Текст книги "Лабиринт верности (СИ)"

Автор книги: Владимир Чуринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

– … Следовательно каждый верующий, в осознанье милости Единого, равно как и понимая безвыходность своей ситуации, в случае невозможности побега, обязан умертвить себя любым возможным способом, что не будет считаться самоубийством, а примется аки жертва благородная, и следующее воплощение от того будет благополучным, – Как раз завершил норманит сухим лекторским тоном.

– Благодарю, что просветили святой брат! – Де Рано поклонился монаху совершив знак почасового круженья, и поспешно ретировался. Зайдя за ближайшую колонну, он присел на один из диванчиков, предназначенных для краткого отдыха танцующих, в то же время надеясь, что сумел усыпить бдительность священника, а ретираду почтут за вежливость.

Драгун прислушался:

– Мое почтение, святой брат, – Женский голос не выражал ни толики почтения, высокие стальные каблуки простучали по паркету, удаляясь. Монаха она тоже не любила. «Чудная женщина», – подумал драгун.

– Итак, – Поинтересовался монах у вышедшего следом де Мелонье.

– Ах, оставь это Бенедикт, – Голос незадачливого воздыхателя дрожал, на этот раз от гнева, – Не думай, что я поверю, будто тебе на самом деле интересно.

– Совершенно не интересно, ты прав, но если это будет мешать делу, – Монах выдержал паузу, – То я расстроюсь.

– Это мои личные неприятности, – Произнес поэт раздельно, похоже, разговоры эти были не в новинку обоим – И никакому делу это не вредит, блондинка без ума от меня, не профессиональна до крайности…

– Или крайне профессиональна.

– Нет, поверь, я в этом разбираюсь. Еще пара свиданий и она забудет о маркизе. Меж тем, старик неплох, весь вечер не отлипал от графини, вы получите свою свадьбу. – Тон де Мелонье стал деловым и четким. К его чести парень умел быстро взять себя в руки.

– Очень надеюсь, – Норманит говорил как-то отрешенно, и зловеще, – Иначе, при провале, дабы проучить тебя, я прикончу Аделаиду де Тиш.

– Надеюсь, если до этого дойдет, она прикончит тебя, – Похоже, Алан топнул ногой и пошел прочь от монаха, Бенедикт на некотором расстоянии последовал за ним, отмечая шаги стуком стальных набоек ботфорт по паркету.

Антуан де Рано узнал все, что требовалось, и даже чуть больше, он вновь повернул пуговицу, отключая сверхслух, вскочил с дивана и влился в безумие завершающего бал шаловливого котильона.

Среди прочих гостей на балу выделялся высокий мужчина в одеждах кремового цвета. При зеленом плаще. Четкие и жесткие, будто вырубленные из камня черты лица, особо же прямой нос и тяжелая челюсть, выдавали в нем алмарские корни. А тонкие брови и высокая линия лба, присущая шваркарасцам, говорили о том, что появился он на свет в результате нередкого, и даже традиционного события, союза аристократа и аристократки из Королевства Шваркарас и Алмарской Империи. Танцевал он немного, пил в меру, любезен с гостями был сообразно требованиям этикета, говорил мало, больше слушал, но слушателем был замечательным, а потому беседовали с ним охотно. Очень часто сей господин оказывался неподалеку от коронного лейтенанта де Рано, исподволь наблюдая за оным субъектом, но оставаясь вне зоны внимания последнего. К концу бала гость в зеленом плаще убедился в излишнем внимании драгуна к персоне некоего локально знаменитого поэта, и в раздумьях удалился, приняв у дверей от лакея-гепардита пехотный палаш в черных лакированных ножнах.

Библиотека Хранителей Знаний. Краткие выдержки о истории и природе стран Южного Архипелага Гольвадии: Королевстве Шваркарас, Республике Ригельвандо и Алмарской Империи, полученные из источников разных, достоверных до степени достойной преподнесения дражайшему читателю.

Корни Зла.

Корни зла кроются в истории. В истории же мы должны искать способы исправить нынешнее положение вещей, ибо каждый раз, когда приходил самый темный час – нация возрождалась из пепла, обретая силы сокрытые до времени, в дремлющем духе. Духе народа. Духе свободы. Духе силы! Духе жизни, равно горящем в каждом сердце, будь то священник, аристократ или пейзан.

Корни зла кроются как ни странно в благополучии. Жажда наживы, особенно, когда она столь доступна и беспримерно велика, пробуждает в людях темные стороны.

Блага колониальной политики Шваркараса стали разрушать его изнутри, медленно, но верно отвращая людей друг от друга, вгоняя народ государства в анархию, много эффективней чем война или мор.

Совместный труд – развитие страны, которое требует усилий от каждого, ныне был заменен жаждой легкого обогащения в заморских провинциях. Ранее вся природа человеческого общежития приводила людей в гармоничную близость. Поскольку доход и благополучие аристократов и церкви, а так же, впрочем, и купцов, зависели от крестьян, кои, в свою очередь, как и предписано им природными законами по роли и статусу, получали взамен защиту и небесную поддержку от тех, кто стоит выше их на Лестнице ответственности. Это делало государство единым крепким организмом, позволяло пережить невзгоды и горести, пережить вместе, не боясь вражды самого отвратного типа – вражды духа и противоречия.

Любое государство суть есть высшая и совершенная форма человеческого общежития, это не королевская власть и не отношения сюзерена и вассала, или иная форма человеческих отношений просто. Государство – это общность всех сложных и противоречивых взаимодействий, которые протекают меж людьми населяющими определенную область, говорящих на определенном языке и исповедующих схожие ценности и религию. Он может быть гармоничен лишь тогда, когда каждый из элементов его бытия занимает должное место и в механизме всеобщего благополучия, не конфликтуя с другими, но действуя к общему совершенству. Притом, не искажая природы человека, нужно признать, что это достигается простой жизнью и трудом на собственное благо, без ущемления блага чужого.

Мы могли наблюдать это совсем недавно, несколько поколений назад, до того, как белые паруса ригельвандцев, а за ними и наших исследователей, не достигли фантастических земель на севере, земель, полных соблазнов, полезных одному, но вредных для общего.

Вспоминая мрачные времена, такие, как дни демона-короля Людвига IV Проклятого и его борьбу с Анрахостом Демоноборцем, войны «Пики и Дралока», войны «Старшего и Младшего Альянсов», кризисов веры и династических перипетий, можно выделить главное из множества мрачных и героических фактов тех давних, и не слишком, времен. В годину величайших бедствий, народу, не имеющему иного выбора, приходится сплотиться, дабы выстоять, не попасть в рабство и не встретить печального конца под пятой иноземцев. Несчастье сплачивает людей. Но лишь тогда, когда к этому есть основания. Природа человеческая неидеальна, алчность, злоба, гнев и зависть часто берут верх над добром и разумностью. Однако когда приходит беда, на стороне светлых чувств начинает работать и стремление выжить.

Но будет ли оно столь сильно сейчас? Если произойдет что-то столь же страшное и значительное, как, например, восстание демонологов Одержимого Короля, выстоит ли Шваркарас в таком противостоянии в изменившемся мире?

Я предполагаю, что это весьма спорно.

Почему? Виной тому множество причин, одна из них – неправедное обогащение.

В моем разумении есть ряд основных столпов, создающих здоровую страну, вернее сильное государство:

– Справедливые законы.

– Должная общественная организация.

– Единая истинная вера.

– Твердая власть.

– Добрые отношения между людьми и сословиями.

Обладал ли Шваркарас всем этим ранее? Нельзя сказать доподлинно, что в полной мере, однако в существенной степени я бы ответил утвердительно. Почему? Справедливые законы и должная общественная организация произошли в нем с течением времени, методом проб и ошибок исправив неверное, и сгладив острые углы. Я не говорю о том, идеальны ли были эти законы и общество, но они были живучи, а это важнее в данном случае. Единая Истинная Вера была принесена нам Единым, и нет сомнения в том, что долгое время это не ставилось под вопрос. Твердая власть – это компромисс между стремлением к власти герцогов и стремления к самостоятельности короля. Годы и страсти вокруг горних высот власти выкристаллизовали форму, сохранявшую баланс, позволявший государству существовать.

Добрые отношения, как я сказал, сложились вследствие разумного осознания необходимости сосуществования между сословиями, ввиду простого вывода о том, что иной земли и иных соседей у нас не будет.

Что же изменилось?

С расширением колонизации Шваркарас начал охватывать территории столь далекие и обширные, что для управления ими пришлось менять общественную организацию, ибо та, что существовала, не могла вместить в себя новые провинции и народы, покоренные знаменем «Трех пик». Там не было ни герцогов, ни крупных городов, зато врагов было множество, они были опасны и непонятны. Значит, там возрастала роль военных. Но военные были аристократами из семей, оставшихся в метрополии, значит и на родине наметился перелом, пришедший из-за моря, и это лишь один из примеров. Их было еще множество – вице-короли, особые агенты, повышение роли прокуроров заморских владений. Все это привело к крушению и переделу, еще далеко не завершенному, не проверенному на стойкость временем, старого порядка, на смену которому пришло нечто громоздкое и чрезмерно обширное для разумного управления. Изменились и законы. Колонии, рабы и из них и торговля, привели к переменам в законодательстве, и даже появлению новых сословий, имеющих, к тому же, огромное влияние.

Я говорю в первую очередь о купцах, ибо торговое законодательство сейчас едва ли не превосходит объемами прочие кодексы государства скопом. Но также есть примеры иных форм колониального права, например устанавливающих права и обязанности колонистов и покоренных народов. Даже рабы из-за моря потребовали новых решений.

Огромное испытание ждало и веру, в колонии отправились многие священники, и, помимо прочего, столкнулись с проблемой огромного богословского значения – как обращать и как принимать в лоно церкви язычников и туземцев? И что делать с анималами, кои, безусловно, не будут столь милы Единому, как люди, коим он покровительствует.

Изменение церковных и богословских норм, со скрипом и треском переваривающее новые обстоятельства ставили под вопрос саму Истинность веры. Ведь сложно верить истово, зная, что в храмы пускают тварей с кабаньими и песьими головами. На лицо неразрешенный кризис.

Твердость власти качнулась сама собой – из-за моря стали везти сокровища, но власти государства не были способны обогащать себя столь быстро, как предприимчивые купцы, а также стоявшие за ними некоторые герцоги и прочие аристократы, жаждавшие наживы из колоний. Короли жаждали богатств из колоний, но сами не заметили, как оказались зависимы от купцов, которых пришлось защищать и оберегать силами государства, кое на самом деле не должно служить ни одному из сословий более, чем иному. Да, аристократы, конечно же, всегда оберегаемы в отдельности более, чем крестьяне, но в то же время они в случае войны бьются с пейзанами бок о бок на линии фронта. А вот купцы сидят на своих сундуках, неохотно жертвуя деньги на нужды тех, кто проливает кровь. Трон шатается, шатается уже более века между мечом и золотом.

И в сумме мы можем лицезреть печальный упадок нравов, разрушающий всякие надежды на добрые отношения между людьми – важнейшую основу любого человеческого общежития.

С открытием колоний туда рванулись все, кто был недоволен своей долей на родине, или считал, что за морем ему будет лучше. Земли графов и баронов, маркизов и герцогов начали пустеть, а их владельцы беднеть и ожесточаться. Крестьяне искали в колониях лучшей доли, считая, что на родине их ждет насилие и ущемление. Или же просто надеялись разбогатеть и сменить свой статус, идя тем самым, возможно, против природных законов и места, предназначенного им Единым в перерождении, теряя частицу души.

Господа же, желая предотвратить бегство, начали тренировать отряды ловчих головорезов, вводить жестокие законы в своих владеньях, и совокупно давить на короля, дабы закрыть своим крепостным путь на хлебные нивы заморья. Тем самым они лишь ожесточали бедных своих пейзан, сподвигая их на мятежи и насилия, неизбывным ощущением западни заставляя менять свое ремесло с сохи на нож разбойника и суму ночного татя.

Меж тем те, кто не беднел из благородных – те, кто успел присосаться к колониальным благам, оказались одурманены блеском золота. Они искали все больше и больше способов обогатиться, провоцируя в колониях грабежи и бойни. Истребляя и закабаляя тамошнее туземное население, и, тем самым, формируя атмосферу ненависти ко всему Шваркарасу. В метрополии же они проводят балы и пиры, охоты и гладиаторские баталии. Растрачивая свои невероятные состояния на все более и более извращенные развлечения, мучаясь от скуки, изыскивая новые возможности позабавиться, выходя за всякие границы. От вседозволенности пытаясь вкусить гнилых запретных плодов гибельных сил хаоса, чернокнижия, демонологии и кто знает чего еще. Своим распутным и богомерзким образом жизни богатейшая знать вызывает зависть обедневших, не успевших к колонизации, родов, что ведет к гибельному расколу между столпом Шваркараса и любого королевства – его аристократией, одна часть которой ненавидит другую, а та презирает первую.

Но хуже всего ведут себя купцы. Считая, что золото может заменить меч на службе поддержки трона, они пеняют на Ригельвандо, как на пример благополучия. Не понимая, что тем самым рушат все, что создано было самой историей страны, что шла по совершенно иному пути, чем республика торговцев, управляемая не единым королем, а советом равных от свободных городов – Ригельсберме. Купцы, считая, что золотом можно исправить все, и даже купить себе честь и род, взятками и почти что демоническими посулами баснословных прибылей, шатают трон все сильнее. Завлекая в тенета алчности и порока короля и высшую знать. Пытаясь достигнуть того, чего достигнуть нельзя. Угнетая и раздражая своим блеском на заморской крови жителей городов и ремесленников, так же покидающих насиженные места и отправляющихся за лучшей долей, а на родине презирающих торгашей. Церковь же, ведущая в колониях войну против туземного невежества, чернокнижия древних культур и недреманного Губителя из Толщи Вод. Уже более чем на треть состоит не из благородных духом священников, руководствующихся разумом и верой, а из кровожадных фанатиков, обагренных по локоть в крови тех, в вине которых они оставляют разбираться Единому. А еще на треть – из ленных патриархов, строящих себе дворцы и виллы на заморскую десятину и сокровища, награбленные их боевыми отрядами, уже давно забывшими, что есть вера.

На лицо видится полное крушение добрых общественных отношений, разрушенных благостью и достатком, нажитым неправедным путем. Суть яркое знаменье гибели или жестоких перемен.

Шваркарас болен, болен богатством, роскошью, болен как толстяк, умирающий от обжорства, он либо лопнет, раздираемый изнутри, либо осознает свой порок и ограничит себя в потреблении, избегая гибели.

Колонизация несет и много полезного – богатство способствует прогрессу и развитию, так же на новых землях поселяются выходцы из развитых земель моей страны, неся с собой прогресс и единую истинную веру.

Однако доблесть и путь любого государства желающего существовать стабильно и безопасно состоит в умении не только насыщаться ресурсами, но и рационально использовать их для развития и прогресса. Сейчас же наблюдается печальный итог. Когда многие блага, пригодные для беспримерного роста могущества и гармоничного развития страны, истрачиваются в пустую. Когда государство, утратив важнейшие признаки свои, превращается лишь в разобщенное сообщество ослепленных алчностью, либо озлобленных или кровожадных индивидов, коих ничто не связывает между собой, кроме стремленья урвать кусок от добычи другого. И это есть путь к гибели, и лишь осознанье гибельности этого пути, и общее разумное усилие может помочь исправить нависший над Шваркарасом мрак…

«Пришествие Дня Скорби, или размышления о государственной пользе и рациональной организации, на примере Шваркараса и соседних стран»

Год 815 от о.а.и., автор: Авессалом Гийо де Шардэ – философ.

Богоугодное строится на крови. Небогоугодное – на золоте.

За окном моросило – предпоследний месяц года – ихтионис, славился холодной погодой и дождями, а так же тем, что в начале его следовал праздник Безумия Морских Бесов, впрочем, безумия хватало и на суше.

В харчевне было сухо, чадно, грязно и страшно одиноко – большая часть ее обитателей навсегда покинули земную юдоль скорби. Теперь они болтали ногами под осенним ветром, а холодные капли дождя падали бессмысленно увлажняя синие раздувшиеся языки висельников украшавших перекрестки и деревья на несколько миль окрест.

– Нередко посещает дома, где молодые девки живут, у барона де Труи был в гартарудел, а ушел поздней ночью, таясь, так же у господ Периньи и Жако, ууу суки судейские, по всему видать дочерей Анетту и Лизу портил…. – бубнил Рен «Кот» смачивая горло кислым местным вином.

Жанетта де Пуатье постаралась на славу, пытки, висельники, угрозы массовых расправ – семья за человека, четыре двора за семью, за старосту или солтыса всю деревню, сделали черное дело. Доносы текли рекой, весь прошлый месяц охотница на ведьм провела в графстве Никкори-Сато. Устроила даже небольшую канцелярию, одолжив у графини грамотных слуг. И весь месяц шпионил для Вульфштайна воришка Рен «Кот», заодно помогая себе и своим сотоварищам быть как можно дальше от мест, где злобствовала инквизиция….

– А еще в лесу был, ходил к знахарке Орме, за травами, Орму потом еще сестра святая пытала, только вин чернокнижных не нашла, ноги залечила да восвояси отправила…

– Короче. – На душе Вульфштайна не то, чтобы было мерзко, но осень, вместе со зверствами праведной семьи, делали его скучным и неразговорчивым.

– Ну так вот, с Ормой этой их видели в лесных озерах нагишом купающимися. А ездит он всегда тайно, выезд долго не готовит, никому о том не сообщает, и брат святой при нем, четверых наших паскуда отметелил когда заметил, что следим. Ганса даже прирезал, но Гансик пидором был, его и не любил никто… – Рен говорил часто и много, что-то в нем переменилось, за короткое время знакомства с «алмарцем». В словах звучали эмоции, парень был неподдельно зол на инквизицию, он не любил аристократов и честно считал Гансика пидором. Но где-то внутри от всего пережитого или по какой-то другой причине у вора прорезался стальной стержень. Он больше не боялся – не боялся черного человека, инквизиции, патрулей. Он больше не боялся смерти, ибо навидался ее вдоволь за последнее время. Но и умирать он не собирался. Создавалось впечатление, что у «Кота» появилась какая-то жизненная цель, и цель эта важнее, чем смерти вокруг, чем грязь и нищета. Это странное состояние облагородило парня, боль и страдания – свои и чужие больше не могли согнуть его.

И все же все зверства оказались не напрасными. Жанетта нашла, что искала: в одной из мелких лесных деревушек, почти в чащобе, жила ведьма. И к ней многие из местных ходили, когда зло особое учинить хотели – проклясть кого-то, отравить, или же богатство неправедное обрести, о том немногие знали, да многие догадывались. Так и вышла охотница на зверя лютого, в чащобе укрывшегося.

– В последнее же время все бросил, да ездит в основном к дому маркиза де Шаронье, где тайно с гостьей маркиза, блондой такой симпотной, встречается. И знамо дело жарит ее, аж на улице слышно. Там же у маркиза нередко сестру свою навещает, каждый раз подарки носит, стихи читает, разговаривает подолгу, но вроде не ради ынцесту поганого, а по любви токмо братской… – при рассказе об амурных приключениях поэта ореол таинственной уверенности Рена немного попритих, очевидно, его согнала глуповатая улыбка на вечно разбитых губах воришки и мечтательный взгляд. «Всему свое время друг мой», – подумал черный человек, – «Мне кажется, ты еще тоже успеешь пощупать аристократок на батистовых простынях». Настроение почему-то немного улучшилось.

Она вышла против ведьмы одна, не взяв ни солдат предложенных графиней, ни наемников, ни слуг, которые как оказалось при ней были, просто не всегда поспевали. В урочище со старухой злобной, дольше срока вдвое прожившей она сошлась, верой против черных сил противных природе. Ведьма была уже стара, а потому не стала ни в оборотня превращаться, ни на битву рукопашную выходить. Она подняла мертвецов из могил деревеньки где жила, и всех детей местных, большую часть которых из утроб материнских принимала с ума свела, так что они вилы, ножи, камни похватав, на врага в красном плаще кинулись. Не пожалела Пуатье детей, а мертвых вновь в могилы прахом выжженным вернула. Поймала ведьму изнемогшую, долго била. Опоила затем настоем опиума и святой воды, вывезла в самую крупную деревню – Гирши, неподалеку от которой харчевня «Крысиный Хвост» стоит, и старуху беспамятную от дурмана при большом стеченье народа сожгла. Дабы знали жены, что не просто так их мужья деревья да шибеницы украшают, и что противиться церкви нельзя, ибо церковь есть надежа, опора, защита и оплот всех верующих, и завсегда священник лучше мирянина все знает.

– А еще исподтишка он пытается магичку, что при дворе маркиза служит, все время где-нито она не появится подкарауливать, и амурно увещевать, змей хитробрехливый, правда, та его все больша нахуй шлет некуртуазно…

– Где ты только слов таких набрался…

– Было где. А потом он в страданьях мечется, в таверне помнится стол сломал и посуду побил, а монах, при ем состоящий, значится, его увещевает и водкой поит.

Теперь же де Пуатье лежит в замке графини, лечит ногу, которую ей умертвия чуть ли не в лоскуты изгрызли, так, что если б не амулет магический, на время боль притупляющий, она б и не доперла ведьму до костра. Лечится, в общем, в замке и пишет длиннющий доклад о подвигах своих в канцелярию ордена. Подробно созывая всех родственников ею повешенных и запытанных, и имена умерших на бумаге отмечает, дабы ни одна душа загубленная от ока церкви внимательного не ускользнула. А когда долечится геройское чудовище в красном, поедет дальше по Шваркарасу свою правду кровавую утверждать.

– Благодарю за службу, – рука в перчатке из свиной кожи опустила на стол плотно набитый мешок, звякнувший об стол, – Здесь сто монет, раздели их между своими подельниками, и утекай из графства как можно дальше и скорее, иначе рискуешь хуже, чем пленники сестры Жанетты кончить. За Аланом де Мелонье более слежки не веди, я узнал все что хотел.

– Спасибо, благодетель, – прохрипел схваченным спазмом от избытка чувств горлом Рен, – молиться на тебя буду везде, где хоть завалящую церквушку встречу, всем Ликам разом!

– Прощай Рен.

Рен «Кот» унесся, схватив золото, громко напоследок хлопнув дверью харчевни. Теперь он отправится к морю, сядет на корабль, и отбудет в колонии. Там он будет грабить, убивать, торговать информацией и искать удачу, развиваясь духовно и физически. Успеет побыть пиратом, бандитом, вождем небольшого анималистического племени и нищим. Он вернется в Шваркарас через много лет, загорелым, с множеством шрамов, сильными руками и светлой головой. Вернется в ранге специального королевского агента и чине капитана Военной Разведки, но это вы догадались, совсем другая история.

Вслед за Реном, неспешно допив пиво, вышел человек в черной широкополой шляпе, навсегда покидая харчевню «Крысиный хвост», поскольку он успел выжать из ее возможностей все необходимое. Вышел уже не в таком мрачном настроении. Многие вокруг были мертвы, и совсем не украшали пейзаж, но ведьма была поймана, а сведения добыты. И радостно было за Кота. Вульфштайн совершенно не собирался меценатствовать направо и налево, улучшая жизнь нищих. И все же он считал, что поступил правильно. Ему хотелось верить, что мальчишка с такими талантами при небольшой сумме подъемных денег не пропадет и сумеет достигнуть своей цели. Черный человек вообще уважал людей, чья жизненная цель была им ясна. Даже если выражалась в слове «выжить».

За уходящим, сокрыв взгляд под краем нависающего на лицо холщового капюшона, следил человек с жестким лицом, слишком породистым для мешковатой робы, в которую он был облачен. Впрочем, под робой скрывался алый жюстокор, а под рукой, сокрытый полой грубого плаща, надежно покоился пехотный палаш в черных ножнах.

– Скажи, любезный, – подозвал оставшийся в пустой харчевне человек в плаще виночерпия, – А часто ли к вам захаживает этот человек в черном, и что ты о нем знаешь? – По столу покатилась золотая монета и исчезла в большой грубой, пахнущей кислым вином руке…

Немного хитрых мыслей.

Немного позже уютно устроившись в глубоком кресле, в теплом особняке сенешаля графини, убийца, сокрытый в душе драгунского коронного лейтенанта, поглаживая по длинным заячьим ушам ритмично двигавшуюся где-то в районе его пояса голову служанки, размышлял:

«Итак, Алан де Мелонье оказался действительно не так прост, как представлялось вначале. Похоже, он является кем-то вроде профессионального любовника, соблазнителя, интригана, действующего по воле церкви, или кого-то достаточно могущественного, чтобы иметь с церковью общие интересы. И некто другой, достаточно могущественный и богатый желает его смерти, скорейшей само собой. Впрочем, дело подобного рода не терпит спешки, норманита, его охраняющего, нельзя недооценивать, его нельзя подкупить, обмануть и уж тем более нечего думать о том, чтобы его убить. Даже если это получится, Орден будет мстить. Впрочем, обмануть его не может человек со стороны. А вот сам Мелонье… Я думаю, если он достаточно будет ослеплен яростью, он сам обманет Бенедикта, и сам же себя погубит. Нельзя бить по его слабостям, если уязвить его в слабое место, он может просто предложить своему другу расправиться с недоброжелателем. Значит нужно обратить его силу в слабость, бить его, его же оружием. Он влюбился в магессу Аделаиду де Тиш, безуспешно пока, но продолжает штурм, впрочем, сердце не бастион, его могут штурмовать две стороны. Так же поэт, похоже, искренне любит свою сестру, ее несчастье станет для него личным поводом для мести, поводом, не терпящим вмешательства извне. Что ж, за этих двух дам мы и поборемся с Аланом»…

Мысли были сильные, твердые, уверенные. Они текли легко и размеренно, перерождаясь на пути в четкий план. Но на душе от этих мыслей было неспокойно. Убийца был молод, самоуверенность изрядно разбавлялась неопытностью. Он сухо размышлял о соблазнении и использовании двух не самых глупых женщин, но притом сам пережил очень и очень немного амурных приключений. Его тренировали, тренировали на актрисах, на куртизанках, на рабынях. Убийца мог многим похвастаться в постели и в умении складывать слова. Но уверенности это не придавало. Разница была такой же, какая для офицера, для того же Антуана де Рано, между боем и маневрами. В общем Реймунд мандражировал. И, похоже, имел для этого все основания. Позорно предавая годы успешных тренировок, он погружался в пучину не самых светлых эмоций.

А в то же время при свечах, через несколько комнат от самого опасного человека графства, его гостеприимный хозяин, дрожащей рукой, опасливо оглядываясь по сторонам, писал письмо.

Вернее, Марка де Эль писал донос. Он убористым почерком матерого бюрократа выплескивал на бумагу свои подозрения о мнимом драгуне. Ночные поездки, умелая речь, насмешливый взгляд, познания, выходящие сильно за пределы столичных сплетен и военного дела. В конце концов, идеальная забота о мундире и оружии, столь несвойственная драгуном. Все это вызывало подозрения. А пару раз, иногда тайком следивший за своим новым другом, де Эль видел, как де Рано зачем-то переодевается в черное и широкополую шляпу, берет худую лошадь и ездит по деревням. Все это было странно и подозрительно. Но также волнительно и интересно. Марк подозревал «драгуна», но и восхищался им. Все эти действия говорили – совсем непростой человек делил с сенешалем крышу.

А с непростыми людьми нужно держать ухо востро. Гусиное перо уверенно завершило письмо о последних перемещениях столичного гостя. Заботливо высыпанный песок утвердил чернила на бумаге, не давая пропасть ни слову ценной информации. Затем, аккуратно сложенное письмо легло в плотный конверт, а оттиск безымянной печати графства Никкори-Сато надежно защитил тайны сенешаля от посягательств.

Марк открыл особое отделение письменного стола и бросил конверт внутрь, к своим братьям-близнецам. Все элементы бумажного предательства были адресованы Тайной Канцелярии. Марк закрыл ящик и запер магический замок, вернув ключ в потайной карман жилета. Он был уверен – письма надежно укрыты. И если что-то пойдет не так, они станут последним козырем сенешаля.

Библиотека Хранителей Знаний. Краткие выдержки о истории и природе стран Южного Архипелага Гольвадии: Королевстве Шваркарас, Республике Ригельвандо и Алмарской Империи, полученные из источников разных, достоверных до степени достойной преподнесения дражайшему читателю.

Прогрессивная неизбежность. Или картежные разговоры.

– Прошу вас маэстро сдавайте, а я покамест развлеку вас беседой, если господин мэр не против.

Не против. Что ж чудесно. О! Похоже, мне сегодня благоволит Единый. Так вот, о чем я.

Ах. Да. Что мы видим вокруг нас, господа.

Да-да, я согласен капитан, великое множество всего. Ну, нужно же смотреть в корень. Не воспринимайте слова старика в рясе столь буквально.

А видим мы богатство, богатство и благополучие. На пашнях колосится зерно, реки полны рыбы, ремесла, благодаря стремительности прогресса, на подъеме, заморская торговля процветает. Золотой век, не иначе.

Эх. Опять вы меня обошли, сеньор мэр. Стыдно мне. Но вам еще стыднее должно быть забирать последнее у бедного старика. А вот мои виллы за городом – это дело вас, сеньор капитан, не касающееся.

Так вот. Мы живем в золотой век: казна полна, флот могуч, Торговые компании приносят миллионные доходы, так чего, спрашивается, этот старикан в рясе с круглым дукатом на груди бухтит. Ведь все же замечательно.

Так, да не так. Посмотрев вокруг, мы можем узреть признаки разложения. Едва заметные. Наметки темных пятен, которые, не будучи замеченными, выльются в великие бедствия. Не сейчас, лет через сто пятьдесят.

Нет. Я не собираюсь жить так долго. О! Благослови меня Единый Золотой! Стрейт! Чудно. Ах, этот сладостный звон. Впрочем, я продолжаю. Так вот. Подозреваю я, что в той же неге купалась когда-то Империя Имирас[47]47
  Государство Южного Архипелага, существовавшее за тысячу лет до Основания Алмарской Империи. Оно охватывало более половины Гольвадии и обладало многочисленными колониями на Экваториальном Архипелаге. Империя славилась своими стальными легионами, высокой культурой и непомерным аппетитом к территориальным прирощениям. Закат Империи начался после военного конфликта с дракийцами, в ходе которого была уничтожена ее столица.


[Закрыть], где она теперь? Ну, обломки ее проклятой столицы вы можете и сейчас увидеть к югу от Наполи. Издалека, там все еще опасно – дракийцы наложили много проклятий и оставили стражу.

Всему и всегда приходит конец, в том числе и заморским деньгам. Наше общество не лишено пороков. Просто достаток и довольствие сглаживает их.

Вот, к примеру – кто бросился в колонии, кто каждый год уводит туда корабли, и возвращается с огромными богатствами. Правильно, самые смелые и удачливые. Предприимчивые и находчивые. Такие же люди покидают Ригельвандо, навсегда поселяясь под солнцем Экватора в колониях.

И что это значит. Правильно. Это значит, что здесь остаются менее смелые, более мягкие, и не столь предприимчивые. Ну, я конечно не о нас, господа! Эх. Опять шиперки.

Я говорю о поколении молодом, о том поколении, которое через полвека займет места стариков, займет места в Ригельсберме, воссядет на креслах директоров торговых компаний и на почетных местах глав гильдий. Воссядут на них, и начнут допускать ошибки, проиграют войну, прогадят торговый контракт, сдадут позиции в дипломатии.

И самое главное господа. Хм. Чую, мне повезет. Они совершенно не заметят, как центр силы сместится в колонии. Там воссядут люди опытные, умудренные, иронично взирающие на бездарей, оставшихся дома. Ах, не надо о патриотизме, о чувстве долга, об осознании величия государства.

Мы нация купцов! Чему мы учим молодежь – работая на себя, ты работаешь на благо государства, упорным трудом ты возвышаешься над прочими, лень и беспорядок противны природе твоего народа. Находясь на своем месте, будь ты крестьянин, рудокоп или патриций – старайся возвыситься над прочими, ибо в соперничестве рождается успех, для тебя и для всех.

И что же? Именно на основе этих мнений, если не через пятьдесят лет, то уже через семьдесят, те, кто остался там, за морем, увидят, что они во всем превосходят тех, что остались здесь. Увидят, что в честной и конкурентной борьбе они побеждают, а значит, захотят больше власти, больше сил, и больше свободы. Но дадут ли им потомки слабых и ленных свободу?

Решительно нет. Похоже, я снова выиграл. Они упрутся рогами, будут давить на традиции и вспоминать издревле заведенные порядки, они будут требовать от заморских колоний повиновения и исполнения новых и новых глупых, слабых решений.

Итог. Вполне очевиден. Ах. Единый, почему ты оставил меня. Пас.

На протяжении многих лет нами владела одна мечта – мечта прогресса, прогресса и развития. Мы – люди из разных городов, с разными культурой и традициями, масса смелых индивидуальностей, – объединились в республику. Объединились для того, чтобы защитить себя от волков и львов, что сидят на границах наших, объединились, чтобы торговать, объединились, чтобы двигаться к новым свершеньям. Расширять горизонты.

И мы расширяли их, сначала установили внутренний рынок, когда большие и более успешные города подавляли и подминали под себя малые, когда в итоге оставались только самые сильные и способные конкурировать. Они установили баланс между собой, оставили слабых и ленных в ущемленном положении террафермы. И двинулись дальше. Мы воевали за внешние рынки, и увидели, что наши враги сильны и не уступают. И мы оставили их, ибо являясь сильным, они были не столь прозорливы и расторопны.

Сидр, яблочный! Самое время. И мы нашли новый путь – рынки Пояса Свободы, и вновь мы превзошли прочих, установили господство и насытили свои банки и сокровищницы золотом, а ярмарки товарами.

Мы оставили позади так же глупых и излишне традиционных. Предприимчивые фермеры очень скоро уничтожили крестьянские общины. А мануфактурщики потеснили цеха ручного труда. На смену слабым товариществам пришли твердые и крепки гильдии, которых потом потеснили деспотичные олигархи, собравшие в свои руки нити управления огромными личными состояниями.

Эх. Пара. А вам, сеньор капитан, сегодня везет. Мы всегда на острие борьбы – на острие бега вперед – будь то развитие науки или борьба внутренняя, когда на смену традиции приходят рациональные изменения, и в этом наша суть.

Наши Гильдии и Цеха – это же яркий пример атавизма. Неповоротливые, сохраняющие в тайне свои открытия, традиционные и общинные, но они накопили огромный опыт участия в управлении и конкурентной борьбы. И потому юные неоперившиеся олигархи, использующие все общественные и научные достижения современности, с таким трудом могут конкурировать с наработанным веками опытом коварства и круговой поруки. Но могут! И так происходило всегда.

Сидр был отменным, мэр! Теперь чего-нибудь перекусить бы. Так было всегда – мы боролись с собой, всегда старое с новым, и мы боролись с миром, расширяя свои горизонты и оставляя позади ненужное, ставшее рудиментом. Без сожаления.

И что же будет теперь, когда паруса наших судов достигли мест, где до капитанов уже не долетают чудные напевы гондольеров Силенции? Где для них потускнел блеск фамильных клинков на стенах парадных залов бастионов Наполи, и корабли с заокеанских верфей уже превосходят парусники из шумного Скелоне.

Очень скоро, утратив за дальностью расстояний память о том, что мы одна страна, и здесь их вечные корни, затерянные среди могил предков и пышных садов, где гуляли их матери.

Две пары. Ух. А удача была столь возможна. Они – умные, смелые, предприимчивые, но лишенные духа родины, воспитанные иначе, за пределами всех сил и слабостей нашей великой культуры. Они оставят нас за кормой своих галеонов.

Догнивать среди виноградников и апельсиновых садов, среди осыпающихся руин их древней, забытой родины.

Все. Я закончил. Пожалуй, пойду домой. Сам себе испортил настроение. Я ведь и вправду не понимаю, сеньоры. Как избежать этого грустного, тревожащего и кажущегося таким реальным завершения нашего Золотого Века?

Пересказано со слов отца Матео священника Бога Золотого, церкви Единого, возглавляющего приход святого Ричензо «Морехода», что возле славного города Зенона, книгопечатаньем славящегося.

Женщины любят смелых и наглых.

Аделаида де Тиш, как и многие женщины, любила комфорт, однако в той же степени она ценила уединение. А потому, когда маркизу де Шаронье не требовалось помощи от придворной магессы, они жила в «Башне» – шутки ради столь «традиционно» называемом поместье в лесу, несколькими милями южнее усадьбы маркиза.