Текст книги "Будущий год"

Автор книги: Владимир Микушевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Так это ты? Ты… выяснила? На очередь… А ты знаешь, какая была моя очередь? О чем я буду говорить в клубе?

– Ну, поговоришь с этими сопляками, расскажешь им, как ты воевал. Им полезно. И Женька, женатик наш, тебя послушает…

– Женька… Хочешь, я возьму и скажу твоему Женьке, что я убийца?

Катя побледнела.

– Игорь, как можно… Убийцы – уголовные преступники… Их приговаривают к исключительной мере наказания… А тебя отмечают… за твои воинские заслуги…

– Воинские заслуги… Сначала я воевал, как все, ни о чем не думал. Ты знаешь, что такое Афганистан? Это горные дороги. Там один человек может стрелять из-за камня и удерживать целый полк. Мы однажды наткнулись на горную деревушку. Обойти ее было никак нельзя: и с той, и с другой стороны пропасть. А из деревушки кто-то стреляет в нас, Одного убил, другого, третьего… А я хорошо стреляю… Вот мне ротный говорит: «Ну-ка, Игорь, дай очередь, авось утихомиришь гада…» Я дал очередь… очередь… очередь… и меня поставят на очередь…

– Игорь, успокойся! Я горжусь тобой!

– Есть чем гордиться! Я дал очередь… на глазок… понимаешь? Стрелять перестали. Мы ворвались в деревню, и вот первое, что я увидел: посреди дороги ревмя ревет мальчишка лет двенадцати… около него валяется ружье… Это он стрелял в нас…

– Вот гаденыш!

– Да погоди ты! А на камнях посреди дороги девчонка постарше… мертвая., его сестра… Она несла ему напиться, а я ее…

Глухое рыданье вырвалось из груди Игоря. Катя схватила его за руку:

– Да успокойся же… Не надо дальше рассказывать…

– Нет уж, теперь слушай! Та девчонка была вылитая ты… Красивая… А я убил ее. Я взглянул на тебя и сразу ее узнал.

Катя вспомнила долгий молчаливый взгляд Игоря.

– С тех пор сколько лет прошло… Семь… да, точно, семь… А я по ночам спать не могу… Она мне снится; только закрою глаза и ее вижу… Вскакиваю с постели и хожу, хожу по городу всю ночь…

– Бедный ты, бедный, – сочувственно вздохнула Катя.

– Понимаешь, я в нее влюбился, с первого взгляда, а она уже мертвая. Я тебя увидел и подумал, что ты – она… А потом подумал, что она – ты…

– Игорь, как ты можешь?

– Как я могу? Как я могу на тебе жениться, если я тебя убил…

Катя заплакала.

– Шрам-то у тебя откуда? – спросила она сквозь слезы.

– Мы стояли в городе, а я один пошел искать мечеть…

– Зачем же тебе мечеть понадобилась?

– А я хотел посмотреть, какому Богу они молятся. Я подумал: если я приму ее веру, ее Бог, может быть, простит меня…

– Ты с ума сошел! Крестись лучше!

– Нет, мне креститься нельзя. На мне кровь. Я приду в церковь и скажу, что я убийца, а священник скажет, что я герой… А по-моему, герой тот, кто мне тогда живот распорол. Ему паек дать надо… И квартиру, и льготы,… Ему… Ему…

– Как это было?

– Я ста шагов от казармы не отошел, он из-за мазанки выскочил и распорол мне ножом живот; не ударил, а именно распорол. С детства наловчился скотину резать…

– Почему же он герой?

– Пойми, он один-одинешенек рядом с нашей казармой. Его же подстрелить могли в два счета. Я все думаю, не тот ли это мальчишка… У тебя тоже брат есть…

– Женька? Да он пальцем не шевельнет, чтобы меня защитить.

– Не скажи… Я так надеялся, что не выживу. Нет, зашили, выходили. Вернулся домой, говорят, ветеран… Льготы. Другие афганцы ко мне пристали… Говорят, приходи на митинг, протестуй, требуй… И здесь тоже ко мне подошли… А я бежал из родного города, с матерью не простился, с дороги только открытку написал… без обратного адреса… Осел в вашем городе, на работу устроился… И все равно встретил ее… тебя…

Катя проводила Игоря до самого общежития, попросила дежурную позаботиться о нем, вызвать врача, если понадобится. «Какие у нас врачи! – горько думала она по дороге. – Разве помогут… Конечно, он болен, психически болен… Боюсь, шов не открылся бы… Утром сама в общежитие сбегаю… Как-никак, я его невеста, нечего стесняться!» Катя вспомнила, что есть у них в городе один хороший психиатр; зовут его, кажется, Вениамин Лазаревич, к сожалению, «Московских новостей» он у нее не покупает, но наверняка примет ветерана, афганца…

Утром Катя не застала Игоря в общежитии. «Ушел на работу», – сказали ей. Не объявился Игорь и вечером. Его не было ни на работе, ни в общежитии. В отчаянье Катя металась по всему городу. Игорь как в воду канул. Только на третий день знакомая кассирша сказала ей, что Игорь брал у нее билет на Казань. «Я еще подумала, к родителям едет, на свадьбу приглашать…» – участливо сказала кассирша. Катя ничего не ответила. Она отошла от кассы и как-то непривычно, безнадежно заплакала.

Тейк

Думаю, что, садясь в машину, я еще ничего не решила. Я была просто рада весне и поездке за город. Он, как всегда, отлично вел машину. Мы с ним и познакомились ведь в машине. Он вез меня по тем же самым улицам, а я сравнивала про себя мое тогдашнее отчаянное положение с нынешним благополучием, которым я обязана ему… или себе также?

Я тогда опаздывала на работу. В то утро я задержалась в клинике, тщетно заклиная главного врача госпитализировать мою мать. Врач вежливо, но твердо убеждал меня, что это невозможно. Во-первых, моя мать иногородняя, во-вторых, везти ее издалека очень опасно и притом бесполезно: на госпитализацию в ближайшие полгода рассчитывать нечего. Главное после такого тяжелого инсульта – уход, уход и уход… «Лучше вы к ней поезжайте», – мягко советовал он. Я выскочила замуж студенткой второго курса. Одиночество в большом чужом городе оказалось невыносимым для меня. Муж был ненамного старше меня, но он уже отслужил в армии и заканчивал техникум. Мы поселились под Москвой в так называемом поссоветском доме, в квартире его матери (все удобства во дворе). У нее было две комнаты. В одной из них жила она со своим восьмидесятилетним отцом, другую, скрепя сердце, уступила нам. Вскоре у нас родилась Лана, и наша жизнь еще больше осложнилась, хотя муж, кончив техникум, устроился на работу. Я поняла, что на его зарплату и мою стипендию нам не прожить. Я пошла работать в сберкассу, предположительно, на каникулы, но, когда начался учебный год, я не вернулась в институт. Лану я только что отняла от груди, и за внучкой согласилась присматривать свекровь. Она брала надомную работу, шила варежки. Кроме того, она держала корову, делала творог и продавала его на базаре по воскресеньям, когда дома оставалась я. Жизнь кое-как наладилась, но тут арестовали мужа, нашли у него краденые запчасти от автомашин. Он прятал их в коровьем сарайчике. Приговор оказался строгим: четыре года. На другой день после суда пришла телеграмма: мою мать парализовало. Свекровь не допускала даже мысли о том, что я перевезу мою мать из Мурманска. Она пригрозила сама выйти замуж и занять мою комнату. Тогда мне, парализованной маме и Лане пришлось бы ютиться в одной комнате со стариком. Вернуться к матери в Мурманск было для меня немыслимо. Это значило потерять работу, подмосковную прописку словом, всё. А у матери в Мурманске одна маленькая комната. После разговора с врачом я поймали такси, чтобы не опоздать на работу, села в машину и, не говоря ни слова, разрыдалась.

«Что с вами?» – деловито спросил водитель, не оглядываясь. Потом он обернулся и оглядел меня всю. «Если вы не будете ничего говорить, я, естественно, не смогу помочь вам», – оказал он. Я собралась с силами, и выложила ему все. Мы уже подъезжали к сберкассе, когда я закончила свой бестолковый рассказ. Он еще раз пристально всмотрелся в меня: «Как будто у меня что-то есть для вас. Дня через два, через три я позвоню вам. Ваш телефон?» Торопливо выходя из машины, я назвала ему телефон сберкассы. Тут я спохватилась: «Простите, а вас как…» Он понимающе кивнул и, протянув мне руку, так же деловито представился: «Тейк!». «Странное имя», – подумала я, но потом так привыкла к этому имени, что уже не представляла себе, как же называть его, если не Тейк.

Вообще его звали Прометей Аркадьевич. Дед называл его Прометейка. Из Прометейки образовался Тейк. Моего английского языка хватило на то, чтобы вспомнить: take – взять. Кстати, свою дочь от первого брака он называл мисс Тейк, то есть mistake, ошибка.

Он позвонил мне на третий день и предложил встретиться. В конце рабочего дня он заехал за мной, В машине он сказал мне:

«Всё в порядке. Ваши дела идут как нельзя лучше… Для начала разводитесь с мужем. Он все равно сидит, так что развод – простая формальность».

Я опешила:

– А потом?

– Потом вы получаете трехкомнатную квартиру.

Признаюсь, у меня мелькнула мысль: не есть ли это объяснение в любви на современный лад. А что еще я могла подумать? Однако всё оказалось гораздо сложнее… и проще.

От известного кинорежиссера весьма преклонных лет ушла молодая жена, сославшись на свое желание непременно иметь детей. У режиссера был рак, его только что выписали из больницы как безнадежного. Его бывшая жена не претендовала на квартиру, она переехала к новому мужу в четырехкомнатную. А умирающий старик остался совершенно один в своей трехкомнатной. И вот за него-то Тейк предложил мне выйти замуж.

– Ему жить осталось от силы полгода. А потом вы полная хозяйка трехкомнатной квартиры. Ну и деньги ваши, немалые, насколько мне известно.

Я смущенно молчала, а он продолжил:

– Само собой разумеется, вашу матушку из Мурманска вы перевозите в эту квартиру. Не все ли равно, за одним больным ухаживать или за двумя, не очень приятно, согласен, но ведь не навеки же это всё… Трехкомнатная квартира того стоит. По-моему, это не худший для вас вариант. Ну как, да или нет?

Я пробормотала что-то утвердительное, и в тот же вечер он повез меня к моему жениху. Дело сладилось недели в три. Уже нося его фамилию, я слетала в Мурманск и доставила мою маму в мою новую трехкомнатную квартиру.

Должна признаться: уход за матерью оказался куда более изнурительным и трудоемким, чем уход за мужем. Муж приобрел в моей жизни больше значения, чем я могла ожидать. Я и раньше видела его фильмы, их можно причислить к сентиментально-детективным. А он сам только и делал, что рассказывал мне о своих замыслах, и постепенно я увлеклась. Я стала героиней всех его фильмов, которых никогда не будет. Он уверял, что я прирожденная актриса, и я ухаживала за ним, как бы играя в лучшем его фильме. Странно было бы сказать, что я не заметила, как он умер у меня на руках, но так полагалось по сценарию, и я чувствовала нежность умирающего. Неужели это были лучшие дни и ночи моей жизни? Боюсь, что так…

Когда он умер, я не сразу сумела выйти из его сценария, и библиотека интересовала меня больше, чем остальное наследство. Однако, кроме квартиры, я унаследовала как-никак пятьдесят тысяч, и эта сумма ошеломила меня, когда стала мне известной. Тейк, узнав о деньгах, возмутился:

– Вот старый пройдоха! Обдурил-таки нас. Вмазал той своей пташке пятьдесят тысяч.

– Какой пташке?

– Той, которая была до тебя. Не понимаешь? Он разделил свое состояние пополам. Тебе половина, и ей половина, как поется в популярной песне. Так сказать, в благодарность за былое счастье. Я тоже хорош! Недосмотрел… Надо было четче оговорить условия.

К тому времени он приобрел полное право говорить мне «ты». Всё произошло сразу же после смерти мужа. У меня не было сил противиться, да и надеялась я на что-то… Впрочем, я уже хорошо знала, кто такой Тейк.

По образованию он был юрист, устроился, было, юрисконсультом, но заработок не удовлетворял его и не обнадеживал, вот и пошел он работать таксистом. Но баранку крутил он не только ради чаевых, которыми тоже не пренебрегал. Такси давало ему возможность проследить различные связи между людьми. Он был зорок, расчетлив и вскоре начал извлекать выгоду из своих наблюдений. Сперва он заинтересовался сводничеством, хотя слово это не очень точно в условиях современного большого города, где к тому же действуют правила прописки. Тейк никогда не опускался на уровень заурядного поставщика мальчиков и девочек. Он быстро понял, что удовлетворение сексуальных потребностей не ограничивается так называемой хатой и тесно связано с проблемой жилплощади. Секс в коммунальной квартире разительно отличается от секса в квартире отдельной. Отдельная квартира сама по себе вызывает некий оргазм, и одиночество в отдельной квартире легче переносится, хотя и обладательницы отдельных квартир не прочь кое-что испытать, но у них, так сказать, над потребностями доминирует требовательность. Тейк учитывал все это. Он уже занимался не сводничеством, а посредничеством в интимно-квартирных отношениях, и дело его процветало, в чем я могла убедиться на собственном опыте.

Вскоре после смерти моего кинорежиссера в квартире зазвонил телефон. Незнакомый взволнованный женский голос спросил, не могу ли я дать десять тысяч взаймы всего на полгода. Я не знала, что ответить, но почему-то не сказала «нет» и попросила позвонить завтра, Откровенно говоря, я не осмеливалась располагать пятьюдесятью тысячами да и квартиру считала своей постольку поскольку после того, как Тейк рвал и метал по поводу покойника, слишком щедро вознаградившего мою легкомысленную предшественницу Я про себя сделала вывод, что деньги и квартира принадлежат не столько мне, сколько ему, и внутренне с этим согласилась, так как сама принадлежала ему Вечером я сказала Тейку о странном звонке. Он только плечами пожал.

– Конечно, дай ей десять тысяч, – ответил он. – И потребуй, чтобы она тебе вернула двенадцать, и не через полгода, а через два месяца. За каждый месяц сверх двух бери с нее по пятьсот рублей.

– Как это так?

– Очень просто. Тебе звонила директор обувного магазина. У нее обнаружилась недостача. Ей нужны деньги, чтобы перевернуться. С твоими десятью тысячами она выйдет сухая из воды и за два месяца наторгует достаточно, чтобы вернуть тебе долг.

– Откуда ты знаешь?

– Да я сам дал ей твой телефон. Можешь даже не снимать деньги с твоей несчастной сберкнижки. Можно выдать ей десять тысяч из любого саквояжа.

Сразу же после смерти кинорежиссера Тейк принес мне на сохранение первый саквояж. На самом деле это был просто дипломат. Тейк не скрыл от меня, что дипломат набит деньгами.

– Так целее будет, знаешь, – сказал он задумчиво. – Как-никак ты неутешная вдова знаменитости. К тебе просто грех соваться с обыском. Это просто безнравственно, полагаю. А если и сунутся, ты все легко объяснишь. Почему бы тебе не держать вдовьи денежки в саквояжике?

Таких саквояжиков накопилось у меня в квартире немало, и число их неуклонно увеличивалось. Я уже боялась выходить из квартиры за покупками, но в этом не было нужды: Тейк привозил мне всё, в чем я нуждалась, и сверх того… Что-то очень похожее на ревность шевелилось в моей душе, когда я поджидала мою завтрашнюю посетительницу. С недобрым любопытством я всмотрелась в нее и сразу успокоилась: едва ли бы Тейк польстился бы на такую квашню.

Прогоревшая директриса взяла у меня десять тысяч и через два месяца, действительно, вернула двенадцать. При этом она была искренне мне благодарна и даже подарила импортные туфли. Впрочем, за эти два месяца я уже понаторела в таких делах. Я уже ссужала и сто рублей, и двести, и триста, и тысячу, и три тысячи. Среди моих клиентов были писатели, профессора, кандидаты наук, артисты. Кто покупал машину, кто квартиру, кто норковое манто. Клиентов мне поставлял Тейк, но проценты я назначала сама, интуитивно и почти всегда безошибочно. Когда со мной начинали торговаться, я твердо и решительно отказывалась от сделки. Со временем я осмелела. Помню, как я давала взаймы пятьдесят тысяч сроком на два года. Я потребовала, чтобы мне вернули девяносто тысяч, а когда клиент засомневался, напомнила ему об инфляции; он согласился, и мы с Тейком получили через два года сорок тысяч сверх пятидесяти.

В тот первый год я спросила Тейка, по старой советской привычке, не пора ли мне устроиться на работу. Тейк засмеялся:

– Повторяю, ты вдова знаменитости. Ты можешь не работать весь век. Для своего спокойствия считай, что ты у меня в штате. Тысяча рублей в месяц тебя устроит?

Я согласилась, хотя тысяча рублей уже не казалась мне крупной суммой. Но деньги были мне попросту не нужны. Тейк привозил всё, что я могла только пожелать для себя и Ланы. Делал он мне и подарки. У меня были головокружительные шубы, туалеты, туфли, сапоги. Мне некуда и незачем было выходить. Мои должники и должницы заискивали передо мной, но никому не приходило в голову пригласить меня, скажем, в гости. Неуловимая незыблемая грань отделяла меня ото всех остальных, даже от моей дочери по мере того, как она подрастала. Я была ростовщица, процентщица. Я принадлежала к наинужнейшим людям, но была изолирована даже среди них. Кроме того, я не смела отлучиться из квартиры, где деньги лежат. В магазинах я бывала только тогда, когда Тейк уезжал по делам. Подозреваю, что он кутил и в Ялте, и в Сочи. Я знала эти города лишь понаслышке и, так сказать, по наводке, по телефильмам и видеокассетам. Телевизор и впоследствии видео скрашивали мой досуг. Библиотека покойника тоже пригодилась. До сих пор я оставалась прилежной читательницей.

Между тем дела Тейка расширялись, углублялись, ветвились. Кроме квартир, он теперь торговал дачами и земельными участками. У него уже была целая картотека, которую приводила в порядок я. Помню, как Тейк смеялся, читая в газетах, что земля у нас не продается:

– У нас продается и покупается всё, как в любой нормальной стране. Вместе с домом обычно продается и участок земли, иногда достаточно большой по старинке, 40, 50 соток. За участок-то зачастую и платят деньги, а ветхий домишко ломают и строят новую современную дачу. А государство любезно берет на себя борьбу с нашими конкурентами. Если бы продажа земли была узаконена, наши конкуренты обрели бы свободу действий, и наш бизнес стал бы менее выгодным. Пришлось бы заняться иконами или наркотиками. Но, кажется, в ближайшее время нам это не грозит.

И вдруг что-то в лесу сдохло. Тейк пригласил меня за город. На несколько дней.

– О чем ты беспокоишься? – настаивал он. – Лана? Девчонке восемнадцатый год, она отлично обходится без тебя. Деньги? Дверь в твою квартиру не так-то просто открыть, замок с секретом. Да и, в конце концов, деньги – дело наживное.

Я сентиментально назначила ему свидание на том же месте, где мы с ним познакомились. Оказалось, что он тоже помнит это место, но Тейк не был сентиментален; он просто еще раз доказал, что память никогда не изменяет ему. Садясь в его машину, я много ждала от этой поездки. Может быть, поэтому мне кажется, что я уже тогда решилась, хотя, честно говоря, я еще не решилась ни на что.

Тейк давно уже не работал таксистом. Мы ехали на его собственной машине. Теперь он числился юрисконсультом на совместном российско-финском предприятии, но фактически занимался прежним бизнесом, подыскивал особняки и земельные участки для кооперативов и совместных предприятий. Я была настроена по-прежнему сентиментально. Меня волновала прозрачная весенняя зелень деревьев. Почти восемнадцать лет я видела деревья только из окон моей квартиры да у себя во дворе. Меня трогали до слез маленькие подмосковные прудики, по которым плавали утки. Потом начались хвойные леса. Я забыла, когда видела их в последний раз. Среди этих-то лесов на маленькой полянке возникла двухэтажная дача за невысоким, но глухим забором.

Тейк вышел из машины у ворот, отпер их своим ключом, скрылся за забором, высадил меня, потом поставил машину в гараж. Ворота были снова заперты. Тейк выгружал из багажника бутылки, консервные банки, баранину для шашлыка.

– А где хозяева? – спросила я.

– Хозяин здесь один – я, – ответил Тейк. Он привык не церемониться со мной и не заметил, какой удар мне нанес. Я так надеялась, что он скажет: «Это твоя дача» или «Хозяева здесь мы, ты и я». Конечно, он обошелся бы и без моей лихвы, но неужели я сама так мало для него значила? А он водил меня с этажа на этаж, показывал березовые веники, предназначенные для бани. «Завтра попаримся, – вслух предвкушал удовольствие он, – а хочешь, устроим сауну». Я молчала. Я все ждала, когда он спохватится, когда он подумает, каково мне. Но он был слишком занят. Он таскал дрова с улицы, собирался жарить шашлык. На дворе посвежело, пошел холодный дождь. «Май холодный, год плодородный», – сказала я. А он растапливал камин. Дрова были сырые и не хотели гореть. Он выругался, выбежал во двор и вернулся с канистрой бензину. «Ладно, шашлык будем завтра жарить», – буркнул он и плеснул бензину в камин. Пламя вспыхнуло. Канистра осталась около горящего камина. Тейк откупорил виски, налил себе и мне. Он подчеркнуто спешил, и я была польщена, предчувствуя дальнейшее. За окнами сгущался мрак.

– В окно никто не залезет? – непритворно передернулась я, осушая третью рюмку.

– Не беспокойся, – ответил Тейк, – а вообще береженого Бог бережет.

Он закрыл ставни, закрепил их особыми болтами. Поднялся на второй этаж, проделал там то же самое.

– Ну вот, теперь нам никто не помешает, – страстно сказал он и деловито задрал мне юбку. Дальнейшим я наслаждалась, как молоденькая. В конце концов, он единственный мужчина в моей жизни, слюнтяя, первого мужа, я не считаю. Сделав свое дело, он заснул. Я увидела, что на стене над нашим ложем висит медвежья шкура. Я лежала на тахте рядом с ним и представляла себе, как несколько дней назад на этой же тахте, под этой же медвежьей шкурой он то же самое проделал с моей дочерью.

Лана не ночевала дома, утром впорхнула в квартиру и сама призналась мне во всем, раздеваясь перед зеркалом. Она нисколько не стеснялась, она гордилась собой. «До сих пор ты с ним жила, теперь буду жить я», – прощебетала она. Лана окончательно обнаглела после бабушкиной смерти. Бабушка почти не говорила, но оставалась как бы моей союзницей. Теперь я была одна, и девчонка брала надо мной реванш. Я лежала на тахте и подводила итоги, как настоящая ростовщица. Весь вечер я ждала, что он сделает предложение мне или попросит руки моей дочери. Не знаю, как повела бы я себя во втором случае. Наверное, всплакнула бы и смирилась. Но он использовал мою дочь, как использовал меня, и намеревался продолжать в том же духе. Я вздрогнула от отвращения и вскочила с тахты, боясь, что меня вырвет. Канистра с бензином стояла в опасной близости от камина, я схватила ее и бросилась к двери. Минуты три я отпирала дверь. Секретное устройство было такое же, как в моей квартире; видно, Тейк считал его самым надежным. Наконец, я выскочила на холодную террасу и опрокинула канистру на порог.

Входя в дом, я заметила на подоконнике коробок спичек. Он пригодился мне теперь. Я зажгла сразу несколько спичек, бросила их в лужу бензина и захлопнула за собой дверь. Щелкнуло секретное устройство. Я выбежала во двор под холодный дождь, и затяжной приступ рвоты сотряс меня всю.

Я была уверена, что к двери уже невозможно подойти. Окна тоже не сразу откроешь; к тому же я знала, что после этого он спит непробудным сном часа два.

Я удивлялась, как долго не дает себя знать огонь в доме. И то сказать, я стояла под холодным дождем, босая, в одном халатике. Всё мое существо хотело огня, хотя бы такого огня, чтобы согреться. Наконец, из окон вырвались языки пламени. Потом вспыхнули стены, и рухнула крыша.

Не помню, как я провела эту ночь. В лесу были другие дачи, но ближайшая стояла метрах в двухстах, и туда я не достучалась. Может быть, там, действительно, никого не было. Кажется, я сидела до рассвета под елкой, а утром дотащилась до шоссе и принялась голосовать.

До Москвы довез меня сердобольный водитель самосвала. Я чуть, было, не рассказала ему всё, но удержалась. Упомянула только, что сгорела наша дачка и муж не успел выбежать. Шофер высадил меня у подъезда моей квартиры. У меня не было ключей. Лана была дома. Она открыла мне и удивленно на меня взглянула. Я не разговаривала с ней после того утра. Я прошла в ванную, приняла горячий душ и села писать.

Написанное было задумано как собственноручные показания. Я предполагала сама предоставить их следователю. Но вот я перечитала свои каракули и передумала. Сам Тейк поднял бы меня на смех. Не лучше ли мне продолжать его дело? Все саквояжи остались мне. В некоторых из них твердая валюта.

Картотека Тейка тоже у меня. Никто в мире не докажет, что дачу подожгла я. Прометей Аркадьевич неосторожно обращался с огнем. Он оставил у горящего камина канистру с бензином. Мне стало плохо, я выбежала во двор, а в это время дом загорелся. Тут комар носа не подточит. Я продолжу дело Тейка, выпихну Лану замуж, сбуду ее с рук (это нетрудно) и себе найду кого-нибудь… Хотя бы давешнего шофера! Чем не мужчина? Он записал мой телефон. Мне же всего тридцать восемь лет. А сейчас я пойду на кухню, возьму противень и сожгу эти дурацкие листки. Поистине огонь – божественный дар Прометея.