовольству положил Джанибек: ему нравился храбрый юноша, да и Абике много хорошего успела рассказать своему мужу о преданном молодом командире тургаудов…

Ордынских послов встретил у крепостных ворот начальник гарнизона Стефано ди Фиораванти с десятью аргузиями[15]  [15] Аргузии – полицейские и стражники консульского замка.


[Закрыть], которым был заранее отдан приказ провести монголов к консулу таким путем, чтобы те не видели приготовлений к осаде и расположения войск.

В мраморную комнату к консулу ордынцы прошли мимо четырех телохранителей, стоящих у наружных дверей в ярких красных плащах, с длинными мечами, воткнутыми в пол остриями возле ног, алебардами, закинутыми за спину.

Готифредо ди Зоали вместе с помощником, которому надлежало сегодня быть и переводчиком, встретили послов радушно; Мамай и Бегич поклонились консулу, Бердибек лишь слегка кивнул. По богатому одеянию, сабельным ножнам и гордому виду консул определил, что перед ним посол не из простых мурз. А узнав, что Бердибек – царевич, сын великого каана, Готифредо в свою очередь счел нужным склонить перед ним голову и пригласил всех за стол, на котором стояли вина и блюда со всевозможными закусками.

Пожалуй, впервые Мамаю приходилось пить и есть, сидя на стуле, а не на ковре, скрестив ноги. Но Бердибек с Бегичем уже где-то приобрели этот навык и уверенно взялись за ножи и вилки. Мамай последовал их примеру, но вилка выскальзывала из его пальцев, – это заметил консул и слегка усмехнулся уголками губ. Молодого сотника заинтересовал раскрашенный в голубой, желтый и зеленый цвета большой шар на железном острие, стоящий в углу комнаты на столике с ножками из слоновой кости. Пока не говорили о деле, и помощник, уловив любопытные взгляды юноши, подошел к шару, крутанул его и стал объяснить: «Это – земля; синим цветом обозначены моря и океаны, большие озера и реки, желтым – горы, зеленым – долины». Мамаю вспомнились слова Абике о том, что её великий предок Чингисхан завоевал для своих потомков землю от края и до края… Он подумал: «Хватило бы у меня сил одолеть такой путь на своем аргамаке?.. А у Бердибека?.. Ведь он – наследник великой ханской власти в Золотой Орде… Бердибек моложе меня, а я сильнее него, я – воин, участвовал во многих битвах. Но и он тоже… – возразил сам себе Мамай. – К тому же Бердибек – чингизид, царевич!» Мамай взглянул на сына великого каана. Тот медленно потягивал из хрустального кубка вино, хотя мусульманину нельзя было этого делать, и исподлобья наблюдал за радушным веселым хозяином.

Настало время решения дел. Все положили на стол ножи и вилки и встали. Бегич передал постановление военного курултая.

– Мы уже доводили до сведения его светлости, великого хана Золотой Орды Джанибека, что убийц судили, заковали в цепи и отослали в Геную.

– Но наш воин, который был в тот день в Кафе, когда погибли двадцать человек из Орды, узнал трех убийц, стоящих на крепостной стене… – возразил Бегич.

– Этого не может быть, – покачал головой Готифредо ди Зоали. – Нами получено известие, что корабли, на борту которых находились убийцы, благополучно достигли берегов Генуи, и теперь тюремщики занимаются преступниками.

– Значит, вы не хотите выдать их нам? – спросил Бегич.

– Я вижу, ты храбрый, доблестный и умный воин, и ты должен понять, что я говорю правду… А почему молчит царевич? – обратился консул к Бердибеку. – Может быть, он что-то скажет?

– Да, скажу… Я не верю тебе, консул. Наш воин не мог ошибиться!

– Надо было вам захватить его с собой, и мы бы вместе отправились на то место, где он увидел убийц. Я уверен, что там бы их не оказалось…

Бегич, Бердибек и Мамай поняли, что над ними просто издеваются, и, поблагодарив за угощение, удалились.

Когда послы передали этот разговор Джанибеку, тот пришел в ярость. И гнев его на этот раз не был поддельным. Дождавшись ночи, он приказал готовить через рвы, наполненные водой, проходы к крепостной стене: к её северным и восточным воротам. Для этого надсмотрщики согнали не только рабов, но и жителей окрестных сел, не успевших укрыться в Кафе. Им пришлось при свете факелов таскать камни, обломки деревьев, хворост, траву, солому, землю из неподалеку расположенных скифских курганов и все это сбрасывать в ров.

С крепостной стены полетели сотни и тысячи стрел. Но, несмотря на это, смоляные факелы не гасли, наоборот, чем больше летело стрел, тем больше становилось огней. Ордынцы подняли на ноги теперь всех, способных передвигаться, даже детей. В дело включились и боевые тысячи, состоящие из алан[16]  [16] Аланы – предки нынешних осетин.


[Закрыть], кабарды, черкесов, булгар, мордвы и черемисов.

Свистели бичи надсмотрщиков, гуляли по спинам зазевавшихся. Если кто из местных жителей пытался бежать, его тут же настигали стрелы ордынцев, которые полукружьем оцепили места, откуда брались материалы для сооружения проходов.

Когда занялась заря, взору защитников крепости открылась ужасающая картина: во рвах были навалены тысячи мертвецов, среди которых находились и дети, столько же неподвижных тел лежало и на широких земляных насыпях, уже воздвигнутых через рвы.

Возле мертвых чадили смоляные факелы, некоторые еще горели; державшие эти факелы, видимо, погибли совсем недавно, перед самым рассветом.

Вскоре ордынцы предприняли первый штурм.

Заработали метательные машины, бросая через стены горшки с зажигательной смесью. В городе начались пожары, но их тушили жители, уже готовые к этому.

Ордынцы выкатили на деревянных колесах обитые железом тараны с укрепленными сверху крышами. Под ними располагались вооруженные воины. Рабы толкали тараны снаружи, за ними еще бежало десятка четыре невольников. Когда одни падали от стрел, на их место заступали другие. Вот первый таран миновал насыпь, вплотную приблизился к северным воротам, и рабы начали раскачивать бревно с железным наконечником из ясеня длиной в пятьдесят локтей, подвешенное на цепях к верхней перекладине.

Наконечник наконец соприкоснулся с железными воротами, при каждом ударе стал раскатываться гул. Но тут на крышу тарана полилась кипящая смола, ошпарила стоящих снаружи; с воплем разбежались те, кто мог двигаться, обварившиеся остались лежать.

Еще поток кипящей смолы опрокинулся на таран, полетели бревна и камни. Огромный валун пробил крышу, покалечил двух рабов и убил вооруженного ордынца. Но бревно с железным наконечником продолжало раскачиваться и наносить удары по воротам…

А тем временем темники, тысячники и сотники погнали воинов с лестницами на приступ крепостных стен.

Выкрикивая боевые ураны, они ринулись через насыпанные проходы.

На высоком холме стоял великий каан и в окружении знатных мурз наблюдал за происходящим. В поле его зрения попал воин в шлеме, стройный и ловкий, который первым вскочил на ступеньку лестницы, уже прислоненной к стене, и быстро начал взбираться, цепляясь левой рукой; правой он держал обнаженную саблю.

– Кто такой? – спросил Джанибек. Один из мурз всмотрелся:

– Это сотник Мамай, повелитель.

У Джанибека одобрительно сверкнули глаза. Но Мамаю и его воинам не удалось достичь верха, лестница была сброшена. Мамай полетел в воду возле самой стены, выплыл, приказал отступить, рассредоточиться и прицельно стрелять из луков по стоящим на стене солдатам.

Другим воинам тоже не удалось ничего сделать, штурм стал ослабевать. Прозвучал длинный сигнал серебряных рогов: великий каан приказывал отходить…

Несколько искореженных таранов осталось на месте. Как только начало смеркаться, генуэзцы распахнули ворота и уволокли машины в крепость: бревна с железными наконечниками можно было использовать как гигантские копья, перед которыми не устоит ни одна, пусть и покрытая железом, крыша тарана.

Вечером в белой юрте Джанибека снова состоялся военный курултай, на котором решили еще раз предпринять штурм крепости.

Над сотнями костров висели чугунные казаны, где варилась баранина. Возле них на корточках сидели женщины и дети. Муэдзины громко призывали Аллаха даровать победу, шаманы в сотнях кабарды и черкесов били в бубны и кружились в танцах.

Постепенно огромный лагерь стал затихать. Один за другим гасли костры, и вскоре лишь круглая луна освещала лица рабов, горемык, у кого не было собственной юрты, спящих прямо на земле. В ночном, за рекой Салгир, не ржали, а лишь тихо фыркали стреноженные лошади.

Но второго штурма не случилось, ибо генуэзцы этой ночью предприняли отчаянную вылазку в самый тыл ордынцев, незаметно обойдя сзади их уртоны.

…Луна освободилась от туч, плеснуло ярким светом, и постовой, стоявший возле скопления юрт и увидевший перед собой черных всадников, хотел было ударить в барабан, чтобы поднять тревогу. Но голова его слетела с плеч и, окровавленная, упала в пыль.

Конные генуэзцы ринулись вперед, подняв неимоверную панику в стане врага. И снова, как днем, воздух наполнился адским шумом сражения: криками, стонами, призывами о помощи, проклятиями, но теперь сражением это было нельзя назвать – происходила беспощадная резня ордынцев, и она усилилась, когда из трех ворот вырвались на бешеных конях отряды кафского гарнизона во главе со Стефано ди Фиораванти.

Мамай быстро собрал свою сотню и ринулся к юртам, где находились жены Джанибека. Там, в одной юрте, небольшой, с золотым полумесяцем, он видел Абике, которая сегодняшнюю ночь проводила не у хана, а у себя дома.

Но доскакать ему не дали: справа в его сотню врезались с длинными мечами аргузии, завязалась драка, и перед глазами Мамая возник всадник на белом коне. Мамай ударил саблей наотмашь, но промахнулся, – тут его закружило и выбросило уже у белых юрт. Сотник хлестнул плетью обезумевшего от страха воина и показал в сторону маленькой юрты. Воин сразу очнулся, сообразил, что к чему.

Слыша рядом крики и звон мечей и сабель, Абике обхватила голову руками и закрыла глаза. Верная рабыня прижала свою повелительницу к груди; так они хотели переждать все то ужасное, что творилось снаружи. Вдруг рабыня вскрикнула. Абике открыла глаза и увидела, как верх юрты поехал в сторону, еще чуть-чуть и они окажутся погребенными под кереге; младшая жена великого хана вскочила, распахнула полог и… тут её настигла смерть: случайная стрела ударила в шею.

После смерти Абике великий каан охладел к сотнику. Он считал его чуть ли не единственным виновником гибели молодой любимой жены – не уберег, шкуру свою спасая в ту страшную ночь. Наушничали Джанибеку и тысячники, и мурзы: да, точно, не уберег, допустил врага до белой маленькой юрты с золотым полумесяцем, боялся за свою поганую жизнь… И если бы не Бердибек и не одноглазый Бегич, которые во время ночного нападения генуэзцев находились неподалеку от молодого сотника и замолвили за него доброе слово, изложив все как есть, быть бы Мамаю удавленному тетивой.

Когда сын великого каана поведал Мамаю то, что из-за гибели Абике мурзы и тысячники науськивают хана на молодого сотника и что они с Бегичем вынули его голову из удавки, у Мамая лицо перекосилось от гнева. Чтобы остудить себя, он вскочил на коня и помчался во весь дух, куда глаза глядят. Ветер ударил ему в лицо и выбил из глаз слезы. А он гнал и гнал аргамака…

Такие бешеные скачки, чтобы привести себя в чувство, Мамаю придется устраивать еще не раз в своей жизни.

Сзади мчались десять верных нукеров[17]  [17] Нукер – воин личной гвардии ордынского военачальника или хана.


[Закрыть], которые еле поспевали за сотником.

Мамай свернул на дорогу, ведущую к селению Солхат[18]  [18] Теперь город Старый Крым.


[Закрыть]; уже видна стала мечеть Узбека[19]  [19] Она была построена ханом в 1314 году.


[Закрыть]. Некоторые из нукеров Мамая подумали, что сотник задумал открыть душу Аллаху.

Вот гнедой пролетел одно место на склоне небольшой горы, наверху которой рос огромный ясень. Сотник не мог и подумать, что был он на месте, которое останется в веках под названием «Могила Мамая». У карстового колодезя «Сычев провал» он остановил коня.

Здесь, в долине, били из-под земли родники, и к одному из них припал губами Мамай. Долго пил студеную воду, задыхаясь, до боли в горле. Потом сел и закрыл глаза.

Хан… Хан… Обидел ты незаслуженно своего верного сотника. Не простит он тебе этого… Не простит!

Джанибек вышел из юрты. Занималась заря. Солнце еще не взошло, но края облаков уже трепетали лиловым цветом, местами переходившим в пурпурный.

Тургауды стояли не шелохнувшись, положив ладони на рукояти кинжалов; казалось, они застыли, как изваяния. Джанибек, проходя мимо телохранителей, довольно похлопал по голому плечу одного из них, отчего у того от счастья засветились глаза и на лице обозначилось что-то вроде улыбки. Великий от белой юрты далеко уходить не стал, вскоре остановился и оглядел крепостные стены Кафы.

Оттуда вился черный дым.

«Что там жгут, вот уже который день и которую ночь? – подумал Джанибек. – И этот запах…»

Он вспомнил злосчастную вылазку генуэзцев, Абике, нежную Абике, и губы его вздрогнули.

И опять этот дым, то густой, цвета сажи, то желтый.

«Что там происходит?» – снова подумал каан.

А в крепости жгли чумные трупы. На каменных плитах площади были разложены костры, и мертвых дел мастера, облаченные в балахоны, с повязками на лицах, длинными крюками цепляли умерших, которых сами родственники выбрасывали из жилищ на улицу, и тащили по булыжным мостовым к огню.

Понуро бродили собаки. Многие из них тоже были заражены. Глаза их были тусклы, неподвижны, и столько в них присутствовало муки, что такую собаку жалели больше умершего человека. Умерший для тех, кто сжигал тела, представлял страшную опасность: его не жалели, а боялись… И вздыхали с облегчением, когда, дотащив труп, видели, как огонь пожирает его.

Когда стало известно в ордынском лагере, что в Кафе свирепствует чума, Мамай предложил забить песком и камнями родники, из которых сам недавно пил. Они питали Субадашский водопровод, снабжавший питьевой водой город.

Сотнику разрешили, он взял своих конников и поскакал к селению Солхат, быстро управился с порученным делом и остался там, зная, что солдаты гарнизона предпримут попытку очистить родники от камней и песка.

Терзалось ли сердце Джанибека, когда вспоминал о смерти родного брата Тинибека, причиною которой был?.. Наедине с собой во всем обвинял он свою мать… Это она, Тайдула, подстроила так, что еще до приезда Тинибека в Сарай его умертвили преданные ей эмиры. Но иногда что-то похожее на укор совести возникало в душе великого каана, когда он спрашивал себя: «А разве ты не знал о подосланных убийцах?.. Знал. И не ты ли поддался уговорам матери стать вопреки предсмертной воле отца ханом Золотой Орды?!»

Когда Джанибек задавал себе эти вопросы и когда перед его глазами проходили тени правителей еще со времен Чингисхана, он подозрительно вглядывался в сына и говорил себе: «И ведь этот может… Он еще молод, волчонок, а скоро и у него подрастут клыки…»

Но пока Джанибек не желал смерти Бердибеку, а, полагаясь на судьбу и исходя из поговорки «Чему быть, того не миновать», посылал сына в кровавые стычки… Погибнет… значит, действительно, судьба… Но всякий раз из этих стычек выходил Бердибек целым и невредимым. И этому в глубине души радовался Джанибек, но снова и снова посылал сына в самое пекло.

Вот и опять он приказал Мамаю взять с собой Бердибека, зная о том, что генуэзцы после засыпки родников обязательно предпримут атаку с целью овладеть питьевой водой…

Береговая стража ордынцев доложила сотнику, что два корабля от пристани Кафы направились в сторону селения Солхат… Но Мамай не стал их ждать там, а двинул свою сотню навстречу.

На рассвете сотник привел воинов к ущелью; он знал, что к водопроводу ведет от моря одна дорога и она проходит здесь. Мамай приказал собирать внизу камни, оставшиеся от обвалов, и затаскивать их наверх, а потом, приготовив луки и стрелы, затаившись, ждать на вершине. Ждать пришлось недолго. Из-за леса показались первые всадники, Мамай махнул рукой, предупреждая своих воинов о том, чтобы они не предпринимали пока ничего; генуэзский отряд должен полностью оказаться между скал.

Когда последний всадник поравнялся с первым засевшим на вершине мамайским лучником, на генуэзцев посыпались камни и стрелы…

Джанибек, услышав, что в крепости забили барабаны и запели трубы, подумал, что генуэзцы, обезумев от нехватки питьевой воды, решили предпринять еще одну отчаянную вылазку, и тут же объявил тревогу. Сам облачился в боевые доспехи, велел подать коня.

Но лучник из сотни Мамая привел «языка», местного жителя, который пробирался из крепости к своему дому за водой и провизией. И тот рассказал, что таких, как он, сами стражники у ворот тайно выпускают на промысел и что на рыночной площади сотнями продолжают жечь чумные трупы. А сейчас предают огню самого начальника гарнизона и воздают ему необходимые воинские почести. Вот почему бьют барабаны.

Джанибек приказал поднять с колен крестьянина. Тургауды кинулись к нему, но великий каан жестом руки остановил их:

– Я дарую этому человеку жизнь… Он принес мне приятную весть. Отпустите! – и бросил ему золотой. Бедняк поймал его на лету и от счастья чуть не лишился чувств…

Хан Золотой Орды созвал военный курултай.

– Не настало ли время предпринять еще один штурм? – спросил он мурз, темников, тысячников и сотников. – В крепости – чума, там сжигают умерших, водопровод перекрыт благодаря умелым действиям моего сына Бердибека и сотника Мамая, – хан с улыбкой повернул к ним голову, при этом мурзы и темники закряхтели и зашевелились.

– Смотри, шакалы завиляли хвостами, – шепнул Бердибек молодому сотнику.

– Запас воды там скоро кончится, – продолжал великий каан. – А сейчас генуэзский консул подавлен смертью своего начальника гарнизона, да и солдаты, лишившись главного командира, не смогут дать нам должного отпора.

«Шакалы» заговорили разом и подобострастно закивали, но молчавших, в основном тысячников и сотников, было большинство. Слово взял Бегич, уже произведенный в темники.

– Мой повелитель, твой великий предок Чингисхан, да будет светло его имя во веки веков, говорил: «К быстро идущему пыль не пристает». Это верно, но он говорил и другое: «Умеющий ждать сумеет зайца на арбе догнать!» Генуэзцы, по сути, уже побеждены: у них – чума, вода кончится, и они сами придут к нам с повинной… А если сейчас полезем на стены, то погубим своих людей.