Текст книги "Будущий год"

Автор книги: Владимир Микушевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Империя козла

Дьякон шепнул Аверьяну, что Безглазый в церкви. Обедня близилась к концу. Аверьян давал причастившимся целовать крест. К исповеди Безглазый опоздал и теперь стоял в стороне. Аверьян услышал, как Безглазый бормочет свое привычное: «Козел… Козел…»

Это слово он то бормотал, то выкрикивал, сидя в подземном переходе на Пушкинской. Странное дело: в ответ на этот выкрик чуть ли не каждый прохожий бросал ему деньги, как правило, крупные купюры, иногда даже доллары. Безглазый был преуспевающим нищим. Утром его привозила, а вечером увозила иномарка, водитель которой служил Безглазому поводырем. И в церковь Безглазый приехал на этой иномарке. Одет он был отнюдь не в лохмотья: потертый, но когда-то элегантный серый двубортный пиджак, темно-синие брюки. Правда, на пиджаке не хватало пуговицы, а брюки были, похоже, от другого костюма. Глазницы Безглазого были завязаны черным платком, как будто он собирался играть в жмурки.

Когда литургия кончилась, Аверьян подошел к Безглазому и сказал:

– Ну, здравствуй, Вавила.

Нищий приметно вздрогнул. Он был высокого роста, могучего телосложения, с белокурой растрепанной бородой, настоящий русский богатырь.

– Ты что, Аверьян? – спросил он.

– Аверьян. Я узнал тебя в подземном переходе и потому велел тебе прийти.

– Кто же я такой, по-твоему?

– Ты Вавила Стрельцов, лауреат премии Ленинского комсомола за исследовательскую работу в области счетно-решающих устройств.

Нищий потупился, как если бы у него были глаза.

– Что ты хочешь от меня услышать? – буркнул он.

– Все, что ты хочешь мне сказать.

– Козел! Козел! Козел! – крикнул Безглазый на всю церковь. Аверьян промолчал. Нищий тяжело опустился на ступеньку алтаря и заговорил. Сначала он, как заклинание, бормотал все то же: «Козел… Козел… козлы», потом его речь постепенно обрела последовательность и логичность, выдающую интеллигента, хотя и в первом поколении.

– Подошел девяносто второй год, понимаешь. И я увидел, как кое-кто из наших разбогател. В первую очередь, Адик, завлаб. Виллу себе отгрохал, трехэтажную за каменной стеной. Вдоль стены газон и дорожный знак:

«Объезд». Как будто дача правительственная. Это меня особенно поразило. Виллу эту называли у нас Адик-хаус. Пригласил он меня однажды к себе, выпили мы с ним виски, я не удержался и спросил, откуда, мол, у тебя это всё. А он мне ответил, где ты, дескать, был, когда деньги раздавали. Всем и каждому Кто раздавал? Да КПСС, говорит. Руководство испугалось, что на деньги наложат арест и раздавало их своим. Я на эти деньги купил партию компьютеров, продал раз, продал другой, остальное сам видишь. А почему мне никто ничего не дал? – спрашиваю. Хочешь, я тебе дам, говорит. Конечно, у меня тоже отчетность, и дам я тебе под залог твоей квартиры, все равно, приватизирована она или нет. Квартира у тебя лауреатская, трехкомнатная, Ая возражать не будет, она у тебя умная (Ая значит Аэлита, наша лаборантка, я на ней только что женился). Да ты не бойся: залог – пустая формальность. Ты раз в десять больше денег выручишь. Лиха беда начало. Сам не заметишь, как такую же виллу себе построишь, а хочешь, я тебе эту продам, себе я только что особнячок во Флориде купил. Взял я деньги, приобрел компьютеры, а их не берет никто. Я туда, я сюда, еле-еле за одну десятую цены реализовал. Квартира моя отошла, естественно, Адику. Ая моментально со мной развелась. Кто с бомжем жить будет? Зарплату платить перестали, потом и мою штатную единицу сократили. Год работу себе искал, ночевал на вокзале, потом пошел туда же, в Адик-хаус. Адик взял меня к себе охранником, выдали мне автомат и стал я в будке у ворот сидеть. Тут я мою Аю снова увидел. Она за Адика замуж выйти успела, ходила мимо меня, не замечала, а когда Адик надолго уезжал, на ночь брала меня к себе в постель. Адик-то постарше меня был. Но самое интересное происходило, когда Адик возвращался. На иномарках съезжались гости. Адик мне строго-настрого приказывал ворота закрыть, никого в дом не впускать и самому не входить. Ставни закрывали, свет вроде бы даже гасили. Сначала доносились оттуда советские песни. Обязательно пели: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем». Потом замолкало все, только что-то красное вспыхивало. Я однажды даже вызвал пожарников. Адик вышел к ним, денег сунул, а меня едва не уволил. Когда окна потом открывали, запахом до ворот тянуло. Непонятно чем пахло. Я думал, токсикоманы там, что ли, собираются, но запах-то уж больно мерзкий. Однажды заполночь все разъехались, Адик тоже уехал. Я вижу, в окне все еще что-то красное вспыхивает, как молния. Любопытно мне стало. Думаю, пойду, взгляну, забыли, может быть, какую-нибудь технику отключить, чего доброго, загорится или взорвется. Вхожу в зал, а посреди зала черная кафедра стоит, а за кафедрой сидит он, козел. Борода у него козлиная, два рога на шее, один на лбу, он-то и вспыхивает. Я спрашиваю: «Ты кто такой?» А он: «Сам. Не видишь что ли?» «Ты что здесь делаешь?» «Тебя жду». «Зачем я тебе?» «Денег тебе дать хочу». «Откуда у тебя деньги?» «Все деньги мои. Твоему хозяину я денег дал, пусть он не тремтит: КПСС, КПСС. Без меня ни у кого денег не бывает». «Что ж, дай денег и мне», – говорю. «Изволь, только сперва распишись». «А где перо?» «Сунь руку под плинтус». Сунул я руку, там щель оказалась, и вынул я из щели нож. А козел блеет: «Вот оно, перышко. Обмакнешь его в кровь твоего хозяина, и будет расписка». «А в чью кровь он обмакивал?» «Мало ли в чью. Сговорились мы с ним, когда одна женщина аборт от него сделала». «Ну, обмакну я перышко в его кровь, дальше что?» «Женишься снова на своей Ае, все твое будет». «Так ведь его найдут, меня посадят или расстреляют». «Ничего тебе не будет, ты охранник Ая милицию вызовет, и они протокол составят: заказное убийство». «Но ведь он тебе продался». «Вот именно, что хочу с ним, то и сделаю». «А со мной что будет?» «Хуже, чем сейчас, тебе не будет. Только не забудь перышко под плинтус положить». И пропал, как сквозь землю провалился. Думаю, ну, погоди ты, козел. А тут Адик в зал входит и кричит: «Ты что здесь делаешь, козел?» Я его ножом и саданул. Захрипел он, но тотчас же хрипеть перестал. Сунул я нож под плинтус и в Айну комнату пошел. «Только что, – говорю, – твоего зарезал», а она только смеется и обнимает меня. Прообнимались до рассвета. Утром звонит она в милицию, а мне все равно и даже интересно, что со мной дальше будет. Приехала милиция, открыл я ворота, повела Ая их в залу, там Адик зарезанный лежит. Окно открыто. Ая говорит: сигнализацию он сам отключил и, видимо, включить забыл. Составили они протокол: заказное убийство. А меня как подмывает, я и спрашиваю: «А не думаете ли вы, граждане начальники, что это я его убил?» Они только смеются угодливо: «Ты что, ножом его резать стал бы? У тебя вон автомат неразряженный. Ты же охранник. Он тебе деньги платил побольше, чем нам платят. На оружие разрешение есть?» Разрешение было, они уехали, а дело вскоре закрыли за отсутствием улик.

Стали мы с Аей жить-поживать, заявление в загс подали. Вдруг звонит нам нотариус. Оказывается, Адик оставил завещание на своего сына от первого брака, так что вилла и банковский счет принадлежат ему, а мы с Аей ни с чем. Слышу, Ая по телефону с этим сыном сговаривается, Сэриком его называет, на виллу его приглашает, а мне сказать нечего: я вообще никто. Приехал он опять же на иномарке, этакий молодчик из крутых, Аю при мне тискает, говорит, предок в бабах толк знал, я, пожалуй, сам на тебе женюсь. Пошел я в зал, достал из-под плинтуса нож, вернулся, окликнул его, он револьвер выхватил, но выстрелить не успел: я в него нож метнул, и сам удивляюсь до сих пор – прямо в горло ему попал, как в «Великолепной семерке». Так и захлебнулся он кровью. Смотрю, Ая смеется: «Вижу, ты, действительно, мужик, а то я сомневалась, признаться. Давай в машину его отнесем, на шоссе вывезем и там оставим». Отволок я его в иномарку. Хочу я за руль сесть, а она, Ая, говорит: постой, не забудь перышко под плинтус положить, улика как никак. Я даже не задумался над тем, почему она словами козла говорит, отнес нож, сунул под плинтус, вдруг слышу: во дворе взрыв. Сэрикова иномарка взорвалась. Вместе с его трупом. А Ая уже тут как тут. «Это я, говорит, машину взорвала. Ясно, что бомба в нее заранее была заложена. Заказное убийство. А мы ни при чем. Я взрывчатку заранее приготовила и кадрить его стала, чтобы тебя раззадорить, иначе бы ты не решился». Тут на меня такое омерзение нашло, что вытащил я нож из-под плинтуса и ударил ее под левую грудь. Она только охнула и упала на пол мертвая. Позвонил я в милицию, они приехали, и признался я в убийстве трех человек, нож окровавленный им отдал, вот, мол, улика. Увезли меня, а через пару дней следователь меня вызывает и говорит: «В ваших показаниях концы с концами не сходятся. Это сын убил отца, потом его вдову, наследство получить хотел; имея доступ в дом, прятал нож в зале под плинтусом, а вы человек с неустойчивой психикой, к тому же страдающий комплексом вины, поскольку убита ваша бывшая жена, с которой вы оставались в сексуальной связи при жизни ее нового мужа и после его насильственной смерти». Я кричу: «Я же их убил, я!» А передо мной козлиная борода дрыгается, у следователя на лбу рог светится, два рога на шее, и блеет он мне в лицо: «Признание обвиняемого не является доказательством вины. Ты еще нам понадобишься!» Закричал я: «Козел!», бросился на него, на меня надели наручники и в дурдом увезли. Там как зафигачили мне укол, я света белого не взвидел, чувствую: я в аду. Куда не посмотришь, везде козел: справа, слева, спереди, обернешься – сзади тоже козел ухмыляется. И когда меня выпустили из дурдома, я ничего не видел вокруг, кроме козла. И не только я; пройдись по улице, со всех сторон услышишь: козел, козел. Ни о ком другом не говорят: козел пришел ко власти. Куда я не смотрел, я видел козла. Деваться мне было некуда, я направился в Адик-хаус. Охрана пропустила меня. Я вошел в зал, нащупал под плинтусом нож (козел положил его на место) и выколол себе оба глаза, чтобы его не видеть. Но тут же я почувствовал: воняет козлом. И от этой вони я не могу отделаться. Адик-хаус продали с торгов. Он его купил, не иначе. Мне там завязали глаза. Туда меня привозят на ночь. Там у меня отнимают всё, что я насобирал за день, всё, что мне надавали козлы. И к тебе меня привезли оттуда. И здесь козел. Козлом воняет. Можешь ты избавить меня от козла?

– Могу, – твердо сказал Аверьян.

– Врешь, козел, – вскрикнул Безглазый, вскочил на ноги, выхватил из-за пазухи нож и замахнулся на Аверьяна. Аверьян не уклонялся от удара, только крепко обнял Безглазого. Нож вывалился из его руки и упал на пол.

С тех пор слепой Вавила не отходит от церкви. Он подметает двор, расчищает зимой снег, ходит во время богослужения с подносом, собирая пожертвования на храм. При этом он ухитряется никогда никого не толкнуть, хотя на его глазницах черная повязка, как будто Вавила играет с кем-то в жмурки. Но когда дьякон произносит: «Оглашенные, изыдите!», Вавила неизменно выходит из церкви: и с ним каждый раз выходит всё больше народу, а те, кто остаются в храме, с болью сердца и упованием ждут, когда эти новые оглашенные окончательно присоединятся к верным.

Ведьма на охоте

Аверьяну позвонил известный психиатр Николай Николаевич Арефьев и попросил у него консультации в связи с одним загадочным случаем. Женщина, лежавшая у него в клинике, обнаруживала странные симптомы. Три недели назад ее нашли в Лыканинском лесу без сознания. Одежда женщины была облита бензином, как и трава вокруг нее. Рядом валялась пустая канистра. Самое удивительное было в том, что, хотя одежда женщины не воспламенилась, женщина жаловалась на ожоги, и они, действительно, отмечались у нее на коже, причем ожоги обширные и все еще не поддающиеся лечению.

– Как она сама объясняет это? – спросил Аверьян.

– Она признается, что пыталась совершить самосожжение и вся была уже объята пламенем, но появился черный монах и задул пламя.

– Она читала Чехова?

– Я задавал ей такой вопрос, но она уверяет, что монах был не тот, не чеховский, а настоящий.

– Что еще говорит она о монахе?

– Она проклинает его, кричит, что он не дал ей спастись.

– От чего спастись?

– Она говорит, от вечного огня. От него, мол, спасает только этот кратковременный.

– Странный способ спасаться. В ее жизни были какие-нибудь несчастья?

– Да нет… Она счастлива в браке. Муж очень любит ее, хорошо зарабатывает, у них две машины. На своей машине она и в лес поехала, по дороге допустила нарушения, так что ГАИ засекло номер машины, что помогло мужу найти ее, когда он вечером кинулся ее разыскивать. Там недалеко от леса как раз пост ГАИ…

– Так ее в лесу муж нашел?

– Уже в сумерках муж увидел ее машину, брошенную на просеке, а сама она лежала неподалеку в одном из так называемых рвов… Знаете, старые копи, где когда-то добывали известняк для строительства московских церквей…

– Я хорошо знаю это место, – подтвердил Аверьян.

– Я забыл вам сказать самое главное, – продолжал доктор. – Она беременна. Удивительно, как не произошел выкидыш, но выкидыш не произошел. При этом, кажется, свою беременность она и считает своей страшной виной. Аборт делать уже поздно. Но я велел нашему персоналу не спускать с нее глаз ни днем ни ночью. Она может вызвать у себя выкидыш каким-нибудь другим жутким способом.

– Что думает по этому поводу муж?

– Полагаю, что он ничего не знает… о таких ее намерениях. Муж мечтает о ребенке. Они его так долго ждали…

– У мужа нет никаких подозрений?

– Об этом и речи нет. Вне сомнения, он уже считает себя отцом. Естественно, мы скрываем от него… ее намерения. Теперь самое главное, отец Аверьян, почему, собственно, я осмелился вас побеспокоить. Она настаивала на встрече со священником. Я приглашал к ней двух священников, одного за другим. Когда первый вышел от нее, на нем лица не было, он сказал, что не может ее исповедовать, а второй сказал, что ей нужен не священник, а психиатр, что она бредит, а бред – не исповедь. Естественно, ее состояние резко ухудшилось после этих двух встреч. Вся надежда на вас. Очень прошу вас навестить больную.

– А как зовут ее?

– Ее и зовут Надежда. Надежда Владимировна.

Аверьян обещал зайти на другой же день и положил трубку.

Больная оказалась хрупкой миниатюрной блондинкой чуть моложе тридцати. Беременность уже была хорошо заметна. На Аверьяна она смотрела искоса, как бы силясь что-то вспомнить.

– Слушаю вас, – вежливо сказал Аверьян, когда они остались наедине.

– А нас не подслушивают? – прошептала она. Аверьян подошел к двери и плотно затворил ее.

– Ладно, – с вызовом заговорила она, – ничего не буду скрывать. Батюшка, я ведьма, я беременна… от него…

– От кого от него?

– Будто вы не знаете? (она развратно улыбнулась). Или вы выпытываете у меня его тайное имя? Ну от него, от него, от козла! (Женщину передернуло, но не только отвращение было в этом спазме.)

– А ваш муж?

– В ту ночь, в ночь на первое мая, муж лежал рядом со мной. Ему снилось, что он спит со мной, а я уже была там. Сначала мы все плясали, голые, потом причащались.

– Как причащались?

– Очень просто, Одни выплевывали причастие в специальную посудину; помните у Есенина: «Тело, Христово тело выплевываю изо рта». А потом из этой посудины черный монах причащал нас.

– Черный монах?

– Кстати, очень на вас похожий. Не вы ли это были? – хихикнула она. – А потом из-за черной кафедры выпрыгнул козел, и на меня… и на меня…

– Вы же очень хорошо знаете, что в эту ночь вы спали с мужем и беременны от него.

– Представьте себе, я сама так думала. Напрочь все забыла. Только на седьмом месяце вспомнила козла.

– Вы вспомнили или вам напомнил кто-нибудь?

– Мне по телефону подруга звонила. По ночам, И все рассказывала, что со мной было.

Как я стала ведьмой. А теперь я рожу чертенка. Он запрыгает, заскачет, как только родится, искусает мне соски и будет жрать, жрать, жрать…

– Вы не хотите, чтобы он родился?

– Я боюсь. Подруга мне сказала: единственный способ от него избавиться сжечь себя… вместе с ним… Раньше добрые люди жгли таких, как я, теперь некому. Вот я и подожгла себя, а черный монах задул огонь, чтобы я была чертородица… Вы черный монах! Я вас узнала! Черный монах! Черный монах!

Аверьян положил ей руку на лоб, и она затихла.

– А мужу своему вы ничего не говорили? – спросил Аверьян.

– Не говорила, и не скажу, он так любит меня, так ребенка ждет (она захлебнулась слезами). Вот я и хотела сделать как лучше… Пусть лучше думает, что я сумасшедшая.

Доктор Арефьев ждал Аверьяна в коридоре. «Что скажете?» – тревожно осведомился он.

– Ее ожоги того же происхождения, что и стигматы католических визионеров: результат истерического шока и самовнушения, Они исчезнут внезапно, как и появились. Она не успела поджечь на себе одежду, хотя уже чиркнула спичкой, но спичка погасла в тот момент, когда она потеряла сознание. Я нашел спичку на том месте, где она лежала.

– Вы там были?

– Перед тем как ехать в клинику, я осмотрел рвы, нашел траву, облитую бензином, и среди травы погасшую спичку.

– Отчего же она погасла?

– Бог знает. Скажем, ветер задул ее. А вообще дух дышит, где хочет.

– Уж не вы ли черный монах? – усмехнулся Арефьев. – Не вы ли там были, когда она поджигала себя?

– Мои прихожане подтвердят, что в тот день и в тот час я служил литургию у себя в церкви, в Мочаловке. Но так или иначе это первая попытка самосожжения, которая не удалась.

– А были другие попытки?

– Понимаю. Вы ни газет не читаете, ни телевизора не смотрите, вы слишком заняты. В последнее время такие попытки участились. Причем если в конце восьмидесятых сжигали себя женщины в связи с тяжелыми жизненными условиями, то теперь сжигают себя женщины вполне благополучные, иногда сжигают себя в собственных машинах, когда на пустыре, когда наоборот, на людных улицах.

– И чем вы это объясняете? – спросил доктор.

– Все они были любительницы телефонных разговоров, и в особенности перед самосожжением говорили долго-долго, обычно за-полночь, и домашние никогда не знают, с кем они говорили. Если вас интересуют подробности, дайте себе труд посмотреть сегодня телевизионную программу «До рассвета», Она многое объяснит вам.

И Аверьян откланялся. В программе «До рассвета» выступала известная Анила, эффектная дама с ярко накрашенными тубами и осиной талией. Анила возглавляла фонд «Очищение» и выступала как представительница фонда. Она говорила о засилии ведьм в современном обществе. Ведьмы и ведьмаки воспользовались тем, что либеральное законодательство отменило меры, направленные против них. Теперь они могут действовать открыто. Разве в биографиях видных революционеров и партийных деятелей не распознаются черты, свойственные ведьмам и ведьмакам? Например, и у Маркса, и у Ленина жены были старше своих мужей, что характерно для лиц с демоническими наклонностями. Разве такие же противоестественные супружеские пары не царят в современной массовой культуре, предавая публичному поруганию священный обряд венчания? Ведьмы и ведьмаки безнаказанно справляют свои шабаши, используя эффект двойного пребывания: они как бы лежат в своих постелях, спят со своими мужьями или женами, а их тонкое тело блудодействует с дьяволом, отчего могут рождаться дети – убийцы, насильники, коррумпированные политики. Они-то и делают современную жизнь невыносимой. От такого сношения ведьмы с дьяволом родится, или, возможно, уже родился Антихрист. Ведьмы и ведьмаки беспрепятственно проникают к нам с Запада, где давно уже перестали их сжигать, что было великим благодеянием для общества. Ведьма, которой опротивела ее собственная мерзкая жизнь, вынуждена сжигать себя сама. Это единственная возможность для нее расторгнуть союз с дьяволом, избежать вечного адского огня. Этим объясняются участившиеся в последнее время самосожжения. Фонд «Очищение» готов оказывать посильную помощь раскаявшимся ведьмам. Тут на экране появились телефоны доверия, по которым можно звонить, чтобы получить консультацию эксперта.

А на другой день в газете «Очищение» была напечатана статья «Осторожно: ведьмолюб». В статье говорилось, что Русская Православная Церковь никогда не имела опыта борьбы с ведьмами, так что ведьму можно было встретить и на царском престоле (очевидно, имелась в виду Екатерина II). Между тем величайшим достижением протестантской этики была как раз охота на ведьм, чему Америка обязана, между прочим, своим благосостоянием (этот пассаж несколько противоречил постоянным предостережениям от нашествия ведьм именно с Запада, но тем самым подтверждал объективность автора и его приверженность плюрализму мнений). Среди православного духовенства встречаются открытые защитники ведьм, Таков небезызвестный иеромонах Аверьян, чьи связи со спецслужбами, кстати, ни для кого не являются тайной. В миру он следователь уголовного (и, по всей вероятности, не только уголовного) розыска Игнатий Бирюков. Раскаявшиеся ведьмы подтверждают, что встречались с ним на черной мессе, где он раздавал «причастие», добытое кощунственным путем, а, между прочим, черную мессу может служить лишь рукоположенный католический (!) священник, что проливает дополнительный свет на двойную игру Аверьяна. Таково истинное лицо тех, кто защищает ведьм.

Аверьян никак не откликнулся на эту публикацию. Через несколько дней у ворот мочаловской церкви выстроился довольно многочисленный пикет с плакатом «Православные! Не ходите на черную мессу!» Но мочаловские прихожане, по всей вероятности, не знали, что такое черная месса, и шли в свою церковь как ни в чем не бывало. А еще через неделю в мочаловскую церковь пришла сама Анила, и с тех пор стала регулярно посещать воскресные богослужения. Несколько раз Анила пыталась заговорить с Аверьяном о возможном его сотрудничестве с фондом «Очищение», но он никогда не поддерживал этого разговора. Наконец, в одно из воскресений Аверьян увидел Анилу среди исповедников. В то утро во дворе церкви оказались телевизионщики, собиравшиеся снять некоторые моменты богослужения, как они выражались. Аверьян решительно воспротивился. Телевизионщики настаивали, но тогда из церкви вышел слепой Вавила, бородач богатырского телосложения, и, не дожидаясь, пока его попросят, вынес телевизионное оборудование со двора на улицу. Телевизионщики погрузили аппаратуру в свою машину, но все-таки не уехали.

Когда очередь исповедоваться дошла до Анилы, она что-то долго и горячо шептала Аверьяну. Аверьян внимательно выслушал ее и только головой покачал. Никто, кроме самой Анилы, не слышал, что он ей ответил. Анила возвысила голос: «Батюшка! Допустите меня до причастия. Я же готовилась!» Аверьян снова покачал головой. Тогда Анила резко выпрямилась и начала выкликать безжизненным, металлически ясным голосом: «Благая весть! Шестьсот шестьдесят шесть! Христос побежден! Антихрист рожден!» При этих словах она рухнула на пол. Парик свалился с ее головы, и грязно седые волосы рассыпались по полу. Аверьян наклонился над ней, осенил ее широким крестом и произнес: «Яко исчезает дым да исчезнут!» Изо рта Анилы вылетел синеватый клуб дыма, как будто она затянулась невидимой сигаретой. Дым подернулся красноватым отсветом и рассеялся, Слепой Вавила взял бесчувственную Анилу на руки, вынес ее из церкви и погрузил в машину телевизионщиков. После этого к Аверьяну подошла тяжелой поступью Надежда. Видно было, что она на сносях. Аверьян выслушал ее исповедь и благословил причаститься.

Аверьян всегда избегал произносить проповеди. После обедни вокруг него столпились разные люди, среди которых узнавались и представители разных СМИ. От него ждали какого-то заявления, но Аверьян просто сказал: «Охоту на ведьм во все времена вели и ведут сами ведьмы. Они приписывают или внушают еще невиновным, но уже заблудшим душам свой собственный гнусный опыт, и те грешат, упиваясь этим опытом. Кто, кроме ведьм, знает, что происходит на их радениях? Они описывают это своим жертвам подробно, пока те не поверят, что сами участвовали в дьявольском действе, после чего их сжигают или они сами сжигают себя, но и в том и в другом случае ведьмы приносят огненную жертву сатане. На ведьм всегда охотятся сами ведьмы. Сатанист, как правило, называет сата-нистом своего ближнего, ибо нет никакой религии сатаны. Не может быть религии без веры, не может быть веры без правды, а сатана – дух лжи». «Козел», – буркнул в углу Вавила.

Через три дня Надежда родила мальчика. Против всех ожиданий он оказался здоровым и крепким. Родители назвали его старинным русским именем «Аверьян».