Текст книги "Будущий год"

Автор книги: Владимир Микушевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Бирюков не знал, что сказать. Мальчик смотрел на него торжествующе:

– Да, да! Все равно пристрелю тебя когда-нибудь, так и знай.

И негромко, уверенно рассмеялся.

Калинка-малинка

Женя слышала, как Серго продирается сквозь колючие заросли, и подумала: зачем он так напролом, там ползком надо, весь поцарапается. Ей не хотелось вставать с жесткой, теплой земли. Вокруг сидели собаки и смотрели на нее в привычном ожидании. Женя вспомнила, как она стеснялась при них в первый раз, да и Серго стеснялся. «Тореадор, смелее», – донеслась мелодия клаксона с шоссе. Такие клаксоны давно уже вошли в моду, и владельцы машин сигналили звуками музыкальной классики или популярных песен. Делали они это подчас без всякой нужды, упиваясь искусством для искусства. Женя не знала классических опер, но мелодиями подсознательно наслаждалась.

Часа в три дня Серго заказал тарелку борща в придорожной столовой, где Женя мыла посуду. Потом она выходила выливать помойное ведро и видела, что тощий чернявый парень все еще сидит на скамейке под запыленным платаном. Проходя мимо него, Женя замедлила шаг. Парень поднял глаза и попросился переночевать. Женя ответила, что ночевать у нее негде. Парень промолчал, но когда она снова проходила мимо, он повторил свою просьбу На этот раз промолчала Женя.

«Где же ты, моя Сулико», – послышалось на шоссе.

Столовая закрылась. Женя накормила собак объедками (до сих пор они жадно глотали помои) и направилась домой, если можно так выразиться. Примерно полдюжины собак сопровождало ее, как всегда. Обернувшись, Женя убедилась: давешний чернявый парень замешался в собачью стаю и тоже трусит за ней следом. Не доходя до реки, Женя свернула с шоссе и углубилась в ежевичник. В сущности, это был огромный пустырь, тянувшийся до самого моря вдоль каменистого русла реки, обмелевшей в жару. Здешние полудикие собаки давно облюбовали это место. Незадачливого прохожего, осмелившегося свернуть с шоссе в кустарник, подстерегали не только впивчивые колючки, но и собачьи зубы. Голодные собаки свирепели в своих владеньях. Они могли загрызть не только поросенка, плещущегося среди оголившихся речных камней, но и человека. Женя знала собачьи тропы в ежевичнике, знала, куда свернуть и где пробраться на четвереньках. Парень пёр за ней напролом, даже не нагибаясь. Колючки наверняка рвали его одежонку и кожу. Он вскрикивал от боли, матерился вполголоса и поминал колючую проволоку. Его руки были изодраны в кровь, когда он вышел на прогалину, где на горячей земле лежала Женя. Здесь как будто не ступала человеческая нога, хотя шоссе тянулось в каких-нибудь ста пятидесяти метрах, и Женя до поздней ночи могла слушать свои любимые мелодии.

«Куда, куда вы удалились», – пел на шоссе клаксон.

Пока Женя по-собачьи облизывала парню кровоточащие руки, он сбивчиво говорил, и, не дослушав, Женя по-матерински привлекла его к себе и постаралась, чтобы все произошло, как положено: надо же было как-то утешить этого щенка!

«Не остуди свое сердце, сынок», – подвывал на шоссе клаксон.

Парня звали Серго. Так и в справке было записано: Серго. Он был найденыш, родом откуда-то из этих мест. Ежевичник был ему знаком, хотя и не так хорошо, как Жене. Где-то в таких же кустах на него наткнулась бабка, промышлявшая сбором пустых бутылок. Подробностей бабка не рассказывала. Она унесла его в свою конуру и выпоила бутылочным молоком. Как только мальчонка научился ходить, бабка взяла его на бутылочный промысел. Сама бабка уже плохо видела, а Серго издали примечал, как блестит стекло на пляже или под кустом, У бабки время от времени останавливались воры. Они-то и приняли Серго на свое попечение, когда бабка умерла. Впрочем, Серго засыпался в первом же деле. Дело оказалось мокрое, с убийством, и хотя Серго всего только стоял на стреме, он мыкался по колониям для малолетних лет шесть; там и читать научился.

«Сатана там правит бал», – рявкнул на шоссе клаксон.

Невозможно было точно установить, сколько Серго лет. Официально насчитали ему восемнадцать. Серго только что освободился из колонии. Ему предстояло призываться в армию, но он убежал сюда, на родину, к теплому морю, в поисках неизвестно кого и неизвестно чего. Деньги у него кончились. Воровать Серго не хотел. Пока что он промышлял тем, что помогал на вокзале новоприбывшим отдыхающим дотащить до такси тяжелые чемоданы. Сегодня ему посчастливилось: он заработал целых пять рублей, поел борща и оставшуюся трешку совал Жене в надежде на ночлег. Но у Жени ночевать было негде. Она сунула трешку обратно в карман Серго и велела ему прийти завтра в столовую на обед.

«В бананово-лимонном Сингапуре», – простонал в отдалении клаксон.

У нее, действительно, негде было ночевать. У нее никогда не было собственной жилплощади, только койка в чужой комнатушке.

Лет тридцать пять назад в город вернулся Константин Христофорович, пожилой грек, высланный в свое время из города вместе с другими греками. Константин Христофорович вернулся с деньгами и даже выкупил свой прежний дом у новых случайных владельцев, которые не прижились на юге и, не в пример другим, тоже предпочли вернуться с деньгами на свою нечерноземную родину. Константин Христофорович жил один-одинешенек, и к нему начала ходить длинноглазая, стройная, совсем еще юная абхазка Марина. Она мыла в доме полы, стирала белье, готовила, как умела. Когда Марина забеременела, Константин Христофорович всерьез намеревался жениться на ней, но скоропостижно умер. Дом отошел к его дальней родне. О Марине с ребенком никто даже не вспомнил.

«Широка страна моя родная», – с надрывом взвыл вызывающий клаксон. (Эту машину все знали. На ней ездил владелец местного кафе «Черноморочка», где за порцию жареной рыбешки, пойманной тут же на берегу, брали пятнадцать, а когда и двадцать рублей.)

Из родильного дома Марина с Женей на руках вернулась в родной барак. Барак принадлежал опытному хозяйству по выращиванию цитрусовых, известному в городе под названием «Три апельсина». Марина занимала в бараке койку за перегородкой, а в комнате ютилась многодетная русская семья. Перед бараком росли пальмы, умилявшие приезжих своим тропическим ажуром. Приезжие не знали, что это трахикарп, так называемая сорная пальма; она растет здесь, как на севере крапива, и переносит температуру до -16°. Люди же не переносили температуру ниже нуля в сыром бараке, где каждый обогревался как умел. Коренное население курортного города кашляло до кровохарканья. Марина умерла от воспаления легких, когда Жене было двенадцать лет. Многодетная русская семья не выгнала девчонку из барака, однако очередные дети заняли Маринину койку, а глава семьи сколотил для Жени дощатый топчан, на котором та спала до сих пор. Женю кормили, правда, не сытнее, чем сами ели. Никто не обратил внимания на то, что Женя перестала ходить в школу. Целыми днями девочка бродила по улицам в поисках съестного и возвращалась в барак только поздно вечером, чтобы заснуть на своем топчане под одеялом, почти уже не существующим.

«Я люблю тебя, жизнь», – надрывался на шоссе очередной клаксон.

При этом Женю влекли книги, и она каждый день заходила в книжный магазин на том же шоссе. Она подметала там пол, бегала за горячим лавашом для продавщицы, а та уделяла ей кусок лаваша и позволяла рыться в книгах, валяющихся на полу. Так Женя раскопала и прочла «Маугли» Киплинга. Эта книга стала символом ее веры. Женя уверилась в том, что она Маугли. Оставалось только найти себе стаю. Такой стаей оказались бродячие собаки.

«Я пушистый беленький котенок», – интимно мяукнул в сумерках клаксон.

Стая бродячих собак впрямь напоминала волчью стаю, когда они кружили вокруг одиноко пасущегося теленка, пока их не отгоняли камнями. На городских помойках и на задворках мясных лавок собаки больше походили на своих родичей и предшественников-шакалов. С этими-то собаками и подружилась Женя. Она бегала в их стае, как Маугли. Кроме Жени, с бродячими собаками дружил только Жора, так что Женя не могла не сблизиться с ним.

«Небоскребы, небоскребы! А я маленький такой», – кликушествовал клаксон.

Жора был городской юродивый. Седина пробивалась уже в его пышных усах. Вряд ли он брился сам, и неизвестно, кто брил его изредка. Однако пиджак на Жоре был приличный, хотя и выгоревший на солнце. Жора вовсе не был каким-нибудь беспризорным бомжем или бичом. Он жил в полном довольстве в доме старой Кетеван. Про Кетеван говорили, будто она родом из Аджарии. На улице она всегда прикрывала лицо краем черного платка, как мусульманка, однако регулярно посещала православный храм. Кетеван была вдова, но ни в чем не нуждалась, хотя три ее сына жили отдельно от матери. По слухам, Жора приходился ей дальним родственником. Говорили, будто фамилия Жоры «Берия», будто отец его действительно тот Берия, а родился Жора не то от его родной племянницы, не то от дочери. Сам Жора всегда говорил только одно слово, и разные люди понимали это слово по-разному. Одни полагали, будто Жора представляется: «Жора». Другие уверяли, что он шамкает: «Гамарджоба!» (Здравствуйте!) Большинству же слышалось в Жорином пароле просто «Жопа». Женя помалкивала, но знала про себя: так Жора называет ее.

«Сердце красавиц склонно к измене», – заливался на шоссе клаксон.

Несколько раз на дню Жора кормил бродячих собак. Несколько собак всегда сопровождало его или сидело вокруг него. Среди этих собак все чаще была Женя. Жора делился с ней горячим лавашом, угощал ее инжиром, виноградом, приносил ей из дому копченое мясо. Женя наконец-то ела досыта и смотрела в глаза своему благодетелю с кроткой преданностью и обожанием. Однажды Жора поднялся с горячего камня, на котором сидел целыми днями, и зашагал в сторону реки. Собаки бежали за ним по шоссе, среди них Женя. Не доходя до реки, Жора свернул в ежевичник. Там он встал на четвереньки и по-собачьи пополз под кустами. Женя послушно ползла за ним. Так они выбрались на укромную прогалину, Жора обернулся к ней и вдруг обнял ее. Женя даже не охнула под его тяжестью. В присутствии собак благоговейно, с благодарностью она вытерпела всё.

«О всесильный бог любви!» – пел клаксон.

Прогулки в ежевичник повторялись регулярно. Жене не было четырнадцати лет, когда она забеременела. Все вокруг не сомневались, от кого это, но делали вид, что ничего не замечают. Рожать Женя уползла в ежевичник. Ледяной зимний дождь лил на голую прогалину. Под этим дождем Женя родила своего первенца, искусав себе губы в кровь, чтобы не кричать. Вокруг сидели собаки. Впоследствии Женя уверила себя, что пуповину ей перегрызла одна из них, старая сука с отвислыми сосками. Дома Женю никто ни о чем не спрашивал. Хорошо хоть не принесла в подоле, а то и так в комнате не повернешься. Соседи шушукались, будто Женя родила мертвого ребенка. На том и порешили.

На рассвете Женя кинулась в ежевичник, Собаки по-прежнему сидели и лежали в кустах, ребенка же как не бывало. Женя осмотрела прогалину, обшарила окрестные кусты, всплакнула и успокоилась. Не иначе как Жора приходил ночью и унес ребенка. А, может быть, его выкармливает в своем логове та сука с отвислыми сосками. Спросить было некого, но всё говорило Жене, что всё в порядке. Это подтвердили и объятия Жоры через несколько дней, когда снова пригрело солнце.

С тех пор Женя не беременела. Она нашла себе работу в придорожной столовой и сама кормила собак. Жора на менялся. Даже седины не прибавлялось у него в усах. Он по-прежнему бормотал свое «Жопа… Жопа.,» Но вот умерла старая Кетеван. Хоронить ее приехали сыновья. Справив пышные поминки, они заколотили дом и под руки повели Жору в машину. Вдруг Жора вырвался и побежал по раскаленному шоссе. За ним погнались, но погоне мешали собаки, хватая бегущих за брюки. Жора бросился навстречу грузовику, и грузовик переехал его как раз напротив поста ГАИ. Милиция констатировала самоубийство, если вообще можно говорить о самоубийстве идиота.

Серго зашел в придорожную столовую на сороковой день после Жориной смерти. Женя вздрогнула. На этой самой прогалине ее обнимал Жора. На этой самой прогалине она рожала. На этой самой прогалине она по-матерински утешила бродячего щенка, показав ему, что такое… да, что такое сука. Да кто же такой Серго, если не ее сын, родившийся восемнадцать лет назад на этом самом месте? И на это же самое место она придет рожать от него. Так не лучше ли остаться здесь навсегда и лежать, не вставая, на жесткой, теплой земле? Интересно, обгложут собаки ее кости или нет? Собаки сидели вокруг и смотрели на Женю в привычном, напряженном ожидании.

А на шоссе вдруг разразилось целое попурри клаксонов: «Летите, голуби, летите…», «Родина слышит, Родина знает…», бетховен-ское «Обнимитесь, миллионы», но надо всем этим возобладало пронзительное, отчаянно дребезжащее: «Калинка, калинка моя, в саду ягода малинка, малинка моя!»

Соучастница

Старец Аверьян должен был прийти с минуты на минуту. Глядя на свои забинтованные руки, Вадим пытался собраться с мыслями. Он понимал, что от этой встречи зависит его дальнейшая жизнь.

Как только Вадим вернулся из отпуска, его вызвал к себе следователь. Вадим уверял себя, что это недоразумение, однако не мог скрыть тревоги. Следователь был невысокий, пухлый. Он походил на седенького бутуза. Следователь вежливо представился: «Анатолий Зайцев» и начал расспрашивать, как Вадим себя чувствует, хорошо ли он провел отпуск. Вадим резко осведомился, чем он может служить. Не переставая улыбаться, следователь спросил его, не знаком ли он с Натальей С.

– А кто она такая? – удивленно поднял брови Вадим и зачем-то добавил: – Мою жену зовут Наталья.

– Нет, речь идет не о вашей нынешней супруге, – улыбнулся следователь. – Я прошу вас припомнить, не были ли вы знакомы с женщиной, которую так звали.

– По-моему, нет, – ответил Вадим, – а что с ней случилось?

– С ней случилось несчастье.

– Какое несчастье?

– Ее убили…

– Кто убил?

– Видите ли, это мы и пытаемся выяснить. Ее убили в ночь на 21 сентября…

– 21 сентября я был с женой в Сухуми.

– Да, да, я знаю, ваше алиби подтверждается. И все-таки у меня к вам просьба принять участие в небольшом следственном эксперименте.

Пока машина проезжала переулками, Вадим с болезненной остротой чувствовал, как они ему знакомы. Это было вполне естественно для москвича. Вадим не понимал, почему ощущение такое болезненное. «Должно быть, это оттого, что я давно не был здесь, – убеждал он себя. – А когда я здесь был? И зачем? Не помню… Но ведь был же, не мог не быть… И что ему от меня нужно?» Машина остановилась перед старым домом. Вадим вспомнил, что за углом станция метро, называвшаяся раньше «Ботанический сад». Вадим смутно узнал и лестницу, и дверь на площадке третьего этажа. Следователь отпер дверь и пропустил Вадима вперед. Вадиму сразу бросился в глаза букет белых астр на столе…

– Узнаете? – с улыбочкой спросил следователь. – Вы здесь раньше бывали?

– Определенно никогда не бывал. Но я видел эау комнату в кино или по телевизору…

– Вряд ли… А это лицо вам знакомо?

И как подкидывают козырную карту, следователь бросил на стол перед Вадимом фотографию женщины.

– Но это фотография моей жены! – вырвалось у Вадима.

– Вот как! А когда вы развелись?

– Но я вообще не разведен и не собираюсь разводиться… Мы с Наташей женаты вот уже семь лет…

– Да, я знаю, вашу теперешнюю жену тоже зовут Наталья. Так вы полагаете, эта фотография вашей жены?

Присмотревшись, Вадим увидел, что обознался. Женское лицо на фотографии было более худым и продолговатым, чем у его жены, и глаза смотрели как-то издалека. Вероятно, они глубже запали в глазницы. Вадим не мог припомнить, где он видел эту женщину, но лицо было ему знакомо.

– А что вы скажете об этой фотографии? – спросил следователь.

На этот раз Наталья С. была явно сфотографирована мертвой. Она лежала навзничь на диване. Вадим оторвался от фотографии и увидел в углу этот диван.

– Да, да, именно так, – кивнул следователь. – Она лежала на этом диване. Лежала пять дней. Ей звонили с работы, звонили из школы для дефективных детей, почему она не берет сына на выходные. Наконец позвонили в милицию. Дверь открыли. Было установлено, что женщина задушена. Прошу вас, не волнуйтесь, но у нее на шее, да и на лице обнаружены отпечатки ваших пальцев. – Как? – отшатнулся Вадим.

– По правде говоря, сам не понимаю, как… В этом мы с вами и пытаемся разобраться.

– Я же был в Сухуми!

– Верно. Ваше алиби бесспорно, но отпечатки пальцев, согласитесь, бесспорнее всякого алиби.

– Но никто никогда не снимал у меня отпечатки пальцев!

– Извините, отпечатки ваших пальцев я нашел у вас в лаборатории практически на каждой пробирке.

– А что привело вас в мою лабораторию?

– Я мог бы сказать, ваша известность, но не буду наводить тень на плетень, У покойницы на столе стояла ваша фотография. Надо сказать, никто из ее сослуживиц не опознал вас, да никто из них и не бывал у нее дома. Покойница вела замкнутый образ жизни, и на работе предполагали, что у нее есть друг, возможно, женатый на другой, и она встречается с ним. Более того, Наташа сама намекала на это, давала понять, что ее друг – отец ее сына, и она надеется на его возвращение. На работе, в архиве, нашлась еще одна фотография. Наташа с пожилой дамой среди цветов. Эту даму опознать было нетрудно. Известный цветовод, ваша тетушка… Наталья С. делала о ней передачу на телевидении. Ваша тетушка, разумеется, вас узнала. И подтвердила, что сама знакомила вас с Наташей С.

– Когда? Как это могло быть?

– Представьте себе, она настаивала на том, что вы были женаты на этой женщине.

– Был? Я и сейчас женат…

– Да, но ваша нынешняя жена жива, а эта мертва… Убита…

– Что же, я убийца?

– К сожалению, не имею права ответить вам «нет».

– Вы арестуете меня?

– Не будем спешить. Пока только возьму с вас подписку о невыезде. И буду вынужден потревожить вашу жену. Как свидетельницу, а не как обвиняемую…

Вадим предупредил по телефону жену, что переночует у тетки на даче. В тетушкином альбоме нетрудно было найти фотографию с той Натальей, которая оказалась Натальей С. Тетушка обидчиво уверяла, что Вадим женат именно на этой Наташе, на ком же еще? По-видимому, следователь не сказал ей, что Наталья С. убита. Да Вадим и сам до сих пор был уверен, что с тетушкой среди цветов фотографировалась его будущая жена. Кстати, на этот раз Вадим впервые обратил внимание на отсутствие в альбоме одной фотокарточки. Очевидно, это была его фотокарточка, по которой следователь опознал его. Как же она попала к Наталье С.? Тетушка все так же обидчиво настаивала, что фотокарточку выпросила у нее Наташа, Вадимова жена.

Оставшись один в спальне, Вадим вспомнил свои сны. Лет с тринадцати ему снилась одна и та же женщина, пухленькая блондинка, прямо-таки… да, вылитая сестра давешнего следователя. Физическая близость с ней преследовала Вадима каждую ночь. Греза была ненасытна и ревнива. Вадима тянуло то к той, то к другой девочке, но при малейшем намеке на сближение, Вадим физически ощущал прикосновение своей ночной подруги, и симпатия к живому существу сменялась отвращением. Так продолжалось годы. Вадим неоднократно обращался к врачам, но те, как правило, не принимали его жалоб всерьез и только рекомендовали упорядочить свою половую жизнь. Стоило Вадиму ночью сомкнуть глаза, как перед ним сбрасывала зеленое платьице и вбирала Вадима в себя, опустошая дотла, пышечка-кубышечка (так он ее называл).

Однажды он увидел ее на фотографии в теткином альбоме. Тетка сказала, что зовут ее Наташа, и нет ничего проще. Наташа была художницей (она рисовала теткины цветы), и Вадим женился на ней. Брак оказался на редкость счастливым. Супругов огорчало только отсутствие детей. А сны Вадима видоизменились. Пышечка-кубышечка больше не посещала его, но ему во сне все время вспоминалось, что он женат на другой и надо бы хотя бы позвонить ей, а телефона он не помнит. Во сне ему вспоминалась (именно вспоминалась, а не снилась) комната его прежней жены, комната на третьем этаже в переулке, недалеко от метро «Ботанический сад», та самая комната Натальи С, и на столе обязательно букет белых астр. Впрочем, и эти сны прекратились недавно, но, по-видимому, навсегда, Пока он был в отпуске, комната близ Ботанического сада во сне ему не вспоминалась, так что он практически забыл о ней.

На другой день его жена вернулась встревоженная. Ее вызывал следователь, интересовался, знала ли она Наталью С., показывал ее фотографию. Следователь настоятельно расспрашивал Наташу о пребывании Вадима в Сухуми, не отлучался ли он куда-нибудь хотя бы ненадолго, хотя бы на несколько часов.

– Я заверила его, что ты никуда не отлучался, – говорила Наташа. – Ты был все время со мною, все видели нас вместе, его подозрения абсолютно беспочвенны! Хотя… Хотя… Знаешь, я это отрицала, но ведь лицо этой Натальи С. мне знакомо. И комнату ее я представляю себе, хотя он меня туда не возил (Наташа довольно точно описала комнату Натальи С, не забыв упомянуть белые астры). Знаешь, недавно я видела эту комнату во сне в первый раз, и как будто не в первый, знаешь, как во сне бывает Мне снилось, будто мы с тобой живем в этой комнате, а она у нас жиличка или приживалка. И вот она лежит на диване, и ты душишь ее, а я тебе спокойно говорю: «Зачем? Не надо! Она же нам не мешает…» Я говорю, а ты душишь ее…

Следователь снова вызвал Вадима, чтобы снять у него отпечатки пальцев. «Для верноста, – сказал он, – ничего не попишешь, те самые отпечатки. Понимаете, она сделала себе питательную маску на лицо и шею, и отпечатки получились отчетливей некуда. Она, видно, очень заботилась о своей внешности, боялась подурнеть, все ждала кого-то… Понимаете, дверь в квартиру заперта, никто как будто и не пробовал отпирать, а она задушена. И отпечатки пальцев… Отпечатки пальцев…»

Вернувшись домой, Вадим вскрыл себе вены. Наташа еле успела вызвать скорую помощь. В больнице первым навестил Вадима следователь.

– С точки зрения традиционной криминалистики, – сказал он, – то, что вы сделали, еще одна улика. Можно было бы предположить, что преступника мучает совесть. Но я не считаю вас преступником, Я склонен прекратить дело. Ваше алиби неопровержимо.

– Вы пришли к выводу, что я невиновен?

– Не совсем так. Вы виновны, но ваша вина уголовно ненаказуема.

– Как прикажете понимать вас?

– Вы никогда не обращали внимания на то, что у вас есть двойник?

– С одинаковыми отпечатками пальцев? Вы сами знаете, что это невозможно.

– Не с одинаковыми, а с вашими отпечатками пальцев. Ваш двойник – это не другой человек с вашей внешностью. В определенном смысле ваш двойник – это вы сами.

– Вы полагаете, что в припадке лунатизма я не только прохожу через запертые двери, но и проношусь через тысячи километров?

– Да, астральное тело человека вполне на это способно. Оно покидает человека во сне и действует по-своему.

– Я что-то читал об этом, но астральный двойник способен самое большее бить посуду в качестве полтергейста. В первый раз слышу, чтобы он мог задушить… женщину, оставив при этом отпечатки пальцев.

– Я сам ничего подобного не слышал. Моя версия невероятна, согласен. Вы можете просто забыть эту историю, если можете. Но я бы на вашем месте не забыл…

– Должен ли я понимать вас в том смысле, что убийца Натальи С здесь… со мной… во мне? А если я… если он еще кого-нибудь убьет?

– Я знаю только одного человека, который мог бы помочь вам. Это старец Аверьян. Если хотите, я попрошу его навестить вас.

Против ожидания старец Аверьян пришел не в рясе и не в какой-нибудь хламиде. На нем был обыкновенный потертый пиджак. Только длинная седая борода бросалась в глаза. В больничном холле он внимательно выслушал Вадима и усмехнулся:

– Узнаю Толю Зайцева. Способный криминалист, но неисправимый фантазер. Надеюсь, вы не принимаете всерьез эти бредни об астральном двойнике?

– Но кто же тогда?…

– Бес. Люди говорят, бес попутал. Нет преступления, в котором не был бы замешан бес. Особенно в наше время.

Вадим разочарованно посмотрел на своего собеседника. Объяснение показалось ему слишком простым и традиционным.

– Вы, конечно, слышали об инкубах и суккубах, – продолжал Аверьян. – Бес воспользовался отроческой игрой вашего нечистого воображения. В женском образе бес добывал ваше мужское семя и в мужском образе соблазнил несчастную Наталью С. Вот почему вы с ней знали друг друга, никогда не встречаясь.

– Значит, все-таки он убил ее, а не я?

– Не обольщайтесь. Конечно, грех уголовно ненаказуем. Никакой суд в мире не осудит вас… кроме суда Божьего. Бес не самобытен. На то он и бес. Он только исполняет ваши тайные желания, сам же внушая их…

– Но как я мог желать смерти женщины, которую никогда не видел?

– Ваш брак счастливее, чем вы заслуживаете, честно говоря. Вы были не прочь избавиться от ваших прежних снов, обрести забвение вместо покаяния, а это опять-таки грех. Дурная бесконечность греха… А бес это ох как любит.

– Что же ему нужно от меня! – по-детски беспомощно воскликнул Вадим.

– Погубить вас, больше ничего. Он погубил Наталью С., чуть было не погубил вас (Аверьян глянул на забинтованные руки Вадима), теперь он попытается погубить вашу жену. Не забудьте – она во сне пыталась удержать вас, говорила: она же нам не мешает…

– Как же мне спасти ее?

– Очень просто: спастись самому Усыновите сына Натальи С. Другого пути для вас нет. При этом имейте в виду: это ваш родной сын.

Вадим изумленно посмотрел на Аверьяна.

– Да, да. Он зачат от вашего семени. Те ночи прошли не бесплодно. Вы биолог, вы должны понимать. Бес – великий мастер искусственного оплодотворения.

Вадима передернуло: «Так он сын беса, а не мой сын».

– Ошибаетесь. У бесов не может быть детей. Бесы бесплотны. Это именно ваш сын. Его зачатие было извращено, ну а чье зачатие не извращено?

Выписавшись из больницы, Вадим сказал Наташе, что хочет усыновить сына Натальи С. Наташа не особенно противилась, у них и раньше было намерение усыновить ребенка, правда, она предпочла бы маленького… Мальчику было восемь лет. Ее не пугало то, что мальчик немой. Была надежда, что он заговорит. Но когда в школе для дефективных детей он к ним вышел, маленький, с серенькой мордочкой, как бы смеющейся от вечной судороги, она отшатнулась. «Бесеныш», – вырвалось у нее. На улице она сказала Вадиму:

– Если ты настаиваешь, я уйду.

– Я настаиваю, – ответил он с непривычной твердостью.

Вадим продолжал хлопоты по усыновлению мальчика. Он официально подтвердил, что мальчик – его сын. Вадим умалчивал о возможном разводе со своей женой, только ночью, засыпая в пустой квартире, он боялся снов. Но сны не возвращались.

Вадим вел мальчика в свою квартиру вел по улице за руку. Они поднялись на третий этаж. Вадим отпер дверь и остановился на пороге. Ему показалось, что он пришел в квартиру Натальи С. Диван в углу, на столе букет белых астр. Улыбающаяся Наташа протягивала руки навстречу мальчику, его личико дрогнуло, судорога превратилась в улыбку, и он отчетливо произнес:

– Мама!